Текст книги "В двух шагах от мечты (СИ)"

Автор книги: Меня зовут Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

– увеличение налогов на 5% на весь следующий год;

– увеличение стоимости тессеров вдвое;

– запрет на ввоз продукции из других дистриктов.

– запрет на внешнюю торговлю…

– Что они сделали? – возбужденно спрашиваю я, переводя взгляд с Прим на экран и обратно.

– Я не знаю, когда переключила, программа уже шла, – взволнованно отвечает она, крепко прижимая пульт к груди.

Трибуты, нарушившие правила, и совершившие побег, – продолжает ведущий, – были найдены сегодня на границе с Дистриктом–1 и расстреляны миротворцами на месте.

Нет. Это не может быть правдой. Капитолий врет.

Нет. Нет. Нет.

Прим издает странный звук, что-то между всхлипом и писком, и закрывает лицо руками, а я бреду в спальню и падаю на стоящую в центре комнаты кровать. Закрываю глаза. Всё происходит будто не со мной. Меня пугает моя реакция на произошедшее. Как будто кто-то внутри выключил все эмоции, или просто их было слишком много в последнее время, да лимит и закончился. А может просто болит меньше, когда тебе безразлично?

Я не знаю, сколько так лежу, но за окном уже стемнело. Прим заходит в комнату и замирает на пороге. Вот дурень, ведь я улегся на единственную кровать в доме. Медленно встаю, освобождая для неё место, но она останавливает меня.

– Не уходи, Пит, пожалуйста? Мне не по себе оставаться тут одной, – девушка подходит ко мне и ложится рядом, спустя пару минут добавляя, – или нужно теперь называть тебя Тоддом?

– Чем быстрее мы привыкнем, тем будет легче, – отвечаю я ей, но убеждаю, скорее, себя. Теперь они – это мы. Тодд и Жаклин Янг.

– Тогда можешь звать меня Джеки, – шепчет Прим, уткнувшись взглядом в потолок.

– Договорились, – тихо отвечаю я. – Ты как, держишься? – я удивлён, что до сих пор девушка ни разу не пожаловалась, не заплакала. Она будто закрылась внутри своей раковины, пытаясь самостоятельно справиться с навалившимися потрясениями.

– Нормально, – отвечает она, поворачиваясь ко мне лицом. – Помню, как мама читала мне в детстве книгу о девочке, которая во всех, даже самых сложных ситуациях училась видеть положительные стороны. Это помогало ей справиться со всеми трудностями, насколько ужасными они бы не были. Я стараюсь делать также. И знаешь, даже в нашей ситуации можно найти что-то хорошее.

– Например? – не уверен, что этот способ действительно работает, но если ей становится легче, то почему бы нет.

– Например… – она делает паузу и тихо продолжает, – больше не нужно ходить в школу, всё-таки по новым документам мне уже восемнадцать.

Я пытаюсь грустно улыбнуться, потому что это и правда неплохой повод хоть чему-то порадоваться, но получается с трудом.

Прим прижимает свою голову к моей груди и крепко обнимает меня, а я начинаю гладить ее волосы долгими, медленными движениями.

Мы лежим в тишине, и я думаю, не уснула ли она. Но спустя пару минут ее хватка становится отчаянной. Прим утыкается в мою футболку, ее плечи начинают дрожать, она плачет. Нет, рыдает, отчаянно задыхаясь в собственных слезах.

Я хочу как-то помочь ей, разделить эту боль, пока она скорбит по своей матери, своей сестре, своему дому, но моё сердце тоже разрывается…

Одно из ужаснейших на свете состояний – когда наступает понимание, что ничего уже сделать нельзя. Стены этой маленькой комнатки сжимаются вокруг нас плотным кольцом, каждый раз содрогаясь от очередного приступа истерики. Больно, жутко больно от одной только мысли, что это тупик. Я не понимаю, почему это называют разбитым сердцем. Такое чувство, что и все кости сломаны тоже.

Пытаюсь заглушить в себе эмоции и понять: что нам делать дальше? Можно ли оставаться здесь, где взять деньги? Мысли так и крутятся в голове бесконечным потоком. Я решаю, что подумаю об этом завтра, иначе моя голова просто взорвется. Сейчас мне нужен крепкий сон, чтобы утром быть достаточно бодрым для решения всех своих проблем.

Когда девушка, наконец, затихает и проваливается в тревожное забвение, я тихонько встаю, выбираясь из ее крепкой хватки. Деревяшки старого дома скрипят под моими ногами, поднимая клубы пыли от каждого шага. Я захожу в крохотную ванную комнату, включаю душ и стараюсь смыть весь этот чёртов день.

«Хорошо, что тут хоть водопровод есть», – кажется, так учила Прим: пытаться видеть хорошее.

Подобно дождю, капли падают мне на голову, пока я медленно дышу, пытаясь совладать с эмоциями. Приказываю себе собраться, ведь теперь нам придется начать жить с самого начала. Я медленно выдыхаю…

«Меня зовут Тодд Янг. Мне двадцать один год. Я из Дистрикта-7…»

Опираюсь лбом о стену, позволяя теплым ручейкам стекать по спине, и со всей силы бью кулаком в старые доски, которые начинают трещать, сдаваясь под моими ударами. Струйки крови скатываются вниз, смешиваясь с водой. Но даже эта боль не способна затмить ту, что внутри меня. Я падаю на пол и начинаю рыдать, зажимая вырывающийся из горла вой окровавленными руками.

========== Глава 2. Китнисс ==========

Вода окружает меня со всех сторон, снова и снова закручивая в мощном потоке. Тянет вниз, кружит и вновь подбрасывает. Она живёт, она борется и превозносится надо мной, каждый раз доказывая, что со стихией тягаться бесполезно. Только я тоже умею драться!

Стоит мне вынырнуть, чтоб глотнуть воздуха, как река опять показывает свои зубы и нападает с утроенной силой. Я пытаюсь поймать баланс в этом несущем нас вдаль потоке, когда чувствую, что сильные руки схватили меня, помогая выплыть. Очевидно, напарник справился с течением лучше, чем я.

Когда мы, отплевываясь и тяжело дыша, с трудом выбираемся на берег, то падаем, как подкошенные. Несколько минут мы лежим, не вставая. Я поворачиваю голову туда, где совсем недавно был выход с арены, и вижу, что сектор затянулся, слегка поблескивая в лунном свете.

Если ты сбежал, назад пути нет.

Выжимая наспех одежду, мы поднимаемся и несемся прочь в густые заросли. Лес здесь не такой, как дома, он темный и глубокий. Шапки деревьев склоняются над нашими головами, скрывая от тусклого лунного света. Под холодным и пронизывающим ночным ветром они точно прижимаются друг к другу, сплетаясь локтями и запутываясь в своей же листве. Чаща звенит, все больше и больше наполняясь переливающимися голосами её обитателей. Сегодня мы нарушаем их покой. Забыв все правила охотников, продираемся сквозь заросли, оставляя за собой сломанные ветки и помятые кусты.

Не знаю, сколько часов прошло: мои ноги гудят, ткань мокрым холодным комом тянет вниз, а тело дрожит без возможности согреться. Легкие горят огнем, но останавливаться нельзя, и мы продолжаем бег.

Как скоро распорядители хватятся нас и в какую сторону отправятся искать? Хотя мы и старались отойти максимально далеко от места, где прошли через электромагнитное поле, но Капитолий все равно раскусит нашу хитрость, рано или поздно. Это лишь вопрос времени.

Я уповаю лишь на то, что миротворцы в лес не сунутся, а будут прочищать местность сверху. Смогут ли их планолеты разглядеть нас в таких густых дебрях? Лишь надежда на спасение придает сил двигаться дальше.

Если поймают, то самое безобидное наказание, которое нас ждет – расстрел на месте. А что будет в худшем случае, я даже предположить не решаюсь. Лучше об этом не думать. По крайней мере сейчас.

Поворачивая, аккуратно спускаемся по небольшому склону. Прямо перед нами раскинулась гладкая река, куда спокойней, чем та, в которую мы упали пару часов назад. Мы молча припадаем к скалистому берегу и пытаемся восстановить дыхание.

Гейл наполняет бутылку водой и бросает мне, а сам садится на берегу и, закатав штанину, осторожно капает йод на рану.

– Хорошо, что эта тварь подрала меня лишь слегка, – закрывая пузырек, говорит он, возвращая ткань на место. – Отличные штаны шьют в Капитолии – крепкие.

Я лишь киваю и, убирая бутылку обратно в рюкзак, пристраиваюсь на большой камень рядом.

– Надеюсь, мы не зря это сделали, – секунду я молчу и, поднимая взгляд на напарника, добавляю. – Бити что-нибудь говорил про то, где нас заберут?

Я оглядываюсь на лес за нашими спинами.

– Не совсем определенно, – отвечает он, тоже обернувшись. – Только заверил, что найдёт нас по датчику, который дал; главное – не попасться до этого времени, – он расстёгивает карман на брюках и достаёт оттуда крошечное устройство не больше арбузного семечка.

– Как тебе удалось пронести его?

– Во рту, – отвечает мой союзник, – признаться честно, пока нас везли на арену, я чуть его не проглотил.

Я запихиваю бутылку обратно в рюкзак, поправляю колчан за спиной и, наконец, решаюсь заговорить о том, что мучает меня уже несколько дней.

– Гейл, – начинаю я, сглатывая ком в горле, – я боюсь, что из-за нашего поступка они могут пострадать.

Хоторн поворачивается ко мне и, приобняв за плечи, тихо отвечает:

– Все обойдется, – напарнику не нужно объяснять, кто такие «они». Он и так все прекрасно понимает. – Мы доберёмся до мятежников и заберём родных из двенадцатого.

– И как скоро это случится? Сколько нам ещё придётся скрываться в лесу? Гений случайно не упомянул, где находится их штаб, подполье или как там это называется?

– Сказал, что как только его трибуты выйдут из игры, он сразу уедет («Если его не раскроют раньше», – мысленно добавляю я). Поэтому либо нас заберут вместе с ним, либо на машинах, на которых повезут пленников. А может каким-то другим способом. Все будет зависеть от того, смогут ли мятежники добраться до нас, если мы окажемся глубоко в лесу. Нам желательно быть поближе к дорогам.

– Отличный план, Гейл. Только где эти дороги? Ты видел хоть одну чёртову дорогу за то время, что мы продираемся сквозь деревья? – выплевываю я, скидывая его руку. Чувствую, как от моего напряжения даже воздух вокруг дрожит.

Хоторн не отвечает, только засовывает замерзшие ладони глубже в карманы куртки и поднимает плечи.

– Уж больно мы надеемся на помощь мятежников, тебе не кажется?

– Они должны помочь, Кискисс. Должны. Другого выхода я не вижу.

– Тебе ли не знать, Гейл, что в этом мире никто никому ничего не должен, – выдыхаю я раздраженно. Друг вновь протягивает ко мне руку, пытаясь успокоить.

– Кискисс, не горячись! Мы уже сделали намного больше, чем могли на арене. Мы живы. Оба. С родными все будет в порядке, я не сомневаюсь, поэтому хватит паниковать.

Только меня его слова не успокаивают. Мы совсем одни. Сами по себе. Я, он и только ночной мрак в товарищах. Что-то подсказывает мне, что никто не поможет нам добраться до лагеря ополчения, если он вообще существует.

Поднимаю глаза в небо, стараясь не думать о том, что возможно мы застряли здесь надолго. Луна бесцветная и беспристрастная сегодня – всего лишь точка на разлившихся в небе чернилах, окружённая мириадами рассыпанных созвездий. Ведь когда-то отец учил меня идти по звездам, и тёплое воспоминание прорастает внутри словно росток надежды. Я до сих пор помню его потёртую кожаную куртку, которая пахла так по особенному, его низкий голос, шершавые ладони, испещрённые чёрными трещинками от работы в забое, но так искусно способные превратить кусок дерева в настоящее оружие. Я смотрю на Гейла и замечаю: чем старше он становится, тем больше напоминает мне отца, особенно в такие моменты как сейчас, когда он находится в своей стихии.

«Когда ты в лесу, то становишься его частью. Весь, без остатка», – любил повторять папа.

Я перевожу взгляд с небесной черноты на серые глаза друга и кивком головы указываю ему идти за мной.

– Ты помнишь, как мы впервые вчетвером ушли на охоту на два дня? – Я уверена: Гейл не должен был забыть. – Мы заблудились, и твой отец начал паниковать, потому что уже был поздний вечер, а мы так и не вышли к месту ночевки.

– Мистер Эвердин сказал тогда: «Смотри на звезды, Джаспер! Только вперёд на лес и вверх на звезды. Они никогда не подведут, так что доверься им». Вряд ли я когда-нибудь забуду… – почти шепчет он.

– Значит вперёд на лес? – повторяю я слова отца, улыбаясь.

– И вверх на звезды, – вторит Гейл и, кажется, впервые за несколько дней широко улыбается мне в ответ.

Рассвет уже давно наступил, а мы все не останавливаемся. Еще немного, и я свалюсь от усталости и недосыпа.

– Гейл, стой, – шепчу я сухими обветренными губами, ныряя под ветки и цепляясь за них капюшоном куртки. – Надо сделать передышку.

Уговаривать его не приходится. Мы бросаем вещи к стволу дерева и оба падаем на мох под нашими ногами, точно на мягчайшую перину. Нет сил даже осмотреться, не подстерегает ли где опасность, а это ведь первая заповедь охотника.

– О, мои ноги! – стаскиваю с себя ботинки и разминаю гудящие ступни. – Хорошо, что в Капитолии обувь удобная, не трёт.

С противоположной стороны доносится измученный стон Гейла. Он также как и я запыхался, устал и замёрз.

Мы разворачиваем припасы и доедаем остатки пищи, не пострадавшей от купания в реке.

– Будем идти, как можно дольше. Знаю, мы давно не спали, но надо бежать, пока хватает сил, – говорю я, толком даже не жуя от голода.

Гейл молчит с минуту, а потом выдавливает:

– Как скажешь, Кискисс.

Когда убегаешь, нельзя думать об отдыхе, особенно сейчас, когда он превратился для нас в самую большую роскошь. Поэтому даю себе обещание, ещё немного, ещё пять минут, и мы вновь продолжим путь.

Внезапно над головой раздаётся гулкий свист. Верхушки деревьев начинают гнуться от мощных потоков воздуха; не нужно даже гадать, что явилось причиной.

– Планолет! – с воплем врезаюсь я в Гейла, и мы оба валимся на землю, скрываясь в широких кустах. Мне больно, ветки царапают лицо и руки, но я хотя бы приземляюсь на напарника, а не наоборот, так что могло быть и хуже. Пару минут мы боимся даже пошевелиться, будто приросли к земле и друг к другу. Как только шум стихает, мы, наконец, выползаем из укрытия. Остатки еды приканчиваем в тишине.

У нас с Гейлом много общего – нам всегда есть о чем помолчать. Может, поэтому мы стали друзьями. У меня никогда не было много подруг: с тех пор как умер отец, я общалась только с Мадж, да и то несколько вынужденно. Я легко убедила себя в том, что слишком занята, чтобы иметь лучшую подругу, но, похоже, дело не только в этом. Наверное, я просто не умею слушать. Да и рассказывать о том, что у меня на душе, тоже. А Гейл… он и не просит, он просто рядом, за это я его и ценю.

Мы идем бок о бок, как можно дальше и как можно дольше. Мимо медленно плывут тёмные серые облака, с каждой минутой становясь все тяжелее и тяжелее, будто наливаясь изнутри свинцом. Почему, как только тебе кажется, что все не так уж и плохо, жизнь непременно доказывает обратное?

Дождь.

Он всегда находит самое неподходящее время, чтобы начаться. Прямо как сейчас, когда наша одежда, наконец, обсохла после вынужденного купания.

Льёт так, будто где-то на небе прорвало водяную заслонку, опрокидывая тонны воды на наши и без того гнущиеся к земле спины. Вокруг стоит жуткий грохот: миллионы капель бьют по миллионам листьев, под ногами хлюпает грязь, заставляя ботинки скользить и проваливаться в липкую жижу.

Только к вечеру нам встречается первый признак приближающегося города – заброшенный домик лесничего. Крыша частично разрушилась от ветра и старости ещё черт знает сколько лет назад, но стены стоят крепко. Трех пинков хватает, чтобы выбить входную дверь. Внутри почти ничего нет, только горы разломанных досок да древесная труха.

Мы так давно шагаем, что, ни словом не перекидываясь, заходим внутрь и падаем на пол. Я, смущаясь и краснея, прошу Гейла отвернуться и стягиваю мокрую одежду, развешивая ее на пыльных деревяшках. На мне остаётся лишь белье. Поглядываю тайком на напарника, который спиной ко мне выжимает свою форму, быстро накидываю на себя спальный мешок и заворачиваюсь в него как в кокон.

– Нам надо поспать, – говорит он, так и не поворачиваясь.

– Знаю, – как бы не хотелось, но наступит момент, когда организм потребует своего, – Ты ведь услышишь… если они придут?

– Конечно услышу, – отвечает друг. – Так что ты первая.

– Всего час, – говорю я, забираясь в спальный мешок и подкладывая рюкзак под голову как подушку. – Разбуди меня, хорошо?

Я просыпаюсь под треск огня, уютный и успокаивающий. Мне тепло – и это не смертельная иллюзия в лесу, а настоящее тепло от очага.

Чувствую мягкость спальника подо мной и тепло Гейла, лежащего прямо у меня под боком. От моего резкого подъёма он начинает ворочаться и открывает заспанные глаза. Сколько я проспала, уже утро? И откуда огонь?

– Тут валялись сухие доски, их хватило, – будто прочитав мои мысли, сонно бормочет напарник, потирая красные от усталости веки.

Оглядываясь, я вижу простые беленые стены, потемневшие от грязи и пыли, маленький костёр в центре комнаты, светящийся оранжевым от жара. Наша форма трибутов развешена неподалёку и сушится.

Под его курткой и моим одеялом мы лежим рядом, одетые только в нижнее белье. Я заливаюсь краской, но вокруг еще довольно темно, и я рада, что мой румянец скрыт от глаз Гейла. Я вновь прошу Хоторна отвернуться и надеваю подсохшую одежду. Сворачиваю спальник пополам и устраиваюсь сверху, по-турецки сложив ноги.

Нащупываю сквозь ткань брюк сложенный вчетверо рисунок, который с самой Жатвы ношу в кармане. Руки Пита превратили этот кусочек бумаги в оживший фрагмент воспоминания. Изображение смазалось, промокнув однажды насквозь, но мне все равно. Пока он со мной, я верю в то, что наши чувства победят время, расстояние между нами и бесконечный страх, словно соединяя наши сердца и души в неразрывное целое.

Смотрю сквозь оконный проем на деревья. Дождь бродит по крыше, убаюкивая своим мерным боем. Уже светает, но месяц ещё проглядывает сквозь облака, такой тонкий, будто в небе сделали надрез.

– Думаешь о нем? – спрашивает Гейл, разворачиваясь ко мне и вглядываясь сквозь темноту комнаты.

– Почему ты так решил? – блики пламени бросают на его лицо причудливые тени, словно танцуют одним лишь им известный танец.

– По выражению на твоём лице. У тебя оно сразу становится такое… ну… – он с грустью опускает глаза.

– Какое? – любопытно спрашиваю я.

Вижу друг пытается подобрать верное слово.

– Ясно, ты как и я не блещешь красноречием, – улыбаюсь я и закидываю горсть деревянной трухи в огонь. Пламя вскидывается на секунду, увлекаясь новой добычей, но быстро опадает и успокаивается.

– Ну я же не твой городской мальчик: таким, как я, некогда было книжки читать, да в речах практиковаться, – он смотрит на меня с упреком, складывая руки на груди.

Снова за старое. Кажется, как только тема разговора касается Пита, плотину сарказма напарника тут же прорывает.

– Почему ты всегда говоришь о нём с таким пренебрежением, – спрашиваю я, удивленно. Ведь между ними никогда не было поводов для ссор или неприязни.

– Просто я считаю, что он тебе не подходит, вот и все.

Я нарочито громко смеюсь.

– А кто подходит, Гейл, ты что ли? – уже раздражаясь, спрашиваю я. – Ты считаешь, мне не следует встречаться с Питом, потому что он, по-твоему, слишком хорош для меня? – наклонив голову, я прищуриваюсь. – Тебе не кажется, что это звучит немного лицемерно?

Рассматривая меня еще несколько мгновений, он легко вздыхает, потом отводит взгляд и качает головой.

– Мне Мелларк не нравится. А когда я вижу, как он… – напарник пытается изобразить что-то руками в воздухе, – как он лапает тебя…

– Ты меня осуждаешь? – возмущённо перебиваю я. – Знаешь, я более чем наслышана о твоих любовных подвигах от девчонок в школе. А сейчас ты обвиняешь меня в том, что у меня был один, Гейл, всего один парень?

– Если бы вместо меня на игры поехал “твой парень”, вы бы уже давно были мертвы.

В ответ я закатываю глаза.

– Так что могла бы хоть спасибо сказать, а не выливать мне на голову кучу претензий, – он складывает руки на груди. – Ты всю жизнь дальше своего носа ничего не замечала, а теперь, конечно, зачем встречаться с кем-то равным, когда подвернулась партия повыгоднее.

– Гейл, что за ерунду ты несёшь? Ты же знаешь, что для меня это все не имеет никакого значения. Ты ведешь себя странно. Ты такой… – я умолкаю, подыскивая нужное слово.

– Какой? – пристально глядя на меня, спрашивает он.

– Ты хороший друг. И ты меня немного пугаешь, когда ведёшь себя так, как сейчас. Есть еще одна вещь, – добавляю я. – Просто не хочу, чтобы ты неправильно понял.

– Какая вещь? – он произносит слова так, словно точно знает, о чем идет речь, но хочет заставить меня сказать вслух.

Я со вздохом прижимаюсь спиной к деревянной стене.

– Ты знаешь.

Поднимаю на него глаза и встречаюсь с его пристальным взглядом.

– Нет, не знаю. Ты все ходишь вокруг да около этой темы, будто боишься. Скажи наконец.

– Послушай, я не хочу тебя обидеть, – он продолжает прожигать меня взглядом, – ты мне дорог, очень дорог, Гейл, но мы друзья. А он мой парень, понимаешь?

Поигрывая желваками и скрестив руки на груди, Гейл пристально смотрит на меня. У него настолько строгие и холодные глаза, что я начинаю замечать прежде неведомые мне грани его души. Он страдает, и это не усталость от долгого бега, и не боль в раненой ноге – это ревность.

Делаю глубокий вдох, чтобы продолжить, но тут напарник шикает на меня. Его глаза сверкают в темноте, и он переводит взгляд в сторону двери. Теперь мы замираем оба.

Сквозь звуки леса я четко слышу шум колес.

Комментарий к Глава 2. Китнисс

А еще у работы появилась чудесная обложка, сделанная талантливой friendzoneking. Ксения, ты чудо!

https://funkyimg.com/i/2UwwW.png

========== Глава 3. Тодд ==========

С того самого дня, когда по телевизору объявили о ее смерти, прошла уже неделя. Я больше не позволял себе быть слабым. Ни разу.

Какая от меня была бы польза для Жаклин, если бы я расклеился? Разве у меня есть право жалеть себя, когда её мать была убита меньше десяти дней назад? Когда родная сестра погибла, пытаясь спастись из такого места, выбраться из которого невозможно?

Принял ли я ее смерть? Нет. Часть меня отказывается верить, и я все еще надеюсь, что это ложь Капитолия. Стало ли от этого легче? Тоже нет. Я никогда так не нуждался в том, чтобы обнять ее сильнее, чем сейчас, и я бы все отдал, чтобы она была здесь, со мной. Чтобы просто иметь возможность прижаться лицом к темным волосам, легко прикоснуться губами к уголку ее рта и провести кончиками пальцев по родной щеке. Но это невозможно.

Солнце спускается все ниже, разливаясь по воздуху мягким светом. Улицы дистрикта в столь поздний час еще живут и дышат, отовсюду раздается детский смех. Лето. От этого слова так и веет счастьем и жаждой жизни, разве можно ему не радоваться? Запах разогретой травы смешивается с теплым дыханием и жужжанием пчел, разбрызганных мохнатыми золотыми каплями по стеблям растений. Кто несчастлив в этом маленьком мире – виноват сам.

Но я стараюсь. Господь – свидетель, я стараюсь. Каждый день я просыпаюсь и говорю себе, что сегодня будет лучше. Сегодня настанет тот день, когда я избавлюсь от чувства боли, давящей на мою грудную клетку. Но потом приходят воспоминания и ощущение «без нее» вновь сжимает горло. Я не знаю, что делать с этой безысходностью. Я не умею жить без Китнисс.

Медленно переставляя ноги, я бреду по дороге, поднимая охристые облачка пыли. Каждый следующий шаг дается тяжелее предыдущего: ужасно болит спина, плечи, да и все тело.

Первое место, о котором я подумал, отправляясь на поиски работы неделю назад, конечно, была пекарня. С помощью прохожих я быстро нашел местную булочную, стоящую прямо в центре небольшого райончика недавно отстроенных домов. Объемы у них гораздо больше, чем были у родителей, ведь и население в дистрикте выше, но пекари в Седьмом оказались не нужны. Пожилой хозяин добродушно согласился нанять меня грузчиком, чему, признаться, я был бесконечно рад. Каждый мой день теперь начинается в 6 утра с разгрузки машины с мукой, сахаром, и прочими продуктами. На те деньги, что готовы платить в булочной, разумеется, не проживешь, так что, когда пару дней спустя ребята из города подсказали, что на лесозаготовке нужны рабочие руки, я, не раздумывая, согласился. Так и оказался в бригаде по валке леса.

Я никогда не боялся тяжёлой работы: родители с детства приучили нас с братьями к физическому труду. Но теперь я точно знаю: есть то, что я ненавижу больше всего в жизни. Топор. Да простят меня все лесорубы планеты, но более монотонного, скучного и бестолкового занятия невозможно представить.

Тяжело вздыхая, захожу в гостиную и, не снимая обувь, заваливаюсь на диван лицом вниз. Закрываю глаза и пытаюсь хоть немного расслабить ноющее тело. Кажется, у меня болят даже те мышцы, о существовании которых я не догадывался до этого момента.

– Тодд, это ты? – окликает меня Жаклин, выходя из кухни с большим пластиковым тазом в руках.

С тех пор, как мы оказались в Седьмом, она с головой погрузилась в уборку: чистит, моет, вытирает, пытаясь заполнить образовавшуюся в жизни пустоту хоть каким-то полезным делом. Она напоминает грустную тучу, готовую в любой момент пролиться слезами: ее губы больше не улыбаются, а глаза наполнены такой тоской, будто свет в них навсегда погас.

Я переворачиваюсь на спину и окидываю взглядом гостиную. За прошедшую неделю жилище заметно преобразилось. Рисунки из паутины больше не украшают потолок, сквозь стекла оконных рам наконец льется солнечный свет. Этот дом уже не навевает беспросветную тоску.

– Сейчас встану, еще минуту, – стиснув зубы, бормочу я. – Да уж, махать целый день топором не так просто, как казалось.

Девушка застывает в нерешительности, не зная то ли подойти ко мне, то ли не трогать.

– Нужна помощь? – несмело спрашивает она, оставляя таз на деревянной столешнице.

– Вряд ли…, – отвечаю я, – разве что, если сможешь силой мысли свалить пару десятков деревьев, избавив меня от следующей смены.

– Вот этого не обещаю, но кое-что все-таки мне по силам. Ложись на живот! – вдруг командует она, растирая холодные руки, и мне ничего не остаётся, как подчиниться.

– Думаешь, это сработает? – спрашиваю я, переворачиваясь.

– Разумеется. Мама научила меня делать массаж, когда мне было лет десять – двенадцать. Тем более, Китнисс частенько то руку в лесу растянет, то… – она резко замолкает, будто споткнувшись о собственные слова. – В общем, я знаю, что надо делать, – девчонка забирается на меня сверху, зажимая ногами поясницу и абсолютно не стесняясь, стаскивает футболку. Сложно не отметить, что, когда дело заходит о помощи другим, в ней нет ни грамма смущения. Если бы понадобилось, Джеки бы и штаны с меня стянула, даже не покраснев.

Ее ладони ловко скользят по моей спине, рукам и плечам, растирая и сжимая, даря блаженное расслабление натруженным мышцам.

– Ох, Прим, то есть Жаклин, что бы я без тебя делал? – мой голос больше похож на стон.

– Думаю, жил бы спокойно со своей семьей в родном дистрикте, и тебе бы не пришлось тяжело работать, чтобы не умереть с голоду. И уж точно не лежал бы тут, несчастный и разбитый, – кажется, только осознание собственной нужности и долга может вытянуть ее из состояния оцепенения.

– Бывало и похуже, – подтягиваю к себе подушку, упираясь в нее щекой. – Но, честного говоря, я довольно давно так себя не чувствовал. Наверное, лет с десяти.

– И что же было причиной в тот раз? – спрашивает она, продолжая разминать мои плечи.

– Как обычно, мой глупый язык, – вспоминаю я с улыбкой. – Я тогда учился в школе и повздорил с одним мальчишкой из другого класса. На самом деле я сам был виноват. После занятий он поймал меня на заднем дворе, повалил на землю, и завязалась драка.

– Значит, тебя в тот раз хорошенько отделали? – сдаётся мне, у этой девушки отличное чувство юмора, просто в тех обстоятельствах, в которые мы попали, совсем не до смеха.

– Постой, это еще не конец истории, – оправдываюсь я, пытаясь восстановить подмоченную репутацию. – Когда я увидел, что мой брат Уилл идет мимо нас, я так обрадовался, думая, что он вступится за меня и надерёт обидчику задницу. Ведь я считал, это именно то, что должны делать старшие братья – защищать младших.

Но он просто посмотрел на меня, лежащего в пыли, и прошёл мимо. Когда я вернулся домой с разбитой физиономией, то был безумно зол. Помню, как я высказал ему все, что о нем думаю. Да он был просто обязан преподать моему обидчику урок!

Уилл рассмеялся тогда и спросил: «Если я побью этого парня, чему это тебя научит, Пит? – я не знал, что ответить, а он продолжил. – Если я вмешаюсь, какой урок ты усвоишь? Что можно безнаказанно болтать что вздумается и не отвечать за свои слова? Или что всегда можно надеяться на кого-то, а не на себя?».

На следующий же день брат привёл меня и Рая в секцию борьбы. Я выглядел, как жертва несчастного случая с фиолетовыми синяками вокруг глаз и разбитым носом. После первой тренировки тело болело так, что невозможно было пошевелиться, но я был действительно счастлив в тот день.

– Ты скучаешь по ним? – тихо спрашивает Жаклин, слезая с моей спины и возвращаясь к ставшей привычной для нее уборке.

– Скучаю, – отвечаю я, натягивая футболку обратно. – По ней, по братьям, по родителям, по нашей пекарне, – каждый раз, когда я чувствую боль в груди, начинаю вспоминать моменты, по которым тоскую сильнее всего.

Как она пахла дождем и горькими травами, ведь ее красота не такая, как описано в приторных романах. Она словно разрушительная стихия. Все в ней пленяет, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна природа, но мы все равно не можем отвести взгляда. Так и она… Нe милaя, нe нeжнaя, но бесконечно любимая. Моя девочка. Но я об этом никогда больше не расскажу. Никому.

– Наверное, вот такие они, настоящие братья и сестры, все делают ради нашего блага, – печально говорит Джеки, вырывая меня из размышлений. – Помню, как Китнисс разрешила мне оставить кота, хотя собиралась утопить его – лишний рот нам был не нужен. Для сестры всегда не было ничего важнее моего счастья, – глаза у девушки опять становятся мокрыми, подбородок дрожит – едва заметный трепет в свете заходящего солнца. Она замечает, что я на нее смотрю, и отворачивается в сторону.

– Знаешь, единственное, что помогает мне чувствовать себя лучше – это рисование. Может тебе тоже попробовать? – предлагаю я, хотя у меня тут даже карандашей нет, и вряд ли мы сможем позволить себе краски в ближайшие несколько месяцев.

– Идем, – я опускаю ноги на пол, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в теле, – у меня есть идея.

Со скрипом распахиваю дверцу сарая, навесы которой перекосило от времени; среди дров и поленьев откапываю пару кусков угля. Интересно, это наш «родной» уголь, привезенный из Двенадцатого? Скорее всего, да, ведь зимы в Седьмом снежные, значит, одной древесиной не согреешься. Обхожу дом по кругу и выбираю деревянную стену, смотрящую в сторону леса. Что ж, чем не холст?