Текст книги "В двух шагах от мечты (СИ)"

Автор книги: Меня зовут Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Вспоминаю, как ты вела себя первый раз самостоятельно отправившись в лес, на жатве, на параде трибутов, а потом и на арене, – тихо продолжает он, давая нам обоим возможность все вспомнить. – Ты самый храбрый, самый сильный человек, какого я видел в жизни, Кискисс. Каждый раз, когда мне кажется, что я не справлюсь, что выхода нет, я думаю о тебе. Нет другой, похожей на тебя. Такой отважной, такой чертовски упрямой.

Он наклоняется, и вновь прижимаясь к моему рту, начинает расстёгивать пуговицы на комбинезоне. Его поцелуи переходят на шею и плечи, он сжимает меня в своих руках так крепко, будто боится, что я внезапно упорхну. Раньше я никогда не думала, что мое исхудавшее тело выглядит красивым, а теперь вижу, как глаза Гейла темнеют при одном взгляде на меня, и он опускается, чтобы поцеловать мой рот еще более страстно и жадно, чем до этого.

– Кискисс, – он тяжело дышит мне в плечо.

– Гейл, – я начинаю паниковать и перехватываю его руки. – Давай не будем торопиться… Я пока не могу… Побудь со мной просто так.

– Конечно, – он продолжает осыпать поцелуями мои плечи, также излучая спокойную уверенность.

Я же просто позволяю себе прижаться к нему, не двигаясь. Я даже не уверена, что мое сердце все еще бьется. Знаю лишь, что мои легкие застыли, потому что кажется, будто я еще не сделала ни одного вздоха с той минуты, как сама поцеловала друга.

– Кискисс, помнишь я обещал всегда быть честным с тобой, а для меня неопределенность – то же вранье. – Он тянет мои руки к себе и отклоняется.

– Я не совсем понимаю о чем ты сейчас, – отвечаю я.

– Хочу, чтобы между нами наконец все стало ясно. Я люблю тебя, – шепчет он. – Я всегда тебя любил.

– Я… я тоже тебя люблю, – говорю я еле слышно, и это правда, даже если я не уверена, люблю ли я его одного или их обоих. И как именно люблю.

Он сильнее сжимает меня в объятьях и шепчет:

– На самом деле я всегда знал, но так хотел услышать это от тебя.

– Что значит знал? – спрашиваю я смущенно.

– По крайней мере, догадывался. Я просто ждал, когда ты сама себе в этом признаешься, – улыбается он и заботливо укрывает меня одеялом.

Гейл лежит рядом со мной, обнимая. Его широкие руки обнимают моё тело так же, как прутья клетки охраняют маленькую птичку, словно он пытается защитить меня от этого мира.

Испытывая чувство вины из-за поцелуя, я вспоминаю Пита. Если бы я могла почувствовать к Гейлу хоть часть того, что Пит заставлял меня ощущать в ту ночь, вероятно, тогда я смогла бы решиться на более серьёзный шаг и перевести наши отношения на следующий уровень. Но я буду стараться полюбить его, полюбить так, как он заслуживает этого. Я закрываю глаза и, в конце концов, спокойно засыпаю.

– Кискисс! – кто-то гладит меня по плечу, убирая прилипшие ко лбу волосы от лица.

Я медленно просыпаюсь, лениво открывая глаза. Свет в комнате светит уже ярко, и я понимаю, что комната чужая. Вспоминаю вчерашнюю ночь и, заливаясь краской до самых ушей, заворачиваюсь в одеяло.

– Кискисс, вставай!

Хоторн стягивает с меня одеяло. Я со стоном хватаюсь за край и не отпускаю. Пытаюсь еще раз спрятать голову, чтобы избавиться от постыдных воспоминаний, но чувствую, что мочевой пузырь уже протестует против моей лежачей забастовки.

– И куда делась та девушка, которая каждый день в пять утра уже скрывалась в лесу, наводя ужас на его обитателей, – замечает он.

– Умерла, там же среди сосен, – бурчу я. – Туалет… где у тебя туалет?

– Где и у всех, мисс, – Гейл показывает рукой в сторону ванной. – Если ты не заметила, наши комнаты идентичны.

Я выскакиваю из кровати и надеюсь, что успею добежать. Заскочив в туалет, тут же плюхаюсь на унитаз и чуть было не проваливаюсь – стульчак поднят.

– Мальчики… – бормочу я, опуская сиденье.

Выйдя из уборной, я обнаруживаю Хоторна у двери. Он улыбается и кивает в сторону коридора, указывая следовать за ним.

– Сколько сейчас времени? – спрашиваю я, выходя за напарником в узкий коридор.

– Половина девятого.

– А почему будильника не было?

– Он был, просто ты так крепко спала, что не слышала. Завтрак уже вовсю начался.

– Тогда нам лучше поторопиться, иначе останемся голодными.

Он протягивает ко мне руку, и я застываю в замешательстве. Не знаю, что мне делать. Боюсь, что поторопилась вчера, но слова забрать назад невозможно. Я позволяю ему переплести наши пальцы и, смущаясь, улыбаюсь в ответ. Так мы и заходим в столовую.

За общим столом друзей уже нет: мы опоздали, поэтому большинство населения дистрикта уже разошлось. Гейл, не отпуская мою ладонь, ведёт меня к столу своей семьи, и по моей спине скатывается капелька пота.

– Я захвачу твой поднос, – говорит Хоторн и, отпуская мои пальцы, уходит к линии раздачи завтрака.

– Вы вместе?! – Пози вскакивает из-за стола и, радостно вскрикивая, обнимает меня, утыкаясь щекой в мой живот. Видимо Рори уже успел обмолвиться о моем сегодняшнем визите в их отсек. – Это так мило! Он очень тобою очарован, Китнисс. Очень, очень!

– Очарован мною? – повторяю я, улыбаясь детской непосредственности.

– Очарован, очарован, – напевает Пози, прыгая вокруг меня и повторяя это слово, как попугай, – мне становится ужасно неловко, отчего я прижимаю палец к губам и безмолвно прошу её вести себя потише.

Люди за соседними столами начинают оглядываться, пытаясь вычислить источник возникшего шума.

– Пози, прекрати! Веди себя прилично, – одергивает её Хейзел. – Не смущай Китнисс.

Вик тихо посмеивается и запихивает кусок хлеба в открытый от изумления рот сестры.

– Ведь в этом слове нет ничего плохого, это значит, она ему нравится, – с набитыми щеками говорит девочка.

– О, она ему определенно нравится, – соглашается Вик, шумно втягивая в себя чай из стеклянного стакана. – Он… он постоянно на тебя смотрит, Китнисс. Когда ты не обращаешь внимания. Он смотрит на тебя, чтобы узнать, весело ли тебе или грустно, смотрит, когда ты тренируешься или читаешь. Только ему этого не говори, иначе Гейл меня убьёт.

– Правда? – в груди появляется приятное ощущение тепла, а на губах расцветает улыбка, однако щеки сдают меня с потрохами. Скорее всего, пунцовее стать уже невозможно.

– Прости, Китнисс. Не обращай внимания, они ещё дети, – ласково говорит миссис Хоторн. – Ребята просто рады видеть брата счастливым. Гейл привык беспокоиться обо всем и обо всех. С самого детства на нем висело так много обязанностей, что увидеть его улыбающимся и довольным дорогого стоит.

Хейзел протягивает руку и слегка сжимает мое плечо.

– Видеть, что ты рядом, и у вас вновь все хорошо… это для меня самое большое счастье. Когда я наблюдаю за вами, будто гляжу на себя с Джаспером. Гейл очень сильно похож на него.

Чувствую, как к моему горлу подступает ком. Кто знал, что на меня возлагаются такие ожидания. Я вытираю потные руки о ткань брюк и вновь натягиваю фальшивую улыбку.

За столом наконец образуется тишина, нарушаемая лишь прихлебыванием или жеванием, и я рада, что семья Хоторнов решила оставить тему наших с Гейлом отношений.

– А ты возьмёшь нашу фамилию? – видимо, Пози выяснила ещё не все, что планировала. – Мне всегда так хотелось иметь сестру, а то братья – это отстой!

Я делаю глоток воды и закашливаюсь. Вик ставит свои локти на стол и закрывает лицо руками.

– Пози Хоторн! Выбирай слова! – вскидывается Хейзел, – Ты поела, отнеси тарелки и быстро на занятия!

Сестрёнка Гейла послушно встаёт и убегает из столовой. Я поступаю также, пока меня тут ненароком замуж не выдали.

В коридорах загораются проекторы и я останавливаюсь, чтобы услышать последние новости. С экрана смотрит президент Тринадцатого Альма Коин.

На протяжении многих лет правительство Панема делало вид, что Тринадцатого больше не существует, поскольку официальная точка зрения гласила, что дистрикт был уничтожен во время бомбардировок, вместе со всем населением. Для Сноу признать существование подземного города – все равно, что расписаться в собственной неудаче.

Но после нашей успешной агитационной работы среди населения дистриктов, продолжать кормить людей люжью стало невозможно. Сопротивление сделалось слишком серьезным и заметным. Сноу не может больше ни игнорировать мятежи, ни притворяться, будто Тринадцатого не существует, – поэтому они попытаются уничтожить нас. А значит мы нанесем удар первыми.

Вчера в Дистриктах Восемь и Девять начались открытые столкновения с миротворцами. И я призываю всех к участию в становлении нового Свободного Панема!

***

Я просыпаюсь от кошмара. Мне кажется, что если я вновь закрою глаза, то увижу перед собой Пита и Прим.

Чувствую, как бешено колотится сердце. Оно бьется настолько сильно, что я слышу его. Я задыхаюсь и вся покрылась испариной.

Я откидываю одеяло, тянусь и включаю лампу. Комната освещается, и я вскрикиваю, заметив, что в моей постели кто-то есть. От крика парень просыпается и резко садится. Я громко шепчу:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Гейл смотрит на часы, потом трет глаза ладонями. Очухавшись от сна, он кладет руку мне на колено.

– Я не мог оставить тебя одну. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – он прикасается к моей шее и проводит пальцем по щеке. – Кошмар приснился?

Я не могу злиться, видя его в своей постели, такого заботливого… Хотя так и убила бы. Но не имею права, все-таки я сама дала ему ключ. Правда, я не ожидала, что Хоторн решит им воспользоваться в первый же день. С тех пор, как Энни переехала к Финнику, у меня так и не появилась соседка.

– Китнисс? – я вздрагиваю, сообразив, что давно уже молчу, просто уставившись на друга.

– Прости, что ты сказал? А то я задумалась.

Он прижимается лбом к моему и гладит меня по плечам. Наши взгляды встречаются.

– Я пришёл к тебе вечером, хотел поговорить, но ты уже уснула, поэтому решил остаться, – он запускает руку в волосы и широко зевает.

– О чем ты хотел поговорить? Это срочно?

– Бити приходил. Сказал, что скоро мои новые документы будут готовы, и я уезжаю в Двенадцатый.

– В Двенадцатый? – словно испорченный магнитофон повторяю я. – Надолго?

– Минимум на месяц. А там дальше как получится.

– Что ты там будешь делать?

– Надо подготовить шахтёров к смене власти, – невесело улыбаясь, говорит он. – События повторяются, какая ирония, верно? Я уж думал, что навсегда забуду, как выглядит угольный штрек, а теперь меня вновь записывают в проходчики.

– Ты будешь работать в шахте? А если тебя узнают? – кажется, эта затея нравится мне все меньше.

– Видимо, да, – отвечает он, – если узнают, то только свои, ребята из бригады, да соседи. Но они не выдадут.

– А миротворцы?

– Боггс уверяет, что весь состав миротворцев сменили месяц назад, Треда тоже перевели в другой дистрикт. Так что главное, чтобы местные жители не сдали.

Он мешкает с минуту, а потом берет мою руку в свои тёплые ладони.

– Я знаю, для тебя это сложно, но я не могу не спросить. Ты поедешь со мной? Тебе не обязательно оставаться там на все время, но, по-моему, тебе нужно, попрощаться что ли, отпустить… Ты сможешь вернуться вместе с проводником обратно через пару дней, – он искренне желает мне помочь, да я и сама понимаю, что пока не попрощаюсь со своей семьей, не смогу продолжить нормально жить – каждую ночь так и буду просыпаться от кошмаров. – Но если ты решишь остаться… остаться со мной в Двенадцатом, я буду очень счастлив.

– Хорошо, – шепчу я. – Я должна… наконец закрыть эту главу своей жизни.

Гейл осторожно касается моей щеки и медленно склоняется ко мне, одновременно притягивая мои плечи навстречу. Закрыв глаза, я ощущаю его дыхание… все ближе и ближе. Он медленно целует сначала нижнюю губу, потом верхнюю. Я прижимаюсь к нему, чтобы ответить на поцелуй, но он легонько отстраняет меня. Удивленно открыв глаза, я вижу, что он улыбается.

– Спасибо, – шепчет он, нависая надо мной, и снова накрывает мои губы. Уже более грубо и властно.

Его поцелуи, как огонь. Его голос звучит иначе. Сдавленно и настойчиво. Прямо сейчас его взгляд говорит о том, что он сделает все, о чем бы я его не попросила, и это такое странное и сильное чувство.

Почувствовав его явно ощутимую эрекцию, я смущаюсь – стыд достигает моего лица, окрашивая его свекольно-красным. Снова закрыв глаза, я глубоко дышу, пытаясь успокоиться и подавить в себе нестерпимое желание сбежать. Я почему-то боюсь близости с Гейлом. На секунду представляю, что целую Пита и ненавижу себя за это. Вздрагиваю, ощущая горячие губы на своей шее, оставляющие на коже словно следы пламени. Пит делал по-другому.

Как мне перестать сравнивать их?

Почему огонь Гейла не может разжечь тот голод, который пробуждал Пит?

Осторожно отодвигаясь от Хоторна, я снова возвожу между нами стену, аккуратно целую его в лоб.

– Давай спать? – спрашиваю я. – Ты ведь не против?

Он показывает мне большой палец. Я подставляю ему ладонь, и он хлопает по ней.

– Если честно, я даже рад, что ты меня остановила, – шепчет Хоторн, притягивая к себе и укладывая мою голову на свое плечо. – Это нормально в первый раз волноваться. Нам не следует торопиться. Мы ведь и так столько ждали, правда?

Я молча киваю.

– Если бы моя мама узнала, она бы убила меня. Ты же знаешь, она достаточно старомодна в своих принципах. Только после свадьбы, и все такое, – добавляет он, ухмыляясь.

– Не помню, чтобы тебя это останавливало, когда ты крутил романы с девчонками в школе.

– Это все было не серьёзно, Кискисс. Ты всегда была для меня особенной, – он притягивает меня к себе и целует в висок.

Я удивлённо поднимаю взгляд вверх, к его глазам.

– Правда, – подтверждает он. – Самая чистая, самая невинная из всех девушек, которых я знаю.

Невинная? Я краснею до кончиков ушей, отворачиваюсь от него и, вспоминая ночь, разделенную на двоих с Питом, закрываю глаза.

Мне стыдно за то, что мне ни капельки не стыдно!

========== Глава 11. Тодд ==========

Знаете, как происходит принятие неизбежного? Сначала перестают светиться глаза, будто внутри кто–то выключил свет, а, может, просто лампа перегорела, или перерезаны провода, и ты понимаешь, что в тебе что–то умерло. Что–то очень важное.

А потом наступает новое рождение. С чем его сравнить? С тем, что твоя душа сгорает до пепла, и остаётся лишь оболочка человека, который продолжает жить, работать, даже шутить и улыбаться иногда… но внутри пусто. Но проходят дни, и этот гулкий и одинокий сосуд постепенно наполняется вновь, а тебе остается лишь подчиниться времени и смириться под его рукой.

Время – вообще странная штука. Говорят, что оно лечит. Нет, это не так. А если и так, то мне явно попался паршивый доктор. Оно не заштопывает дыры в сердце, не склеивает треснувший разум. Время, скорее, художник, чем лекарь. Оно словно наносит слой новой краски на растрескавшийся старый холст, закрывая прошлую печальную картину. Мазками новых знакомств, каплями впечатлений, штрихами эмоций.

Но если хорошо встряхнуть, ударить посильнее молотком воспоминаний, то старые трещины вновь проступят, иногда принося боль, а иногда лишь её отголоски. Но в конце концов ты все же опускаешь руки, перестаешь с ним бороться, позволяя старому художнику рисовать твою новую жизнь.

Я искал её везде, где мог. Я собирал по крупицам каждый факт об очагах Восстания, их лидерах, о диверсионных группах в разных дистриктах, я пытался связаться с Тринадцатым, но не нашёл ничего. И это меня убивает.

Аккуратно перемещаясь по крошечной ванной, я вытираю полотенцем голову. На серой выстиранной материи остаётся кровавый след. Наклоняюсь поближе к зеркалу и провожу большим пальцем по брови – будет шрам. Хорошо, что у меня есть Джеки. Она справилась с рассечённой бровью на ура, правда пришлось солгать, что это я в стойку с листами в пекарне не вписался. Также хорошо, что у меня есть Хорст, который пусть и заехал по моему лицу прикладом, но благодаря ему я спокоен, ощущая, что оказался в этой передряге не один. Ухмыляюсь, вспоминая наше знакомство и случайно возникшую дружбу.

Попасть в тайный оплот сопротивления можно лишь двумя способами: либо ты их найдёшь, либо они тебя. Чаще всего новички приходят «по знакомству», когда тебя рекомендуют уже состоящие в сопротивлении люди.

Свой входной билет я, не задумываясь, сжёг в тот же день, когда узнал о существовании мятежников. Я размышлял почти ночь и пришёл к выводу, что идти туда же, где «служил» хозяин моего имени – слишком рискованно, причём не только для Джеки и Тодда, которых могут разоблачить бывшие знакомые, но и для Прим, которую необходимо держать как можно дальше от опасности.

Но во мне теплилась призрачная невесомая надежда. С каждым днем, отдалявшим меня все дальше от Китнисс, я укреплялся в своём решении.

Ушло несколько месяцев на то, чтобы мой бригадир по имени Август, наконец, меня заметил и «нашёл», и так как адрес на сожженой бумажке не совпадал с названным им, я решил попробовать.

Через неделю мне назначили очную ставку. Первое собеседование в ангаре заброшенной лесопилки. Август оказался вовсе не Августом: не все здесь хотят называть свои реальные имена или фамилии, и именно поэтому я стал Янгом. Просто Янгом.

Их было трое, я был один. Я назвал свое имя и начался допрос: как я пришел к идее стать частью сопротивления, что мне известно о лидерах, и прочий пропагандистский бред. Легенду я придумывал на ходу, ориентируясь на реакцию на мои ответы: рассказал, что работаю на лесопилке, что хочу держать в руках оружие, отстаивая свободу. Поведал о том, как мечтаю присоединиться к Свободному Панему, чтобы найти единомышленников, потому что среди моего окружения нет людей, с которыми я мог бы обсудить запретные темы. Почти всё, кроме лесопилки, было ложью.

Так я попал в Третий отряд. Диверсионный. Самый малочисленный из всех, зато самый, мать его, «весёлый». Каждый командир тут отличается своеобразным чувством юмора. «Оружейник», например, любит забавы ради разыгрывать новеньких, подбрасывая внезапно гранату с криком «Ложись!». Проверяет боевую готовность, юморист.

В мой первый день он объяснял новичкам, среди которых был и я, строение той самой фальшивой гранаты, выдаваемой за боевую, и «случайно» уронил её в толпу ребят, желая себе настроение поднять. Все, как положено, разбежались в разные стороны, попадали на пол, но вдруг на одного из парней сошло озарение: решил, видимо, сломать систему. Он подбежал к гранате, лег на неё и громко крикнул: «Бабаааах!»

Тишину в комнате разорвал мой громкий смех. Почему-то эта выходка показалась мне единственным глотком правды в этом военном театре абсурда.

Командир шутку не оценил, как и реакцию на неё, поэтому спустя десять минут мы с Хорстом, который оказался тем самым парнем, «оттачивали чувство юмора», на пару оттирая штабной сортир.

Ухмыляюсь, вспоминая этот случай, наклеиваю на бровь небольшой пластырь и выхожу из ванной. Наш кот, Лютик Второй или вылезай-из-за-холодильника-идиот, мягко крадется ко мне и трется о ноги, вдруг чего вкусного перепадет. Джеки же сидит напротив маленького зеркала и пытается что–то заплести из своих светлых локонов.

– Не надевай свою футболку: она уже грязная – кидай её сюда, я постираю, – бормочет она, зажимая в зубах пару шпилек, и кивком головы указывает на гору раскиданных по кровати вещей.

Я сгребаю футболку, перекинутую через плечо и бросаю в кучу. Она на секунду оборачивается и застывает, потому что в её глазах ужас.

– О Боже, Тодд. Что это у тебя? Ты что раньше не замечал? – её взгляд испуганно замирает, переходя на мой живот.

Я, перепугавшись, осматриваю свой торс. На валке леса заработать грыжу, как нечего делать, а если прибавить к этому мою работу в пекарне и постоянные нагрузки из-за тренировок, то от этой мысли мне становится совсем плохо.

– Что там? Что ты увидела? – тревожно спрашиваю, поднимая на неё глаза.

– Этого не может быть… – качая головой добавляет она.

– Да говори же уже, не тяни!

– Да у тебя же пресс, Тодд! – начинает смеяться она и отворачивается обратно к зеркалу. – Видел бы ты свое лицо!

Вот же маленькая засранка! Я запускаю полотенцем ей в голову, но она успевает вовремя увернуться.

Показав мне язык, Джеки вновь заглядывает в отражение, пытаясь сбоку увидеть результат своих трудов и сердито выдыхает.

– У меня не выходит, – произносит она, пытаясь пальцами выровнять прическу. – Раньше меня заплетала мама. Я, конечно, и сама могу сделать несложные плетения из кос, но все равно получается не так, потому что я не вижу себя сзади.

– Давай я попробую, если хочешь, – предлагаю я. – Вряд ли это сложнее, чем заплести халу из теста. Шедевров твоей мамы мне не повторить, но можно для начала что-то простое попробовать.

Я отодвигаю вещи, приготовленные для стирки, и сажусь позади её спины. Она спускается вниз и пристраивается на полу, скрестив ноги.

– Давай начнём с основ, – девушка убегает в другую комнату и приносит гору разноцветных лоскутков ткани. Она схематично показывает на стопку связанных лент, как плести французскую косичку, и у меня складывается впечатление, что это совсем не сложно.

– Теперь ты попробуй, – говорит она и, усаживаясь, перебрасывает волосы за спину.

Я провожу широкой расческой по её распущенным светлым локонам; длинные пряди струятся в моих руках мягким потоком. Похоже на жидкое золото.

– Как же много у тебя волос, – высунув язык, я пытаюсь собрать непослушные локоны и не растерять те, что держу в другой руке. Они все время ускользают, то и дело, путаясь и разваливаясь в ладонях.

Джеки, видимо, почувствовав мои напряжённые потуги, старается как можно меньше шевелиться, но процесс все равно идёт ужасно медленно.

– Если французская косичка не получается, я научу тебя чему-нибудь попроще, – говорит она, не скрывая снисхождения в голосе.

– Нет, я справлюсь, – получается кривовато, но я не из тех кто легко сдаётся, так что пара тренировок и, думаю, выйдет удобоваримо. – Дай попробовать ещё раз. Если уж я освоил французские поцелуи, то и с французской косичкой справлюсь, – вижу, как ее щеки становятся пунцовыми, и мысленно ругаю себя за эти слова.

«Зачем Бог наделил меня языком, если я несу им всякую чушь?» – думаю я.

Вечером мы сидим в гостиной перед камином. Жаклин разложила книги на полу, сортируя их. Она подчеркивает то, что важно изучить, убирая на полку учебники, которые пока слишком сложны для неё, и что-то пишет в своей огромной тетради.

Мне приятно, что Джеки делает успехи. Пожилой доктор, каждый раз заходя в пекарню, не перестаёт говорить о том, как быстро она схватывает новые знания. Думаю, что к лету она должна поступить в университет, и я со спокойной совестью смогу её отпустить, зная, что сделал все, чтобы жизнь этой девочки сложилась наилучшим из возможных вариантов.

Черный грифель в моих руках бегло летает по бумаге, окрашивая её оттенками бури. Я просто отпускаю мысли и позволяю рисунку самому решить, чем стать в конце. Удивительно, с какой легкостью мне удаётся создавать красоту на бумаге с карандашом в руке, жаль, что создавать ее в своей жизни – не очень.

– Знаешь, Тодд, я тут подумала, что, если бы ты был игрой, то это был бы Скрэббл, – начинает разговор Жаклин.

Она улыбается, ставит на полку ещё одну книгу и продолжает.

– Ну знаешь, такая настольная игра для пенсионеров, чтобы вечер скоротать. Скучная и жутко умная.

– Вот, значит, как, – смеюсь я. – В таком случае, если бы ты была игрой, то это была бы «Мафия», – я вырываю лист из блокнота и, скомкав его в шар, кидаю в неё.

Она уворачивается, улыбаясь, и достает следующий учебник.

– Двенадцать вопросов – играем? – Джеки открывает книгу, бегло просматривая о чем она. – Какой твой любимый цвет?

– Оранжевый, – не поднимая взгляда, отвечаю я. – Разве я раньше об этом не говорил? Тебе еще не надоело выяснять насколько скучна моя жизнь?

– Думаю, мне никогда не надоест, – отвечает она, помещая карандаш за ухо.

Китнисс всегда была закрытой, наверное, поэтому мне так нравилось узнавать её, словно роман читаешь – страница за страницей. Однако с её сестрой совсем другая история. Жаклин такая же любопытная, как её кот Лютик. Интересуется всем вокруг: мной, жизнью вокруг и вообще всеми людьми. Ей хочется знать абсолютно все, поэтому с ней очень легко делиться своими мыслями.

– Это скучные вопросы. Давай посложнее.

Она запрокидывает голову назад и смотрит в потолок, обдумывая следующий вопрос.

– Ладно, кто был твоей первой девушкой? – спрашивает она.

– Делли Картрайт. Мне едва исполнилось тринадцать, но все было несерьёзно. Она мечтала впечатлить соседского мальчишку, а я ей был как брат, так что пришлось подыграть.

– Мне казалось, ты говорил, ее звали Хлои.

– У меня сегодня что допрос с пристрастием?

– Возможно, – нараспев говорит она, подскакивая с пола. Её волосы, собранные лентой, задорно подпрыгивают вслед за ней.

– А у тебя хорошая память, – прикусываю я кончик карандаша. – Хлои стала первой девушкой, которую я поцеловал, но получается фактически не первой моей девушкой. Мне было пятнадцать тогда.

– Почему вы расстались? – продолжает допытываться она.

– Нам исполнилось шестнадцать.

Жаклин демонстративно закатывает глаза.

– Ты говоришь это так, будто это уважительная причина.

– Это то, что делают все, когда встречаются в шестнадцать. Ссорятся, мирятся, расстаются, встречаются с кем-то еще.

– Если только не живут в одном доме с фиктивным родственником, охраняющим тебя не хуже цербера.

– Ох, да неужели? – восклицаю я, делая вид, что не понимаю о чем она.

– По документам мне между прочим девятнадцать уже, – замечает девушка. – И тот парень, из дома на соседней улице все время мне глазки строит.

Я смотрю на неё так строго, как только могу.

– У тебя есть поразительная способность прочитать целую лекцию с помощью одного единственного взгляда, – говорит Жаклин, нарочито громко роняя стопку учебников на стол.

– Вот и не нарывайся! – ухмыляюсь я и вновь утыкаюсь взглядом в свой блокнот.

– Со сколькими девушками ты спал? – не унимается она.

– Жаклин! Я не буду отвечать на этот вопрос. Я не обсуждаю подробности своей личной жизни с… с маленькими девочками.

– Я любопытная от природы! Ты это знаешь. И ты всегда отвечал на мои вопросы.

– То было раньше. Сейчас все по–другому.

Я открываю рот, чтобы продолжить воспитательную беседу, но Джеки добавляет:

– Знаешь, просто ученые любят подсчитывать статистику, и я недавно читала в одной из своих книг, что парни-подростки думают о сексе каждые пятьдесят секунд. Неужели это правда?

– Нет. И заметь, пожалуйста, что это ты говоришь о сексе. Похоже, девочки-подростки гораздо одержимее мальчиков.

– Может быть, – соглашается она, и мои глаза расширяются от изумления.

– То есть мне, разумеется, любопытно… с медицинской точки зрения, – поспешно вставляет она. – Есть о чем поразмышлять.

– Ладно, понял. Умоляю, давай уже сменим тему, – прошу я.

Этот разговор принял какой-то странный оборот, и меня это начинает нервировать.

– Хорошо, – соглашается она. – Это очень трудно – рисовать картины? – спрашивает девушка, переводя разговор в другое русло и возвращаясь к игре в вопросы.

– Картины не рисуют, их пишут. Это раз, – отвечаю я. – И обычно это либо легко, либо невозможно. Это два.

Она опять смеётся.

– Хорошо. Скажи мне тогда, зануда-художник-Тодд, – тянет она нараспев, – какая черта во мне самая красивая?

Я закрываю глаза, мысленно прорисовывая линии её лица и не задумываясь выпаливаю.

– Твои губы. Я уверен многие девушки смотрят на них и завидуют, потому что, если бы у них были губы такого же цвета, им бы не пришлось пользоваться помадой. А парни наверняка мечтают узнать: каковы они на вкус, потому что они такие маленькие, что хочется… – я резко одергиваю себя.

О нет, я что сказал это вслух?

Какого черта, Тодд? Что, черт возьми, натолкнуло тебя на эти мысли?

Мой пульс ускоряется, и я понимаю, что мне нужно просто встать и уйти.

– Я… проверю почту, – выскакиваю из дома на свежий воздух. Пару раз глубоко вдыхаю, пытаясь привести мысли в порядок. Вдох. Выдох. Снова вдох.

Поднимаю руку с зажатым в ней блокнотом и смотрю на свой рисунок.

Нет. Не может такого быть.

Ведь я рисовал её образ сотни раз, кажется, что я смогу создать её портрет даже с закрытыми глазами. Но вместо привычного волевого профиля с вздернутым носиком и косичкой, спускающейся на одно плечо, на меня смотрит девушка с распущенными волосами, подвязанными лентой.

На меня с листа смотрит Жаклин.

========== Глава 12. Китнисс ==========

За все время в пути я не произношу ни слова. Гейл же от природы наделён бесценным даром молчания, что делает его отличным напарником.

Проводник ведёт нас лесными, лишь ему одному знакомыми тропами, и несмотря на то, что половину дороги из Тринадцатого мы преодолели на машине, усталость даёт о себе знать болью в коленях и ломотой в теле. У меня пересохло во рту, и все мышцы ноют. Впервые я чувствую себя в лесу не в своей тарелке.

Дикие травы, нетронутые человеком, грустно гнут свои пушистые макушки к земле и шуршат под подошвами ботинок, готовясь уснуть под теплым снежным одеялом. Сброшенные в холодную землю семена с приходом весны вновь прорастут мягким зеленым ковром разнотравья. А сейчас природа засыпает, грустно глядя на нас, сквозь опустевшие ветви.

Когда мы добираемся до знакомых троп, уже светает. Увидев привычные очертания, даже шагать становится легче, но лишь к обеду мы попадаем в родной дистрикт, где Гейлу нашли временный домик на окраине Шлака.

Мы прощаемся с проводником, Хоторн дает мне ключ и берет наши рюкзаки. Я вставляю его в замок и вхожу в небольшое пыльное помещение. Спальня и кухня. Больше ничего. Замечаю, что в комнате только одна кровать.

Через несколько минут парень заходит внутрь с сумками.

– Мне надо в душ, – я роюсь в рюкзаке и достаю чистый комплект одежды. Взяв туалетные принадлежности, иду в ванную и, увидев знакомую картину, улыбаюсь.

– Душ… – ухмыляюсь я.

Мы же в Шлаке. Медный таз и бочка с водой. Вот и все удобства.

Кое-как отмывшись от пыли и сосновой смолы, я пытаюсь распутать мокрые волосы, но чувствую себя настолько уставшей, что бросаю все попытки и заплетаю их в привычную косу.

Я выхожу из ванной и вижу, как Гейл распаковывает наши сумки, вешая одежду в крошечный деревянный шкаф. Он бросает беглый взгляд и, заметив на мне лишь футболку, прикрывающую бедра, невольно оглядывается еще раз, но лишь на секунду, после чего смущенно отворачивается.

Понимая, что значит для меня сегодняшний день, Гейл деликатничает. Как же осточертело то, что даже Хоторн продолжает меня жалеть. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя виноватым. В любой другой день он бы воспользовался тем, что мы одни и, как минимум, попытался бы поцеловать. Но парень лишь вновь поворачивается спиной и продолжает вынимать из своей сумки вещи.