Текст книги "Звезда на излом (СИ)"

Автор книги: М. Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Группа разведчиков Карантира – выживших он узнал – нагнала заградительный отряд серых… не так давно. Теперь не осталось ни группы, ни отряда – лишь несколько еще живых эльда среди мертвых тел. Обойти их все равно было нельзя, остановиться он опоздал, и Келегорм только пошевелил плечами, распахивая плащ – пусть будет видно, что он не один. Тогда, быть может, не успеют подстрелить.

Это было что-то вроде колдовства – каждый, кто его видел, замирал статуей, что черный, что серый.

Трое воинов Карантира, один изрядно ранен. Четверо серых, растративших стрелы и схватившихся за мечи – в ближнем бою они слабее, и четверо против троих даже не перевес.

Двое с половиной, посчитал он холодно. Один здесь не помощник. Это не подмога, это последняя насмешка. Даже если отдать мальчишек одному из воинов и допустить, что второй сможет его довести – и что он получит от этого бегства? Крики и плач всю дорогу?

Уже ничего. И здесь он опоздал.

– Уцелевшим – разойтись, – сказал он хрипло, становясь между серыми и черными. Горло рвануло, рычать Келегорм не собирался – но получилось не хуже.

Попятились все. Глупцов сходу назвать его по имени среди разведчиков, к счастью, не нашлось.

Проснувшиеся щенки заворочались у него на руках, завертели головами, пытаясь понять, что происходит.

– А что нам ответить, когда спросят о тебе? – требовательно спросил старший из оставшихся – когда-то ювелир и камнерез, вспомнил Келегорм, теперь из лучших мечников, умелый и жестокий.

– Ответь, что видел. Я ранен и только задержал бы вас.

Разведчик опустил взгляд, глаза его расширились, и Келегорм понял, что тот видит кровь на его рубахе. И даже, наверное, немало крови.

– Зачем ты здесь?

– Я так решил.

Разведчики попятились к лесу, шагнули за деревья – и тут с легким свистом боль клюнула Келегорма в спину справа. Вторая стрела прошла над ухом, вонзившись в землю, словно ее пустили детские неуверенные руки. Он остался стоять, окаменев и надеясь, что не слишком переменился в лице. Пусть не видят, пусть думают, что стрелявший промахнулся, что стрела была только одна…

Исчезли.

Мальчишки дернулись на руках, Рино соскользнул на землю и выпрямился, глядя назад.

– Эй, вы, драуговы дети, совсем с ума сошли? – закричал он. – Вы чего в нас стреляете? Тетери слепые!

– Волки драные! – поддержал его звонким голосом Рэдо из-за плеча феанариони. – Это же мы!

Келегорм посреди мертвой тишины засмеялся, закашлялся, засмеялся снова. Было очень больно – и очень смешно. Рэдо осекся, тоже спрыгнул вниз, не отпуская его руки.

– Турко… ты что? – спросил щенок тихо.

Он повернулся медленно-медленно, не столько, чтобы не причинить себе боль, – куда уж не причинить, ржать надо меньше, но удержаться не вышло, – сколько боясь потерять равновесие. Поляну позади него наполовину затопили серые одежды. Лесовики возникали из-за каждого дерева и куста, и становилось их все больше – казалось, они все тут, на этих полянах, и те, на снегу, сложились не чтобы задержать врага, а чтобы отвлечь и не позволить понять, сколько же беглецов тут собралось. Сплошь женщины, подростки, дети и раненые. Множество взглядов скрестилось на нем, как те стрелы.

Как сотня нацеленных стрел.

– Сестра там, впереди, – шепотом сказал Рэдо. – Пойдем. Турко… пожалуйста…

Зачем? Он сделал, что собирался. Он уже дошел. Дотащил их. Идти больше некуда. Незачем.

Бессмысленно, но Келегорм сделал шаг следом за мальчишкой. Еще один. Холод и боль сквозили внутрь в две дыры, затапливая его ледяной речной водой, мешая дышать. Сумерки безжалостно заволокли поляну, оставив лишь светящиеся силуэты на месте серых.

Еще два шага.

Два маленьких ярких огня возле него, от них тянет теплом, немного, но этого хватает, чтобы холод еще не захватил его целиком. Вдохнуть. Сделать новый шаг… Как же он устал.

Третий огонь вспыхнул впереди, сильнее и ярче двух ближних. И больше того, он переплетался с другим светом, не менее ярким, но более холодным и невероятно манящим – как лента сплетается с косой. Келегорм направил все силы на то, чтобы сделать еще шаг, еще вдох, и снова шагнуть… Каждое движение запаздывает, ноги непомерно тяжелы, мокрый плащ давит свинцом и пригибает к земле.

Я не встану на колени, вспыхивает в нем холодная ярость. Ни перед кем. Даже перед ней.

– Турко… Пожалуйста, скажи что-нибудь!

Вдох.

«Дурень, что ты творишь?!» – бессильный крик Искусника издалека. – «Я что, зря старался, тупой ты болван?»

Вдох.

«Братец, увидеться мы всегда успеем…»

Еще два шага. Вся воля – в том, чтобы заставить двигаться неподъемное усталое тело, чтобы втянуть воздух горящими легкими.

Просто еще один шаг к тому, что светится впереди. К яркому пламени Лутиэн, сияющему сквозь прозрачную форму еще не девушки и уже не ребенка. Он не может различить ее лица, но это не нужно.

«Я дождался», – сказал Зверь удивительно внятно. Бросился, вгоняя клыки в своего эльда на всю длину. Вместе с ними приходит чужая сила, заполняя оцепеневшее тело, которым хозяин едва управляет.

– Турко! – кричит ему кто-то на два голоса. – Держись! Не поддавайся!

«Моя добыча!»

Две силы борются в одном теле, и рука каким-то чудом еще отталкивает мальчишку вместо того, чтобы схватить за горло.

«Мы не сдаемся волкам, Турко. Нигде», – тихо говорит ему Финдарато издалека, из вонючего подземелья собственного оскверненного замка.

Нигде, кивает Келегорм.

«Нигде», – соглашается Хуан, все еще маленький возле огромного черного Зверя, разросшегося внутри одной глупой души. Но белый пес упирается и держит, держит, держит.

– Нигде… – выдыхает сквозь рычание Келегорм, видя третье пламя прямо перед собой. Нет, он не может себе позволить говорить вслух. Как и упасть на колени. Ни перед Зверем. Ни перед кем.

«Госпожа моя Лутиэн…» – выдыхает он беззвучно. – «Убейте меня. Скорее».

И навстречу вспыхивает в ее руках второй свет, заливая все вокруг, высвечивая Келегорма до самого дна явно и безжалостно. Он тянется к свету, касаясь невидимой твердой грани.

Невероятная боль пронзает его от кончиков пальцев до сердцевины костей, заполняет расплавленной сталью, как земляную грубую форму, прошибает насквозь, как огненный вал, унося все на своем пути...

Нет, не все.

Зверь распадается и исчезает под этим валом огня. Рассыпается на ворох белых искр пес Хуан. Голоса погружаются туда, где они и были – в глубины его существа, в память и в сердце. Видения выжигают огнем – и складывают заново, собирая Келегорма, Тьелкормо, Турко в единое целое, словно сращивая разбитый витраж.

А потом исчезают и боль, и холод, и тяжесть.

Он распрямляется, порываясь сказать какие-то нелепые слова – но говорить вслух больше не может. Свет Сильмариля пронизывает его насквозь, не отбрасывая ни теней, ни сомнений. Он видит все вокруг, не оборачиваясь – испуг и ошеломление толпящихся синдар, яростную и растерянную сестрицу Артанис с оружием, возвышающуюся над толпой женщин, десятки стрел, нацеленных куда-то вниз, свое сброшенное тело на мокром снегу, с раскинутыми руками и удивительно спокойным, усталым лицом.

Вцепившихся друг в друга близнецов.

И слезы, катящиеся по щекам юной девочки, не встретившей еще своего пятнадцатого лета жизни, с Сильмарилем в ладонях.

«Госпожа моя дитя Лутиэн…» – подумал он только.

Ему нечего больше ей сказать. Только показать – открыть, отдать воспоминание о еще живом Элухиле у стены Менегрота.

Темная, как в Эсгалдуине, вода поднялась вокруг Келегорма, обступая и затягивая в глубину.

«Госпожа моя дитя Лутиэн…»

Издалека донесся чей-то тонкий плач.

И темные воды сомкнулись над ним.

*

– Целителя ему приведите, – мрачно бросил Руссандол.

Диор Элухиль был упрямо и возмутительно жив, хоть и еле дышал. А отряд Келегорма не менее упрямо утверждал, что их кано не добил этого упрямца целых два раза. Даже нарочно вернулся к нему – и все равно не добил. Прямо после того, как держал в руках умирающего брата, а потом орал и рубил все подряд. Наорал на Элухиля и убежал. И где его теперь бешеные драуги носят?

А Карантир еще тогда решил, что Элухиль – не его дело, и тоже его не тронул. Сейчас, когда из Карантира вытащили четыре стрелы, одна из которых угодила, в то место на котором сидят, а еще одна задела легкое, и Карантир лежал на носилках на боку, дышал очень осторожно и очень осторожно же ругался – это уж точно стало не его дело.

Куруфин и Нимлот, по всем свидетельствам, убили друг друга, и даже мстить стало некому, если бы вдруг захотелось. Но Руссандолу не хотелось ничего. Хотя нет – пожалуй, немного хотелось лечь и сдохнуть от стыда и злости сразу, потому что все эти смерти были напрасны. Но лечь и сдохнуть было нельзя, следовало разгрести хоть что-то из этой мерзости и удержаться от других, вдвойне ненужных и бессмысленных.

Потому что Сильмариля не было нигде в трижды распроклятом норном дворце, перерытом сверху донизу два раза. Кровь серых пролилась напрасно. Куруфин Искусник погиб напрасно.

– Уже приводил, – сказал совсем молодой воин с вызовом.

– Без приказа? – слегка удивился Старший. Он знал, какой злобой пылал Келегорм, готовясь к этой драке, и как заразил ею всех приближенных, особенно вот таких юнцов, выросших в крепостях, привычных воевать и убивать. Так разве что смертные заражались некоторыми болезнями – вот один слег с жаром, а через два-три дня в жару мечется вся семья.

– Без приказа! – сказал тот упрямо.

– Почему? – спросил Руссандол с тусклым интересом.

– Я так старался все делать правильно, хотел угодить ему…

– Это не одно и тоже, – удивился Старший еще больше.

– Оказалось, я полный болван и сволочь.

– Тьелкормо сказал?

– Не совсем, но по смыслу так. Я выгнал тех мальчишек из дворца подальше, чтобы кано руки о детей не пачкал…

– Так, – сказал Руссандол, чуя неладное.

– И остался на воротах с Амбарусса, потому что серые как раз насели. Отбились. Тут прибегает кано, весь дыбом, спрашивает, где эти мелкие. Я ему сказал, где и почему. Он накричал, мне чуть голову не оторвал и убежал в метель их искать, не знаю, какого рауга они ему сдались…

– Так!

– Кано Амбарусса все слышал и меня потом при всех отчитал так, что я вовсе чуть на месте не сгорел от стыда. И возразить нечего. Потому что дети, и потому что за него решать взялся, и потому что угодить пытался, а вышел со всех сторон полная свинья, – сказал юнец, полыхая ушами.

– И Турко что-то совсем дурак, и вы все в него! – процедил Руссандол сквозь зубы.

– А потом я вернулся к своим, и услышал, как кано Тьелкормо два раза не добил этого… человечьего сына. Я понял, что вовсе ничего не понимаю. Взял и позвал целителя, чтобы он этого перевязал и подлечил. Если уж кано его в живых оставил после того, как мечтал-мечтал его прибить… В общем, пусть кано мне сам голову оторвет, если что.

Руссандол сгреб наглеца за ворот, приподнял, посмотрел ему в честные и глупые глаза. Плюнул в сторону и уронил обратно. А потом застыл, глядя в стену и сквозь нее, потому что издалека снова хлестнуло холодом по сердцу, и значило это только одно… – Он тебе больше ничего не оторвет, – устало сказал Старший.

Будь оно все проклято, подумал он. Это, наверное, кара ему самому – понимать всех сразу, и этого юного полудурка, и Тьелкормо, кинувшегося сперва очертя голову убивать, а потом также очертя голову спасать. И в чем-то тех, кто его убил, потому что после всего этого не убить верного Феанариони в черной одежде серым было слишком трудно.

Юный дурак так и остался сидеть на полу, по его щекам побежали слезы.

– Это я… я во всем виноват… – пробормотал он.

– Встань! – приказал Руссандол тихим бешеным голосом. – А теперь ты! Именно ты! Берешь с собой старших поумнее! Опросишь разведчиков! И пойдешь искать тело кано Тьелкормо и принесешь ко мне! Исполнять!

Юнца как ветром сдуло прочь из тронного зала.

Руссандол ударил правой, стальной рукой в стену, раз, другой, третий – чудное каменное кружево крошилось и летело во все стороны. Работе Искусника все было нипочем.

Клятва давила, как ошейник шипами внутрь. Он невольно потянулся, чтобы оттянуть этот ошейник и глотнуть немного воздуха, но только черкнул кожаной перчаткой по горлу.

И на мгновение позавидовал Турко.

*

Они нашли своего кано на той же поляне у Эсгалдуина, где его видели в последний раз.

Синдар уложили его не на снег – на ложе из щитов других воинов Первого дома, и укутали в свои серые плащи. В насмешку? Или стараясь согреть еще живого? Кто теперь разберет, что хотели беглецы из разоренного дворца и зачем это сделали?

Усталое спокойствие на бледном бескровном лице кано Тьелкормо показалось Карнетьяро не просто странным – страшным. Он ждал чего угодно – следов битвы, горы изрубленных тел, готов был найти своего безумного кано приколотым сотней стрел к здешним деревьям или поднятым на копья, но только не этого.

Больше десятка других тел в черных кафтанах и красных плащах остались лежать в беспорядке, но нетронутыми, лишь мечи у иных забрали. Беглецы торопились. Своих мертвых товарищей они успели лишь уложить рядом друг с другом, также укрыв одеждами, их оружие тоже исчезло.

И все вокруг запорошил снег, ни единого следа, уходящего с поляны, не осталось.

Но на лице кано Тьелкормо лежали лишь отдельные снежинки.

Карнетьяро через силу подошел ближе. Уже привычно вытер слезы. Пустота внутри была слишком большой, неправильно большой…

Его кано не было здесь. Лишь пустое тело.

Как ему дальше жить, исполнив последний долг перед кано, Карнетьяро не понимал. Кано был… всегда. Многие последние годы он был слишком хмурым и злым, но он был, а теперь нет. Не за кем идти.

Он даже не оторвет своему глупому верному голову. Лучше бы тогда оторвал, право слово. Сейчас он был бы с ним в чертогах Мандоса, и может, кано простил бы дурака.

Нехотя, чувствуя руки чужими, он осторожно отвернул плащи, укрывавшие тело, невольно еще ожидая найти множество ран. И увидел, что на кано Тьелкормо не было почему-то кольчуги.

Слева черный кафтан был пропорот, его полы, штанину и даже сапог пропитала темная кровь, которая, казалось, сочилась оттуда долгое время. Смертельной эта рана не казалась, но других сейчас видно не было.

– Их плащи, – сказал Карнетьяро непослушным голосом, кивнув в сторону мертвых нолдо. – Для носилок. А их мы уложим здесь.

Рядом предостерегающе вскрикнул Синко, указав в сторону. Юный воин словно нехотя повернул голову и даже не сразу поверил, что вот эта съежившаяся фигурка под большим дубом – живой синда. Бледный как мертвец, но живой.

Зато когда поверил – в несколько прыжков оказался возле него.

– Ты! – выкрикнул Карнетьяро, встряхнув этого ненормального – а затем от неожиданности разжал руки. Перед ним был почти ребенок. Полусотни лет этому сопляку точно не было, да и тридцать лет едва ли исполнилось! Он даже самому Карнетьяро был от силы по плечо.

– Ты зачем тут сидишь? – спросил нолдо уже тише.

– Чтобы… вы меня… убили, – еле выговорил тот.

– Ты спятил? – сопляк посмотрел непонимающе. – Обезумел? – поправился Карнетьяро.

– Н-нет… – мальчишка от страха начал заикаться. – Я… я застрелил его.

– Что? – заорал Карнетьяро, снова хватая его за одежду и тряся.

Из глаз серого текли слезы, он открывал рот, не в силах сказать ни слова. С трудом Карнетьяро разжал руки, прислонил мальчишку к стволу дуба, чтобы тот не упал и, кое-как овладев собственным голосом, потребовал:

– Говори. Говори!

– Здесь шел бой… – с трудом выговорил дориатец. – Мы… прятались. И тут… появился он. Прошел мимо нас. Бой прекратился… стали расходиться… Но я испугался… И выстрелил. Один раз… охотничьей стрелой. Я не видел… что он ранен был… – От страха синда вдруг заговорил яснее и быстро, хотя теперь его трясло всего. – Я думал, что защищаю маленьких. Сестер. И остался. Чтобы вам было кому мстить. Чтобы вы не искали моих младших по лесу, не убили их за своего вожака. Вот он я. Сам остался. Уби… вайте.

Карнетьяро сделал два неверных шага назад, пошатываясь.

– Дубина!!! – заорал он, и новые слезы брызнули из глаз. – Идиот!!! Пень ты дубовый! Совсем ума нет! Дубина неотесанная! Я его этим верну, что ли?! Вылечу, что ли? У тебя что, Сильмариль в сумке? Полудурок!

Синда икнул. И очень осторожно помотал головой.

– Убирайся!!! Вон отсюда! – вопил Карнетьяро, размазывая слезы по лицу и швыряя в распроклятого мальчишку каким-то мусором. – Вон пошел, пока я тебе правда башку не отвернул!!! Прочь! Щенок драугов!

Сопляка как сдуло ветром, а Карнетьяро еще что-то орал ему вслед и плакал неудержимо.

– Зря, – сказал Тальо. – Надо было расспросить лучше. Давай догоню.

– Молчи!

Юноша кое-как вытер лицо.

– Заткнись, – повторил он. – Тогда… тогда мы его точно убьем.

– А стоило.

– Кано Майтимо прекратил бой.

– Наш кано лежит тут!

– И кровью сопляка ты его не вернешь!

– Да что с тобой такое? – зло спросил Тальо. – Примирителем заделаться решил? Не поздно ли?

– Когда я видел кано в последний раз, – выдохнул Карнетьяро, – он мне чуть голову не оторвал за тех серых мальчишек. Кано не воюет с детьми. Значит, и я не буду!

– А ты уверен, что кано с тобой согласился бы?

– Когда буду в Чертогах, – Карнетьяро яростно хлюпнул носом, – обязательно его спрошу!

Тальо усмехнулся.

– Я сопляка запомнил. При следующей встрече он вряд ли будет мальчишкой. Подожду.

– Ума у вас обоих прибавится к следующей встрече! – грозно сказал Синко, подходя. – А ну, быстро носилки делать. Если за этими дубами найдется умелый лучник, объясняться с кано в Чертогах мы будем прямо все сразу!

Обматывая плащами два копья, Карнетьяро мрачно думал – не то, чтобы он этого боится.

И если серые положат его тут, рядом с кано – не будет больше так нестерпимо стыдно.

====== Часть 2. Живые ======

Апд: отредактировано 13.09.20

Юный оруженосец умчался вперед во весь опор. Руссандол пустил коня шагом, ему ни к чему торопиться.

Дорога вилась по заливным лугам и полям жемчужного зерна*, окружившим Гавани Сириона – проложенная от пригорка к пригорку среди болотистых низин. Утром с холмов была видна вся дорожная сеть Гаваней, неупорядоченная, прихотливая, льнущая к неровностям сырой южной земли. И новая стена Гаваней хорошо различалась тоже.

Атани и эльдар, бок о бок работавшие в полях, провожали одинокого всадника в темных одеждах настороженными взглядами. В свою очередь, Руссандол рассматривал их самих – не слишком хорошо отличимых друг от друга, если стоять по колено в воде в одинаково сырых одеждах и повязав голову тряпкой, чтобы солнцем не напекло. Он смог разобрать, что молодые атани почти не уступали эльдар ростом, а вот те, кто старше, порой оказывались ниже юношей и девиц больше чем на голову.

Похоже, море и эти водяные поля щедро кормили жителей Сириомбара.

Два рукотворных канала пересекали поля и луга, собирая излишнюю воду – и заодно готовясь задержать любое войско. Бревенчатые мосты, переброшенные через них, можно было легко разрушить. Меньшие каналы то ли отводили воду с полей, то ли наоборот, наполняли их, воин с первого взгляда разобрать не мог.

Стены медленно вырастали впереди, и Руссандол невольно одобрил суету возле главных ворот и надвратных башен. Между зубцами башни мелькали разноцветные одежды – различались и серые кафтаны иатрим, и яркие плащи беглецов из Гондолина. Стены Руссандол изучил с особым интересом – лучше пусть не пригодится, но знать надо. Отметил добротное, но простое каменное основание. А вот верхнюю часть стен и башен надстроили деревянную, из массивных дубовых бревен. В здешнем низменном краю так, несомненно, быстрее и проще, чем добывать камень у себя из-под ног. Потому как на единственном в здешних местах каменном холме город и основали.

И встретил его у ворот столь же пестрый отряд. Только вооруженной стражи десятка два, и нэри, и нисси. Вперемешку – эльдар и люди, в большинстве люди дома Хадора, светловолосые и светлоглазые.

Оруженосец Руссандола стоял среди них, пытаясь быть спокойным и не таращиться по сторонам. В семнадцать лет от роду это было непросто.

Руссандол пробежался взглядом по лицам встречающих, и дважды память, нырнув поглубже, подсказала ему имена. Эгалмот и Галдор, верные Тургона, предводители больших Домов. Не виденные им с самого Празднества примирения Мерет Адертад, да и там не стремившиеся к теплым беседам. И еще лицо маленькой нис, что высунулась по пояс из бойницы, встречалось ему когда-то, но имени ее он не знал.

Эгалмот был непроницаем для взгляда и мысли, как в броне, даром, что носил лишь длинные церемониальные одежды. Вопросов о сопровождающих и их стане он не задал – оруженосец должен был на них подробно ответить, как приказано. Эгалмот отвесил точно выверенный поклон, подождал, пока Руссандол спешится, и произнес долгое и вежливое приветствие с перечислением всех имен и титулов. Впрочем, «князь Химринга» в этом перечне было выпадом недобрым. Руссандол лишь ответил положенным приветствием.

Другое приветствие произнес Галдор, и стало ясно как день, что они тянут время. А еще через несколько мгновений время все же дотянули, и приближающийся топот возвестил завершение церемоний.

Молодой темноволосый эльда осадил коня прямо в воротах и спрыгнул на землю с какой-то детской лихостью, словно разбив лед выверенных вежливых слов, произнесенных перед тем.

Эльда?

Руссандол удивился мелькнувшему сомнению, но его разрешили уже через несколько мгновений.

– Князь Маэдрос, – сказал юноша после вежливого, но торопливого поклона, – сестра моя госпожа Эльвинг готова принять тебя немедленно. Я Элурин, сын Диора, прибыл сопроводить тебя к ней. Но прошу тебя оставить все оружие на хранение своему оруженосцу. Он должен ждать тебя здесь. О нем позаботятся.

Сын Диора…

Медленно отстегнув перевязь, Руссандол отдал меч и кинжал оруженосцу, снял с седла щит. Ободряюще кивнул юноше – никто здесь не причинит вреда человеку, едва родившемуся, когда случилась Дориатская резня. Церемонно раскланялся с гондолинскими вожаками, отразив их холодную вежливость.

– Стальная рука тоже оружие, – сказал он, обращаясь с усмешкой ко всем встречающим разом. – И как мне поступить с ней?

Они коротко переглянулись – юнец, не достигший по меркам эльдар даже брачного возраста, и гондолинские предводители Домов.

– Обе ваши руки оружие, князь Маэдрос, – учтиво сказал Эгалмот. – Вы ведь не можете снять обе.

И коротко наклонил голову, оставив Руссандола пару мгновений размышлять, попросил бы его Эгалмот отстегнуть обе руки, будь такая возможность, или нет.

Никто их не сопровождал. Только за воротами под ноги коню Элурина кинулся огромный серый пес и запрыгал вокруг, а затем по жесту хозяина побежал справа у ног лошади.

Украдкой Руссандол рассматривал своего спутника, но ничего необычного в нем не находил. Ну, кроме того, что этому юноше едва за двадцать – и он кажется взрослым. Атани в этом возрасте выглядят лишь немногим старше. А что очень красив – он ведь внук Лутиэн, не стоит тому удивляться.

И Феанарион вернулся к изучению этого нелепого города, построенного живущими бок о бок смертными и эльдар. Может быть, знания не пригодятся, но рассмотреть побольше стоило.

Город выстроили из дерева почти весь. Лишь опору некоторым домам делали каменную, а дальше клали из добротных бревен. Интересно, сплавляли от Ивового края, или везли морем от Леса-между-реками?

У атани старшего поколения, которых немало встречали на улице – почти одни женщины, отметил он. Многие носили мужскую одежду и явно выполняли тяжелые работы.

Город успели не только выстроить, но и украсить на синдарский лад, росписью и резьбой – красочно и несложно исполнить. Одну из боковых улиц расписали узорами людей дома Хадора, и там играли шумные светловолосые дети.

Руссандол разглядывал высокие крыши, узкие боковые улицы и широкие основные проезды, разбегающиеся от вершины холма, окруженной, словно венцом, высокими теремами. Когда всадники поднялись выше, справа в просветах между домами замелькали корабельные мачты. А еще немного погодя открылся вид на гавань, где вперемешку стояли у причалов узкие серые ладьи, предназначенные для быстрого хода, и широкие, с высокими бортами, грузовые корабли.

Как бы посчитать, сколько идет корабль до острова Балар?

Элурин тоже косился на нежданного гостя, но молчал. Он не был так опытен в сокрытии своих чувств, и хотя Руссандол не собирался вслушиваться, до него порой долетало эхо чужого волнения, любопытства и тревоги.

Быть целью чужого любопытства внезапно показалось забавным. Считая это почти бессмысленным, он все же заговорил.

– Я отвечу на твои вопросы, сын Диора, если смогу. Спрашивай.

– Я не знаю, как тебя спрашивать, князь Маэдрос, – скованно отозвался Элурин. – Я не могу связать то, что я видел и то, что я знаю.

– О моем брате Келегорме тоже можешь спросить, – Руссандол твердо решил считать, что слова юноши относились не к нему самому.

– Вряд ли ты ответишь мне, как такое возможно. Как мог один и тот же эльда призывать идти с оружием на наш дом, рубить квэнди на куски, словно орков, прийти убивать отца – и потом целую ночь и утро тащить нас по зимнему лесу, через бурелом и брод, истекая кровью, чтобы вернуть нашим ближним?

Руссандол прикрыл глаза, помолчал. С-собака. И та, что путается под ногами. И братец тоже, Хуан полоумный. Вот как…

– Не могу тебе сказать, что произошло в его душе. Не знаю. Знаю лишь, что мой брат Келегорм всегда был горяч и бросался очертя голову во все – в дружбу, в бой, на зверя с ножом. Когда его любовь отвергли, он с головой ушел в ненависть, и я не смог это изменить. Почему он бросился в иную сторону – лучше спроси отца. Не знаю, что между ними произошло, и почему твой отец и мой брат не убили друг друга. Я знаю лишь, что, по словам его верных, Келегорм дважды отступался от Элухиля, хотя перед этим так стремился убить, что прорубился к нему через весь большой зал Менегрота.

– Отец откладывает этот разговор.

– Ты выглядишь взрослым. Но я не знаю, как взрослеют дети двух народов.

– Если это вопрос…

– Пусть будет вопрос.

– По-разному, князь. Эарендиль, сын Туора и Идриль, почти равен нам годами и был несколько лет нашим товарищем по играм – но повзрослел быстрее нас. А сестре просто пришлось взрослеть очень быстро.

– Госпожа Эльвинг действительно полноправная соправительница Сириомбара?

– Да, – сказал Элурин и вздохнул. – Отец годами не мог оправиться от раны… Она приняла на себя все обязанности правителя еще до того, как стала взрослой по человеческим годам, и управляла достойно.

– Но ей помогали.

– Да, Келеборн и госпожа Галадриэль. Но они не стремились править здесь.

– Годами не мог оправиться от раны, – повторил после короткого молчания Руссандол. – Диор Элухиль, внук майя, годами не мог исцелиться? Я слышал об этом, но не доверял рассказам. Как это возможно?

Элурин дернул поводья, его конь недовольно мотнул головой.

– Однажды я услышал объяснение… не предназначенное для моих ушей. Оно не понравится тебе, князь Маэдрос.

– Я приехал сюда задавать вопросы и выслушать ответы, сын Диора, – Руссандол вскинул голову, – а не тешить свое самолюбие. Иначе прислал бы гонцов.

«Или явился бы сюда с войском, болтливый мальчишка».

– Одна из целителей… – Элурин запнулся, не желая называть имя и не желая лгать, – сказала, что эта рана словно нанесена слугой Моргота. Словно через нее прошло большое зло.

До этого Руссандол полагал, что не услышит в Гаванях ничего неожиданного – хотя бы пока не состоится разговор с правительницей. Но теперь… Будь он Карнистиро или Макалаурэ – у него пылали бы сейчас даже уши.

«Ты цел?» – вспомнилось ему давнее беспокойство. И ответом – незнакомый темный огонь в глазах Тьелко. И его отражение в глазах и лицах его верных. А он сам тогда просто промолчал, было не до того. Не до брата.

Потом один из этих верных, глазом не моргнув, отправил двоих детей на смерть.

– Теперь я еще больше хочу понять, что произошло, – сказал он, помолчав. – Я ехал говорить с правительницей Эльвинг, но теперь понимаю, что нужно встретиться и с Наследником Элу.

– Ты встретишься с ними обоими, князь, – ответил Элурин.

В молчании они въехали на вершину холма. Не то, чтобы холм был высок, но над болотистой низиной дельты Сириона он возвышался горой, а его младший брат горбился чуть дальше, за рукавом реки.

Три высоких бревенчатых дома полукругом охватывали центральную площадь. Над воротами левого висели знамена в цветах дома Финголфина и атанийского Дома Хадора, над воротами правого – крылатый герб Тингола на черном фоне. Средний терем выстроили выше прочих и расписали узорами из волн, птиц и кораблей на волнах, его ворота стояли открытыми, словно приглашая каждого войти. Все просто и понятно. И словно бы временно, дерево не тот материал, из которого эльдар строят надолго.

Как и весь этот город.

Второй Элурин встречал их в воротах – то же мягкое лицо, в котором, чуть измененная, отразилась красота прародительницы, те же темные кудри и глаза, но одет в синий кафтан вместо зеленого, пальцы на обеих руках измазаны в чернилах, и сумка для свитков на его поясе. Обменявшись взглядами, близнецы поднялись по резной лестнице следом за гостем.

Резные кресла в главном зале были пусты. Лишь стража приветствовала их.

– По словам оруженосца, ты приехал не с посланиями от своего Дома и княжества, а ради личной встречи, – заговорил второй близнец, и Руссандол извлек из памяти его имя – Элуред. – Госпожа Эльвинг просит тебя подняться в Каминный зал для бесед. Надеемся, что князь Маэдрос не сочтет это неподобающим.

Какие воспитанные мальчишки.

Какие мелочи.

– Не сочту, – сказал он коротко.

Новая лестница, расписанная еще более пестро, поворот, резные дубовые двери, украшенные летящими чайками, стража в серых плащах – вспышка узнавания и ненависти в глазах одного из иатрим, но выучка берет свое, и страж лишь сжимает копье до побеления костяшек пальцев.

Снова высокие окна в подражание каменным, насколько позволяет материал, снова резные кресла темного дерева – и тонкая фигура в голубом платье на одном из кресел. Прямая, как клинок.

Он ожидал видеть еще одно отражение Лутиэн, но лицо у эльдэ на удивление иное, и кажется, куда больше в ней пришло от самого Тингола. Особенно упрямо сжатые твердые губы, словно высеченные из камня. Только густая грива черных волос, перевитая серебряными лентами, досталась ей из всей красоты прародительницы.

Остановившись перед ней, Руссандол сдержанно поклонился, думая не сколько о том, какой глубины поклон ему подобает, сколько о бессмысленности поклонов вовсе, если говорить с эльдэ, родичей которой ты убил и едва не убил.

Когда Эльвинг заговорила, в ее голосе тоже послышался отзвук камня.

– Приветствую тебя в Сириомбаре, князь Маэдрос Феанарион. Ты хотел говорить со мной.