Текст книги "В двух шагах от мечты (СИ)"

Автор книги: Меня зовут Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Убираемся отсюда, пока их ещё больше не привалило, – шипит Мейсон, запихивая за пояс отобранное у мёртвого стража порядка оружие. Ник держится за предплечье: его ранили. Пит, вытирая рукавом кровь с лица, рассматривает одежду мертвых мужчин и женщин, ища оружие и обоймы.

– Миротворцы пришлют другую команду, как только узнают об этом, – говорит Хорст и они с Джоанной быстрым шагом идут к лестнице.

– Стойте, – окликает их Пит, – давайте возьмем их костюмы? – предлагает он, указывая на мёртвых солдат.

– Неплохая идея, – отвечает Джо. – По крайней мере, так мы хоть какое-то время сможем оставаться незамеченными.

Пит подходит ко мне.

– Держи, – тихо говорит он, вручая мне белую куртку. Со всех сторон нас окружает тишина, нарушаемая лишь копошением товарищей, снимающих форму с солдат.

Мы перебираем вещи, собирая комплекты из неповреждённых пулями и неокрашенных кровью частей. Мёртвых миротворцев и тех, кто просто лежит без сознания, парни затаскивают внутрь одной из камер и запирают.

Я переодеваюсь в белую форму, думая о том, что все эти люди сегодня утром даже предположить не могли, что умрут в сыром подвале.

Я оглядываюсь и смотрю на невысокого, совсем молодого парня, чью куртку я надела. Интересно, знал ли он, во что ввязался, записываясь в отряд миротворцев. Наверное, знал, но это не значит, что мне от его убийства менее тошно.

Перед тем, как сбежать с арены, я убила парня из Дистрикта-1, защищая маленькую девочку. Убить его в тот момент оказалось легко. Мучения пришли потом. Почти каждую ночь я видела перед собой его лицо. Как долго я теперь буду помнить глаза этого военного, который не по своей воле отдал мне свою куртку и шлем? Возможно, всегда.

– Что теперь? – спрашивает Пит, прерывая мои размышления. – У вас есть план?

Ник поднимает с пола еще один пистолет и проверяет патроны.

– Да, слушайте внимательно, – тихо говорит Джо, – у нас две задачи. Первая – открыть чёрные выходы для группы мятежников, которая должна войти внутрь дворца. Вторая – схватить президента до того, как он успеет сбежать. Раз нас неожиданно стало вдвое больше, то лучше разделиться. Мы с Ником идём расчищать путь нашим, а вы с брюнетом – за Сноу.

Мы покидаем казематы, и Джо закрывает за нами дверь, задвигая тяжелый засов. Перезарядив обоймы и рассредоточившись по стенам, мы двигаемся из подземелья по лестнице вверх.

– Китнисс, – Джоанна хватает меня за запястье, – президента нужно взять живым. Будут суд и публичная казнь, поэтому аккуратнее. Его кабинет на третьем этаже. Большие резные двери. А спальня сразу над ним.

– Хорошо, – киваю я ей в ответ, и мы расходимся в разные стороны.

Тихо ступая по коврам, расстеленным на лестнице, мы поднимаемся выше на несколько пролётов до тех пор, пока не останавливаемся на отметке третьего этажа. Я выхожу и выглядываю в длинный коридор слева от себя. Пит проверяет такой же справа.

– Миротворцы… много, – шёпотом говорю я, поворачиваясь к нему, – видимо, кабинет президента в самом конце, потому что охранники далеко.

– И там тоже, – отвечает Мелларк, указывая на часть дворца за своей спиной.

– Что будем делать?

– Сюда, – зовёт он и уверенной походкой направляется по коридору, резко открывая первую попавшуюся дверь и заходя внутрь. В прошлой жизни он был мальчиком, в которого я влюбилась без памяти. Но кто мы друг другу теперь? Я не могу найти ответа на этот вопрос, но безоговорочно следую за ним.

– У меня есть идея, – говорит Пит, указывая на окно.

Не задавая вопросов, я открываю створки и высовываюсь наружу. Внутрь врывается ветер, отчего роскошные бархатные шторы надуваются, подобно парусам.

Я осторожно встаю на выступ здания и хватаюсь руками за декоративную лепнину. Опускаю глаза вниз и понимаю, что лучше бы этого не делала. Высота третьего этажа дворца с его узорными потолками больше двадцати метров.

Пит вылазит следом за мной и осторожно прикрывает створки, но вдруг гарнитуры в наших шлемах оживают.

– Первый отряд, проверка, – произносит командный голос.

– Первый принял: мы на месте, – отзывается низкий тембр.

– Второй, проверка.

– Второй принял: мы возле президентских дверей, все чисто, – отвечает хрипло их командир.

– Третий, проверка.

Молчание.

– Третий, проверка.

Возможно, это тот самый отряд, который сейчас заперт в нашей камере?

Пит отвечает в крошечный микрофон устройства.

– Третий принял: мы на месте, тут всё тихо.

Возможно, это даст нам ещё немного форы. У меня неровно дрожат колени, и я вжимаюсь в стену здания, цепляясь и переставляя ноги по тонкому карнизу.

Ещё как минимум пять балконов, и мы будем у комнаты президента. Теплый майский воздух приятно проникает сквозь тонкую куртку. Я гляжу на Пита. Он по-прежнему выглядит как парень, с которым я делилась самым сокровенным два года назад. Но сейчас что-то в нём изменилось.

– Всем отрядам проверить своих напарников, – вновь раздается шипение в рациях. – Предполагается, что пленники выдают себя за миротворцев, и что они в форме. Повторяю, проверить своих напарников.

Это голос Хорста. Губы Пита складываются в ухмылку.

– Пока они будут заняты проверкой друг друга, у нас будет несколько лишних пару минут, – говорит парень.

Невозможно сказать, сколько у нас ещё времени, прежде чем нас настигнет президентская охрана. Ручаюсь, что не так уж и много.

Мы добираемся до самого широкого балкона, и Пит помогает мне влезть внутрь и следом забирается сам.

Внутри кабинета тихо. Толстые ковры и тяжелые гобелены на стенах поглощают звуки. И вдруг я чувствую аромат роз. Я ныряю за толстую бархатную штору и осторожно осматриваюсь.

Вдоль стены слева от меня стоят книжные шкафы из темного дерева. Напротив – рабочий стол, за которым сидит он. Президент Сноу.

Перед ним несколько экранов, на которых без звука идут видео трансляции из разных дистриктов. Пожары, столкновения, взрывы. Это конец. И он знает об этом.

Я поворачиваюсь к Питу, показывая ему пальцем на дверь. Потом на себя и на Сноу. И мы выходим из тени.

Щёлкает предохранитель, и я возвожу курок. Пит же запирает широкие разные двери изнутри. И остаётся возле них на страже.

Сноу скрещивает руки на груди, явно застигнутый врасплох нашим появлением.

– Мисс Эвердин, – тихо проговаривает он моё имя, будто пробуя его на вкус. – Какая честь видеть Вас живой и здоровой.

– Удивлена, что вы запомнили моё имя, – резко бросаю я, не отводя руку с оружием.

– Ну, что Вы. Нет, мисс Эвердин. Мне гораздо лучше знакома ваша фамилия.

– Что? – непонимающе переспрашиваю я. По спине начинают бежать мурашки.

– Я всегда говорил, что от заразы надо избавляться полностью, вырубая на корню, не оставляя ни одного побега. И вот Вы, прямо передо мной, живое подтверждение правоты моих слов.

– Не понимаю о чем Вы говорите, – я целюсь ему прямо в грудь, сохраняя совершенно непроницаемое лицо, пока президент пристально меня рассматривает.

– В тот год я смягчился под просьбой Крея, – ухмыляясь своими отвратительно пухлыми губами, говорит он. – Внучка родилась – сами понимаете. Пожалел бедную вдову с двумя детьми, – он делает паузу и, смотря мне прямо в глаза, добавляет, – зря. Кровь не вода. И дурная наследственность вылезет, как не старайся её скрыть.

Его слова, словно кусочки пазла, закручиваются у меня перед глазами, собираясь в цельную картину. Отец, поющий «Дерево висельника», бригадиры, собирающиеся у нас раз в несколько недель обсудить дела «по работе», мама, умоляющая его не ходить куда-то ночью, его отсутствия по нескольку дней в лесу с Джаспером Хоторном. И взрыв. Внезапный, не прогнозируемый инженерами шахты и унесший жизни обоих.

Все эти годы я сдерживала гнев и боль, запертые где-то внутри так глубоко, куда после смерти отца мне не хотелось заглядывать, но в этот момент они словно вырываются наружу, и я не могу их контролировать. Не теперь.

Подняв пистолет обеими руками, я дважды нажимаю на спусковой крючок, и на груди президента расцветает алое пятно. Я не жалею. Я опускаю пистолет.

Дыхание с хрипом вырывается из горла президента. Оно звучит как-то неправильно, неестественно. И больше ничего. Тишина. Его глаза пусты и неподвижны.

А потом я слышу шум шагов, звуки драки, кто-то пытается выломать двери. Крик Джоанны. Это повстанцы. Они все-таки захватили дворец.

Внезапно кто-то сбивает меня с ног, выхватывая из рук оружие, и я падаю, ударяясь спиной о стену кабинета.

Пит, отбрасывая меня в сторону, встаёт на моё место. Мы неразрывно смотрим друг на друга, еще в течение нескольких мгновений, как будто он пытается сохранить этот момент в памяти.

– Зачем? – одними лишь губами шепчу я.

С грохотом распахиваются двери, и Пит выпускает всю обойму до конца в уже мёртвое тело президента.

***

Опуская пистолет, я в последний раз бросаю взгляд на Китнисс.

– Какого черта?! – слышу я возмущённый крик Мейсон. – Я же говорила взять президента живым, – комнату заполняет отряд мятежников.

Кто-то заламывает мне руки за спину и припечатывает лицом в пол. Я сплёвываю кровь на роскошный ковер, проводя языком по разбитой губе, и улыбаюсь. Наконец я сделал все правильно.

========== Глава 3. Пит ==========

– Мелларк, на выход! – кто бы мог подумать, что снова слышать свое настоящее имя – это счастье. Как бы близок за эти два года я не стал с Тоддом, Пит все-таки вернул своё.

И вот я здесь. Колония общего режима, Дистрикт-2. Срок семь лет. Но ни одна тюрьма в мире не накажет меня больше, чем тюрьма моего собственного раскаяния. Моя голова – моя вторая клетка.

Я медленно иду со сцепленными руками по узкому длинному коридору. Шаги гулким эхом отскакивают от стен, проскальзывая сквозь металлические решётки. Их ничего не сдерживает. Не то, что меня.

Безмолвный подсудимый, отказавшийся от защиты. А был ли смысл защищаться? В день суда вскрылись и мои поддельные документы, и побег из родного дистрикта. Так я вернул себе имя. И хотя оно печатными буквами выбито пока лишь на тюремном личном деле, это уже неплохое начало, верно? С чего-то ведь нужно начинать?

Эвердин на суд не пришла. Ни одна из них, если быть точным. Ждал ли я? Скорее нет, чем да. После всего беспорядка, который я принёс в жизни обеих, я не рассчитываю на сочувствие.

Я слышал, что Китнисс пыталась доказать, что сама стреляла в президента, но показания десятка свидетелей, собственными глазами видевших как пуля, выпущенная мной, прошла сквозь тело Сноу, сделали своё дело. Девушке приписали психологическую травму на фоне участия в революции и отправили домой.

Железная дверь перед моим носом медленно открывается с протяжным дребезжанием, и я оказываюсь в небольшом помещении для встреч, разделённом перегородкой. Я сажусь за широкий стол перед стеклянной стеной, больше напоминающей целый бастион, сооруженный, очевидно, для защиты от внезапных незапланированных выходок заключённого. Дверь напротив распахивается, впуская посетителя.

– Выглядишь паршиво, – с порога бросает Хорст, растягивая губы в улыбке. – Но этот рыжий комбинезон тебе идёт.

Я лишь ухмыляюсь. Когда-то оранжевый был моим любимым цветом. Теперь я могу любоваться на него ежедневно.

– Скажи мне, Пит Мелларк, что может быть хуже дурака, а? – присаживаясь напротив, задаёт он вопрос.

– Дурак с инициативой? – предлагаю я, вымученно улыбаясь. Смотрю на свои запястья и стягиваю наручники вниз, чтобы холодный металл не натирал кожу.

– Дурак с чувством вины, – поправляет напарник. – Объясни мне: какого чёрта ты натворил?

– А Китнисс что-то говорила по этому поводу? – я укладываю руки на стол, и цепочка противно звенит, ударяясь о металлическую поверхность.

– Нет, судя по словам Джоанны, она закрылась ото всех дома и не хочет никого видеть.

– Ну в таком случае я тоже вряд ли смогу тебе чем-то помочь, – я начинаю перебирать тонкие звенья, перекатывая их между пальцами. – Тем более мне здесь даже нравится. Тут неплохая компания, ты знал? Тюрьма для политических заключённых, – выговариваю я по словам, – практически в высший свет попал. Только окон нет, вот что паршиво.

Ник пристально смотрит на меня, пытаясь понять то ли я безумен, то ли издеваюсь над ним.

– Скоро будут выборы. Джоанна обещала посодействовать по твоему делу. Она в хороших отношениях с Койн, может, удастся смягчить приговор, – он расправляет зажатую в руках кепку и встаёт. – Я тоже постараюсь сделать всё возможное, – напоследок бросает напарник.

– Не нужно, – отказываюсь я. – Правда, Ник. Не стоит.

– Без тебя разберусь, – отрезает он и уходит, напоследок добавляя, – да, и не вставай: к тебе тут ещё посетитель.

Его фигура скрывается за дверью, и спустя пару минут в комнату входит Жаклин. Она мягко улыбается, будто не понимая, как правильно вести себя в данной ситуации, подходит ближе к разделяющей нас перегородке, присаживается, и кладёт на стекло ладонь. Я повторяю её жест с другой стороны.

Девушка вздыхает, и ее плечи опускаются. Она выглядит настолько хрупко, словно белый одуванчик. Жаклин поднимает на меня глаза, неописуемо глубокие, как речная вода.

– Привет, Джекс, – устало говорю я.

– Теперь снова Прим, хотя Джеки мне тоже нравится. Пожалуй, я буду иногда использовать и это имя, – мягко отвечает она, пододвигая стул ближе, отчего по помещению разносится резкий скрип.

– Как ты? – осторожно говорю я. – Прости, что оставил тебя в Седьмом, толком ничего не объяснив.

– Всё нормально, я помогала доктору Лансон, когда начались беспорядки. Почти двое суток провела в её доме. А потом твой друг Ник приехал и рассказал мне о случившемся.

В комнате наступает неловкая тишина, а затем она продолжает:

– Китнисс так и не вернулась, хотя я ждала её. Я думаю, она знает, Пит.

Джеки качает головой, не поднимая на меня глаза.

– Послушай, тебе не за что себя винить, – говорю я, протягивая к ней руку, но стекло, разделяющее нас, не даёт возможности прикоснуться. – Случилось, как случилось. Уже ничего не изменить.

Она наконец поднимает глаза и принимается теребить ремешок на своей сумке.

– Как там погода? – меняю я тему и улыбаюсь уголками губ.

– Жарко.

– А небо? – спрашиваю я. – Каким бы цветом ты его нарисовала?

– Лазурным, – отвечает она. – Этаким оттенком голубого, который почти можно попробовать на вкус.

– Иногда я представляю, каково это – вновь ощущать солнце.

– Когда-нибудь ты снова его почувствуешь.

– Нескоро.

– Я принесла твои вещи, – указывая на картонную коробку, оставленную возле входа, говорит девушка. – Там некоторые твои альбомы, карандаши.

– Спасибо, – я киваю. Как удивительно, что вся история моей жизни уместилась в пыльной коробке.

Видно, что Жаклин нервничает, вцепляясь в бортики стула на котором сидит.

– Да, кстати, я поступила, Тодд… Пит, – она поднимает на меня радостный взгляд. – Следующие восемь лет я проведу в Дистрикте-3, обучаясь на врача. Правда, специализацию пока не выбрала.

– Я никогда не сомневался в тебе, – говорю я, уже широко улыбаясь. – Но все равно до сих пор поверить не могу, что ты теперь учишься в медицинской академии. Наверное, ты первая студентка из Двенадцатого за все семьдесят пять лет!

Она довольно улыбается мне в ответ.

– Это только благодаря тому, что ты вмешался.

– Просто часто мы не знаем, как сделать то, о чем действительно мечтаем. Иногда мы ждем кого-то, кто сделает это для нас.

– И ты стал таким человеком, – добавляет она, прикусывая губу.

– Теперь ты точно сможешь заняться тем, чем должны заниматься ребята в твоём возрасте. Ты же помнишь: «Ссорятся, мирятся, расстаются, встречаются с кем–то еще. Это то, что все делают…»

– «… когда им шестнадцать…» – договаривает она мои слова, сказанные ей когда-то.

– Я думаю, что и в семнадцать начать не поздно, – добавляю я. – И прости. Я не должен был допускать того, что случилось. Это полностью моя вина.

Она пристально смотрит мне в глаза – долго-долго прежде, чем снова начать говорить.

– Знаешь, последние пару недель, после того как ты уехал, я много думала о том, что произошло. О нас с тобой, – Жаклин опускает взгляд на свои ладони, нервно скручивая пальцы. – Я понимаю, это звучит бредово, потому что ты видишь ситуацию иначе. Ты осуждаешь себя, я права? В этом весь ты. Ты верный. Ты ответственный. Ты хочешь позаботиться обо всех вокруг, – она складывает руки на стол и снова поднимает взгляд на меня. – Тодд, все, что произошло после Игр заставило тебя стать моим героем. Я не говорю, что ты не любишь меня, потому что знаю, что по-своему любишь. Я просто думаю, что ты любишь меня по неправильным причинам.

– Неправильным причинам? – удивлённо переспрашиваю я.

Она встаёт и, начав расхаживать по комнате, продолжает:

– Именно. Ты так сильно оберегал меня, что я словно находилась в изолированном пузыре, а это очень давит.

– Давит? – перебиваю я её. – Я не пытался давить на тебя. Я просто хотел защитить тебя. Разве это плохо?

– Нет, Тодд, это не плохо. Ты провел два года своей жизни, заботясь обо мне так, как никто другой не смог бы. Я не хочу, чтобы ты чувствовал, будто я принимала твою помощь, как должное. Всё, что ты сделал для меня, намного больше, чем я могла предполагать. Мне важно, чтобы ты знал, как это много значит для меня, но из-за сложившихся обстоятельств, ты стал для меня единственным мужчиной в этом мире: отцом, братом, другом, парнем, и это было неправильно. И теперь я понимаю, что наша преданность друг другу будет удерживать нас от того, чтобы по-настоящему жить. Жить так, как хочется.

Выражение её лица становится извиняющимся.

– С самого первого дня, может, потому что я младше, не знаю, но ты старался стать моим хранителем, только мне он не нужен. Мне нужен кто-то, кто захочет вместе со мной бросить вызов океану, а потом не позволит утонуть. Но ты даже близко не разрешишь подойти к нему.

Я стараюсь не двигаться и даже не дышать слишком громко. Жаклин поднимает подбородок вверх, будто сдерживая слёзы.

– А теперь, когда и Китнисс вернулась, – продолжает она, и я выдыхаю, потому что её имя отбивается рикошетом боли в моей груди, – я чувствую, что не смогу прожить жизнь так, как хочу из-за страха причинить кому-то из нас боль, а ты не можешь прожить жизнь, которую хочешь из-за того, что твое сердце слишком преданное, чтобы уйти и, наконец, сделать что-то для себя.

Я прижимаюсь лбом к стеклу, стараясь не смотреть на слёзы, которые текут по щекам Джеки, оставляя тонкие солёные дорожки.

– Несмотря на то, что это очень сильно ранит меня, – продолжает она, садясь обратно на стул напротив, – я никогда не прощу себе, если не позволю тебе следовать своим мечтам, как ты когда-то заставил меня следовать моим.

Жаклин пристально смотрит в мои глаза, и я, в конце концов, выдавливаю:

– Если ты решила так.

– Я знаю, что произошло во дворце: Ник мне рассказал. И понимаю, почему ты поступил именно таким образом, – тихо добавляет она.

Я молчу, потому что впервые не могу подобрать нужных слов. В комнату заглядывает охранник, бесстрастным тоном чеканя: «Время!», – и девушка встаёт.

– Я ещё как-нибудь приеду, – тихо говорит она и делает пару шагов к выходу.

– Не нужно. На меня не оглядывайся, хорошо? Я понял, что ты хотела мне сказать, правда. – У меня только одна просьба.

– Конечно, – перекидывая сумку через плечо, говорит она.

– Знаю, что не имею права об этом просить, но если ты сможешь, перед началом занятий загляни в Двенадцатый. У вас двоих никого не осталось, кроме друг друга. Ты ей нужна сейчас больше, чем кто бы ни был. А она нужна тебе.

Прим, склонив голову, лишь послушно кивает.

– И прости, – добавляю я.

– Не надо извиняться, Пит. Так случилось, и я не жалею. Всё могло было произойти по множеству сценариев. Но сложилось именно таким образом. Мы ступили на эту тропу. Это наша история. Была. Теперь я понимаю, что не хочу любить или быть любимой наполовину. Я хочу всё.

А потом она тихо добавляет:

– Первые отношения – не обязательно последние, но они всегда будут первыми, а поэтому особенными, – девушка улыбается и, останавливаясь у двери, бросает последний взгляд через плечо. И я отпускаю её, а она отпускает меня.

Мои чувства к Жаклин нельзя отнести к тому, что я планировал. На каком-то садистском уровне я даже гордился собой, что боролся с этими чувствами. Мне удается оставаться спокойным и собранным даже тогда, когда мы говорим друг другу последнее «прощай», но моё сердце ноет. Она заняла в нём свою часть, и я действительно люблю её особым образом.

Дверь открывается, и меня снова выводят в освященный холодным белым светом коридор. Как только наручники снимаются, и дверь с лязгом закрывается за мной, я сажусь на кровать. Открываю переданную мне коробку, разглядывая содержимое. Альбомы, карандаши, сангина, уголь.

С самого раннего детства моим излюбленным способом отвлечься или сбежать от проблем было рисование. К пяти-шести годам я привык отражать свое отношение к миру при помощи карандаша и бумаги. Это стало своеобразной формой выражения себя, которую предприимчивая мать вскоре превратила в дело, вместо листа бумаги подсовывая мне торт. И мне нравилось.

В старшей школе я принялся рисовать главным образом растения и деревья, что было понятно, ведь именно эти изображения чаще всего наносят на праздничную выпечку, но я почти не изображал людей. Мне не хотелось. До тех пор, пока я не встретил её на общем уроке математики. Китнисс сидела, гладя себя по лицу хвостиком косички, и мне захотелось запечатлеть этот момент на бумаге. Тогда я впервые её нарисовал.

Именно появление Китнисс в моей жизни разделило жизненную ось на «до» и «после». И когда я поверил, что счастье близко, вдруг всё то, что я так долго строил: планы и ожидания внезапно рухнули, став лишь мечтой, которая вроде в двух шагах, но до которой уже не дотянуться. И новая реальность, моё «сейчас», возникшее на месте жизненного разлома, принесла только боль утраты и угрызения совести.

Я собираю содержимое обратно в коробку и отдаю охраннику, не позволяя соблазну взять надо мной верх. Чтобы я не мог рисовать её. Чтобы я не мог написать ей.

Я ложусь на кровать лицом к стене, кладу руку под подушку и сворачиваюсь клубком, стараясь думать как можно меньше. Смотрю, как тусклая круглая лампочка – единственный источник света, который имеется в моей бетонной конуре, бросает искаженные тени на стены и потолок. Металлические решётки светильника так окислились, что остается только догадываться, как он должен был выглядеть когда-то.

Я мысленно прощаюсь и отпускаю их обеих.

Комментарий к Глава 3. Пит

Фраза про океан придумана не мной, она достаточно известна, но так удачно вписалась, что я решила её использовать.

========== Глава 4. Прим ==========

Я подхватываю с пола вагона кота, кладу руку на поручень и шагаю на родную, потемневшую от угольной пыли землю. Двенадцатый встречает меня пасмурным небом и ветром, пропахшим полынной горечью. Я дома. Впервые за два года. Но от этого на душе становиться лишь тяжелее.

Странно возвращаться в одиночку, когда убегали мы с Питом вместе. Ещё более странно понимать, что рано или поздно все люди уходят из нашей жизни. На какое-то время они – весь наш мир, а потом вдруг раз – и нет. Год назад я даже представить не могла, что Пит Мелларк больше не будет её неотъемлемой частью, а сейчас нам пришлось попрощаться.

Я хватаю свою сумку, снимая её со ступенек, но мои руки трясутся так сильно, что я выпускаю её, и она с глухим стуком падает вниз к моим ногам. Лютик принимается вырываться и вопить, словно сирена, и я прижимаю его ближе, чтобы он не сбежал. Делаю несколько быстрых вздохов, пытаясь совладать с чувствами.

«Ты сможешь сделать это! Раз решила вернуться, то у тебя получится», – говорю я сама себе.

Я вновь нагибаюсь, чтобы поднять багаж, но, Лютик опять начинает протестовать, вцепляясь в меня когтями.

– Позвольте, я помогу Вам, – произносит незнакомый голос. Я поднимаю голову и вижу высокого брюнета с серыми, словно олово глазами, улыбающегося мне.

– Рори? – неуверенно спрашиваю я. – Это ты?

– Прим? Вот это да! Я думал… Думал ты погибла! – он поднимает мои вещи и, не прекращая улыбаться, неловко пытается меня обнять, не придавив при этом кота, но смущается и, потирая подбородок, снова делает шаг назад.

– Как видишь жива, но ты… тебя невозможно узнать, – мямлю я, – ты стал… выше.

Он стал не просто выше, кажется, он по росту догнал самого Гейла. Теперь, когда у меня есть время хорошенько его разглядеть, я замечаю больше. С его тёмными, как смоль волосами, оливковой кожей и размахом плеч он похож на статного военного, а не на того, изможденного мальчишку, которого я помню. Однако он все такой же худой, так что, скорее на такого военного, который сбегает в каморку для швабр, чтобы почитать. От этой мысли на моем лице появляется широкая улыбка, а Хоторн смотрит с любопытством, вероятно гадая, что же так рассмешило меня.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, пока мы медленно шагаем с вокзала в сторону города.

– Передавал кое-какие вещи на почте и встретил тебя. Нам, кстати, по пути, – добавляет он, засовывая руки в карманы. Похоже, штаны ему стали коротковаты, отмечаю я. – Гейлу за участие в Революции выделили дом в Деревне победителей, мы теперь живём напротив Хеймитча. Китнисс поселили там же, недалеко.

Я поворачиваюсь к нему, и мне приходится задрать голову вверх, чтобы увидеть его лицо. Парень смущенно улыбается. И я не могу не улыбнуться в ответ, потому что действительно рада видеть его снова.

Несколько минут дороги проходят в молчании. Сначала я лихорадочно пытаюсь придумать о чём бы поговорить, но на ум ничего не приходит. В школе у нас с Рори Хоторном было два «романтичных» эпизода. Первый – это проспоренный поцелуй три года назад на окраине Шлака, который, честно говоря, был нисколько не романтичный. Самый ужасный поцелуй в моей жизни. Хорошо, что мама не узнала, а то бы она меня убила.

А второй – когда нас двоих в пятом классе случайно заперли в школьной библиотеке, выключив свет, ведь кому вообще может понадобиться ходить в библиотеку в Двенадцатом? Мы тогда проболтали несколько часов подряд, пока нас не выпустили. Хотя вряд ли Рори помнит.

Из воспоминаний меня выдергивает доносящийся со стороны вокзала гудок поезда и я подскакиваю.

– Ты как-будто нервничаешь? – произносит Рори. – У тебя такое лицо, словно ты собираешься прыгнуть с обрыва или что-то вроде того.

По сути так и есть. Мы останавливаемся возле высокого двухэтажного коттеджа, и он, попрощавшись и помахав рукой, уходит дальше вниз по улице.

Я замечаю, что в доме нигде не горит свет. Наконец, собравшись с духом, поднимаю руку к двери и стучу. Время будто не движется – я повторяю стук. Спустя несколько болезненно долгих секунд сестра открывает дверь.

Ее волосы растрепаны, словно она не расчесывала их неделю или постоянно лежала. Увидев меня, Китнисс не выглядит удивлённой, но от боли в её глазах мне хочется сжаться в комок. Никогда прежде она не смотрела на меня так.

– Привет, – тихо говорю я, но сестра качает головой и отступает.

– Не нужно было приезжать, – произносит она, и её голос срывается. – Ты моя сестра. Человек, которому я доверяла больше всех на свете…

– Китнисс, подожди… – но она разворачивается и сбегает. Я слышу её быстрые шаги на лестнице. Слышу, как захлопывается дверь её спальни. Крупные слезы собираются в уголках моих глаз, и первая слезинка плюхается на сбитый деревянный порог, словно капля дождя.

Не думала, что наша встреча будет такой. Я приказываю себе не плакать, вытираю слезы ладонью и, закрывая за собой входную дверь, прохожу внутрь, осматривая гостиную. Этот дом совсем новый, но с мебели до сих пор не сняли белые простыни – внутри темно и неуютно.

Оставив кота внизу, я поднимаюсь в ванную комнату и остужаю холодной водой свое лицо. Как бы мне хотелось, чтобы мама была здесь. Она уж точно помогла бы мне успокоиться. Глубоко вздыхаю и бросаю сумку с вещами в коридоре. Дверь в спальню Китнисс заперта. Я несколько мгновений стою около нее и, постучав, тихо спрашиваю:

– Можно войти?

Но ответа нет.

– Пожалуйста, Китнисс. Просто позволь мне всё объяснить…

По-прежнему ничего.

– Пожалуйста, поговори со мной.

В этот момент я хочу, чтобы она сказала, что ненавидит меня. Лучше уж пусть кричит и обзывает самыми ужасными словами, потому что прямо сейчас мое сердце разрывается, и я не знаю что сделать для того, чтобы Китнисс снова заговорила со мной. Я сажусь возле двери и начинаю плакать. Моя старшая сестра знает, как причинить мне самую сильную боль. Жгучую и нестерпимую. Она молчит и отвергает меня, обрекая тем самым на самое страшное наказание, которое могла бы придумать.

***

Сколько я себя помню, мы с Китнисс редко ссорились. Она всегда была папиной дочерью. Рано утром они вместе уходили в лес, отец учил её охотиться, ставить силки, разводить костёр. Я же всё время проводила с мамой. Мы часами могли готовить лечебные отвары и мази, сажать и собирать растения. Каждый из нас занимался тем, что любил, и мы были счастливы.

После смерти папы нам всем пришлось перестроить себя. Теперь у каждой из нас появились новые обязанности. Мы обе понимали, что должны заботиться о маме, которая закрылась ото всех, и стали ещё ближе, чем раньше. Только вот сейчас я не знаю, как вновь восстановить ту самую связь, что так тесно связывала нас многие годы. Прошло три дня, но ничего не поменялось. Китнисс смотрит сквозь меня, говорит со мной только тогда, когда необходимо. Ест в одиночестве, если вообще ест.

Каждый вечер приходит Джоанна, запирается в её спальне, и они о чем-то долго разговаривают, но Китнисс по-прежнему не выходит из своего добровольного заточения. Теперь между нами стена, и я чувствую, как она отдаляется от меня всё дальше и дальше. Помню, мама говорила, что сестры всегда найдут путь обратно друг к другу, однако меня пугает, что, возможно, мы уже никогда его не найдём.

Я встаю рано. Спускаюсь на кухню, открываю холодильник, чтобы приготовить очередной завтрак, который Китнисс не станет есть, но железный шкаф оказывается предательски пуст. На полке сиротливо стоит десяток яиц да засохший кусок хлеба.

Из-за двери доносится мяуканье Лютика, который требует, чтобы его впустили в дом. Вместе с котом внутрь проникает утренний прохладный ветер, и я спешу закрыть дверь. Перед тем как прошествовать на кухню, кот пару секунд трется о мои ноги, видимо благодаря.

Выпивая на ходу кружку горячего чая, я собираюсь и иду в город. Как только я оказываюсь под лучами утреннего солнца, тёплый воздух окутывает меня успокаивающим потоком. Рынок располагается более чем в сорока минутах ходьбы, но есть третий день яичницу уже действительно не хочется.

Я медленно брожу между прилавками, набирая продукты на неделю, как вдруг моё внимание привлекает необычная пара. Высокий парень с тёмными волосами одной рукой обнимает хрупкую блондинку, а второй – держит сумку с покупками. Гейл?