Текст книги "Гори жить (СИ)"

Автор книги: M.Akopov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Доминикана. Любовь, вскормленная на Гаити

Доминикана. Любовь, вскормленная на Гаити

«…юность любит радость»

А. С. Пушкин, «Пир во время чумы»

Прошел день, наступил вечер, пробил час, когда Майк снова вошел в докторский кабинет. Ничего не изменилось. Мраморные амуры все так же выплясывали на столе в желтовато-розовом свечении китайского шелка, черная бархатная бабочка все так же контрастировала с белоснежным врачебным халатом, а уже знакомая кушетка приветливо раскинулась, заманивая доверчивого пациента в бездны его собственных воспоминаний.

Музыка, по-прежнему лившаяся из затененного угла, на сей раз раздражала скрипучими обертонами самодельных смычков и глухим скрежетом струн, вывязанных, по-видимому, из конопляного шпагата.

– Аутентисты, – извиняющимся тоном произнес психиатр и выключил звук. – Люди, исполняющие старинную музыку на отживших свое инструментах. Им говорят: звучит неважнецки; они возражают: зато правильно. Это как если бы лесорубы принялись валить деревья каменными топорами, или вы, серферы, тесали бы свои доски из цельных древесных стволов.

– Зачем же вы слушаете? – поинтересовался Майк, устраиваясь на кушетке.

– Врага надо знать в лицо, – усмехнулся доктор. – И потом, человеческие заблуждения недолговечны. Рано или поздно дорога развития приводит к свету истинного знания. Наблюдать же метания безумцев отчасти забавно, отчасти полезно. Ведь и вы, Майк, пришли, чтобы рассказать мне об очередных своих заблуждениях, не так ли?

– Внеочередных, герр Вайс! Вот уж не думал, что поездка на Гаити обернется для меня такими последствиями.

– Вчера вы остановились на телефонном звонке от Джо. Но прежде чем вы продолжите рассказ, Майк, скажите: не будете ли вы против, если уже слышанная вами музыка зазвучит в нормальном исполнении?

И не дожидаясь ответа, доктор коснулся пульта. Нежная мелодия, дотоле натужно выпиливаемая аутентистами из неподатливой сучковатой древесины, полилась мягко и чисто. Неведомый Майку пианист касался клавиш, и мотив то серебрился грустью, то вскипал весельем – но так деликатно и трогательно, что хотелось плакать, жалея о несовершенстве мира; гладить пушистую, преданно глядящую собаку и одновременно с тем жить долго, беззаботно и счастливо.

– Это Бах, – сказал психиатр. – Тридцать вариаций, написанных для русского посланника. Продолжайте, более я вас отвлекать не стану…

* * *

Звонок Джо застал Майка врасплох. Его обещание позвонить не забылось: Майк ждал и даже готовился – ведь не зря же ему довелось поддерживать свои серферские навыки в бассейне с искусственной волной, а шрамы на спине – маскировать огромной и плотной татуировкой. Но работа так поглотила его, что голос Джо в первую секунду показался незнакомым, а предложение махнуть на остров Гаити в Доминиканскую республику выглядело как непозволительная насмешка над его величеством Бизнесом.

Любому делу присуще свойство разрастания. Бизнес же, являясь всего-навсего процессом добычи хлеба насущного, умеет взрастить в человеке манию величия. Самовлюбленный бизнесмен о своем куске хлеба говорит с придыханием, о слое масла вещает с апломбом; о планах же по украшению бутерброда икрой суеверно помалкивает – дабы не сглазили завистники и не воспользовались конкуренты.

Майк тоже умел увлечься работой – но превращать доходное дело в смысл жизни? Уж увольте! С Джо они договорились моментально. Встретиться решили в Энкуэнтро. В отсутствие Джима Джо предложил обращаться к нему по-русски. Как звучит Джозеф в переводе на тартарское наречие?

– Иосиф, – ответил Майк. – В народе говорят Осип. Можно ласково: Ося. Но у нас принято величать по имени-отечеству. Какое имя у твоего отца?

– Константин.

– Значит, по-русски ты Иосиф Константинович. А что? Никто и не догадается, что такое имя может принадлежать шотландцу…

Произнести такое Джо не умел и от нововведения предпочел отказаться.

Про Энкуэнтро Джо сказал твердо: это самый востребованный у серферов пляж Доминиканы. Так что после тринадцатичасового перелета от Москвы до Санто-Доминго Майку пришлось еще пять часов трястись в автобусе до Энкуэнтро.

В самолете его развлекал разговорчивый попутчик.

– Куда летишь, братан? – бесцеремонно спрашивал хорошо кормленный дядька, сидевший через проход. – Нырять? Тунца ловить? Серфить?

Озадаченный Майк задумался, как ответить, чтоб и вежливо, и чтоб непрошенный собеседник отвязался, но дядьке его ответы не требовались. Он горел желанием учить и наставлять. У него там домик на берегу, маленький, пятьсот метров всего, зато с бассейном; он везде был и все знает.

Вообще-то, в Доминикане делать нечего и негде, зря он этот дом в Пунта-Кане покупал. За территорией Пунта-Каны реально стремно: могут обокрасть – мачете к горлу и не рыпнешься, или еще чего похуже устроят. Тут дядька причмокнул, то ли вспоминая некое приключение, то ли предвкушая его.

– Бдительность, братан, – словоохотливость просыпалась в спутнике после каждого выпитого стаканчика водки, – и еще раз бдительность! И осторожность.

– Котлы, – и дядька выразительно звенел браслетом розового золота с привешенным к нему устройством для производства впечатления и отсчета времени, – ложи в сейф в отеле. Хотя и там жулики сопрут…

Майк с сомнением глянул на свои часы с черным пластмассовым ремешком и изрядно потертым корпусом. Барометр и компас помимо минут и секунд – это ценно, но не для воров…

– Бумажник, карты там, кэш, – для пущей наглядности сосед вытащил из кармана небольшую пачку долларов, сложенных пополам и скрепленных серебряным зажимом, – с собой не таскай. Такси – только по месту. На экскурсию тачку не нанимай: пока вы едете, он позвонит, предупредит – там встретят так, что не отмажешься… Только группой и только автобусом.

Именно автобусом Майк и собирался ехать из аэропорта – правда, не экскурсионным, а обычным рейсовым – но соседа в свои планы посвящать не стал. Тем более что тот принял еще стаканчик, и его потянуло на рассуждения с моралью. Дескать, в Пунта-Кане скучно, зато чисто и приличия соблюдаются, ну, а кому интересны эти нищие туземцы и их вонючие трущобы?

В общем, толком поспать в самолете не удалось, и в автобус Майк садился уставшим и раздраженным. Жару поддала милая – по здешним стандартам – девушка, делившая с ним одно сиденье. Всю дорогу они жалась к Майку раскаленным то ли от рождения, то ли от страсти бедром – да так, что на одном из поворотов едва не выдавила спутника в окно.

Уже потом пришла догадка: таким способом она защищала свою потенциальную добычу от других хищниц: все-таки он был единственный белый – а значит американец, а значит богатый – не только в автобусе, но, по-видимому, и на всем маршруте.

Усталость не дала Майку понять нехитрой девичьей тайны и не разрешила следовать зову женских инстинктов. Он оставался нечувствителен к грубым нежностям и заслужил в итоге полупрезрительное причмокивание, неповторимое и непередаваемое.

«Сколь ж лет нужно тренироваться, – думал Майк, когда девушка наконец сошла, – чтобы научиться вот так недвусмысленно выражать неодобрение – причем без слов. Наверное, с рождения».

Своей радостной половиной он проводил девушку аплодисментами, а умной – сообразил, что за подобным опытом нет смысла летать через половину земного шара. Достаточно летом добраться до Ростова и отправиться автобусом к морю.

Он так ездил однажды, давно уж… Та же жарища, та же пылюка, те же наливные девушки с аппетитными, стремящимися заполнить всю временно занимаемую территорию, формами. И куда более понятные невербальные знаки.

Впрочем, тогда в ростовском автобусе его никто и не думал соблазнять. Там звучали хриплые песни о загубленной молодости, водитель непрерывно курил и сплевывал в окно, и Майку казалось, что не на море он едет, а в тюрьму на отсидку.

Здесь же, в Доминикане, радио веселило публику красивыми мелодиями латиноамериканской музыки, а водитель носил на голове некое подобие форменной фуражки и вел себя – старался вести, во всяком случае, – официально и представительно.

О, эта музыка! Она скрашивала существование Майка все пять часов пути! Кондуктор, худосочный мальчишка, всю дорогу свисавший с подножки и державший дверь открытой, чтоб улавливать порывы тридцати пятиградусного ветерка, пританцовывал и подпевал непрестанно.

По временам чувства переполняли его, и тогда он подскакивал повыше и повисал над неровным шоссе, вцепившись в дверь и не касаясь автобусных ступеней ногами.

Водитель то и дело выговаривал ему. Слова летели нервно и длинно, но понятно даже для безъязыкого иностранца. «Мучачо, – говорил шофер, – свалишься под колесо – твое дело, мне не жалко, мне нового дадут. Но если твои кости проткнут резину, мы застрянем, и жизнь пассажиров осложнится. Подумай о людях, мучачо!»

Вспомнив о сострадании к людям, юный кондуктор возвращался на трясущуюся твердь автобусной подножки, но вскоре зажигательная музыка подхлестывала его, и на следующем повороте он вновь вспрыгивал одним локтем на крышу, другим – на распахнутую дверь, и снова болтал ногами, горланя от избытка чувств и молодости.

Толчея, духота и невероятная влажность чуть не уморили Майка. В России такой горячий и мокрый воздух можно найти только в парилке русской бани. Если сидеть тихонечко в уголке, в парной можно провести от силы полчаса. Он же продолжал париться час за часом, и конца этой муке не предвиделось.

Иногда ему становилось тяжело дышать. Он заметно бледнел, и тогда смуглая публика поглядывала на него участливо и с беспокойством: что ищет здесь этот белый? Не сделалось бы ему худо, тогда беды не оберешься…

По счастью, на одной из остановок толпа схлынула, в автобусе появились свободные места. Именно там сошла девица, своим телом ограждавшая Майка от опасного доминиканского мира. Жара схлынула, по салону пробежал ветерок, и дышать стало легче.

Он закрыл глаза и расслабился, не боясь задремать: ехать-то до конечной станции! И тут мальчишка лет семи или восьми, до того момента сидевший вместе с отцом где-то сзади, пробежал вперед и заговорил, обращаясь к приезжему.

Что мог понять Майк из частой мальчишечьей речи? Ведь он ещё ни слова не знал по-испански, да к тому же испытывал раздражение от нескончаемых путевых тягот.

Однако мальчишка стоял перед Майком весь такой пыльный, такой задорный, искренний, в растянутой футболке и выцветших шортах, в резиновых шлепанцах на босу ногу – и говорил, говорил, делая руками жесты и кивая в такт словам.

Темные влажные глаза его сверкали добрым интересом. Стало понятно: ребенок не выпрашивает подачку, как это заведено в бедных странах, а спрашивает о чем-то. Но о чем?

Раздражение испарилось бесследно. Майк приветливо улыбнулся мальчику. Краснея от неловкости и непонимания, он полез в карман, добыл из джинсовых недр пятирублевую монету – еще новую, с нестертым двуглавым орлом на аверсе и нехитрым растительным вензелем возле цифры «пять» на реверсе – и вручил мальчишке.

Вспоминай, дружок, неразговорчивого иностранца! Вырастешь, потрогаешь старую медяшку – и захочется тебе поехать в Россию, пельменей с медвежатиной отведать, с красными девками помиловаться, по снежку да на саночках прокатиться.

Мальчик взглянул на диковинную монету, разулыбался, словно понимая мысли Майка, и вдруг крепко обнял иностранца за шею. «Грасиас, сеньор!»

Зажав в кулачке подарок, малыш заспешил к улыбавшемуся отцу. Майк оглянулся. Улыбались все наблюдавшие эту сцену, в том числе водитель, глядевший на беседу в зеркало заднего обзора, и его гиперактивный кондуктор, на время забывший о возможности парить над дорогой.

Странное чувство наполнило Майка. Его обнял совершенно незнакомый ребенок, обнял так, будто знает его всю жизнь – причем знает как друга. Из нехитрого детского жеста Майк узнал всё, что следует знать о Доминикане. Он понял: здесь тебе будут благодарны за любой знак внимания; здесь радуются общению на равных; здесь получают простое и чистое удовольствие от жизни, чего так не хватает всем жителям Земли – кроме доминиканцев!

Приехав в Энкуэнтро, Майк выбирался из автобуса уже по уши влюбленным в Доминикану. Джо, встречавший его на автостанции, почувствовал это сразу.

* * *

– Дружище, – спросил Майк, когда отдышался в кондиционированном воздухе гостиничного номера, – известно ли тебе происхождение твоего имени? В вольном переводе с иврита Иосиф значит «добавим к накопленному». Мои накопления – это литровая бутылка гиперборейской водки… Добавим льда, как принято у вас в Европах? Или откушаем тепленькой, как поступают мои соотечественники на майских пикниках?

К приезду московского гостя Джо Макальпин подготовился основательно. Несколько бутылок Brugal anejo – «Старого Бругала» – остыли в холодильнике еще вчера. Водка улеглась в морозильник дожидаться своего часа. Ром оказался мягким и сладким, и отлично пился даже сам по себе, без закусок, разбавления льдом и запивания колой.

Незаметно приблизился вечер, и Майк вдруг обнаружил себя качающимся на доске в море, с бутылкой в правой руке и слабым желанием встать на волну – лайнап все же – но, понятно, безо всякой к тому возможности.

Он сделал несколько гребков свободной левой – и доска повернулась, провожая носом уходящее солнце. Блаженное тепло, мягкий шум бьющих о берег волн, мелодичный смех юных доминиканок – какие же все-таки красавицы здешние мулатки! Это ром помог рассмотреть! Вкусный здесь ром, нежный, словно и не пиратский напиток. А девушки на этом острове – все как одна аппетитны, смешливы и явно сговорчивы. Чего он в автобусе терялся, непонятно.

Правда, Джо предостерегает. «Смотри, – говорит, – Майк, доминиканскую красотку впустить в жизнь легко, но выгнать ее оттуда – невозможно!»

Ох, напугал! Это он русских девушек, решивших во что бы то ни стало выйти замуж, не видывал.

Кстати, где Джо? Кое-как выбравшись на берег, Майк поискал свои сандалии, и не найдя их, побрел босиком к новым приятелям, Роберто и Лили. Джо знает их несколько лет, Майк же познакомился только сегодня. Давным-давно они купили на пляже ресторанчик, кормят и поят туристов, и в целом не бедствуют.

Ну, как ресторанчик? Хижина с плетеными стенами и крышей из пальмовых листьев.

Джо, конечно, здесь. С ним Мэнни – здешний таксист, добрый парень, большой поклонник повременной оплаты. Это чтоб стоять наготове, никуда в итоге не поехать, но деньги получить без проволочек.

Узнав, что Майк трясся автобусом полдня, Мэнни исполнился сострадания и громко зашлепал себя по залысинам на курчавой голове. Наверное, это больно, решил Майк, увидев слезы, выступившие на глазах Мэнни.

– Это он потерянный заработок оплакивает, – шепнул Джо. – Местный таксист, если отвез американца через полострова в аэропорт, может отдыхать месяц. И ни в чем себе при этом не отказывать!

Мэнни и так ни в чем себе не отказывал. Скромные его потребности ограничивались ромом и пивом под звуки бачаты. В России такого шофера назвали бы горьким пьяницей и отлучили бы от водительских прав – но в Доминиканской республике пить нельзя только за рулем, а перед, после и в промежутках между эпизодами драйва – можно.

В баре тихо и жалобно играет бачата: Мэнни любит бачату, у него в машине всегда звучит меренге или бачата – вот и теперь он потупил взор и грустит, и будет сидеть чуть не плача, пока не опустеет стакан. Как только блеснет дно, Мэнни взбодрится, и либо повезет пассажиров, если таковые найдутся, либо вновь погрузится в меланхолию с полным стаканом в руке.

Жетон или монета, попадая в торговый автомат, давит на рычаг и включает механизм. Мэнни срабатывает ровно наоборот: оживляется, если давление стакана на его руку уменьшается до пренебрежительно малого значения.

Майк вытащил стакан из руки Мэнни. Таксист едва не подпрыгнул от такого святотатства.

– Мэнни, – Майк наполнил шоферскую емкость отменным ромом, – отчего ты любишь такие грустные песни? Почему сам как в воду опущенный?

– Раб не бывает счастливым! – воскликнул Мэнни с неожиданным воодушевлением. – Вы поработили меня своими долларами! Ты видел счастливых рабов? – сверкнул он глазами. – Мы тут все рабы! Потомки рабов. И останемся рабами… Вот где наша свобода! – и он покачал свеженалитым ромом.

– То есть иллюзия свободы, – уже тихо поправил себя Мэнни, обильно отхлебнув и закрывая глаза. Всматриваться и в мрачную глубь веков, и в беспросветное будущее лучше внутренним взором…

Джо – а с сегодняшнего дня Майк и Джо вместе – неплохо платили ему за транспортные услуги, и любой другой таксист на его месте радовался бы, но только не Мэнни… Он был прирожденный фаталист, его тяготила мысль о конечности любого блага, и он заранее переживал о скудных временах, неизбежных после отъезда белых клиентов.

Четверка типичных доминиканок – доверчивых, смешливых, открытых – крутилась и щебетала рядом с Джо. Галантный шотландский кавалер угощал дам мамахуаной и убеждал, что имя этого божественного напитка (и в самом деле ароматного и вкусного: в Доминиканской республике нет плохого алкоголя!) следует произносить с уважением.

«Мама Хуана», утверждал Джо, в переводе с испано-арамейского значит «мать господнего сострадания»; а римский понтифик, ходят слухи, перед отпущением грехов всегда пригубливает немного мамахуаны.

Самое же главное, убедительно врал Джо, кто выпил мамахуаны и согрешил – тот заранее прощен. Если, например, Мэнни, который уже так наклюкался, что вот-вот свалится со стула, вдруг попадется полиции в таком виде за рулем, то ничем не рискует: мамахуана его защищает.

Не так уж Джо и выдумывал. Потом как-то случилось, что Мэнни – естественно, нетрезвого – остановил полисмен. Пока правоохранитель брел от своего мотоцикла к такси, Мэнни открыл окно пошире, сделал погромче какой-то местный хит, такой зажигательный, что полицейский забыл о жаре и тесном мундире, и принялся пританцовывать. Подбочениваясь и подпрыгивая, он добрался до машины, вежливо и приветливо раскланялся со всеми и чуть не вприсядку отправился назад, даже не взглянув на водительское удостоверение.

– К тому же, – не унимался Джо, – Майк – русский, а русские с богом «на ты». У них даже песни всё больше мистические: вот, скажем, про Ленина…

– Кто такой Ленин? – спросила одна из девушек.

– Ленин, – ответил Майк, – это как Фидель Кастро, только в России и давно. Кастро живой и правит Кубой, а Че Гевару убили. В России же наоборот: русский Кастро рано скончался, а русский Че правил долго и успешно, выиграл большую войну и только после этого позволил себе умереть.

– Так вот, – подхватил инициативу Джо, – у них поется про привидение, которое участвует в жизни каждого гражданина, причем изнутри него самого…

Девушки негодующе загалдели и замахали на Джо руками. Строгие католички не верят в привидения! Невозмутимый шотландец извлек смартфон, включил воспроизведение и в баре зазвучало: «Лени-и-ин всегда живо-о-ой, Лени-и-ин всегда с то-бо-о-ой…» Поверх видеоролика на экране телефона загорелись испанские субтитры, и ошеломленные девушки прочли: Lenin esta en ti y en mi – «Ленин в тебе и во мне…»

Майк показал этот номер Джо еще на Бали. Роберто и Лили, просвещенные приезжими насчет диковинных русских песнопений, улыбаясь из-за стойки, подтвердили: верно-верно, священных русских песен в интернете полным полно, и в России они исполняются на государственные праздники, по телевизору, а дома за столом их не поют. Табу!

– А у него, – Джо ткнул в Майка пальцем, – вообще крылья на спине растут. Как у ангела!

Оторопевшие девчонки умолкли, и Майку пришлось повернуться к ним обнаженной спиной.

– Смотрите! – Джо высветил фонариком вспышки татуировку. – Вверху у него рукопожатие. Это значит, легко встретились, поладили, расстались в надежде на новую встречу. Ниже дуб – это символ силы; чем сильнее делается Майк, тем ярче делается изображение дуба.

– Само собой? – не поверила одна из девушек.

– Само собой! – не моргнув глазом подтвердил Джо и продолжил:

– Это око посередине – оно всевидящее. Этим глазом человека видно насквозь. Скажи, Майк, не поворачиваясь: какого размера бюст у этой девушки?

– Пятого, – без запинки произнес Майк, хотя ни у одной из сидевших за столиком доминиканок такой груди не было. Лесть всесильна!

Отчасти польщенная, отчасти ошеломленная девушка молчала. Джо продолжал:

– Изображение черно-белого человека только кажется весами. На самом деле это призыв к единению. Чтобы белые любили креолок и наоборот. Ниже – огонь. Он символизирует неугасимое пламя желания, горящее в майковых чреслах. Сердцевина пламени темная – это значит, мулатки предпочтительны, они лучшие…

Смуглые красавицы хмыкнули и победно переглянулись.

– Но самое главное, – Джозеф был неудержим в своем трепе, – вот эти вензеля вокруг. Это – настоящие крылья! Черные и большие, всего их шесть, как у серафима, присмотритесь. Однако воспарить на них можно только во время молитвенного или сексуального экстаза. Так что собирайтесь, поедем к нам! – проговорил Джо тоном, не терпящим возражений, и взял со стола ключи от машины спящего Мэнни.

Когда Мэнни очнется, ему скажут, где автомобиль, и он примет новость без возражений. Есть опасность, что толком не проспавшись, он припрется в гости: позавчера, к примеру, Джо проснулся ночью и обнаружил его молча стоящим у кровати. Через балкон забрался и заробел, страшась разбудить хозяина и получить плеткой. Ведь всякий белый, ложась спать, кладет под подушку плеть, это каждому доминиканцу известно…

Джо уверенно вел машину к отелю, девушки возбужденно галдели на дикой смеси английского и испанского, с особым выражением поглядывая то на Майка, то на Джо.

«Силы небесные, – взмолился Майк, с трудом одолевая хмель, туманивший разум. – Куда-то не туда я плыву! Ангелы божьи, дайте мне знак! Укажите направление!»

– Ты что-то сказал? – спросил Джо, повернувшись к другу чуть не всем телом.

Сказал? О, нет! Мысленно Майк даже прокричал свою мольбу, но вслух – нет! Не в его правилах докучать ближним. Он был нем как рыба!

Но что же тогда услышал Джо?

* * *

Мироздание мольбу восприняло с пониманием и воздействовало незамедлительно – хоть и понял Майк это не сразу. Наутро после бурной ночи он выбрался на пляж, улегся на доску и вознамерился отплыть подальше: лайнап обязывает вставать и серфить, а серфинг способен даже конченого гуляку уподобить человеку. Но пока что он болтался в прибрежном волнении, дожидаясь ослабления похмельных мук.

Вот сколько миллионов лет назад наши пращуры выбрались из моря – и не счесть уже! А поди ж ты, до сей поры помещение в водную среду помогает восстанавливать истерзанное здоровье. Когда-то от склонности к разгулу лечили оборачиванием мокрыми простынями и выставлением на сквознячок. Майку больше помогала теплая соленая вода.

Полоскаться в море поутру желающих немного, отметил Майк, когда в голове немного прояснилось: вон смуглый парень с буйными дредами, такими же как у Джима – как там он в своей Австралии? А вот идет девушка с длинной доской подмышкой.

Как красиво она вышагивает по пляжу, право слово… Один в один та дама с Бали, только вдвое моложе! Каждое движенье – будто прима-балерина направляется в центр сцены фуэте крутить да арабесками очаровывать.

Спина прямая, шаг размеренный и ровный, ножку ставит на носок. Манжета из толстой липучки, охватывающая ее правую лодыжку, чтобы привязать доску к серферу, на такой ножке смотрится как драгоценный браслет.

Но куда она с такой длиннющей доской? Сегодня в Энкуэнтро волна великовата для начинающих. Конечно, серфер покрепче без труда справится с длинной доской и не даст себя опрокинуть – но легкой и хрупкой девушке долго продержаться не удастся. Тот мулат с дредами – он крутится на волнах, стоя чуть ли не на табуреточном сидении; Майк лежит как на диване – но у него и доска для сапсерфинга, и весло есть, и опыт, который не пропьешь, как он ни старается – а она?

Похоже, она совсем неопытна. Волны несут ее вправо – а там камни, толстенные как космодромные плиты. Майк барахтается поодаль от тех камней, да и Джо там не катается – а уж он-то настоящий мастер и может себе позволить рискнуть. Но не позволяет!

Ф-фух, сообразила вроде. Вышла на мелководье и пошла влево, в сторону от камней.

Майк следил за девушкой неотрывно: ее красота непостижимым образом лечила его израненное сознание, и даже будила какое-то подобие желания…

Это после такой-то ночи? Майк удивился сам себе, а она вновь выгребала на лайнап и пыталась вставать на доску – то слишком рано, то поздновато, то резковато, а то и вовсе начинала подниматься, когда уж было ясно: волна опрокидывает доску, на ней не устоять!

Падения в воду выдавали ее неумелость. Настоящий серфер в воду валится раскоряченной жабой – ему не до красоты, ему надо затормозить движение. Вдруг внизу акула уже перевернулась кверху брюхом, разинула пасть и ждет?

Девушка же, как и всякая женщина, старалась с доски спрыгнуть поизящней, если не могла на ней удержаться – а это не дело. Дно неровное, камни, обломки кораллов – да мало ли? Здесь все серфят в специальных силиконовых тапочках на сантиметровой подошве, но ведь недолго и лодыжку подвернуть, и коленкой в булыжник въехать.

Будь Майк не так слаб, он подплыл бы к ней поближе – познакомиться, показать, поучить. Но и протрезвел-то еще не вполне, к тому же от него жутко разило, а запахи над водой ощущаются сильней обычного. Ему ничуть не хотелось представляться красавице беспутным негодяем.

«Поболтаюсь-ка я здесь, – решил Майк, – она ведь еще придет вечером? Все приходят вечером! А к вечеру я посвежею и окрепну – особенно если вернусь сейчас в номер и как следует посплю…»

Он был готов ретироваться с пляжа, как вдруг девушка, очередной раз спрыгнув с доски, ойкнула и села в воду. В несколько гребков – откуда только энергия взялась! – Майк подплыл поближе, взглянул на её больную ногу. Ну, вот… Она упала на морского ежа, несколько черных игл впилось в кожу и обломалось. Как же ей больно, господи… Но молчит!

Бормоча неразборчиво и успокоительно, Майк помог девушке выбраться на берег. Иглы нужно немедленно удалить, в противном случае пораненная кожа распухнет, кончики обломков скроются, оставив на поверхности черно-синие точки – и боль! Говорят, они рассасываются – но могут и загноиться.

– Уно моменто, сеньора!

Девушка осталась ждать, а Майк побежал в бар к Роберто и Лили. Там ему дали немного оливкового масла и маленький пинцет, каким выщипывают брови. Не теряя и секунды, он устремился обратно.

Сердце колотится как бешеное, глаза кровью налились – Майк видел отражение в витрине пивного холодильника – а он несется, словно за ним гонятся; и главное – куда подевалось похмельное страдание? За девушкой – он бегал, от девушек – случалось, сбегал, но мчаться по рыхлому песку для девушки – это впервые!

Однако удивляться некогда. Ранки нужно смазать маслом, а доставать иглы следует предельно осторожно. Известковые, они хрупки, легко обламываются и остаются под кожей, чтобы потом медленно и мучительно растворяться в тканях.

– Ю андестенд инглиш? – поинтересовался Майк.

Девушка кивнула.

– Итс э нот сириос трабл, – проговорил отравленный ромом спаситель, нежными движениями умащивая пострадавшую ногу, и добавил уже по-русски, вполголоса:

– Лишь бы никакой заразы в ранки не попало.

– Я слышала, – нисколько не удивившись, ответила девушка, – что ежиные иглы большого беспокойства не доставляют…

Ого! Вот так встреча на другой стороне земного шара! Ее зовут Джули, она отлично говорит по-русски и долго жила в Москве. Нет, сейчас не живет. Нет, она не из России. Да, приехала серфингу поучиться. Надолго ли? Да как понравится.

Джули терпеливо переносила хирургические усилия Майка. Чтоб отвлечь ее от боли, он болтал без умолку, а она отвечала. В Москве они, оказывается, хаживали в одни и те же клубы. Быть, может, и одновременно.

– Только это вряд ли, – любезничал он. – Если б я тебя увидел, я бы обязательно тебя запомнил. Такая девушка – редкость даже в избалованной красотками Москве!

– Спасибо, – Джули скромно улыбалась комплиментам, а Майк осторожно касался ее кожи, держал на своем колене ее ногу, смотрел снизу вверх в ее глаза…

Удивительно, но эти прикосновения лечили его больше и лучше, чем это удавалось морю. От его похмельного уныния и всепоглощающего чувства вины не осталось и следа. Он внезапно ощутил: рядом с Джули – ему хорошо, неожиданно хорошо! Особенно, если учесть его исходное состояние…

Она удивительная! Извлечение игл еще не окончено, а она заливается звонким смехом и подталкивает его здоровой ногой в ответ на шуточки. Разве так бывает через полчаса после знакомства? Чтобы развлечь ее, Майк рассказывает глупые анекдоты – а она реагирует так, будто никогда их не слышала и вообще не видала никого остроумней и веселее.

Солнце жарило вовсю, а красное пятно на месте ежиной атаки успело побледнеть, когда Майк и Джули решили покинуть пляж. Они оставили свои доски у бара, вернули целебный пинцет и пошли к жилым кварталам. Вот и коттедж, арендованный Джо. Джули живет немного дальше. Нет, провожать не нужно. Будет ли она серфить вечером? Разумеется!

Майк рассыпался в обещаниях научить ее вечером всему, что умеет сам – и стоял, глядя как она уходит. Ждал, не обернется ли? Не обернулась. Но шла так, как ходят женщины, уверенные в том, что на них неотрывно смотрят…

Задолго до наступления заката Майк, отдохнувший и повеселевший, ждал Джули на лайнапе.

* * *

Так все началось. Началось, чтобы вскоре кончиться – но при этом никогда не остыть окончательно! Потому что никакая страсть не длится вечно, а любовь… Многие ли распознают ее? Многие ли понимают ценность чувства? И уж совсем немногие знают, что полюбив однажды – не разлюбишь никогда…

С этого дня пребывание Майка в Доминикане проходило под знаком Джули. Они не расставались днем, а скоро перестали расставаться и ночью. Джо улетел в родную Шотландию улаживать какие-то дела, и Джули переселилась в их коттедж. Они попробовали вместе спать, как это издавна заведено у мужчин и женщин, и удивились: уснуть не получается…

Иногда Майк, обессиленный страстью, забывался в полусне и начинал ощущать свое увлечение Джулией подобно снорклингу у рифов. Он погружался в блаженство, словно в тихий и прозрачный океан. Кристальная толща грезящейся воды принимала его ласково и нежно, и Майк погружался в нее с чувством неподдельного и полного счастья.

Он обнимал любимую и засыпал, и во сне Джулия ощущалась им как глубокое, прекрасное, неизведанное море. С ней он открывал для себя вселенную бескрайних далей, и масштабы путались в его воображении. Он мог плыть, держа ее за руку, среди яркой подводной растительности – а мог вынырнуть вместе с ней за пределы земной атмосферы и рассматривать неторопливое кружение планет, не выпуская Джули из объятий.