Текст книги "Дорога забытого знания (СИ)"

Автор книги: Орди Тадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

   Со второго раза стало понятно, что фигура принадлежит не человеку, а статуе. Я снова выдохнула и тихо проскользнула в комнату. Даже на подготовленного человека такое произвело бы тягостное впечатление, я же была просто парализована. Вся комната посвящалась мне. На стенах висели изображения меня, полки были заставлены небольшими барельефами, статуэтками, кулонами, и со всех смотрело мое лицо. Ямочка на левой щеке, когда улыбаюсь, родинка на правой груди, изгибы шеи. Хотелось бы обвинить хозяина дома в фетишизме, но не находилось причины ― все собранные вещи являлись подлинными произведениями искусства. Изделия принадлежали разным мастерам, разным эпохам, были выполнены в разных стилях и техниках, и единственное, что объединяло всю коллекцию ― это я. Свободна, полуобнажена; стою, раскинув руки на поле; держу в руках факел, на лице ― воинственный зов. Я пригляделась и вдруг не поняла, но почувствовала чуждость с изображенной моделью. Мастера ваяли другую женщину ― лучшую, идейную, одухотворенную, внешность которой я носила лишь насмешкой судьбы ― а судьбы ли?

   Подошла к книжной полке и взяла книгу наугад. С обложки смотрело мое лицо. Аннотация на первой странице гласила: «Жизнеописание великой танцовщицы Неис Морэнской, основоположницы гуманизма и феминизма, сопровождавшей в военных походах великого Императора Керина, правившего в I веке от Нарисованного Знания».

   "Неис, ― подумала я и застыла ― Этого не может быть."

   Медленно отошла и обессиленно села в углу; отвернулась, стараясь скрыться от осуждающих взглядов женщины, чью внешность не по праву ношу, и попробовать объяснить необъяснимое.

   Мне не может быть восемьсот лет, никакие эксперименты с ресурсом не позволяли продлить жизнь более чем до ста пятидесяти, это точно. К тому же, моя память была повреждена только в части личных воспоминаний, но я помнила Нелоудж, улицы, обычаи ― и все сведения относились к последним пятнадцати, может двадцати годам. Мне не могло быть больше двадцати пяти. Тем не менее, вот она я, окруженная своими барельефами, некоторые из которых старше Нелоуджа.

   И в этот момент в голову пришла очевидная и страшная мысль. Мне просто могли стереть и внешность тоже, чтобы избежать случайного узнавания, прокола с Каресскими горами, например. Почему бы нет? В Институте меняют лица и фигуры запросто, за вполне подъемные деньги. Всем желающим, что недовольны собой и готовы платить. Ничего особенного, каждый ребенок знает, что аристократы перекраивают фигуры и лица в угоду моде. В этом году, например, особенно ценились пышные бедра, и все обеспеченные дамы, от зажиточных горожанок до высокородных леди, обзавелись выдающимися ягодицами.

   Но почему-то догадка подкосила меня. Я поняла, почему при первом взгляде в зеркало не ощутила ни тени узнавания. Потому что тело, которое я так старательно прокачивала и которым гордилась, как единственным достойным наследством из сомнительного прошлого, оказалось чужим. Украденным и не оплаченным. Как бы отнеслась великая, мудрая и талантливая танцовщица прошлого к тому, что её внешность носит человек, способный на убийство? Я опустила голову на руки, и тут же услышала приближающиеся шаги, остановившие поток неуместной рефлексии.

   Нужно убираться отсюда. Схватила с полки наугад пять книг, глянула на обложки ― пойдет, математика. Огляделась на прощание ― книги для прохождения Испытания взяла, следов не оставила ― вылазку можно считать завершенной, пора сматываться. Зажмурила глаза, представляя Каморки. Собралась экстренно телепортироваться, благо, ресурса от догадки хватит с лихвой. Хоть какая-то польза от печального открытия.

   В зажмуренных глазах закружились цветные звездочки, и тут озорная мысль нарушила необходимую для маневра концентрацию. Шалость на прощание. Будет, о чем вспомнить. Грех не воспользоваться изумительным сходством!

   Оглянулась на статую, быстро стащила платье через голову и обвязала вокруг бедер, на манер свободной схенти, которую носили во времена Неис, и повернулась к двери спиной.

   Дверь резко разпахнулась, тяжело дыша забежал хозяин дома. Один. Жадный, но смелый, ― заметила я и медленно повернулась. Ярость на обрюзгшем лице сменилась ужасом пополам с восторгом, оказалось, что даже имея за плечами год сценического опыта, в некоторых ситуациях очень сложно не расхохотаться.

   ― Дарек, ― произнесла я с театральным пафосом, ― Я следила за вами и вашим интересом ко мне. Но я недовольна. Вы собираетесь отдать свою дочь замуж за того, кого она ненавидит ― разве это то, за что сражалась я? Отмените свое решение, или вы узнаете силу моего гнева! ― Я подняла правую руку в эффектном жесте, не выпуская ворованных книг из левой, и заставила вспыхнуть вокруг меня ресурсовый огонь. Я десятки раз проделывала это на выступлениях, и потому пламя вспыхнуло мгновенно, яркое и рассыпающее искры, на что способны немногие. Затем зажмурила глаза, скрытая в огненных сполохах и телепортировалась.

  Глава 41

   ... и в следующий момент я сидела на своей кровати в Каморках. Напротив спала, свернувшись клубочком, Эмми, а подо мной кто-то зашевелился и приглушенно завизжал. Я вскочила.

   На моей кровати, укутавшись одеялом по уши, спало какое-то невообразимо лохматое существо. В комнате было темно и тесно, одежда громоздилась на угловатых стульях, на столе стояли две чашки. Я пригляделась и поняла, что лохматое существо ― это сонная Лори.

   ― Какого черта ты здесь делаешь? ― заорала я, еще не сообразив окончательно, что к чему, но подруга быстро расставила все по местам.

   ― Это ты что здесь делаешь, я здесь живу! ― громко и сонно возмутилась она.

   Эмми испуганно дернулась и села, на шум прибежала Зиэн, и мы зажгли свет, а потом долго и радостно орали друг на друга. Лори согрела чай, мы привычно разместились по двум узким кроватям, и это было прекрасно и уютно, как будто я вернулась домой после длинного путешествия. По-настоящему ― домой. Комната, казалось, сжалась за время поездки. Мне представлялось, что потолки должны быть выше, а стены ― ярче. Дышать было трудно, городской воздух, запертый в кирпичных стенах, оставлял чувство тяжести и дискомфорта.

   Но подруги улыбались шире, чем помнилось и в полузабытых голосах слышалось уютное тепло. Я отложила украденные книги в сторону, чтобы прочитать утром, перед выходом в Институт, и привычно обняла колени ― настроилась на длинную беседу.

   Эмми испуганно допрашивала, почему я в таком виде ― полуголая, с платьем на поясе, я вспоминала лицо Дарека и пыталась объяснить сквозь смех.

   Подруги задавали тысячу вопросов, и я честно отвечала на половину. В ту ночь было сказано много, десятки историй, три часа, горло пересохло от слов, лицо Зиэн сияло от счастья и вдохновения. Я уже представляла десятки новых моделей кукол знания, которые художница в ближайшее время представит на суд Ноэр. Эмми улыбалась и только Лори была ужасно недовольна:

   ― Почему ты не вышла замуж за этого своего артиста?

   Я улыбнулась, потому что знала много вещей, которые едва ли смогла бы понять Лори. Знала, как обжигает разгоряченную кожу звенящий горный водопад; видела, что весенний дождь оставляет на проселочных дорогах зеленые лужи; чувствовала, как бьет в лицо вольный ветер при свободном падении с неимоверной высоты.

   И я прошла этот путь не одна, а потому точно знала, что счастье ― не абстрактная концепция. Оно у меня было. Но настало время двигаться дальше.

   ― Ты его хотя бы любишь? ― тихо спросила Лори, не дождавшись ответа, и протянула мне «Дважды пройденный путь», единственный подарок Кима, раскрытый на форзаце. Там была надпись, которую я не заметила, второпях читая содержание. Всего три предложения, написанные крупным размашистым почерком:

  "Кори, ты всегда можешь вернуться.

  Не повторяйся.

  Ким".

   На улице хлынул проливной дождь, крупные капли забарабанили по жестяному подоконнику. Я отвернулась к мутному, покрытому потеками стеклу.

   Потому что с самого начала точно знала одну простую истину, чуяла тем самым спинным мозгом и страшилась на уровне инстинктов: вернуться я уже не смогу.

  Часть третья: Институт

  Глава 42

   Я стою посреди огромной жаркой пустыни, горячий ветер немилосердно стучит пылью в лицо, песок набивается в глаза, уши, нос. Ресурс на нуле. Разумеется. Иначе и быть не могло. Только непонятно, какого черта я крала эти книги, вообще, что мешало мне пойти сюда в первый же день. Пятки жжет. Я подпрыгиваю, и моментально наступает облегчение.

   К тому же я подпрыгиваю высоко, слишком высоко, как резиновый мячик. Прохожу пару шагов, слишком горячо, прыгаю снова, теперь вперед. Метра на четыре, не меньше, пятки успевают ощутить облегчение.

   На мне только облегающее спортивное белье, но даже в минимуме одежды жарко и я босая. Прыгаю, пытаясь сообразить, куда, и вижу вдали темные точки. Гигантскими скачками я приближаюсь к ним, дыхание становится прерывистым. Поднимается ветер, в лицо летит песок, скрипит на зубах, набивается в нос. Я щурюсь. Темные точки оказываются мишенями, под ногами лежит ресурсовое ружье. «Ну разумеется», ― слышу я в голове голос Роя. ― «Ты, это, ничего и не могла другого придумать». Я поднимаю ружье, ствол не заряжен. Рядом ― семь патронов, чуть припорошенные красноватым песком. Мишеней три. Я не стреляла в этой жизни, но определенно стреляла в той ― машинально снимаю предохранитель, загоняю патрон, вскидываю ружье к плечу. Слышится чей-то голос, безликий и невыразительный: «Выдохни и стреляй. Плавно. Не дыша. Между ударами сердца». Сердце стучит бешено, и легкие раздуваются как кузнечные меха ― я безостановочно прыгаю, но заставляю себя успокоиться. По-прежнему прыгаю, но медленно, ищу дыхание, нахожу и замираю. Выдыхаю. Пятки жжет невыносимо, но я плавно отпускаю спусковой крючок и вижу, как пуля уходит куда-то влево и вверх. Ружье стреляет сильно и хорошо, как будто я добавила ресурса. С такой траекторией полета можно поразить цель даже за пару километров, но что-то не так.

   Прыгаю вперед, и с размаха ударяюсь о волну горячего ветра, падаю спиной на обжигающий песок, перекатываюсь и тут же вскакиваю на ноги. Еще прыжок вперед ― и снова тот же результат. Нужно стрелять отсюда.

   Подпрыгиваю в отчаянии, пятки горят. Осматриваю ружье и вижу два численных деления. "Конечно, " ― думаю я, ― «Поправки. На ветер и...». Подпрыгиваю еще раз, и решаю сначала выставить ветер. Пытаюсь вспомнить формулы, голова плывет от жара, бесконечного песка, бесконечных прыжков. Я хочу остановиться. Отрываю от шорт кусок ткани, наматываю на палец и пытаюсь определить показатели, хотя не представляю, как я замерю скорость ветра без ресурса, и вдруг понимаю все необходимые характеристики. Числа появляются прямо на куске ткани, как будто вышитые неизвестной рукой. Мозг сжалился надо мной. Порывы ветра доходят до двадцати метров в секунду. Мучительно вспоминаю формулы, считаю и наконец, сдвигаю первое деление.

   Второе деление. Снова прыгаю, уже привычно, и понимаю, что это гравитация. Замечательно. Но вычислить показатели? И в тот же момент пейзаж меняется, песок под ногами становится прозрачным, и я нахожусь на поверхности стеклянного глобуса. Вижу мерные деления и подписи на них. До мишеней один километр. Радиус планеты ― 2048 километров. Масса пули ― 9.90 граммов. Замечаю на горизонте дыру, пробитую моим первым неудачным выстрелом ― на три метра левее мишени и на один метр выше.

   Ступни горят. Боль кажется неестественным, архаичным чувством в этом сюрреалистическом, высокотехнологичном окружении, я кажусь себе подопытной обезьяной. Собственно, так оно и есть, но мне по-прежнему больно.

   Зажмуриваю глаза, прыгаю, и вспоминаю формулы. Вычисляю. Долго, мучительно долго, около двенадцати прыжков и наконец, сдвигаю второе деление.

   Вскидываю ружье и стреляю, на выдохе, но сердце уже не подчиняется никакому ритму, и пуля снова уходит мимо. На этот раз выше, сильно выше, и я понимаю, что ошиблась в расчетах. Пересчитываю, нахожу ошибку, не получаю никакого ресурса. Это ощущение оставляет действие неприятно незаконченным. Как будто съела любимое лакомство, но не почувствовала вкуса. Передвигаю второе деление, снова стреляю. Опять мимо, но это уже сбитое дыхание, всего на тридцать сантиметров выше.

   Осталось пять пуль и три мишени. Прыгаю, стараюсь привести дыхание в норму, но это уже не помогает. Я устала. Сердце стучит, как барабан. Только барабаны играют четко, а сердце уже давно сбилось с ритма. Вдыхаю носом и выдыхаю ртом, стараясь не обращать внимания на сухость и песок, и наконец, останавливаюсь на слишком длинный миг, замираю и стреляю. Левое колено и правая ступня горят, и я чувствую, как наливаются волдыри, но это не важно. Попадание.

   Четыре пули и две мишени. Стреляю. Попадаю.

   Три пули и последняя мишень. Боль почти не заметна, но я чувствую торжество и прилив эндорфинов, и это тоже плохо. Контроль. Я успокаиваю сердце, приземляюсь на обожженное колено, стреляю и мажу.

   Две пули и последняя мишень. Заставляю себя прыгнуть десять раз медленно и размеренно, ноги болят, но руки спокойны. Сердце спокойно. Стреляю. Последняя мишень падает и ветер утихает. В пять прыжков добираюсь до упавших мишеней и вижу огромный разлом в земле, но это смешно. Это скорее награда, чем испытание, я разбегаюсь, прыгаю в последний раз, и пейзаж сменяется.

  Глава 43

   Стою перед входом в огромное неопрятное строение, выполненное из наваленных во много слоев бревен. Бревна тонкие и длинные, с заостренными концами и прожилкой в середине. В строении очень много входов и, наверное, много выходов. Обойти его нельзя. Мне нужно на ту сторону.

   Строение пахнет старой хвоей и что-то ужасно напоминает, но я не понимаю, пока не вхожу внутрь. Это муравейник. Я чувствую, как поднимаются волосы на затылке, и одновременно с этим у входа появляются муравьи. Насекомые обычного размера, не соответствующего муравейнику, и я могу от них убежать, и я бегу. Передо мной развилка, я бегу налево, снова развилка, направо и попадаю в тупик. Возвращаюсь, муравьи уже рядом, чувствую шелест миллионов лап, поворачиваю налево и снова попадаю в тупик. Разворачиваюсь, в следующий момент лавина оказывается у ног, и насекомые поднимаются, огромной, бесформенной массой. Больно и страшно, я кричу и... умираю.

   Чтобы снова очнуться у входа в муравейник. Я не хочу идти внутрь, отчаянно, физически не хочу, и какое-то время безнадежно ищу другой путь. Которого, разумеется, нет. Вдыхаю, принимаю низкий старт и бегу со всей мощи. Прямо, налево, налево, тупик, назад, прямо, тупик, назад. И умираю. Менее больно, но опять очень страшно.

   Третий раз. Прямо, прямо, налево, тупик, назад. Боковым зрением замечаю в переходе кого-то, кроме муравьев, неясную фигуру. Тень приближается, сворачивает, и в этот момент меня снова настигают муравьи, и я снова умираю. Совсем не больно. Страшно.

   Снова стою у выхода и пытаюсь понять, что делать. У меня нет ничего, то есть совсем ничего ― под ногами ― кусок монолитной скалы, сверху ― безупречно синее небо, и я могу отходить от входа в муравейник только на пять метров в любом направлении. Затем меня нещадно отбрасывает ветром, на эту самую монолитную скалу. Мельком замечаю, что волдырей на колене нет, и пятки тоже выглядят здоровыми. Я пытаюсь собраться с мыслями, подумать, отдохнуть, в конце концов. Сажусь на землю, скрестив ноги, и изучаю бревна, точнее гигантские хвоинки и думаю, как бы их приспособить и слишком поздно замечаю волну муравьев. Вскакиваю, бегу в муравейник, вижу две фигуры в глубине, одна бежит налево, другая прямо, поворачиваю направо и умираю. Не больно. Не страшно. Рутина.

   Прихожу в себя с мыслью: «Полный перебор» и эта мысль мне абсолютно не нравится. Вспоминаю неясные фигуры. Если бы их догнать и сказать, куда бежать уже не надо. Если бы на каждом повороте, да по три таких фигуры, или сколько там ответвлений... Не успеваю додумать эту мысль, как зрение приобретает странную фрактальность. Будто бы я смотрю не одной парой глаз, а несколькими. Поворачиваюсь налево и одновременно вижу: пустоту слева; себя, с головой повернутой налево; двух себя, с головой повернутой налево. Я смотрю вперед и делаю шаг. Картинки сдвигаются. Мы входим в муравейник. Развилка. Самое сложное. Картинки меняются, направляю одну себя налево, одну прямо и одну направо. Это сложно, как будто управлять искусственной частью тела. Нужно четко осознавать, куда движется каждое из моих "я". Мы продвигаемся медленнее, чем когда я была одна. Мое правое-правое-левое "я" уткнулось в тупик и погибло, остальные пока в движении. На развилках картинки распадаются на мелкие фрагменты, и все сложнее удерживать в голове схему муравейника-лабиринта, и я почти радуюсь, когда часть моих "я" утыкаются в тупики и освобождают картинку. Нас становится меньше, нескольким "я" даже удалось встретиться, но большинству не повезло. Из лабиринта нас выходит трое, оглядываюсь, вижу ту же тройную картинку ― пустота, затылок, два затылка. Сажусь. Растроение не пропадает, голова раскалывается от боли. Я закусываю губу, встаю и остаюсь на месте. Я иду в лабиринт и остаюсь на месте. Я погибаю, два раза, одновременно, и остаюсь одна снаружи. Картинка перед глазами приходит в норму, и я тяжело выдыхаю. И тут же пейзаж снова меняется.

  Глава 44

   Я стою на песчаном пляже и вижу на другом берегу озера Институт. Погода приятная, на воде почти нет волн. Пахнет тиной и прелью, кричат чайки. Оглядываюсь, чтобы убедиться ― вокруг нет ничего полезного, и медленно вхожу в теплую воду. У берега неглубоко, и я размеренно иду вперед, вода поднимается до колен, по пояс, по грудь, и тогда пускаюсь вплавь. На поверхности вода еще теплее, прикосновение волн почти не заметно. В диаметре озеро километра четыре, Институт на противоположном берегу, чуть левее. Берег вздымается неестественными каменными глыбами ― как всегда, в Испытании есть только один путь. Сейчас ― напрямик. Неторопливо плыву.

   Солнце отражается от зеленоватой воды и слепит глаза, я жмурюсь и двигаюсь вперед. Плыву долго, наверное, час, и слышу негромкую мелодию со стороны песчаного берега, с которого зашла в воду. Сначала кажется, что это иллюзия, созданная шумом волн, но звук становится все громче, все отчетливей. "Не поворачивайся", ― говорю себе. ― "Тебе нужно вперед". Но мелодия нарастает и я все-таки оборачиваюсь, оправдывая себя тем, что реальность не может быть хуже фантазий. Только реальность и есть мои фантазии.

   На берегу сидит Ким, с такого расстояния не видно лица, черты которого скрыты в странной тени. Но я знаю, что это он, по линии плеч, по наклону головы. Потому что больше никто не может быть позади, когда мне нужно вперед. Вижу, что Ким играет на гитаре, и каждая нота, каждое прикосновение к струне фальшивы, но объединенные звуки образуют нереальную горькую гармонию. Останавливаюсь, волны равнодушно держат меня на плаву.

   Солнце скрылось за тучами, и озеро стало серым, мрачным, бездонным. И нет в этом мире никого, кроме меня, Кима, и фальшивой мелодии. Не существует на свете ничего горше этой мелодии, и не может существовать. И ясно вижу, как через лес, в нескольких километрах от Кима начинает скользить из-за спины страшная, неясная тень. Тварь, понимаю я. А Ким играет, играет, и несмотря на расстояние пальцы на струнах видны отчетливо, каждый звук впечатывается в сознание, как стон.

   Отворачиваюсь. Слезы текут по лицу и смешиваются с водой, плыть тяжело, незачем, горько, и даже дышать тяжело и незачем. Институт впереди уродливый, бесцельный и ненужный, но я почему-то и зачем-то плыву и постепенно мелодия затухает.

   Наступает вечер. Солнце уходит и становится холоднее. Мышцы сводит и меня бьет мелкая дрожь, плыть я уже не могу. Зависаю на месте, сосредотачивая все усилия на том, чтобы не утонуть. Каждый выдох тянет на глубокое темное дно, ленивые волны все настойчивей подбираются к носу.

   Я устала, ужасно устала, холодно и пусто в этом мертвом озере, в котором нет ни единой рыбы, в этом пустом мире. "Скоро все закончится, " ― говорю я себе, и вдруг меня осеняет ужасная мысль. "А что произошло с теми, кто не прошел испытания? А вдруг они застряли здесь, в царстве собственных фантазий?" Ужас, холодный, как волны, сковывает меня, и я погружаюсь в воду на миг, тут же выныриваю и отплевываюсь.

   Самая долгая ночь в моей жизни. Холодно, мышцы скованные, непослушные, и стоит больших усилий просто удерживаться на поверхности. Сомнения терзают, не оставляя перерыва на покой ― а вдруг испытание уже закончено и я его провалила? В голове звучит "Значение имеет не результат, не цель. Значение имеет лишь путь, то, что ты способна и готова сделать".Вдруг следовало вернуться и спасти Кима, вдруг это была проверка на человечность? Или нужно утонуть? В муравейнике же я умирала и без этого не нашла бы ответ. Но в моем Испытании не может быть повторов, и я знаю наверняка, что смерть в фальшивом озере будет настоящей.

   Наступает утро, и я вижу, что Институт не приблизился ни на йоту, а от берега уже безнадежно далеко. Безудержно стучат зубы, и ногти на руках голубовато-синие.

   Рассвет над мертвым озером запредельно прекрасен. Нежно-розовые лучи восходящего солнца рассыпают по поверхности искрящиеся блики и подсвечивают легкие облака потусторонним сиянием. Холодная красота призывает к умиротворению, ледяные объятия волн почти успокаивают.

   Но вместо смирения захлестывает пьянящая злость, и я понимаю, что доплыву. Плевать, как и когда, и не имеет значения, что в Институте меня уже не ждут и считают испытание проваленным. Я была там один раз, пройду и сейчас, это мне по плечу.

   «Я приплыву к вам, слышите?!» ― ору во весь голос. ― «Доберусь, и вам придется со мной считаться!»

   И в следующий момент оказываюсь в Институте.

  Глава 45

   Прошло целых два дня, а меня все не покидало ощущение сюрреалистичности происходящего. Не знаю, чего я ожидала после испытания ― высоких готических сводов, мрачных людей в темных мантиях, разговаривающих отрывистыми пафосными фразами и паутины в углах, или просто продолжение фантазий, но теперь уже не моих, а коллективных, но реальность обманула все ожидания.

   Институт оказался просторным, чистым и светлым зданием с широкими коридорами и большими окнами. Он был многоэтажным, и мне предоставили доступ на все первые восемь этажей, занятые группами исследователей. На девятом и десятом уровнях располагалось руководство, и туда без повода путь был заказан.

   Меня поселили в уютной гостинице, раскинувшейся в соседнем крыле, выдали халат, тапочки, банные принадлежности и записную книжку. Элегантные девушки в темных балахонах объяснили, что каждый день в актовом зале на первом этаже проходит семинар одной из ста тридцати восьми работающих в Институте исследовательских групп. Я вправе эти семинары посещать и присоединяться к работе любого проекта. Также можно начать собственный проект, если есть желание. Если есть идеи, то следует подать заявку и провести собственный семинар. В выступлении обосновать перспективность в плане быстрого получения значительного объема ресурса, а также предоставить список необходимых для реализации материальных благ и доступа в библиотеку. Доступ, оказывается, давался далеко не всем и не полный. Количество и содержание доступных секций ― «витков» на местном сленге ― напрямую зависело от выбранного направления исследований.

   Первый день я отсыпалась и читала увлекательнейший философский трактат "Имя цветка", найденный в верхнем ящике гостиничной тумбочки вместе с дохлым тараканом и надушенным носовым платком.

   В комнате было свежо и удобно ― простенькая меблировка, набор туалетных принадлежностей, накрахмаленные белоснежные простыни на узкой кровати и настежь распахнутое окно.

   Под окном раскинулось озеро, и я никак не могла понять ― это то самое, из моих кошмаров на Испытании, или просто случайное совпадение. Местное озеро было неспокойным, иссиня-зеленые волны с белыми барашками разбегались от центра ко всем берегам.

   Влажный озерный воздух смешивался с ароматами, поднимающимися из столовой. На завтрак подали овсянку, на обед ― борщ, на ужин ― картошку с лисичками, что изрядно повысило расположение духа и мнение об этих личностях, которые заставили меня мокнуть в воображаемом озере больше двенадцати часов кряду. Столовая располагалась на первом этаже гостиницы, и была удивительно уютной, несмотря на свою явную непритязательность. Деревянные столы и стулья вызывали воспоминания о городской библиотеке. В углу стояла труба, из которой шел теплый воздух и создавал приятный легкий ветерок, насыщенный запахом чеснока и выпечки. Полная женщина в светлом накрахмаленном фартуке, стоявшая на раздаче, смотрела слегка сочувственно и, похоже, довольно искренне хотела накормить: "Вы новенькая? Вот, попробуйте борщ, у нас великолепный борщ, настоящий, острый, кисло-сладкий. Ложка стоит!" Ложка не стояла, впрочем, но борщ и вправду был потрясающий. Мои планы, судя по всему, не совпадали со стандартным расписанием проживающих здесь гостей.

   Обедала я в одиночестве, но во время ужина увидела в дальнем слабо освещенном углу столовой еще одного посетителя ― высокого сухощавого парня в очках. Тот сосредоточенно жевал и бубнил что-то себе под нос. Мне внимания новичок уделил не больше, чем стенке. Впрочем, я тоже общаться не рвалась ― испытание довольно сильно ударило по психическим запасам прочности. Я, как обычно, предпочитала приходить в себя в одиночестве. Тишина, хорошая книга и горячий чай ― что может быть лучше?

   А еще в столовой жил кот. Институтский, так что, наверное, ученый. Один глаз у него был голубой, а другой ― зеленый. Кот свернулся пушистым одуванчиком в углу, рядом с тепловой трубой и оглушительно мурлыкал. Женщина с раздачи немного погремела тарелками, а затем вышла из-за стойки и налила в блюдце на полу немного молока. Кот с величественной грацией поднялся, выгнул спинку и принялся неспешно лакать.

   Кот был очень белый, холеный и аккуратный, и его присутствие естественным образом успокаивало. Мне тоже почему-то захотелось стать такой же спокойной и ухоженной, каждый день получать вкусную еду из заботливых рук и не думать о завтрашнем дне. Наверное, я еще не выспалась после испытаний, раз такие мысли смогли вытеснить дорогу.

   На второй день я посетила семинар странных неопрятных математиков. Пятерка бородатых ученых увлеченно говорила про гомеоморфные преобразования эн-мерных симплексов в аффинном пространстве. Рассказывали хорошо, ритмично и негромко, и я уснула в уютном мягком кресле. Посмотрела сон, превратилась в вещественное многообразие с гладкой структурой и попала под угрозу насильственного дифференцирования. Кошмарная перспектива мне не понравилась настолько, что я проснулась в ужасе. Оценила математический сон, разворачивающиеся последствия и тихо улизнула с остатков семинара, так и не дождавшись информации о доступе в библиотеку для этой исследовательской группы.

   На следующий день я как следует себя обругала. Да если бы понять хотя бы половину из того, что вещали неопрятные математики! Наверняка, по ресурсовому потенциалу сравнимо с годовыми объемами ресурса у среднестатистической стертой в Нелоудже. Как уснуть на золотых приисках. Вероятно, сказывалось влияние дороги, где информация всегда текла рекой, и я немного расслабилась. Но испытание должно было поставить все на свои места.

  Глава 46

   На третий день выбора мне не дали. Для недавно прошедших Испытание была организована обязательная лекция по теории использования ресурса. Выяснилось, что кроме меня в новичках числится тщедушный парень в очках, которого я видела вчера в столовой.

   Аудитория, впрочем, была заполнена почти на треть. В основном здесь собрались молодые ученые, но я не могла понять зачем. Использование ресурса ― одна из тех вещей, что воспринимаются как данность, на уровне рефлексов. В пояснениях обычно не нуждаются.

   Этому учат матери, наряду с элементарной гигиеной и первыми навыками самообслуживания. "Не бей кису палкой, кисе больно! Нет, не делай так, чтобы кисин хвост прилип к полу! Кисе очень больно, оторвется и поцарапает тебя... Да, вот так. И нечего тут кричать, я тебе что говорила?" Совершенно рядовая сцена в любом месте, где есть дети.

   Матери учат детей получать первые крупицы знания из обыденных разговоров, из вечных вопросов "а почему у птички клюв, а у меня рот?", а потом помогают контролировать силу, чтобы не покалечить себя и всех вокруг. Жаль, что я не помню детства. Говорят, это пора бурлящей мощи, когда ты можешь задуматься о траектории движения ветки на ветру и о том, почему трава зеленая.

   С возрастом угасает любопытство и уменьшается сила. Ментальная мощь запирается в среднестатистических пределах, чему во многом способствует воспитание. "Не делай так! Нельзя! Оставь!" вместо "А давай попробуем вот так?". Ребенок, плохо контролирующий свою силу, представляет реальную опасность для всех вокруг, и поэтому взрослые в первую очередь думают о нейтрализации.

   И однажды этот ребенок перестает задаваться вопросом "а почему?" Оказывается, можно просто слушать сплетни... А потом уже подросший человек после пары немудреных историй от соседки греет воду для купания и направляет повозки на рынок за свежими овощами. Волнуется, чтобы ресурса хватило на обратный путь.

   Помню, в Нелоудже рассказывали забавную историю про мальчишку, в буквальном смысле перевернувшего родительский дом вверх дном в ответ на отеческое замечание о полном беспорядке. Разбились все семейные сервизы и десять банок заготовок на зиму, неудачно приземлившийся обеденный стол треснул пополам. Никто, впрочем, не пострадал, но вернуть жилище в нормальное состояние не смогли даже с помощью соседей. В доме пришлось перевесить карнизы, провести небольшой ремонт и аккуратно расставить выжившую мебель на том, что раньше было потолком. А ребенку устроили суровую выволочку с трехдневным домашним арестом без доступа к книгам и свежим сплетням, чтобы ресурс как следует снизился. Девчонки ходили туда, напрашивались в гости ― хотели посмотреть на перевернутый дом и юного героя. Но зайти их не пригласили, и мальчик навстречу не вышел ― соседи объяснили, что контакты с любопытными незнакомцами ребенку урезали до минимума, чтобы не случилось очередного прилива силы.

   ...тем временем в аудитории началась лекция. Высокий оратор неопределенного возраста хорошо поставленным голосом вещал про тонкую грань между знанием и информацией: