Текст книги "Звезда на излом (СИ)"

Автор книги: М. Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Образы подошли бы куда лучше, но так просто ему не откроются. Руссандол отогнал вставшее перед внутренним взглядом чудовищно спокойное, почти безмятежное лицо мертвого Турко, и заговорил словами.

– Приветствую тебя, Эльвинг, дочь государя Диора… – Он запнулся, чувствуя себя то ли глупцом, то ли на грани опасности. Казалось бы – чего опасного в очевидной глупости?

«Я скакал, как полный дурак, по этим болотам, чтобы спросить…»

– Я приехал, чтобы спросить тебя, отчего и как умер мой брат Келегорм на самом деле.

Молчание повисло в зале. За окном кричали чайки. Почему-то у чаек Белерианда, особенно южных, были поразительно мерзкие голоса.

– Чем ты недоволен, князь Маэдрос? – Эльвинг чуть сдвинула брови, стараясь остаться непроницаемой. Все-таки она очень юна. – Мы позаботились о его теле, хотя это была одна смерть из очень многих. Разве ты нашел его в неподобающем виде?

– Нет. Но раны его не были смертельными, сказали целители. Он не должен был умереть.

– Он истекал кровью, когда появился перед нами.

– По словам целителя, которому я всецело доверяю, он потерял много крови, но недостаточно, чтобы умереть. Он должен был выжить, как выжил государь Диор. Его шансы были не меньше. Тем более, его не могло убить то, что оставило ожог на его руке. И это не могла быть сила кого-либо из иатрим или гостей Дориата.

Проклятые чайки заорали еще отчаяннее.

– Я могу попытаться ответить на твой вопрос, князь Маэдрос.

«Знакомое начало».

– …Но ответ мне очень не понравится, – дополнил он, невесело усмехаясь.

– Думаю, настолько, что мне немного страшно говорить об этом с тобой.

– Нелегкое признание для правительницы Гаваней.

– Нелегко оставаться предусмотрительной и не задеть при этом гордость гостя. Особенно того гостя, чья гордость вошла в легенды.

«Которому может хватить сил уничтожить этот город, ты хотела сказать?»

– Твой отец и братья, госпожа Эльвинг, наверняка знают, в чем дело, – Руссандол пожал плечами. – Их присутствие не стеснит ни меня, ни тебя, а падать мне в их глазах уже некуда. Я повторяю, что приехал услышать ответы на вопросы, а не тешить свое самолюбие.

Юная правительница промолчала, не выказав недоверия – не желая его высказывать, понял Руссандол. А через несколько мгновений двери отворились, пропуская очень высокого полуседого человека, в котором он даже не сразу узнал сына Лутиэн.

Молва раньше называла короля Диора прекраснейшим из Детей Эру. В Менегроте Руссандол видел искаженное болью и страданием лицо, и не задумывался о его красоте, увидев лишь молодость и сходство с матерью.

Сейчас перед ним был смертный, рано состаренный горем и недугом. Прежде мягкие черты лица его затвердели и обрели резкость, словно вырезанные из светлого дерева рукой не эльда, а сурового наугрим. Отражение Лутиэн в нем расплылось и отдалилось. Двигался он скупо и тяжело, и это что-то напомнило Руссандолу, причем такое, что доставать из прошлого не слишком хотелось. Впрочем, поздно.

Он вспомнил свои отражения в митримской воде после плена.

«Память, морготова ты тварь!»

Диор тяжело опустился в кресло и жестом пригласил гостя сесть. Кресла в зале, предназначенные для гостей, Руссандол заметил лишь теперь.

Прекрасно. Чудесно.

Садясь, он сжал резной подлокотник, и тот звонко треснул.

Элуред и Элурин бесшумно вошли следом за отцом, встали позади кресел старших, заметно волнуясь.

– Приветствую тебя, князь Маэдрос, – в отстраненной краткой вежливости Элухиля слышалось больше усилий, чем у его дочери. – Ты пришел один, за ответом на вопрос о смерти брата. Ответишь ли ты нам, как он жил, что его жизнь завершилась… так, как завершилась?

– Отвечу.

Эльвинг подняла глаза, прозрачные и холодные, как лед на темной воде зимой.

Руссандол ждал каких угодно жестоких или скупых слов. Но не ждал, что ее разум распахнется и пригласит с беспощадной откровенностью посмотреть на Тьелкормо сквозь ее воспоминания.

На врага, который выпускает из рук ее невредимых братьев.

На того, кто смеется со стрелой в груди, просто потому что захотелось.

Кто обводит вокруг незрячими глазами и делает шаг словно к лишь ему различимому свету – к ней.

И сквозь глаза которого в тот миг выглянула в мир Тьма.

В явном мире Тьелкормо лишь хрипит, цепляясь за кафтан на груди, но второе зрение внучки Лутиэн видит, как в сияние его фэа, в самую сердцевину, вгрызается язык черного пламени, подобный провалу в пустоту. Ужас накрывает ее – но тут возле сердца толкается теплом спрятанный ею другой Свет. И она раскрывает его навстречу Тьме, то ли мечом, то ли щитом, не думая ни мгновения о том, кто перед нею, и даже о его последних словах.

Это все неважно, потому что перед ней яростное пламя чужой души бьется из последних сил со своей пустотой, отказываясь сдаваться и выпустить ее в мир, намертво стоя на пороге. И держится до тех пор, пока прозрачная для второго зрения рука не касается источника живого света, и тот не охватывает его, развеивая черное пламя.

И тогда свободная фэа Тьелкормо вспыхивает сильно и ярко, сбрасывая все покровы разом.

…Под левой рукой Руссандола резной подлокотник разлетелся в щепки. Воздуха не хватало, он с трудом, через силу, вдохнул. Перевел взгляд на Диора.

– Сделаем несколько шагов назад? – спрашивает Элухиль.

– Да!

Воспоминания короля не так ярки – в сражении не до того, чтобы смотреть другим зрением. Но этого и не нужно, он ясно видит то же темное пламя в глазах Тьелко. И отчего именно оно гаснет, сменяясь ужасом и дикой тоской.

Хозяева молчали, и Руссандол был невольно благодарен за это. Его лицо пылало.

«Даже не потребовалось становиться Карнистиро… Турко, глупый мальчишка… Болван, какой я слепой болван!»

– Благодарю, – сказал он хрипло. – Мой черед.

Заметил, что Элурин мертвенно бледен, а Элуред лишь грустен – мальчишка, как видно, что-то понял еще давно. Не настолько эти двое одинаковы.

Руссандол прикоснулся к середине лба – как всегда теперь, если ему требовалось открыть кому-то свой разум. Так привык быть закрытым наглухо, что без подготовки стал неспособен открыться кому бы то ни было.

…Горсть воспоминаний он перебрал осторожно, чтобы не выдать лишнего – слишком болезнен был для него каждый лишний взгляд. И бережно, отбирая самые разные самоцветы из этой пригоршни, не поддаваясь порыву вытащить лишь светлое и радостное.

Бледно-рыжий мальчишка со щенком на руках. Пройдет меньше года Древ, и они поменяются местами, Турко оседлает своего пса раньше, чем сядет на коня.

Детские обиды, детские ссоры младших. Способных подраться и помириться раньше, чем старшие успевали понять, в чем дело.

Вспышки гнева, в которых Турко был способен сломать не поддающийся инструмент или оружие. И сменяющее их холодное упорство, с которым он возвращался к препятствию вновь и вновь, не отступаясь.

Сияющий юный охотник в свите Великого Охотника – лицо и волосы его светятся, когда он возвращается в сумерках с добычей.

Пылающий яростью Тьелкормо с окровавленным мечом, с разбегу прыгающий через полосу темной воды на белый корабль.

Он же, дурачащийся с белериандскими щенками на поляне рядом с хохочущей Арэдэль.

Темный самоцвет – светлый – темный…

Неподвижная маска вместо лица – после поражения от смертного.

Темный, темный, темный…

Последний вечер перед выступлением на Дориат. Торжествующая усмешка Охотника, отражение пламени из камина в его глазах.

«Ты цел?» – и вспышка чужого темного огня в глазах брата вместо ответа.

Здесь он опустил руку, закрываясь неосторожно и резко. Как почти всегда.

Элуред вздрогнул, остальные удержались.

– Благодарю, – сказал Руссандол отстраненно, разбивая молчание о прошлом. – Вы ответили на мой вопрос. Даже на тот, что я не задавал.

– О том, не Сильмариль ли обжег руку твоего брата, – Диор даже не спрашивал. – Вряд ли ты приехал бы в одиночку за меньшей загадкой, я думаю.

– Да. Сильмариль обжег руку моего брата. Потому что мой горячий глупый брат в своей ненависти ушел слишком далеко во тьму, и доля моей вины в этом есть.

– Нет. Именно тогда твой брат Келегорм сразился со своей тьмой, собрав все силы, – холодно сказала Эльвинг. – Он был ближе к себе настоящему, чем за многие годы перед тем.

– Другого объяснения не может быть.

– Да о чем мы спорим, в конце концов? – фыркнул Диор. И бережно извлек из-под плаща сверток черной ткани, подобной тончайшей шерсти. – Когда можно просто проверить.

Руссандол вскочил, покалеченное кресло отлетело к стене.

– А Турко был прав, – сказал он сквозь зубы. – Диор Элухиль, ты сволочь!

– Не буду спорить с тобой, князь, – отозвался Диор. Он разворачивал нежную ткань, глубокая чернота ее на складках чуть отливала синим и радужным, не как вороновы перья, но мягче и глубже, и каждое движение этих складок завораживало.

Но вот из них ударил свет, и Руссандол очнулся.

Казалось, дивное ожерелье из узорных золотых пластин насытилось светом целиком, отражая сияющий светом Древ Камень. И одна часть Руссандола впитывала его свет, как воду после долгой жажды и дороги в пустыне, а другая сжалась от воспоминаний, где он видел это сияние в последний раз. Сжалась – и отступила в сторону, чтобы больше не причинять боли.

И здесь Сильмариль даже сиял иначе. Мягче, яснее, радостнее. Каминный зал затопило мягким светом, как теплой прозрачной водой, течения которой гладят пловца, поддерживая его и радуясь. Почти как в доме отца когда-то. Иначе – но близко к тому.

Он сдернул перчатку с левой руки, привычно зацепив ее за сталь правой.

– Князь Маэдрос!

Удивленный, он взглянул на Эльвинг. Даже это твердое лицо смягчилось под сиянием камня, но осталось серьезным.

– Я прошу тебя сделать это… другой рукой.

Упрямо тряхнув головой, Руссандол шагнул вперед и протянул руку к освобожденному сокровищу. Сияние Камня просветило ладонь насквозь, окружив на мгновение пальцы золотистым ореолом.

Потом ударила боль такой силы, что показалось – вокруг него снова сомкнулись стены Железной Темницы. Когда он корчился в холодном свете пленных Камней под гортанные выкрики и смех орков. Когда от крика становилось легче на несколько мгновений – и все же он не кричал, сколько мог.

Он не закричал и теперь. Только пошатнулся, сделав шаг назад, и устоял, как старался стоять всегда, если позволяло тело. Ссутулился, готовый к новому удару или ожогу.

Свет угас. Кто-то взял его правую руку, вложил нечто округлое и сомкнул вокруг него пальцы, почему-то чужие и непослушные.

– Князь Маэдрос! – окликнули сразу два голоса с беспокойством. Голоса женщины и юноши эльдар… Имя вырвало его из морока.

– Пей, князь, – сказал Диор.

Поднеся флягу ко рту, Руссандол сделал два торопливых глотка и едва не задохнулся. Это была не вода и не вино, а крепкая настойка трав на той отраве, что получается перегонкой зерна. Какой сумасброд придумал пить жидкость для промывания ран, в летописи не попало.

Несколько мгновений он был способен думать лишь об одном – хорошо, что не накрыл Сильмариль всей ладонью… Казалось, он прижал пальцы к раскаленному бруску железа, а не вместилищу света Древ.

Морготова тварь память подбросила еще кое-что – огромные обугленные ладони теперешнего тела падшего Валы. Руссандол поспешно поднес ладонь к глазам, страшась найти подобное, но увидел лишь сухой ожог, словно бы полученный в кузне по неосторожности.

Это было отвратительно обыденным – и непоколебимо настоящим. Достаточным, чтобы обрушить мир.

Он не глядя сел в подставленное кем-то кресло, вцепился себе в волосы и выдохнул со стоном, не находя слов. Внутри него кружил водоворот из бешенства на весь мир – и желания немедля расколотить себе голову о ближнюю стену.

…Когда Руссандол пришел в себя, в Каминном зале он увидел одного лишь Диора. Его дети исчезли. Солнечные пятна успели сместиться на полу.

На столе остались кубок с водой, кувшин и фляга. Принимать здесь воду или пищу Руссандол не собирался, но лекарскую дрянь внук Тингола в него уже влил… И какая теперь разница, решил он, позволив себе смочить пересохшее горло.

Потянулось тягостное молчание.

– Любые мои слова сейчас, – ответил Диор, наконец, на безмолвный вопрос, – твоя гордость легко обратит против меня, Феанарион.

– А что сказала бы соправительница Сириомбара?

– Однажды Эльвинг сказала… – Диор грустно и мечтательно улыбнулся. – …Если бы корабли могли летать, она бы взлетела повыше, чтобы Неискаженный Свет осветил весь Белерианд, земля расцвела под ним, и чтобы Враг не дотянулся до него больше никогда. Потому что здесь, в Сириомбаре, живут, задавая себе один вопрос – кто и когда придет к нам первый, чтобы снова спрятать этот свет в сундуки? Кто придет сжигать деревянный город и делать вражью работу – Моргот или нет?

– А ты прячешь его в колдовском плаще Лутиэн. В чем разница?

– Вечером, в сумерках, Эльвинг поднимет его на башню, и этот Свет будет виден со всей дельты, каждому жителю города. Но Клятва все равно обязывает тебя воевать с целым миром, а не только с Морготом, так что это вряд ли важно.

– А ты, – Руссандол медленно отпил еще воды, не чувствуя прохлады, – забыл бы о клятве отцу, взятой с тебя перед расставанием?

«Даже если бы мог от нее отказаться?..»

Диор пожал плечами.

– Мой отец никогда не взял бы с меня такой клятвы. А попытайся, я бы решил, что он обезумел от горя.

– А какую взял?

– Никакую. Пожелал удачи.

Ожог ныл, не позволяя забыть о себе ни на мгновение.

– Осенью, – проговорил Диор медленно, – достроят корабль по имени Эаррамэ для Туора и Идриль. Туор стареет, и видит, что наших сил теперь не хватит даже на достойную оборону. И хочет отплыть на Запад вместе с женой, чтобы просить о помощи против Моргота. Они не знают, смогут ли достичь тех берегов, но они попытаются.

– Вот как…

– Ждать ли нам тебя до осени, князь Маэдрос? Или позже? – Диор казался в это мгновение просто очень усталым.

Как и он сам.

– Пусть они отплывут. – Руссандол тяжело поднялся, опираясь на стальную руку. – А дальше… Не знаю, Диор Элухиль. Не могу тебе ничего сказать теперь.

«И будь я проклят, если понимаю, как теперь быть.

Хотя я и так достаточно проклят».

Он надел перчатку на обожженную руку, не поморщившись. Не хватало, чтобы здешние остроглазые заметили ожог и заговорили об этом. В свое время нелепого ожога Тьелкормо стало достаточно, чтобы задуматься.

Любые слова показались неуместными сейчас. Руссандол чуть склонил голову, обозначая вежливость – правитель Гаваней ответил тем же, словно отразил его движение – и вышел вон.

На ступенях высокого крыльца ждал хмурый, замкнутый Элуред. Это было скорее хорошо. Как ни хотелось уехать немедленно и молча, осталось непроговоренным нечто важное.

Спустившись на площадь вместе с юношей, Руссандол произнес очень тихо, чтобы не услышали стражи:

– Передай мою огромную благодарность госпоже Эльвинг за то, что ответила на мои вопросы, но более всего – за помощь моему брату, оказавшемуся на грани безумия. В то время и в том месте… Что бы ни произошло в будущем, я не причиню вреда самой Эльвинг.

– Я передам, – ответил Элуред очень серьезно.

А когда Феанарион сел в седло, навстречу ему на площадь выехал золотоволосый адан на соловой лошади, в одеждах цветов Дома Хадора. Впрочем, нет, не адан. Руссандол понял, кого видит, прежде чем тот назвался. Само сомнение в этом городе становилось ответом на вопрос.

– Приветствую тебя, князь Маэдрос, – сказал тот, не сумев скрыть удивления при взгляде за гостя. – Я Эарендиль, сын Туора и Идриль. Ты уезжаешь – я хотел бы проводить тебя.

В это мгновение Руссандолу хотелось предложить внуку Тургона и полукровке ехать очень далеко, лучше к Морготу в северные горы, либо в те места, куда посылали своих недругов те самые аданы, чья кровь текла в жилах юнца. Но приличия и положение сейчас не позволяли.

Потом князь с удивлением вспомнил, о чем давно хотел спросить любого жителя Гондолина – и больше прежнего с отвращением почувствовал себя аданом, на сей раз забывчивым невежей.

Элуред и Эарендиль обменялись многозначительными взглядами, но предложение свое сын Идриль назад не забрал.

– Благодарю, внук Тургона.

Их кони двинулись по площади, и подумалось невольно – как нелепо они, должно быть, выглядят рядом. Возле этого сияющего юнца Руссандол сейчас походил на мрачного ворона разве что. Если на свете бывают рыжие с проседью вороны.

– Я не хочу и не умею разводить вежливые речи, – по правде сказать, Руссандол просто разрывался между желанием обогнать спутника, остаться одному – и завести разговор о том, что беспокоило его в истории падения Гондолина со времени, как рассказы о нем доползли до Амон Эреб.

– Просто скажу – я хочу спросить о Маэглине, сыне Эола. Каков он был, и известно ли, что сделало эльда крови Финвэ предателем. А я отвечу на твои вопросы.

Эарендиль улыбнулся. На его груди сверкнула застежка-орел с удивительной красоты камнем, нежного и глубокого цвета юной листвы. Настолько ясного и чистого, что от одного взгляда на него становилось немного легче на душе. Даже теперь.

– Меня учили подобающим речам, – сказал юноша почти весело, легко перейдя с синдарского наречия на чистый квэнья. Соловая лошадь вскинулась, замотала головой, и он успокоил ее, потрепав по шее. – Но я с десяти лет рос возле кораблей, там длинные слова и вежливые речи не слишком уместны. А иногда могут жизни стоить. И потому был не лучшим учеником в этой науке. Что до Маэглина… Не могу рассказать подробно, каков он был. Мать ему не доверяла и опасалась его, это передалось и мне. Я избегал его. Думаю, и он не хотел меня видеть. А вот мой дед очень любил его и верил безгранично.

– Но как Маэглин нашел способ из тайного города, окруженного горами, вступить в сообщение с Врагом?

– Он много лет обходил все окрестные горы в поисках редких руд. Здесь он был великий знаток. Порой уходил надолго, и при мне никто этому не удивлялся. Признаться, я давно не говорил об этом со старшими, не хотел его вспоминать. Но когда мы бежали из города, то слышал разговоры, что, быть может, его взяли в плен орочьи разведчики во время такой вылазки, а потом Маэглин успел вернуться до того, как его хватились.

– Значит, его сломили не пыткой. Это требует изрядного времени, да и скрыть потом невозможно.

– Нет. Я думаю, его склонили страх и ненависть… и жадность.

– Ненависть?

– К моему отцу. И ко мне. Я для него был лишь помехой, как и отец. К тому времени он, кажется, начал впадать в безумие, считая нас единственным препятствием к тому, чтобы получить мою мать. А его чувства к ней перестали быть любовью, переродившись в некий вид жажды или жадности. Он алчно желал заполучить ее в собственность, как наугрим, наверное, жаждут приумножить свои сокровища.

– И это тебе известно точно, – отметил Руссандол.

– Он ворвался к нам, когда мы готовились уходить из города. Схватил меня и угрожал моей смертью, если мать не отправится с ним. На деле же просто хотел убить меня. Но я отбивался, как мог, а потом пришел отец. И еще спасла кольчуга под одеждой, ее велела надеть мать. Этот… не сумел сразу меня заколоть, а второй удар отец нанести не позволил. И помню, как от него разило ненавистью, жадностью и страхом одновременно. Страхом перед чем-то невообразимо огромным.

«Вполне вообразимо. Если бы он хоть сдался не сразу… Какая мерзость».

– Можно ли счесть, что он был трусом и прежде? – спросил Руссандол задумчиво.

– Именно трусом, избегающим опасностей – нет, – поразмыслив, ответил Эарендиль. – Но некий страх в нем, должно быть, жил. По словам тех, кто видел его появление – он словно бы опасался своего отца, еще до того, как тот совершил злодейство. Если Маэглин с юности испытал страх перед отцом вместо любви, страх перед силой – это могло подтачивать его изнутри очень долго.

«И когда его испытали на прочность – он сломался».

Некоторое время они ехали в молчании, под перестук копыт по деревянной мостовой. Даже улицы мостили здесь спилами стволов, или же делали дощатые настилы там, где улицы шли ровнее.

– Благодарю за ответы, внук Тургона.

– Мне показалось, ты ищешь ответ на нечто большее, чем просто вопрос о Маэглине, князь Маэдрос. Я рад, если мой ответ стал частью этого большего.

«Умник ты драугов…»

– Спрашивай сам.

– Я думал, что довольно многое о тебе знаю. Если не сочтешь дерзостью мой вопрос, князь – скажи, когда у тебя появилась седина?

«Сочту», – хотел ответить Руссандол. Но настоящей злости не было. Мальчишеская дерзость либо мальчишеское любопытство были все же слишком мелкими рядом с разговорами в Каминном зале. А еще мальчишка был с ним откровенен.

– Отчасти – после Бессчетных слез. Отчасти позже, – сказал он кратко.

– Отец считает, – помолчав, начал Эарендиль, – что своими силами мы уже не сможем отразить Врага. И нужно просить о помощи. Однажды он уже беседовал со Стихией и верит, что те помогут нам.

– Я слышал об этом.

– И не веришь.

– Считаю пустыми надеждами.

– Но его опасения на пустые не похожи.

– После Бессчетных Слез я надежды не вижу. Впрочем, не стану мешать твоим.

Хорошо быть мальчишкой и радоваться жизни, подумал Руссандол. Надеяться на удачу, на мудрого отца, на чью-то помощь. Просто – надеяться.

– А я хотел бы помешать твоему отсутствию надежды.

– Зачем?

Эарендиль помедлил с ответом и остановил соловую лошадку. Руссандол поднял взгляд – они оказались вновь возле улицы, где играли дети атани. Впрочем, с удивлением отметил он, не только атани. Несколько юных эльда в ярких одеждах – гондолиндрим, должно быть – играли вместе с ними. Прямо сейчас один из них пытался помирить двух плачущих детей.

В Гондолине не ждали нападения и до последнего верили в безопасность и рождали детей.

В Дориате до падения завесы, говорили – тоже.

Забывшись, он дернул поводья и скрипнул зубами.

– Затем, – сказал, наконец, Эарендиль, – что отец однажды сказал: в доспехах судьбы всегда найдется брешь. – Он помолчал. – Затем, что мои родители отплывут, а я останусь с Сириомбаром, вместе с госпожой Эльвинг. И с мыслями о том, что однажды сюда под стены могут прийти войска… с Севера. Может быть, эти дети успеют вырасти.

…Вместе с госпожой Эльвинг, значит. Впрочем, было бы чему удивляться. Двое полукровок, двое наследников.

Есть надежды, которые умирают, не родившись.

– Чтобы сражаться, надежда не нужна, – бросил Руссандол.

«А чтобы сражаться вместе, нужно кое-что другое».

Он ждал следующего вопроса, но юноша замолчал. Все-таки он уже ребенком не был, этот внук Тургона, и понимал некоторые вещи без того, чтобы их объяснять вслух. Полуатани взрослеют тоже быстро, сказал Элурин.

Стража у ворот вся была на местах, и Руссандола провожали внимательными и настороженными взглядами. А он невольно снова отмечал среди них женские лица.

Лучницы. Здесь немало женщин с боевыми луками. И даже та невысокая нис, чье лицо знакомо – с луком больше чем в половину своего роста. Морготовы драуги…

Среди провожающих был все тот же непроницаемый Эгалмот, блюститель приличий, приветствовавший наследника своих правителей церемонно, как и гостя. Чтобы нельзя было придраться. С вежливостью, которая легко становится оскорбительнее иной честной грубости.

Оружие Руссандолу поднесли торжественно, как чаши на пирах. Пришлось выдохнуть, пристегнуть перевязь с мечом и повесить кинжал на пояс: если бы он позвал оруженосца на помощь, неладное отметили бы многие, зорких глаз тут хватало. На удивление, ожог причинил чуть меньше боли, чем ожидалось.

Кажется, Эарендиль был готов сопроводить гостя и дальше, но Руссандол его опередил – короткой благодарностью дал понять, что поедет один.

Мальчишка смотрел прямо в глаза внимательно и с той самой надеждой, которую, по разумению Руссандола, в такие времена стоило бы выдергивать с корнем. Словно искал брешь в доспехах Судьбы.

«Но я, Моргот побери, и не садовник, чтобы корни рвать».

– Мне нечего тебе ответить сейчас, внук Тургона. Не знаю, – повторил он. Развернул коня и двинулся прочь от светлого деревянного города, глаза бы на него не глядели.

Оруженосец Халлан догнал своего князя. Молча. Повезло с мальчишкой, взятым с собой лишь чтобы не злить попусту иатрим и не подвергать опасности своих верных. Может, вправду оставить при себе?

…Поднявшись на склон речной долины за последним рукавом Сириона, Руссандол спешился, отослал парня к остальным и лег в траву. Стащил перчатку – ожог снова болел. Солнце клонилось к западу, и он следил за его движением, а потом за туманом, который вечером начал подниматься над водой. Весенние заливные поля жемчужных зерен виделись отсюда как мутноватое зеркало, множащее вечерние золотые отсветы.

Еще один всадник нарушил шумом и топотом коня вечернюю тишину. Спешился неподалеку, подошел размашистым шагом.

– Руку перевязывать надо? – спросил Макалаурэ. – Халлан заметил неладное и пришел ко мне. Рассказывай.

– Подожди, – сказал Старший.

Солнце коснулось морской глади между куполами холмов по ту сторону долины. Сумерки наливались алым, туман сгущался. Макалаурэ подумал, сел рядом, положил руку брату на плечо.

Бело-золотая теплая звезда зажглась над крышами Сириомбара, настолько яркая, что кусты и деревья отбросили прозрачные тени.

Макалаурэ ахнул.

Свет заполнил долину как вода – чашу, пронизывая туман. Поля отразили этот свет, как смогли, отбрасывая блики на городские стены и даже на склоны холмов. Отвести взгляд казалось невозможно, как невозможно перестать пить, страдая от жажды…

– Они сошли с ума или я? – спросил Макалаурэ много времени спустя, когда уже совсем сгустилась ночь. – Я едва верю глазам.

Руссандол протянул ему обожженную ладонь.

– Лучше бы я сошел с ума, – сказал он. – Я прикоснулся к нему. И вот его ответ.

Кажется, брат перестал дышать на несколько мгновений.

А затем звезда шевельнулась едва заметно и канула вниз. Волшебное свечение ушло, сосредоточившись среди домов, оставшись отблесками на высоких крышах.

Грудь словно стянуло цепью и сдавило, внезапно и резко. С трудом Руссандол втянул воздух и судорожно закашлялся, борясь за следующий вдох. Все-таки третий раз… Кашель, как и прежде, тянулся долго, выматывая и обессиливая не хуже драки.

Макалаурэ терпеливо ждал. Потом протянул свою флягу с вином на травах.

– А вот теперь говори, – велел он.

**

*Рис

====== Часть 3. Рубеж Амон Эреб ======

Одиннадцать лет спустя.

*

Макалаурэ выглянул из окна Комнаты Документов – отсюда внутренний двор был виден лучше всего. Внизу Майтимо и Халлан третью свечу времени гоняли друг друга из одного угла в другой. А Халлан опять впал в азарт и не следит, что время к полудню.

А, нет. Оруженосец опустил щит и махнул тяжелым тренировочным мечом.

Прихватив с обеденного стола миску с печеной олениной и кинув сверху несколько яблок, Макалаурэ сбежал по винтовой лестнице во двор. Он уже привык, что ждать Старшего на обед бесполезно – и не ждал.

У колодца хозяин крепости и его оруженосец обливали друг друга водой из ведра. Мокрые темно-медные волосы прилипли к спине Руссандола сплошным плащом, и он даже показался не таким худым. Но вот Старший, вытираясь, отжал гриву, открыв спину с выступившим хребтом. Макалаурэ уже который раз вспомнил лагерь на Митрим после возвращения Финдекано и поежился.

– Пока не поешь, кано, и с места не сдвинусь, – донесся голос Халлана.

– Ты что-то совсем обнаглел.

– За то и держишь, разве нет?

– А ведь брал за понятливость и послушание. И что выросло? – хмыкнул Руссандол.

– Было на кого смотреть и учиться, кано, – весело отозвался Халлан.

Макалаурэ метнул яблоко, целясь Старшему в ухо. Тот не глядя поднял худую жилистую руку и поймал, укусил скорее по привычке, чем с удовольствием.

– Я пришел бы наверх, – бросил тот.

– Ты бы не пришел. Бери. Свежая добыча Амбаруссар.

– Сейчас скажешь – для меня старались.

– Для тебя.

– Мне не нужна нянька, Кано.

– Уже нужна.

– Я тоже стараюсь, – буркнул Халлан с преувеличенной обидой. Братья засмеялись, Макалаурэ швырнул в него следующим яблоком. Оруженосец словил и вгрызся в вялое зимнее яблочко с таким воодушевлением, что смех повторился, и Руссандол даже в охотку взял кусок мяса из миски. Впрочем, только один.

За прошедшую почти дюжину лет Халлан из высокого тощего парня стал высоким и широкоплечим жилистым мужчиной без капли жира на теле, лучшим воином из атани на Амон Эреб. Еще бы, от четверти до половины светового дня ежедневно махать тяжеленным тренировочным мечом вместе со Старшим – тут или без рук останешься, или сделаешься лучшим.

Потому что единственное, что помогало Руссандолу – постоянные воинские занятия на пределе сил.

Иногда Макалаурэ себя спрашивал, за что ему такое везение, чувствовать на себе меньше тяжести, чем прочим. А иногда думал, что это и не везение вовсе.

– Приехал вестник, – сказал он. – Морьо с обозом будет к закату. Их потрепали в дороге, но отбились без заметных потерь. С ним гномы и еще прибились два торговца-атани с охраной на обратный путь.

– Те летние южане, с травами и пряностями? Рыжие и раскосые?

– Да.

– Хм. Морьо с обозом или обоз с Морьо?.. – пробормотал Старший, накидывая теплый кафтан.

Макалаурэ вздохнул.

– Это уж как повезет.

Обоз прибыл точно на закате: отличный расчет времени Карнистиро делал в любом состоянии. Вечером они показались из леса, темной змеёй по бело-розовому снегу доползли до подножия холма, по алому часу взобрались наверх, и голова обоза въехала в ворота крепости Амон Эреб, когда солнце скрывалось за горизонтом.

Верные Морьо возглавляли его, стало быть, сбылось опять «обоз с Морьо». А Амбаруссар с охотниками сели обозу на хвост и лихо влетели на двор, едва въехали последние телеги и замыкающие охранники.

– Где братец Карниненгво? – довольно громко спросил Амбарусса. – Где дрыхнет наш Красноносый?

Руссандол погрозил ему кулаком, уже не скрываясь.

Морьо спал беспробудно на одних из саней, заботливо укутанный в меховую полость, раскрасневшийся и мрачный даже во сне. От него пахло гномьей перегонкой на травах и пряностях, которой обычно грелись на зимних привалах, но пахло так, что, пожалуй, остальному каравану согревания могло и не хватить. Ночи две-три.

– И зачем было напиваться, если все равно никакого удовольствия? – фыркнул Амбарто. Он каждый раз задавал этот вопрос, и каждый раз почему-то не Морьо, чем успел изрядно Макалаурэ надоесть.

Верные, успевшие ко многому привыкнуть, прямо на меховой полости сняли своего кано с саней и понесли в его обычные здешние покои, проспаться. Наугрим засуетились, вперёд выступил их предводитель, а прочие слаженно ринулись разгружать железо и прочие товары, стремясь в полной мере использовать долгие зимние сумерки. Небольшой отряд людей с юга, сопровождавший купцов-южан, отправили во внешние пристройки.

– Господину Амон Эреб, князю Маэдросу Высокому, защитнику Оссирианда, мое приветствие и пожелания благоденствия и здоровья, – дородный, необычайно рослый гном, регулярно навещавший ещё Химринг в лучшие времена, церемонно раскланялся.