Текст книги "Попробуй меня (СИ)"

Иди – ка сюда, куколка. – я притянул к себе Кимберли прямо за волосы, словив одними губами ее возмущенный стон из мира чего-то животного. – Ты воняешь дешевыми духами, девочка. А я ненавижу дешевых баб.

Замолчи, Ст...

Тшшш. – заткнул я ее ладонью, не допуская кислород в ее легкие. – Меньше слов, малышка, ближе к делу. Согласна?

Не дождавшись ответа, я вцепился в ее губы звериной хваткой, напрочь прокусывая нижнюю губу до такой степени, что Кимберли вновь издает протяжный стон, и мне опять приходится затыкать ее настойчивым движением пальцев между стройных ног.

Я кончу в тебя, ты не против? – оторвавшись, хрипло прошептал я ей на ухо и мгновенно прильнул острыми резцами к мягкой мочке уха.

Животное. – выдыхает через силу она, но держит меня за пояс слишком уверенно.

Я бы сказал... слишком смело для обычной шлюхи.

Я не принимаю таблетки, Стайлс. – чуть ли не плача прошептала она осипшим тоном и выдохнула спертый воздух сухими губами. – Я не принимаю ничего, можешь ты понять или нет, ты подумал, что будет с нами, если мы...

Пожалуйста, не говори так быстро, а то я не успеваю класть хуй на всё это. – лениво проговорил я, и на минуту заткнулся.

Посмотрел в ее пустые глаза и вновь не почувствовал внутри себя ничего, кроме отвращения.

Кто сказал, что меня волнует это, Кимберли? Малышка, ты не понимаешь, кто находится рядом с тобой? – с насмешкой спросил я и мгновенно согнул ее пополам, по прежнему намотав ее длинные волосы на ладонь. – Может быть, хочешь испробовать так сказать... тропический нектарчик, деточка?

У меня не хватает смелости ударить девушку, поэтому я без лишних слов подтолкнулся к ней ближе, заставляя гребаную идиотку опробовать меня на вкус.

Мне никогда больше не ощутить той дрожи, вызванной полнокровным течением жизни по венам. Мне никогда больше не попробовать самому мою девушку. Секс с ней был моей скрытой фантазией. Я хотел ее в любое время дня и ночи, я готов был целовать ямочки внизу ее поясницы каждую секунду, вдыхать запах ее молочной кожи и кусать ее за притягательные складочки между лопаток.

Я хотел ее.

Я хотел быть для нее кем-то особенным.

Ей.

Посвящать ей каждое слово и каждый свой последующий вздох.

Я опускал голову на ее подушку и обхватывал стройное тело своими руками, не желая отпускать ее ни на какое мгновение, даже на самое быстротечное.

Я дышал ею, и это, черт возьми, было единственным, что успокаивало меня. Это было чем-то сказочным и нереальным, иногда мне даже казалось, что она просто возьмет и исчезнет из моих рук.

Она появилась в моей жизни слишком непредсказуемо. Словно на цыпочках, будто боясь помешать мне вздохнуть в очередной раз.

Она знала каждую дорожку, ведущую к моему гребаному сердцу, и она залезала мне под кожу, пробираясь ко мне в самую душу. Она щекотала мое сердце и играла с ним, как умела.

А я просто наслаждался. Просто брал и наслаждался.

И пусть внутри меня все разрывалось ярким пламенем, пусть все рвало и метало, пусть я не чувствовал движения в венах и на минуты забывал, что такое быть человеком. Но я жил этим.

Я терялся в этом.

В ней я терялся сам. Не думая, не размышляя – просто терялся, я был счастлив быть потерянным в ней, и только в ней.

Сейчас ее нет.

И теперь я потерялся окончательно.

Ну заканчивай уже. – пробубнил я окаменевшим языком, и резко поднял девушку за волосы, мгновенно всматриваясь в ее глаза.

На ее губах еще красовались прозрачные капельки моего вкуса, а на выпирающих скулах по прежнему переливались крупные капли слез.

Я не кончу в тебя, Кимберли. – с наигранной жалостью процедил я и тут же застегнул ширинку, отпустив волосы девушки со своей руки. – Я даже не начну наслаждаться тобой. Спасибо за минет, отстойней этого я ничего не чувствовал.

Как всегда не дождавшись ответа, я вылетел прочь из этой гребаной уборной и напрямик направился к барной стойке, около которой уже вовсю тусовался Малик.

Ты не выглядишь таким, точно тебе дали жару. – подстебнулся надо мной Зейн и протянул мне маленький сверток с травкой. – Может это тебя порадует?

Усмехнувшись, я выхватил из его рук свернутую купюру и мгновенно затянулся, закатив глаза к потолку.

И только находясь в состоянии идиотского опьянения травкой, я мог прикоснуться к ней. Я мог ощущать ее рядом и мне даже не становилось плохо от этого – рядом с ней я вспоминал, что такое бабочки и как они пробираются в мой желудок.

Что за херня, Малик, слишком крепко. – прокашлявшись, обращаюсь я к своему приятелю, и буквально валюсь с ног, если бы не он сам, крепко держащий меня под руку, не позволяя свалиться на пол.

Спокойно, Стайлс. Просто Гримшоу решил поприкалываться. – смеется Зейн, а в моей голове его смех отдается каким-то ебаным эхом.

Мошки, опять мошки. – хрипло начинаю паниковать я и размахиваю руками во все стороны. – Ебаный клуб, где их директор, я вынесу ему все зубы с этими чертовыми мошками.

Пойдем умоемся, Стайлс, пойдем. – и он буквально несет меня на руках, а еле переставляю ноги, начиная смеяться во весь голос и мысленно осознавая, что никаких мошек тут и в помине нет – это ведь настоящие мухи!

Тебе должно быть стыдно за меня, Рикка.

Я веду себя как полный придурок, я тону в дыму, ища в нем выход.

Покажи мне тот самый выход, девочка.

Не дай мне затонуть в нем до последнего.

Вот так, Стайлс, все в порядке, только не бойся. – приговаривает мне на ухо Зейн и осторожно вытирает мое лицо своей ладонью. – Не бойся, парень, я с тобой.

Вместо умывальника я обнимаю этот затхлый унитаз в подсобке клуба, очищая свой желудок до такой степени, что по его стенкам уже начинают ползти какие-то жучки, и внутри все щекочет-щекочет, да так сильно. Хочется рассмеяться, а вместо смеха получается лишь пронзительный хрип.

Все переламывается внутри, как будто ломится забетонированный участок.

Все скребет и выворачивает.

А на самом деле, выворачивает лишь только меня.

Ты весь горишь. – замечает Малик, помогая мне встать с колен. – Поехали домой, приятель, я отвезу тебя.

Разум затуманен. Либо все в округе пронизано дымом, либо в моей голове сплошной сумасброд.

Я не знаю, как я попадаю в машину к Малику и даже более того, оказываюсь пристегнутым к переднему сидению.

Включи мою флешку, друг, хочется музыки. – еле передвигаю языком я и тут же опускаю голову на ледяное окно, выдыхая воздух губами.

James Blunt – You are beautiful

Мать твою, Стайлс, что это дерьмо делает на твоей флешке?! – возмущенно вопит Малик. – Ты когда-нибудь слушал такую херню?

Закрой свой рот, Зейн.

Стайлс, это просто абс...

Это любимая песня Дейвидсон, поэтому просто замолчи.

И он замолкает.

Я никогда не позволял ему говорить тогда, когда внутренний голос практически умоляет все вокруг замолчать.

Потому что говорит или поет то, что напоминало мне о ней.

Холодно на улице. – все-таки начинает свой томный разговор Зейн и резко заворачивает направо.

Я влюблен в нее. – тихо сказал я, продолжая давить в себе смертельное чувство желания выпрыгнуть к чертям из машины и свалить к ней.

Декабрь. – чуть помолчав, отвечает Малик, кивая головой под ритм музыки.

Я влюблен в нее. – говорю я опять и опускаю уголки глаз вниз. – Я влюблен в нее, Малик, но я знаю, что любовь – это мой крик в пустоту. Я не нужен ей ни со своей любовью, ни без нее.

Моя голова кружится от такой музыки и меня окончательно срывает с тормозов.

Все вокруг кажется таким волшебным, что если вы не в сознании, явно можно представить, что все это просто сон. Глупый сон, которому ни за что не суждено сбыться.

Придет день, когда все мои чувства обратятся в пыль, а солнце поглотит мою единственную надежду, которая есть у меня. А я по-прежнему влюблен в нее, Зейн. Я влюблен в нее без остатка. И я не знаю, что с этим делать.

Малик тяжело вздыхает. Мне становится невыносимо жаль его, потому что он слушает мои мысли, которые кажутся для него сопливым бредом, и я просто уверен в этом.

У него своя жизнь.

У него есть Эмили.

У меня же нет никого.

Декабрь. – наконец, говорит Зейн и делает погромче.

Я чувствовал себя так, точно внутри меня поднималась буря, точно я тонул в этой странной, но болезненной радости, которая смешивалось с одиночеством.

Был декабрь.

И я ничего не мог сказать ему в ответ.

И я не сказал ничего. Я просто отвернулся к окну и вновь приклонил голову к стеклу до тех самых пор, пока мы не очутились около моего дома.

Тебя проводить? – своеобразно-заботливо спрашивает Малик и хлопает меня по плечу так, как будто и не собирается отпускать меня одного.

Я выползаю из его машины, благодарю за все хорошее, и нехорошее тоже, потихоньку плетусь до крыльца, вламываюсь в дом, что-то с грохотом валится на пол, совершенно наплевательски отношусь к этому, сдергиваю с себя шапку, снимаю ботинки и нос к носу сталкиваюсь с сестрой.

Джемма? – полушепотом произнес я совершенно протрезвевшим тоном. – Почему ты не спишь?

Живот болит, Гарри. – со слезами на глазах проговорила она и схватилась одной рукой за округлившийся животик.

Внутри меня точно лезвием полоснули. Что-то странное затряслось во мне, то ли ответственность всполыхнула, то ли я просто испугался за нее так, как не пугался никогда за самого себя.

Поехали в больницу, Джем. – истерично начинаю говорить я ей на ухо, обнимая сестру так крепко, насколько хватало моих сил.

Нет, пожалуйста, нет. – шепотом произносит она и преподносит указательный палец к своему рту. – Скоро пройдет. Просто... небольшие....

Джемма. – настойчиво требую я. – Я не врач и я понятия не имею, что с тобой делать, если...

Иди спать, заботливый. – шутливо отзывается она и корчит забавную рожицу. – Я позову тебя, если понадобится. Спасибо за заботу, Гарри. Спасибо.

"В ледяной постели каждая мысль напрашивается на то, чтобы ее профильтровали. Я не могу фильтровать свои мысли, Дейвидсон, пока в них ты. Боюсь упустить хоть одну частичку.

Я забываю, что значит любить тебя.

И можно ли вообще любить?

Такую тебя.

Другую.

Не как все?

Я учусь. Каждый учится любить. И я учусь на тебе.

Любовь, ненависть – все скопилось в одном. И ты, только ты можешь жить в двойном обличье – одной рукой ласкать, а другой наносить раны.

Я люблю все твои ранки. Я буду специально сыпать на них соль, чтобы медленнее заживали. Чтобы они болели. Чтобы ты болела во мне.

Не думай, что я забываю.

Такую как ты не забудешь.

Точнее, я хочу сказать,что мое сердце не разобьётся. Всю жизнь я мечтал о том, чтобы кто-нибудь разбил мне сердце. А теперь я боюсь, что разбивать, собственно, нечего.

Каждую ночь я закрываю глаза, Рикка, и возвращаюсь к поискам тебя.

И сегодня я тоже надеюсь, что мне повезет.

х х х

Доброй ночи, девочка.

До следующего сна на нашем сотом небе."

========== Глава 29. ==========

Никогда не думала, что учиться в универе настолько сложно.

Приятного прочтения.

Наша жизнь – это череда мгновений. Пусть они пройдут. Мгновения. Неизбежные. Ведущие к главным.

Все велось к одному. Ну, знаете, всегда ведь так бывает. Вы влюбляетесь, начинаете встречаться, детская влюбленность перерастает во взрослую любовь, обязательно с тем дополнением, что вы обязательно должны умереть в один день. А затем начинаются эти вечные ревности, скандалы, в конечном итоге – вы расстаетесь так, словно вы для друг друга ничего и не значили. Словом, все то, что горело между вами – так, чепуха.

Как университет?

Жалкое подобие хорошего образования. – фыркнул Хоран, с ненавистью перелистывая уже какой по счету лист журнала. – Все это че-пу-ха. – произнес тот по буквам явно недовольным тоном. – Складывается впечатление, что мы так и останемся неучами, начавшие и завершившие свою учебу в этом гребаном колледже, который превратился..(на этом месте он как-то не по-свойски засмеялся).. в обычный уголек!

Я с увлечением уставилась в этот журнальчик, листы которого уже явно помялись от постоянного переминания в пальцах Найла. Куча университетов, целый ряд образовательных слов, непонятных даже самим создателем этого журнала… Все это категорически никого не интересовало.

Я вновь отвернулась к окну и нахмурилась.

Пролетая в нескольких милях над землей, невольно крутилась мысль в голове: Куда же, в конце концов, делась та девочка, которую я знала? Ну, которую когда-то звали Риккой Дейвидсон с вечно-сияющими глазами и этими проклятыми ямочками, которые напоминали одного человека. Того, кто, кажется, уже даже забыл ту самую «вечнолюбимую» девочку.

Что же изменилось? Кажется, все тоже самое. Мои глаза, мой рот, и даже эти завивающиеся локоны немного подросли. Вот только улыбка уже не та, милочка моя. Все это из-ме-ни-лось. Нет больше того огня, который когда-то кипел ярким пламенем где-то глубоко внутри. Теперь я улыбаюсь ровным счетом так, как будто собираюсь разреветься. Упасть головой на плечо блондина и зареветь так, что зубы бы ломило от адской боли, а сердце так бум-бум-бум – и совсем бы провалилось.

Ну а разницы, в принципе, никакой.

Мне просто хорошо. Мне нравится то чувство, когда, собственно, ты не чувствуешь ничего. Я улыбаюсь твоей фотографии в заброшенной папке на ноуте, потому что правда приятно видеть. А затем одно мгновение – вот и ноут выключен, и твоей фотографии больше нет.

Я улыбаюсь, когда Найл корчит рожи, а затем готова провалиться сквозь землю, потому что ТЫ, черт тебя побери, тоже так кривляешься. Или, правильней сказать, кривлялся.

Все просто будет. Ни хорошо, и ни плохо.

С тобой, Стайлс, и без тебя.

Все будет без этих твоих шуточек и холодных прикосновений. Без твоих грубых фразочек в адрес какого-нибудь идиота, который чуть не задел твой прекрасный «Range». Без твоего высунутого языка, который точно помогает тебе в написании новой песни.

Все будет, Стайлс.

Все уже несколько недель без тебя – просто будет.

Уважаемые пассажиры, наш перелет плавно переходит в стадию опасной зоны. Большая просьба оставить всю панику при себе и набраться терпения.

Вот дерьмо. – выругался Хоран, откладывая наконец этот журнал в сторону. – Эти воздушные ямы так и настаивают на то, чтобы я блеванул прямо вот сюда.

О боже, Найл. – усмехнулась я и затянула ремень на поясе потуже. – Всего лишь опасная зон…

Вот знаю я их опасные зоны! – перебил меня блондин. – В тот раз так качнуло, что я практически свои кишк…

Ой нет, не продолжай. – аналогично перебила его я, отворачиваясь в другую сторону.

Не успел блондин возразить, как самолет резко качнуло влево и, скорее всего, в моем ухе повышибало все перепонки, потому что кое-кто заорал со всей дури на весь салон и вцепился в меня грубой хваткой.

Мы умираем?! – трясущимся голосом пропищал Найлер, испуганно хлопая ресницами. Миллиард морганий в секунду. Дамы и господа, Найл Хоран – взрослый мужчина к вашим услугам.

Я мягко улыбнулась и шутливо потрепала блондина по голове. Ради того, чтобы он не забывал – я рядом.

Это ведь так важно – просто быть рядом.

Срочно расскажи мне что-нибудь, Рикка, пока я все еще не забыл, как дышать. – быстро заговорил тот, все также вжимаясь в меня мертвой хваткой.

Ну, например, теперь я знаю, что ты зимой носишь 5 пар носков.

Хоран сделал такое выражение лица, как будто бы я на весь салон проорала, что он к тому же носит милые подштанники с начесом и маечку с лягушатами.

Я думал, ты можешь перевести тему на что-нибудь менее личное. – ледяной тон.

Нужно долго молчать, прежде что-нибудь рассказать о тебе, чудо. – улыбнулась я и опустила голову вниз, всем видом показывая – у меня нет настроения говорить о ком-либо, если этот кто-либо – не Гарри.

Через час и несколько минут, Хоран уже вышагивал по припорошенному снегом асфальту так, как будто он, простите, пуп Земли.

Я счастлив находиться здесь, черт побери! – рассмеялся он и вдохнул полной грудью Лондонский воздух, выпуская ртом колечки ледяного дыхания. – Все пахнет наступающими праздниками, да, Рикка!?

Я что-то буркнула ему в ответ, глотая этот воздух только лишь ртом. Дышать этим было невозможно. Либо я окончательно сходила с ума, либо запах гребаного кудрявого придурка был повсюду.

Мы ехали в такси молча. Найл с восторгом любовался на развешенные гирлянды, сверкающие фонарики, с восторгом облизывал губы, когда ему удавалось учуять запах шоколада и булочек.

Я сидела, сжав зубы. Пересчитывала кольца на пальцах и тщательно скрывала порезики на запястьях.

Никакого настроения.

Никакого Рождества.

Никаких улыбок.

Ни-че-го.

Мне так хотелось услышать этот проклятый звонок на мобильном. «Я надеюсь, ты в порядке. Можешь не отвечать.» – все, что мне было нужно.

Пару слов, Стайлс, пару слов. Неужели это так сложно, хоть как-то взять – и напомнить о себе?

Невероятная боль. И самое интересное, я даже не знаю, что болит. И к врачу-то не пойдешь, не знаешь, что сказать и как объяснить. Как же она помещается во мне? Вроде и Найл рядом, вроде и Гарри жив, вроде и мама дома ждет, и папа скоро приедет.

Какая-то душа. Чего-то там болит. Ну да, щемит немного. Не на том боку спала.

Это все игра для кого-то.

Для нас, Стайлс, это уже что-то больше.

Это больше не игра, и мы уже не дети, ты можешь кричать «помоги мне» или все, что хочешь. Никто тебя не услышит.

Это всего лишь ты.

И где-то рядом я.

Я заеду вечером, да? – подмигнул мне Найл, когда наконец, я доехала до своего дома и пришла пора мне выметаться из такси.

Что? Вечером?

Ну Зейн и все остальные собираются в одном небольшом кафе в центре. Просто дружеская встреча. – хихикнул тот, подавая мне сумку. – Не могу же я оставить тебя.

«Зейн и все остальные.»

Это пройдет, это пройдет. Когда-нибудь, Рикка, это все пройдет.

Пройдет тогда, когда ты перестанешь осознавать, как внутри тебя разгораются пожары и перестанут истерично-бешено трястись эти гребаные руки. Когда при имени «Зейн» ты перестанешь вспоминать имя «Гарри» и представлять, как разлетается твое сердце от его стеклянных глаз.

Да. – холодно, без эмоций. – Конечно, Найл. Заезжай.

И так быстро, быстро-быстро, пробегая по снежному асфальту прямиком к родному дому, кусая губы до того, что кровь уже на языке, я начинаю тарабанить по двери, как будто это что-то изменит.

Как будто мама исправит то, что я уже не могу.

Н-е-м-о-г-у.

Ждать.

Ждать и ждать.

Господи, Рикка, наконец-то. – дверь перед моим носом распахнулась. – Почему так долго?

Рейс задержали. – спокойно ответила я, вглядываясь в глаза мамы. – Может, впустишь меня в дом?

Она сделала уверенный шаг назад и тут же выхватила сумку из моих рук, хватаясь за свои волосы и запуская в них свои руки.

Я чуть с ума не сошла, ты обещала быть в 4! – обеспокоенно сказала она, как будто тот факт, что она не видела меня почти целый месяц, не подразумевал ничего семейного. В том плане, что, вроде как, люди целуют друг друга, когда не видятся долгое время.

Я спокойно сняла куртку и повесила ее на крючок. Все так автоматически. Ты скоро совсем забудешь, Дейвисон, что ты вообще человек. Жить без эмоций, по-твоему, это очень весело, верно?

В носу стоял странноватый и довольно-таки подозрительный запах мужского одеколона.

Мы с отцом устали ждать.

С кем? – тут же переспросила я, и, кажется, совсем позабыв о том, что по дому нужно ходить медленно, ринулась в сторону огромного зала и мгновенно влетела в комнату, действительно обнаружив отца на диване.

Не знаю, чувствовали ли вы это когда-либо.

Когда ты не видишь его целую вечность, а затем так неожиданно встречаешь его в своем доме, такого усталого, но до бесконечности родного. С небольшой ямочкой на подбородке и привычными морщинками около глаз, читающего новую газету, во всем этом домашнем и все это выглядит так…

Папа? – ледяным тоном прошептала я, буквально, не веря своим глазам.

Я накинулась на него так, как будто он – это единственное, что окружало меня. Прижавшись к отцу всем телом, я обхватила его за шею так крепко, что он тут же закашлялся и погладил меня по голове так, как было 16 лет назад – точно я маленькая девочка, по-прежнему верящая во что-то волшебное.

О боже, Рикка, ты задушишь меня! – хрипло рассмеялся отец, по-отцовски вежливо целуя меня в макушку и усаживая рядом. – Как перелет?

Хуже некуда.– улыбнулась я самой что ни на есть счастливой улыбкой, тут же сменив ее идеальным «покер-фейсом», как говорят в наше время.

А я уже успел познакомиться с твоим бойфрендом! – подмигнул мне отец, даже не замечая того, как мои глаза увеличились в радиусе, а кофта колыхалась от сильнейших ударов в груди.

Минута томного молчания, все это так скучно и неинтересно, в голове сплошное черте что, где моя вода, плесните мне в лицо.

Он имеет ввиду, когда ты была в Дублине, Гарри заезжал вместе с Эмили, она представилась твоей подругой. – всунулась в разговор мама, спокойно протягивая мне какой-то сверток. – Ты даже не сообщила мне, что у него появились срочные дела, и он был вынужден вернуться в Лондон.