Текст книги "Дорога забытого знания (СИ)"

Автор книги: Орди Тадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

  Глава 22

   Концерт у стагеров отличался от остальных. Публика застыла в принужденном негостеприимном молчании, как будто люди ожидали подвоха, к тому же, как назло, начался сильный ливень с порывами резкого пронизывающего ветра. Я, как и договаривались, незаметно превращала ледяные потоки в моросящий дождь и усмиряла вихрь. Работать в такой атмосфере было сложно, хотелось извиниться за вторжение и уехать, но музыканты с естественным профессионализмом ухитрялись сохранять живость и динамичность выступления. И публика начала реагировать, сперва как-то неуверенно, а потом органично и непринужденно двигаясь в ритм музыке. После третьей песни из первого ряда послышались аплодисменты, и скоро ожила вся площадь, рассыпалась в неуловимом невербальном приветствии. И напряжение отпустило, я перестала ждать подвоха, расслабилась, отдалась представлению и танцу.

   Быстро опускалась темнота, и я зажгла без применения ресурса три настоящих факела. Но отблесками огня я управляла так, чтобы пламя казалось чуть ярче, чем на самом деле, а свет падал на лица артистов. Поддерживая огонь и погоду, я танцевала. Обычно танец лишь дополнял созданные эффекты, выступал способом перемещения по сцене. Но не здесь, не сейчас. Здесь ― танец являлся поводом для моего присутствия, исполняемые фигуры требовали концентрации, так как не были скрыты в клубах мерцающего тумана, украшенного падающими звездами. Только танец. Только голос Кима. Только музыка. И в этом таилось особенное, камерное очарование, как будто мы сидели вечером у костра и пели для друзей.

   Я стояла спиной к публике, склонив голову и сжав все мышцы для финального пируэта, когда услышала, как на одну секунду сбился голос Кима. На одну единственную, фальшивую ноту, и в следующий момент мое левое обнаженное плечо пронзила боль. Я потеряла контроль, и на публику обрушился шквал проливного дождя и пронзительный осенний ветер, толпа возмущенно зашевелилась, все спокойствие и камерность распались, уступая место начинающейся панике. Но в следующий момент все утихло. Кто-то перехватил управление погодой, и я не могла понять кто ― Ким пел, музыканты играли ― естественно, сильно, как будто ничего не произошло. Я отступила назад, перехватила вопросительный взгляд Кима, кивнула утвердительно ― со мной все в порядке ― и задала свой невидимый вопрос. Ким кивнул в ответ.

   Что ж, расслабляться было нельзя. Недоверчивость досталась из забытого прошлого, сохранилась странным наследством, которое я спускала так легко и расточительно, не зная цены. Но этот урок я постараюсь запомнить. Еще неплохо бы понять, за что, против кого была направлена агрессия ― против меня лично? Что-то выдало работу с ресурсом? Или это касалось всех музыкантов, как представителей общества, использующего силу? Непременно нужно выяснить, но позже. А сейчас время для ответного действия. Старегы перешагнули барьер первыми, и сейчас играть по их правилам ― уже не деликатность, а слабость.

   Приобретенный сценический опыт помог быстро собраться, загнать боль на второй план, снова почувствовать музыку. И я продолжила свой танец, вызывающе повернувшись к публике левым плечом, из которого текла кровь и торчала инкрустированная рукоятка метательного кинжала. На всякий случай попробовала поставить вокруг себя защитный экран, но обнаружила, что это уже сделано. Тогда я непринужденно, будто это не требовало никаких усилий, извлекла кинжал из раны, провела над поврежденным местом рукой театральным жестом. И закружилась в вихре звуков припева, мысленно концентрируясь на ускорении регенерации. Когда я в следующий раз повернулась к публике левым боком, по плечу все еще текла кровь, но рана исчезла. Я слышала волнение в толпе, но властный зов музыки останавливал стагеров, заставляя подчиниться ритму, аплодировать и смотреть.

  Глава 23

   После концерта мы не ставили печать группы и не общались с публикой. Я сидела в тени, восстанавливая силы ― медицинское вмешательство всегда требует исключительных затрат. Особенно если отсутствует специальное образование, которое позволяет детально представить, что именно ты лечишь и как.

   Мы дожидались, пока опустеет площадь, чтобы собрать оборудование и уехать, когда к нам зашел небольшой человечек с острой бородой. Он коротко представился старейшиной общины и сделал шаг к костру. Мы поздоровались, но никто не предложил посетителю сесть, и мужчина неловко переступил с ноги на ногу.

   ― Простите, ― сказал он наконец, ― мы нарушили законы гостеприимства. Мы приносим свои извинения, и надеемся, что вы приедете к нам во время вашего следующего путешествия.

   Ким неопределенно кивнул, я не поняла, это было согласием или приглашением к продолжению беседы.

   ― Но мы просим не привозить с собой женщину из Нелоуджа, ― продолжил незваный гость, ― ее поведение, открытая демонстрация силы была оскорблением для всех нас.

   ― Вы чуть не убили члена моей команды, мою девушку, ― резко сказал Ким, ― и вы еще ставите мне условия?

   Ветер угрожающе взвыл, поднимая клубы пыли, соглашаясь с ним. Сложно сказать, был ли это естественный порыв, или намеренный театральный эффект. Поземка змейкой закрутилась вокруг ног старейшины и опала песчаными узорами на грубые потрепанные башмаки.

   ― Том не собирался убивать ее. Он просто хотел выразить наше возмущение.

   ― Кто бы это ни был, он метил в сердце, ― сказал Ким. ― Вероятно, он полагал, что это не смертельно? Я в последний момент успел изменить траекторию ножа.

   ― Вы?! ― потрясенно спросил старейшина.

   ― Разумеется, ― холодно ответил Ким. ― Иначе мы бы сейчас не разговаривали. Думаю, тему можно считать закрытой. Мы выступаем за границами вашей территории, не демонстрируем яркие эффекты, мы, оказывается, рискуем жизнью, и вы все еще ставите условия?

   Поземка снова закрутила песок, быстрее и яростнее, поднялась до колен. Незваный гость нервно отступил на шаг, махнул рукой.

   ― Подождите, ― вдруг спросила я. ― Но почему именно я?

   Человек с острой бородой резко повернулся ко мне. У него было доброжелательное лицо, но глаза холодные и прозрачные, как вода из колодца. Ветер утих, прислушиваясь.

   ― Вы из Института, ― сказал старейшина, ― в вашем танце есть элементы праздничных танцев сотрудников, это очевидно.

   ― Допустим, ― согласилась я, так как не было смысла отрицать этот факт, не имея никаких аргументов в памяти, ― но за что вы нас так ненавидите?

   ― Мы не ненавидим. Мы боимся. Боимся стать такими, как вы, ― выплюнул слова старейшина.

   ― Может быть, мы и не идеальны, ― возмутилась я, ― но у нас есть вещи, которые вам бы не помешали.

   ― Какие? ― агрессивно спросил он, ― Назовите.

   ― Благодаря Институту в Нелоудже есть, ― я замялась, ― вода в каждом доме, общественный транспорт, порядок. У нас очень низкий уровень преступности. Неизлечимо больные могут обратиться в Институт за помощью, крестьяне получают помощь от Института во время засухи...

   Я аполитична и слаба в таких вопросах. Честно говоря, мне было все равно, и я не любила Нелоудж, этот хаотичный, бесцветный, приземистый город. Но голос старейшины, вызывающий тон, звучал как личное оскорбление, и Нелоудж хотелось защитить, как честь. Иррациональный порыв. В конце концов, что останется иначе у девушки без прошлого?

   ― И чего это им стоит? У вас варварские законы, вы калечите людей за воровство ― просто потому, что Институт может легко излечить эти раны. Вы смотрите, как люди болеют и умирают, хотя можете, знаете, как можно помочь ― всего лишь вопрос денег, ведь помощь Института отнюдь не бесплатна, верно? У вас лишь одна отличительная черта ― жадность. Вы жадны до денег, жадны до власти, жадны до информации. Вы ведь даже слова не можете промолвить просто так ― «знание имеет свою цену», так у вас говорят? Вы стираете себе память, когда больше не можете вынести бремя воспоминаний, и стираете память другим, если они узнают нечто, чем вам жаль поделиться. Мы просто не хотим быть как вы. Мы считаем, что ресурс ― это метка дьявола, которая дает силу, но изменяет душу. Мы разговариваем бесплатно. Мы горюем искренне. Мы умираем один раз и навсегда, а не живем десятки полужизней без прошлого.

   ― Довольно, ― отрезал Ким и встал, показывая, что разговор окончен.

   Я осталась сидеть, разглядывая резную рукоятку. Слова старейшины были возмутительно неприятны, но из головы не шел мальчик с зелеными глазами. И еще один, без левой ноги, который несколько дней просил милостыню у реабилитационного центра, а потом пропал. Мы все догадывались ― куда, Институт не терпит нищих в столице. Но ведь сотрудники могут вылечить любую хворь ― это, действительно, всего лишь вопрос денег. А история северного странника? Если один человек мог стать богом и превратить бесплодную землю в краю вечной мерзлоты в райские сады, то что может директор Института?

   Невольный коготь сомнения поцарапал прежде цельную картину мира, и терзало неприятное ощущение частичной правоты в обвинительной речи. Я пнула лежащий рядом булыжник, встала и заставила отступить мутные сомнения. Меня возмущала локальная несправедливость, которая поддается исправлению, но никогда не волновала вся ситуация в целом. Я привыкла подстраиваться под обстоятельства, действовать в моменте ― только так и можно выжить.

   Это не мое дело, в конце концов, как и вся ситуация с кинжалом. Рану, конечно, нанесли мне, и это было неприятно, лечение стоило ресурса от десятка увлекательнейших историй. Но объектом ненависти являлся Институт, к которому я сейчас не относилась. Готова допустить, что у конфликта имелись веские основания, но я не знала и потому не симпатизировала ни целям, ни средствам учреждения. Просто попала между двух огней. Следует смотреть по сторонам внимательнее, но переоценивать случившееся нет оснований.

  Глава 24

   Зима пролетела незаметно в череде концертов, впечатлений и, конечно, скорости. Мы мчались по ровным, заснеженным дорогам мягко, как на пуховой подушке, и быстро, как на сказочных единорогах, что едва касаются земли. Она была волшебная, эта зима, самая быстрая и свободная в моей жизни. О ней нечего рассказывать, впрочем, потому что она слишком походила на настоящее счастье ― мои плечи всегда находились в сильных руках Кима, и не было места слезам и тревогам, но потому те рутинные приключения, которые произошли в эту зиму, едва ли интересны кому-то постороннему.

   Неожиданно выяснилось, что Рой добрых десять лет своей жизни провел на море. Неразговорчивый краснокожий барабанщик не любил распространяться о прошлом, и даже вредкие моменты откровенности выведать удавалось немногое. И в тот морозный вечер скрытный музыкант остался верен себе, лишь заявил со странной гордостью, что ему «много лет чайки на грудь срали», будто достал из шкафа пыльную медаль. С тех пор всегда, когда коренастая фигура Роя занимала место у руля, мне представлялось, как барабанщик стоит за штурвалом, противопоставляя буре свою смелость и хитрость.

   Рой и Селена вообще не выглядели родственниками, и я часто недоумевала, как у такой философски мудрой и начитанной женщины, обожающей нравоучения, мог вырасти настолько косноязычный сын. Но однажды Эрин обмолвился, что Селена в юности состояла в каком-то политическом подполье, потом была в бегах, и оказалась волей случая разлучена с сыном почти сразу после рождения. Это объясняло и широкий печальный жизненный опыт нашей старушки, и их странное, почти на Вы, причем непременно с большой буквы, общение. Рой тоже, видимо, немало скитался по свету, где приобрел несколько шрамов, сломанный нос, богатый матерный лексикон и агрессивные взгляды радикального пацифиста.

   Так что морозное путешествие в компании музыкантов могло заменить несколько академий и обогатить воображение лучше, чем вся публичная библиотека Нелоуджа. Но закончилась и эта чудесная зима, уступив место пронзительному ветру перемен. Ветру весны.

   Мы сидели у костра, отблески огня выхватывали странные выражения на лицах в сгущающихся сумерках.

   ― Куда дальше, Ким? ― спросил Рой.

   Повисло странное молчание. Я отметила, такой вопрос прозвучал в первый раз ― до сих пор мы ехали туда, куда вела дорога. На ключевых развилках происходило бурное восторженное обсуждение, в котором побеждал тот, кто громче. Или то направление, где никто еще не был. Или то, где дорога казалась накатанней. Музыканты никогда не решали заранее, свободные, как ветер.

   Ким нахмурился, посмотрел на меня, в сторону.

   ― Я не думал об этом, ― признался он. ― Стоило уточнить раньше, конечно.

   В группе не было секретов. Так повелось сразу, с первого дня, при мне обсуждали все и вся, но сейчас я почувствовала, что стоит удалиться.

   ― Я хотела поискать дикой мяты к чаю, ― произнесла я, чувствуя, как фальшиво звучит мой голос в тишине. ― Если не возражаете, пока еще не совсем темно.

   ― Кори, подожди, ― остановил меня Ким. ― Ты умеешь скрывать мысли?

   ― Что? ― удивилась я. ― Ни разу не пробовала.

   ― Плохо, ― сказал он.

   Невнятная волна облегчения коснулась плеч. Как будто заподозрили в чем-то, как будто было что скрывать.

   Не в этой жизни.

   ― А нужно? ― уточнила я, ― Может быть, умею, стоит проверить.

   В глубине души я была уверена, что умею. Читать же умела.

   ― Ты понимаешь, что это значит? ― уточнил Ким, ― Кто-то должен будет залезть тебе в голову.

   Я кивнула. Вспомнила, как в камере странный человек в капюшоне прочитал мои мысли. Как будто я стояла на площади, обнаженная, и меня осматривали, как кусок мяса. Но здесь скрывалась чужая тайна, стояла на развилке весенних дорог. Откажусь ― и не узнаю, что пряталось за поворотом. В моей жизни и так темных пятен больше, чем светлых. Стоило потерпеть, чтобы прояснить хотя бы одно. Если продолжить свето-теневые аналогии, то в обозримом прошлом не было черных секретов, только парочка серых.

   ― Лучше Селена, ― подал голос Эрин. ― Она заодно расскажет тебе, как это делать.

   Седовласая женщина медленно кивнула и сделала пригласительный жест в сторону ближайшего подлеска.

   Последующие три часа я провела с Селеной. Мы медленно брели среди молодых низкорослых деревьев, с трудом пробираясь через сухие обломанные за зиму ветви. Старшая женщина искала розовые цветы ложноягодника для медицинских настоев, и объясняла мне азы.

   ― В книгах иногда можно встретить, как люди, стараясь что-то скрыть, поют навязчивую песенку, представляют яркую картинку. Так действительно можно спрятать мысли, но есть один существенный минус ― любой мало-мальски опытный маг видит, что ты скрываешь нечто. А дальше уже дело техники ― выяснить, что именно. Это парадоксально, но чтобы скрыть по-настоящему, без следов, сначала следует воссоздать в памяти целевое событие. Вспомнить всеми чувствами ― как звучало, как выглядело, как пахло. И навязать сверху новое воспоминание, как пришивают на платье заплату ― каждый уголок, тщательно, чтобы материя не топорщилась и не отошла с краю. Запах на запах, вкус на вкус, время на время, ассоциацию на ассоциацию.

   Это оказалось не так просто, как представлялось. Видимо, я потеряла этот опыт во время Стирания, или никогда не имела.

   Селена сказала скрыть концерт у стагеров и заменить выступление другим воспоминанием, живым и ярким, желательно, имеющим личное значение ― так проще.

   Сцены прошлого утекали сквозь пальцы, неосязаемые и бесплотные, а мне нужно было поймать одну. Трогательную и эфемерную, из тех, что не рассказывают подругам, но берегут в сердце.

   И я вспомнила. Однажды весенним утром Ким неожиданно остановил фургон и увел меня в лес. Там была целая поляна лесных ландышей. В воздухе стоял нежный, еле уловимый, как утренний туман, сладкий чистый аромат цветов. Если бы эльфы существовали, они бы пахли именно так. Миниатюрные колокольчики виднелись настолько далеко, насколько хватало взгляда, между цветов росла земляника ― еще зеленая, крепкая. И я прикрепляла хрупкое воспоминание на прошлый концерт ― запах огней на сцене на запах ландышей, шум аплодисментов на шум ветра в соснах. Я тщательно подгоняла детали, а потом Селена спросила: "Проверим?".

   Я кивнула.

   ― Я просмотрю твои воспоминания, начиная с концерта в Крелуне и заканчивая сегодняшним днем. Буду искать происшествие у стагеров, любые следы конфликта, концерта, пребывания там. Прикрывай, что хочешь, но не забудь беречь силы для основной задачи.

   И в следующую секунду Селена была в моей голове, извлекая мельчайшие детали. Она была со мной в кабине, там, где я пела фальшивым голосом бодрые пошлые песни, где я кусала губы от непрошенных чувств. Она была со мной в лесу, где я справляла нужду; она была там, где никто не нуждается в третьем. Срывала наспех приделанные заплатки с варварский небрежностью, чтобы смотреть дальше. Но на концерт она не попадала. Ландыши. Нежность. Эльфы.

   И вдруг ― она со мной в фургоне Кима, где на столе лежит изящный метательный нож с инкрустированной рукояткой, и все мои старания рассыпаются в прах. Тщательно пришитая вышивка с ландышами отрывается враз, оставляя все воспоминания о прошлом концерте ясными, как на ладони.

   Селена усмехнулась и пожала плечами:

   ― Неплохо, ― прокомментировала эксперимент и двинулась к фургонам.

   Я молча последовала за ней, морщась и поджимая пальцы от мучительной неловкости.

   ― Кори продержалась против меня около десяти минут, ― объявила женщина, когда мы добрались до костра, ― Она почти наверняка практиковала это раньше. Пара месяцев тренировки ― и сможет скрыть мысли от любого.

   Три пары глаз скрестились на мне, Ким одобрительно кивнул.

   ― У нас нет пары месяцев, ― сказал Эрин.

   ― Прикроем, если что, ― ответила Селена, ― я буду рядом с ней везде, где мы можем встретить кого-то опасного. Все равно в ближайшее время не будет никаких крупных городов, едва ли они найдут нас по дороге.

   ― Верно, ― согласился Эрин, ― значит решено?

   ― Ты будешь с нами еще два месяца? ― спросил Ким.

   ― Буду, ― сказала я, и это обещание каким-то странным образом сделало меня более счастливой, но менее свободной. Так часто бывает, что эти два состояния обратно пропорциональны друг другу, и я обычно предпочитала второе за основательность и надежность. ― Так куда мы едем? Теперь я могу знать?

   ― Можешь, ― улыбнулся Эрин. ― Мы едем в затерянный рай.

  Глава 25

   Следующая неделя по-прежнему туманна и расплывчата в моей голове. Я потратила два часа и применяла все техники, которые узнала от Селены и в Институте, и ценой неимоверных усилий мне удалось вспомнить некоторые обрывки. Это еще раз подтверждает― всю жизнь восстановить не удастся, увы, никогда.

   Ту неделю я уничтожила сознательно, но неумело. Как всегда при удалении небольшого фрагмента памяти остались ассоциации, неувязанные хвосты и проблески воспоминаний, поэтому не все оказалось потеряно. Я буду рассказывать хронологически, поэтому сначала попробую собрать в кучу обрывки воспоминаний, и лишь потом расскажу, когда и почему стерла это время. Почему я, пережившая полное стирание, сама подняла руку на свою память.

   Лучше всего я помню музыку. Гармоничную, идеальную, соответствующую каждому порыву теплого нежного ветра. Музыку, исполняемую на инструментах, не умещающихся в воображении. Мелодии, деликатно затихающие, когда вокруг говорят люди. Поддерживающие слова аккуратным аккомпанементом, на который голоса ложатся, как весенняя вода в русло реки. Мажорные аккорды, набирающие триумфальную силу, когда я смотрела вдаль. Ритм, совпадающий с ударами сердца. Я не была уверена, слышат ли остальные ту же самую мелодию, или эталонный звук существует лишь в моем воображении. Скорее всего, каждый двигался под свой идеальный ритм.

   Не уверена, что я на самом деле шла по удивительному лиственному лесу, пропускающему светящуюся паутину солнечного света. Под ногами проседала мягкая тропинка покрытая золотыми листьями, хотя все деревья стояли с нетронутой зеленой кроной. Эта дорожка была естественной, и казалось совершенно нормальным и логичным, что тропа слегка двигалась под усталыми после длинного перехода ногами, делая каждый шаг в пять раз длиннее, позволяя свежему влажному ветру умывать лица, каждый миг открывая новые горизонты.

   Помню жилища, не ограниченные стенами, но защищенные волной тепла от порывов ветра, и укрывающиеся, как за шторами, за густыми скоплениями тьмы по вечерам, когда люди хотели уединения.

   И, конечно, помню детей. У детей всегда богатое воображение, они могут накормить дерево манной кашей, построить домик из стула и маминого фартука, летать на швабрах. Но только здесь фантазии детей не ограничивались рамками возможного. Мальчишки в самом деле строили замки из облаков, девочки догоняли радугу и играли в горку ― их радуга была теплой, как летний песок и прочной, как сталь. Малыши играли в салки, и юные пантеры могли бы позавидовать их грации и скорости. И они были образованы, эти дети, каждый ребенок знал об устройстве мира больше, чем обычный житель Нелоуджа, и они были охочи до знания. Обступали гостей живым, неугомонным роем, расспрашивая обо всем, иногда бесцеремонно залезая в мысли. Я едва успевала прикрывать интимные сцены, оставляя все остальное на растерзание любопытных ментальных щупалец. Ребятишки смотрели на нас с сочувствием, как мы оглядываем юродивых, оставляя медяки в треснутом блюдце. Пританцовывающая девочка со светлыми кудряшками, пушистым облаком обрамляющими лицо, спросила, искательно заглядывая в глаза: «Хочешь, я попробую посмотреть, кем ты была?». "Хочу, " ― ответила я. Девчушка вглядывалась так долго, что заплесневевшая надежда успела проснуться ― под сказочным небом правда могла быть окрашена только в розовый цвет. Но под конец пушистая девочка отвела взгляд и сказала: «Не могу. Мама права, надо еще учиться. Но ты не была счастлива, сейчас тебе лучше. Оставайся с нами?»

   Девушки постарше играли в ароматические лабиринты ― ведущие строили невидимые заслоны из еле осязаемых запахов, остальные пытались отыскать верный путь по цветочным переплетениям ощущений.

   Вечерами пили травяной настой. Как заядлые курильщики кальянов в Нелоудже пускали кольца из дыма, так затерянные собирали обжигающий напиток в неестественные капли, размером с кулак. Жидкость дрожала на ветру, но не проливалась, нарушая законы гравитации и смачивания. Для гостей извлекли старинный фарфоровый сервиз, в хрупкую чашку налили приторный травник со вкусом меда, напоминающий сбитень. Мне не хватило такта скрыть разочарование, не люблю сладкие напитки, но сидящий рядом мальчишка решил проблему, не задумываясь. Я с расширенными от изумления глазами наблюдала, как на погруженную в чашку ветку наматывается мёд, собираясь янтарными нитями, оставляя фосфоресцирующие следы. Жидкость горчила после процесса, оставляла привкус ромашки и шиповника без капли меда.

   Я почти не помню остальных людей, лишь ощущение красоты и силы запечатлелось где-то позади рациональной памяти. Затерянные учили нас чему то: «Ваше воображение ограничено вашим жизненным опытом. Вы можете сделать то, что вы уже видели быстрее, сильнее, громче. Но часто вам нужно совсем не это. Это как запертый сундук. Вы будете вскрывать замок, возможно, будете ломать сам сундук. Но на самом деле достаточно протянуть руку из другого измерения и забрать все, что расположено внутри, не оставив ни царапины на замке. Вы можете оставаться на месте, а мир будет двигаться вокруг вас».

   Я помню, как мы купались в горячем водопаде, пахнущем лавандой и насыщенном пузырьками воздуха, и пронзительно синее небо было так близко, что казалось, достаточно встать на цыпочки, чтобы дотянуться до облаков.

   На берегу, в липкой красноватой глине, детским корявым почерком было выведено слово «счастье». Как лозунг, как обещание, как четырехлистный клевер на удачу. В Нелоудже дети часто писали слова на песке, на серых влажных стенах заброшенных строений и на бетонных заборах фабрик. Большинство торопливо выведенных слов я знала, но употребляла редко, и только в соответствующих ситуациях. Некоторые обогатили и мой словарный запас. Стагеры вырезали имена богов на коре раскидистых мескитовых деревьев, изредка встречающихся в долине, покрытой белым песком. Но нигде и никогда я не видела, чтобы дети на досуге писали слово «счастье».

   И только при упоминании Института лучистые глаза темнели. "Никому не нужна утопия под боком. Контраст слишком яркий".

   Я знаю, что у затерянных можно было остаться.

   Мы задержались в утопической долине на долгие недели теплой спокойной радости. Каждый день музыканты рассказывали удивительные истории про бесконечную дорогу, но в ответ узнавали несравнимо больше. Но однажды мы все-таки уехали. Последние дни идеальная мелодия, звучащая у каждого в голове все больше напоминала стук колес, и ветер дул в лицо все настойчивей. Дорога звала нас, и она не хотела больше ждать.

  Глава 26

   Мы уходили по широкому тоннелю, некогда промытому рекой в песчаной горной породе. Единственная лазейка среди непреодолимых скал, защищающих уютный мир затерянных. Мы медленно пробирались между причудливыми колоннами массивных, мертвенно желтых сталагмитов. Под ногами была вода, чистая и холодная, в глубине настойчиво и монотонно стучали капли. Дважды тоннель переходил в широкие пещеры, на дне которых разливались мрачные мутные озера. Мы обходили их с краю, придерживаясь за пугающе нависшие клыки сталактитов. Эхо шагов многократно отражалось от стен, все остальные звуки съело прохладное величие пещеры.

   И только когда мы добрались до фургонов, оставленных и замаскированных в лесу неподалеку, я наконец озвучила вопрос, который так мучил последние дни:

   ― Но почему эти люди прячутся? Да любой ребенок из затерянных может выполнить вещи, над которыми бы сломал голову рядовой сотрудник Института! Затерянные управляют силами, которые мы и представить не в состоянии! Лично я не поняла и половины того, что представлялось здесь рутиной. В чем дело?

   ― Ты задаешь смешные вопросы, ― ответила Селена, как обычно. Женщина выглядела помолодевшей и даже морщинки на шее стали менее заметными, ― Любой ребенок в Нелоудже знает ― чтобы сломать нужно куда меньше воображения, чем чтобы построить. Затерянные достаточно изнежены, вспомни. Для нас проигрыш, боль и даже смерть ― всего лишь один из вариантов, и мы всегда подсознательно к нему готовы, в той или иной степени. Для них же это та цена, которую они не в состоянии заплатить.

   Прошло недели две, мы свернули на восток и каждое утро ехали навстречу солнцу и каждый вечер убегали от кровавого заката. Я периодически тренировалась в скрытии мыслей с Селеной. Это все еще не стало рутинным действием, хотя и не требовало столько времени и усилий, сколько в первый раз. Совершенства я так и не достигла, но периодически отлынивала от пронзительно изобличающих занятий.

   Полученные от затерянных знания дали огромный и возобновляемый за счет элементарных выводов запас ресурса, который мы тратили, куражась, как дети ― гнали наши старенькие фургоны с несоразмерной скоростью, к которой кузова явно были не приспособлены, от чего все незакрепленные предметы слетались в одну кучу и что-то пугающе скрипело в подвеске. Каждый вечер Рой ругал нас и чинил фургоны ― "Конец рулю, задрыги очумелые", и каждое утро барабанщик первый орал: "Болото! Вы ленивые сухопутные черепахи! Да улитка ползет быстрее, чем вы тащитесь! Это! Покажите настоящую скорость, включите ветер!"

   И мы включали, набиваясь в кабину всей толпой, подпрыгивая на нескончаемых кочках и с трудом амортизируя удары наспех созданным силовым полем. Орали дурными голосами пошлые и пафосные песни, убирали лобовое стекло и позволяли ветру раздувать волосы. Неистовая, безудержная скорость пьянила лучше крепленого вина и сводила с ума проще, чем вещества, которые добавляли в кальян в Нелоудже. От перегрузок у всех были красные глаза и абсолютно довольные лица, а ночную смену мы отдавали Селене, которая днем предпочитала отсыпаться в силовом коконе, не участвуя в стремительном безумии.

   Но в эту ночь мать Роя пожаловалась на головную боль и попросила подменить, так что Ким вызвался на вахту. Несмотря на безумно веселые дни, он тосковал по ночной дороге с сопутствующей мрачной романтикой и решил променять сон на лунный путь.

   Под равномерный стук колес я быстро уснула на пустой кровати. Ким вел быстрее Селены, и уверенная скорость действовала на меня, как лучшая колыбельная.

   Я проснулась оттого, что в фургоне кто-то был. «Ким?» ― прошептала сдавленно, вглядываясь в смутный силуэт и уже зная, что это не он ― фургон по-прежнему ехал в любимом ритме моего вокалиста. Даже страх не коснулся атрофированных со сна чувств, и только в кончиках пальцев ног подсознательно начала зарождаться привычная, но еще слишком слабая волна импульса для удара. Не успела набрать в легкие воздуха для крика, не успела собраться с мыслями, как на лицо легла огромная ладонь, перекрывая доступ кислорода. Вторая припечатала руки к груди, и в следующий момент незваный посетитель проник в мои мысли, неожиданно и резко выиграв не успевшую начаться схватку. Я не ожидала ментального нападения, нацелилась отражать атаку физическую, и поэтому проиграла. Два и два сложились слишком поздно.

   Извилистый путь к затерянным, первый день в загадочном раю, лица встречающих людей, девочка с золотистыми кудрями ― обрывки воспоминаний моментально пронеслись перед внутренним зрением и я знала точно, что не только перед моим. Потаенные воспоминания были украдены быстро и безвозвратно.

   В следующее мгновение молчаливый агрессор освободил руки и отступил бесшумно, как тень. Я узнала повадки высококлассного наемника из Нелоуджа, которые забирают только то, что нужно, и никогда не уходят с пустыми руками. Незнакомцу оставалось сделать один шаг, и он бы оказался за пределами фургона, мчащегося на огромной скорости. В безопасности. Звать на помощь бесполезно ― пока музыканты услышат крик, пока фургоны затормозят ― наемник останется далеко позади, унося чужой секрет. И я отбросила сомнения, приняла сложившуюся ситуацию, как данность. Нужно сражаться самой, отвечать за допущенную беспечность, драться. В этом не было ничего нового или неясного, и я только боялась проиграть снова.

   Я ударила наемника воображаемой волной по колену и в пах, уже не задумываясь. Он упал на пол, беззвучно скрутившись от боли. Подскочила, судорожно снимая со стула застрявшие наручники, склонилась над наемником, чтобы застегнуть браслеты у него на запястье. Мужчина неожиданно и резко ударил меня кулаком в лицо, перевернулся, оказался в двух сантиметрах от дверей фургона. В носу хрустнула кость, в глазах вспыхнула боль, и я чудом успела снять шок ресурсом, чтобы сохранить сознание. В следующий момент ярость ослепила меня. Считанный секрет, ночное нападение стали личным оскорблением, с которым следовало разобраться немедленно и окончательно. Я посмотрела наемнику в глаза, и увидела, как решимость в жестком взгляде сменилась ужасом и мольбой. Под моими ладонями, нависшими в пяти сантиметрах от лица нападавшего не осталось ни единой молекулы кислорода. Проигравший враг задыхался в фургоне, наполненном свежим весенним ветром, и я не отводила глаз ни на одну, самую страшную секунду. Наемник рвался со всей выучкой и мощью профессионального убийцы, и в какой-то момент мои силы закончились. Тогда я заглянула мужчине прямо в голову и забрала весь ресурс, оставив опустошенную жертву без проблеска надежды. Когда ярость ослабила хватку и кровь отлила от моего лица, человек был мертв.