Текст книги "Звезда на излом (СИ)"

Автор книги: М. Кимури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Как же все болит... Он через силу выпрямился под взглядом Феанаро.

Холм под ногами вздрогнул, трещина рассекла лестницу, холм, дома, разделила всех стоящих, пройдя в паре шагов впереди Руссандола. Дохнула жаром.

– Что ты наделал? – Отец шагнул вниз, его глаза пылали холодом, взгляд пронизывал до костей, словно Руссандол стоял на ледяном клыке Хелкараксэ.

Позади отца встали Средние, все трое, и Второй Рыжий, неподвижные, словно статуи самих себя.

– Ты давал Клятву преследовать всякого, кто протянет руку к Сильмарилю!

– ...Без нашего дозволения. Я помню, – Руссандол усмехнулся. – Да, я насмерть встал на пути Моргота, протянувшего вновь руку к Сильмарилю.

– Ты помнишь, ни долг, ни жалость, ни любовь не должны помешать тебе! Или ты позволил глупым чувствам отвратить тебя от цели?

Голос отца гремел северным штормовым морем. Руссандол смотрел снизу вверх, чувствуя только усталость. И немного – что-то теплое и невеселое, вроде жалости.

Благоговение, обожание, восторг... Они остались очень далеко. Они горели вместе с кораблями в Лосгаре, истекали кровью в сражениях, исходили вместе со стыдом и злобой в Дориате, источались в боли, в борьбе годами за глоток воздуха, в размышлениях и трудах сбережения оставшегося от разгрома. И однажды расточились до основания.

Майтимо был пуст и гулок внутри. Где-то в той пустоте, очень глубоко, трепыхалось неровно сердце.

– Ты забыл ещё одно слово, отец. Совесть. Ты забыл его – и твой Сильмариль с не твоим светом, за который я пролил столько крови врагов и сородичей, отверг меня.

Молчание. Феанаро все так же смотрит сверху в ледяном негодовании.

– Мой старший сын – клятвопреступник? – произносит он задумчиво и презрительно. Руссандол чувствует себя маленьким и слабым перед ним, как провинившийся ребенок. Несколько мгновений. А потом смеётся невесело, потому что ребенок остался очень далеко и давно. Он намного старше отца, говорит себе Руссандол. На целый Тангородрим. На все сражения Белерианда. На множество поражений, которые пережил.

Кажется, Феанаро и не так высок уже.

– А мой отец – злобный глупец, возненавидевший весь мир вместо одного Моргота! Мы шли мстить Бауглиру за Финвэ! За тебя! Твоя же Клятва направлена не против Моргота, а против всего мира!! Ты был безумен, и мы обезумели вместе с тобой, когда повторили Клятву!! Что сделалось с тобой?!

– Ты трус, – гулко сказал Феанаро. И Майтимо снова засмеялся, чувствуя, как кровь сочится из треснувших губ.

– Знаешь, Макалаурэ однажды сказал – выполним мы Клятву или нет, дорога нам теперь во тьму. Она идёт за нами, как тот охотник по следу людей. Этого ли ты хотел, отец? Этого хотел для нас всех?

Холм под их ногами вздрагивает и колышется, как палуба. Жар из трещины и холод, исходящий от отца, попеременно окатывают Руссандола, обжигают при этом – оба.

– Ты этого хотел!? – кричит он снова, понимая, что ответа не будет никогда.

Что ж... Проживет и без него. Он выживал со многими ранами, выживет и с этой.

Но ответ приходит, хотя он перестает ждать и делает шаг назад. Раздается треск. По безупречному лицу отца бегут трещины, словно по расписной фарфоровой маске, и сердце Руссандола замирает. Вот отламывается и падает один кусок, другой, разбиваясь с отдаленным грохотом... Маска величия и презрения осыпается, все больше и больше открывая другое лицо, покрытое следами ожогов и искаженное от живой смущенной злости, а не величественного и мертвенного гнева.

– Я не знаю!!! – Кричит в бешенстве Куруфинвэ, таращась сквозь него, сжимая кулаки и делая шаг вниз, подходя к самой трещине, которая здесь – меньше шага шириной. Его голос отдается эхом, словно доносится из невообразимой дали.

Сердце Майтимо тоже сжимается от злости.

Он делает два шага к отцу, наступая на край разлома – и со всей любовью и бешенством с размаху впечатывает ему в челюсть кулак.

Левый.

====== часть 4.3. Мандос. Эхо и след ======

– Хуан! Где же ты?

Пустые повороты тянутся бесконечно, выступит из солнечного тумана то фонтан, то лестница, скала откроется за деревьями…

– Ты бросил меня? – иногда спрашивает обиженно мальчик, особенно когда долго карабкается по ступеням туда, где померещился цокот когтей по камню или мелькнувший хвост. Но ответа нет, значит, может быть и не бросил. И он снова ищет и зовёт, не удивляясь пустоте города или городов, то открытых всем ветрам, то уходящих в глубину пещер.

Иногда он находит свою комнату. Это бывает темный закуток без окон в неуютной грубой башне, забросанный шкурами волков, комната среди пещер, или наоборот, большая светлая палата с камином, застеленная коврами из отлично выделанных шкур оленей и диких кошек, где окно выходит на такой горный простор, что выглянуть страшно.

Тогда Турко залезает на кровать или лежанку, кутается в шкуры для тепла и бросается в сон, немного надеясь, что проснется и увидит рядом с постелью Хуана, а может быть и братьев. Но хотя бы Хуана, тогда вместе они найдут всех-всех. Курво. Братьев. Отца. Дядьев. Черноволосую девочку в синем платье и черном плаще. Двух похожих на нее мальчишек в зимнем лесу. Всех…

Во сне девочка в синем платье убегает босая в самую темноту и не хочет его ждать. С ней идёт Хуан, и значит, все должно быть хорошо, но Хуан теряется, и девочка тоже. Она – насовсем. А Хуан ещё нет.

Если спать слишком долго, то снится отец, сражающийся со злобными живыми огнями, и потом отец повторяет что-то и превращается в пепел. А ещё снится мальчишка, уводящий девочку за собой в глухую тьму, зимний лес и стылая река, и в груди начинает болеть снова, и рука жжется сильнее обычного.

Обычно здесь он просыпается, не желая дальше смотреть эти сны. Каждый раз его надежды не сбываются, и Хуана рядом нет. Каждый раз он выбирается из-под теплых одеял и идёт его искать снова.

Ещё иногда в пустых коридорах и на солнечных улицах он встречает призраков. Турко их избегает, потому что призраки пытаются его задержать, а нужно спешить, вдруг с Хуаном что-то случилось без него? Ведь иначе Хуан сам нашел бы его!

Когда он об этом думает, становится страшно и холодно. На Хуана мог напасть волк, думает он. Огромный черный волк, размером ещё больше него. Он точно где-то был. Хуан сильный, он может справиться с ним, но вдруг нет? Вдруг он погибнет там один?

Когда Турко думает про волка, вокруг темнеет и дует холодный зимний ветер, вода фонтана схватывается льдом, иней ложится на стены пещер. Если придется справляться с волком без Хуана, будет очень тяжело, ведь оружия нет нигде в этом городе…

Потому он возвращается мыслями к Хуану, к поискам и к укромным местам, где он может прятаться. Обычно при таких мыслях вокруг теплеет и светлеет. Источника он не видит, но свет этот очень радостный, особенно там, где фонтан, украшенный зверями.

Когда он набредает на это место, всегда вспоминает, как увидел здесь Хуана в первый раз. Какой он был неуклюжий щенок, и какой все равно большой, двумя руками с трудом удержать. Обычно здесь солнечно, Турко отогревается после мыслей о волке, забывает о нем и думает, как они с Хуаном пойдут искать братьев… Или грустную девочку. Или тех близнецов из зимнего леса.

Мы всех найдем, обычно думает он здесь, собираясь с силами, чтобы начать сначала.

Иногда вспоминает, что приходит сюда уже который раз, мимолётно удивляется – и уходит дальше. Порой – долго сидит, болтая в воде обожжённой рукой, и она почти перестает болеть, только чешется. Где обжёгся, Турко тоже не помнит.

Если перестать болтать в воде рукой, можно увидеть свое отражение. С короткими волосами, чтобы не мучиться с гребнем. С недлинной косой, куда он вплетал перья от первых добытых птиц. С длинной гривой, перехваченной ремнем в двух местах, чтобы не мешала учиться владеть мечом. С побледневшей косой, натуго переплетенной с ремнем, чтобы не мешала в драке…

Ожог мешал бы ему драться.

До этого или после он потерял Хуана?

Возвращаясь к фонтану снова и снова, он видел себя в воде… Слишком разным.

Я обыскал весь город, думал Турко раз за разом. Хуана здесь нет. Нужно идти куда-то дальше, чтобы его отыскать.

Выйти из города. Который он обыскивал весь, все его закоулки и тайники. У которого нет ворот.

Снова ему чудилось, что мысли повторяются, словно здесь у фонтана они приходили уже много раз…

Когда ему вдруг почудилось, что он с любопытством заглядывает в эту воду в тысячный с лишним раз, Турко перестал думать и прыгнул в фонтан.

Дна здесь не было.

Он очень надеялся, что делает это в первый раз.

Вода темнела, наливаясь холодом и набирая течение медленно. Можно ещё было выплыть.

Перевернувшись, Турко ушел в глубину, позволив холодному течению нести себя.

В городе не было Хуана. И вовсе никого. Он не будет жалеть, даже если снова станет холодно…

Течение меняется, бросая его из стороны в сторону, хлещет его зимним холодом.

«Элуред!» – вспыхивает в памяти. Кто-то, может быть, он сам, кричит в ледяном потоке, отчаянно пытаясь дотянуться. – «Элуред!»

«Я Элурин…» – сказал кто-то в ответ очень-очень далеко.

Падает метель.

Рушатся стены пустого города.

Тьелкормо снова бежит через зимний лес навстречу мокрому снегу, втягивая воздух, как пёс, выискивая запах крови рода Лутиэн. Где-то впереди – два потерявшихся щенка…

Полотно его памяти отворачивает край, и с размаху хлещет им по бегущему – всей тяжестью разгромленного Дориата и грызущего сердце зверя. Тьелкормо падает в мокрый снег с размаху. Встаёт, шатаясь, и снова делает шаг. С его рук капает кровь, прожигая в мокром снегу дыры.

Где-то впереди два потерявшихся щенка. Или уже только один… Через метель и ветер он упрямо ломится вперёд, на эхо далёкого голоса.

Запинается. Влетает головой в мокрый снег, грязь, корни. Снова встаёт, едва рассеиваются искры в глазах. Впереди будет река. Он бежит снова, шатаясь и едва разбирая дорогу. Падает и поднимается бессчётное число раз. Ничего, кроме этого голоса, для него не существует. Даже он сам. И однажды метель расступается.

Здесь нет зимы.

Здесь река несёт челноки и лодочки у себя на ладонях, и лица людей в лодках обращены вперёд – с надеждой, страхом или усталым, терпеливым ожиданием. Почти у всех. Вода в реке отливает льдом и свинцом.

– Я сын двух смертных, а не только сын трёх народов, – говорит Диор, поседевший и усталый. Он стоит в лодке так, как стоял бы на земле, расставив ноги, его одежды и борода опалены. В Дориате этой бороды не было. – Прости меня, Нимлот. Я был молод и жесток. Но я не знал, что у нас будет так мало времени… Наши дети уже выросли…

Свет пляшет на кромке воды, очерчивая совсем юную эльдэ, слезы блестят на ее щеках.

– А вдруг ты снова сможешь кого-то полюбить?

Из лодки Диор протягивает руку, стараясь коснуться ее руки.

– Глупый, – отвечает она. – Meldo, глупый.

И река уносит Диора прочь.

Другую лодку несёт свинцовая вода, из нее поднимается младший детёныш рода Лутиэн. Улыбается невесело. У него прорвана одежда на груди, словно пронзенная огромными когтями.

Тьелкормо, не отрывая от него взгляда, входит в воду, и леденящий холод впивается в его ноги.

В одни мгновения Элурин в лодке кажется ребенком, в другие – взрослым…

– Мама, – шепчет он. – Не бойся. Ты не будешь одна. Я это знаю.

Но юная эльдэ смотрит только вслед мужу, и лодку Элурина увлекает за собой мертвая вода. Тьелкормо, одолевая ее хватку, вступает навстречу ей глубже в реку. По пояс.

– Элурин… – говорит он через силу.

Водоросли намертво оплетают его ноги, каменеющие от мертвенного холода реки.

Элурин оборачивается. Изумление, гнев, боль сменяют друг друга на его лице.

– Ты?! – кричит он, и лодка его качается так, что едва не черпает бортом воду.

Никто из плывущих здесь людей не слышит его.

– Зачем? – Элурин почти свешивается за борт. – Зачем, Турко? Зачем пришел за нами?

Губы уже едва шевелятся, как на ледяном ветру.

– Я сволочь, – с трудом выговаривает Тьелкормо. – Я просто хотел, чтобы вы жили. Со мной… или без меня.

Элурин вздрагивает, распахивая глаза. Вода несёт его мимо… Он протягивает руку, на мгновение дотягиваясь до ледяной ладони Тьелкормо и становясь шестилетним Рино.

– Элуред жив, – шепчет он. – У меня дети…

И течение насовсем увлекает прочь старшего щенка рода Лутиэн. Туда, где вдалеке шумит перекат, и туман заслонил течение реки.

А другие лодки все также идут мимо, неся десятки воинов атани в опаленных, изрубленных доспехах.

Закрыв глаза, Тьелкормо рванулся вперёд, за ним, не думая больше ни о чем… Чья-то рука ухватила его за шиворот и выволокла на берег, как сам Тьелкормо тащил бы увязшего в болоте пса.

– Велик соблазн спросить, не спятил ли ты, – заметил этот кто-то.

– Ты уже спросил, – Тьелкормо чувствовал под лопатками скалу, и она казалась нагретой после немыслимого холода реки. – Может быть. Не думал об этом.

Над ним сидел… человек? Седой, но ещё не слишком старый, в длинной серой накидке.

– Перемена судьбы не улучшила бы ничего, даже будь она возможна, – заметил он.

– Хуан здесь? – Вырвалось у Феанариона.

– Ты цел даже без него.

– Тебя трудно узнать, – сказал Тьелкормо после молчания.

– Если я выгляжу бОльшим, чем человек, люди нередко пугаются либо ведут себя подобострастно. Мне сложно понять, почему.

– Потому что выглядящий большим, чем человек или эльда, наверняка служит Морготу. Вряд ли я первый это говорю тебе.

– Не первый, и вероятно, такова действительность. Я рад, что ты очнулся сам, Тьелкормо.

– Не совсем, – он не чувствовал себя призраком сейчас, и был рад. Скала под его спиной твердела настоящим камнем, остатки холода в теле помогали радоваться теплу.

– Они меняют мир. Они меняют нас. Даже здесь.

– Хуан здесь? – повторил вопрос Тьелкормо. – Или уже нет?

– Я не могу обещать, что он будет рад тебе, – Намо очень по-человечески пожал плечами.

– Я искал его… Непрерывно.

– Сперва пришлось найти самого себя.

– Меня это не радует, – вытолкнул Тьелкормо сквозь зубы.

Насколько именно он не радовал себя, даже сказать было трудно, подобрать не бранные слова вышло бы сложнее, чем найти одну нужную белку в целом Оссирианде.

– Меня радует, – сказал Намо просто.

Тьелкормо представил, как выглядела его беготня по кругу со стороны, и от ругани все же не удержался.

– Почему ты решил, что я должен смеяться над тобой? – спросил Намо с неподдельным удивлением.

– У тебя нет причин нас любить, – фыркнул Тьелкормо.

– У меня нет причин вас не любить, – Намо покачал головой.

Тьелкормо нетерпеливо поднялся. Мир был плотным, настоящим, но замкнутым. Светящееся вечерним светом небо без солнца; лес и скалы, замыкающие пространство…

– Я могу назвать не меньше трех.

– Это беды, а не причины.

– Если судья Намо не примется судить меня прямо сейчас, – сказал Тьелкормо, – и не прикует за руку к ближней скале, я отправляюсь искать Хуана. Будет он мне рад или нет, пусть скажет сам.

– Невежа ты, Тьелкормо. Сравнение с Мэлко я вряд ли заслужил.

– У меня не выходит быть благодарным за вытаскивание из реки. Оставил бы лучше там торчать статуей.

– Я не желаю тебе такого. И ни один из тех, кто любит и ждёт тебя, не пожелают.

Много ли таких, чуть не сказал Тьелкормо.

Да какая разница, чуть не сказал он.

Да тебе-то что, чуть не сказал он.

Промолчал.

Отвернулся и пустился прочь почти бегом.

Осязаемый мир расплывался с каждым шагом, словно Намо утверждал его вокруг себя, и теперь Тьелкормо покинул этот круг. Три шага, пять, десять… И вот он скользит в переплетении сумрачных залов и светотеней.

Как искать здесь дорогу? Здесь, где нет ни следа, ни запаха? Есть только память, смутные очертания себя и…

Память.

Все, кто есть, всё, что есть. Он не думает об отце, он не думает о Курво, это еще слишком больно. Он думает о том, кто шел рядом почти всю его жизнь, и даже после своей смерти. Кого взял на руки мохнатым колобком. Того, кто ушел и не обернулся, пока не пришел срок сразиться за его душу…

Он не блуждал больше, он шел по этой памяти, как по прямому лучу. Очень далеко. Через дальние закоулки, где скрывались какие-то авари и нандор, похожие на больных зверят. Туда, куда забилась тусклая одинокая душа, свернувшись клубком.

– Хуан, – сказал он шепотом, и от этого звука мир вокруг немного уплотнился, сделавшись похожим на уголок леса и на пещеру в корнях каменного дерева. Вроде той, где прятались близнецы, только побольше.

– Если ты не хочешь меня больше знать, скажи мне это. Если это не так – вернись ко мне.

Он сел у корней дерева, прижался спиной к жесткой коре, опустил руку.

– Я полная сволочь, Хуан, но я прошу тебя. Вернись. Даже память о тебе меня спасала, дубину. Я… Очень долго тебя искал. Раньше, чем братьев и сестру.

Очень-очень долго было тихо. А потом темный нос и длинная светлая морда медленно появилась из-под корней.

Так выглядят смертельно исхудавшие собаки, у которых уже нет сил вставать. Те, что умирают от истощения и тоски. Просто здесь силы подняться ещё были.

Ты справился с тем волком, сказал Хуан. Ты целый. Это хорошо. Я не нужен. Я уже ушел. Все ушли. Насовсем.

Дурень, сказал Тьелкормо, очень стараясь не заплакать, и сгреб Хуана в охапку. Как ты мне нужен, глупый дурак…

Светящийся черный нос обнюхал его недоверчиво.

Я сам ушел, два раза, напомнил он. Знаешь, почему.

А я сам пришел, сказал Тьелкормо. Один раз пока. Надо второй? Приду второй.

Уткнулся лицом в свалявшуюся шерсть.

Не надо.

Язык неуверенно прошёлся по его уху.

Не надо второй раз, попросил Хуан. И так хорошо. Ты не делай, чтобы я ушел в третий раз. Я не найдусь.

Свернулся вокруг и тяжело вздохнул.

Комментарий к часть 4.3. Мандос. Эхо и след Да, автор специально написал последние диалоги без тире или кавычек. Это не ошибка.

====== часть 5. Поход Маглора ======

Город горел, и только ветер с моря оберегал ещё часть домов у обрыва и стены.

Их осталось меньше трех сотен, и почти четверть из них были женщины, дети и старики, не сумевшие убежать до пожара или помогавшие воинам.

Галдор тогда, на стене, пытался нечто важное выговорить перед смертью, указывая на дома над обрывом, но со стрелой в горле, увы, ничего не скажешь, и он лишь хрипел, захлебываясь кровью и наглухо закрыв разум от боли.

Диор, помнится, тоже собирался что-то сказать перед битвой и не успел.

Макалаурэ пытался быть в пяти местах сразу. Он успевал отдавать приказы, ободрять и драться. Он делал работу, которую терпеть не мог, но научился драуговски хорошо делать за сотни солнечных лет, потому что она спасала жизни.

Но все они были в ловушке, из которой не мог вытащить никакой воевода. Даже этот участок стены орки не рвались брать, особенно после того, как часть их попала в огненную ловушку на главной улице. Вопли и визг горящих заживо ещё звенели у всех в ушах.

Зачем тратить силы на новый приступ, лезть в реку под стенами крепости, если достаточно подождать, и кричать в огне начнут уже эльдар и люди?

Спуститься с обрыва одним эльдар было возможно. Проплыть вдоль берега сколько смогут – только если оставить лишь ножи и без доспехов, тогда против орков шансов мало, и незамеченными остаться не выйдет. Спустить десятки женщин и стариков атани в воду и выплыть с ними потом на берег мимо орков, караулящих у подножия скал – вовсе никак.

Нужно понять, что с этими домами. Что хотел сказать Галдор. Сейчас, пока огонь почти отрезал их от врагов, но не от жизни.

– Фаньо!

Оруженосец держался рядом и даже остался почти цел. Как и Макалаурэ – благодаря ему.

– Расспроси оставшихся вождей гондолиндрим, что мог знать Галдор и что особенного в этих домах. Осмотри их сам. Иначе останется только с обрыва вниз головой.

«Тонуть с оружием или выплывать в руки орков, потому что никакие корабли с Балара сюда не успеют».

Оруженосец покачал головой, но отправился на поиски. Гондолиндрим все же сохраняли воинскую дисциплину и держались отрядами, в то время как люди и немногочисленные оставшиеся синдар смешались друг с другом, и невольно их вождями становились верные Феанариони, как самые опытные.

Синдар порой буквально корежило от этого, но они подчинялись, хоть и скрипели зубами.

Ивовая улица, самая широкая, ведущая в эту часть города – единственная, которую ещё не перекрыл полностью огонь. Именно по ней ещё могли пройти последние орки из огненного кошмара, которым стала вся середина Сириомбара. Они и пытались. Накрываясь плащами, они сбились в середине улицы и с яростью отчаяния рвались туда, где ещё можно было дышать.

Будь это не орки, а хотя бы вастаки, Макалаурэ мог бы и задуматься. Мало кто в его глазах заслуживал гореть заживо. Даже оркам он этого не желал.

Лучники синдар выпускали последние стрелы, и орочьи беглецы валились одни за другими на деревянную вымостку Ивовой улицы. Впрочем, стреляли не только синдар. Вот это определенно была нолдэ – с косой цвета темного каштана, невысокая, с огромным для своего роста луком, она натягивала оружие не просто руками, а мгновенным усилием всего тела, почти не оставляя себе времени на прицел, зато пробивая стрелой насквозь даже железный доспех орка, не говоря о стеганках и кожанках. Ей можно было не стараться целиться в глаз врагу.

Тех, кто все же успел добежать, встретили мечами верные Феанариони.

Наступило затишье, бой прервался. Возможность подумать о том, как сражаться с пламенем или как от него бежать, им подарил ветер с моря. Увы, он же раздувал огонь.

Люди из отрядов поддержки вышли вперёд и снова принялись за работу. Воды и песка у них больше не было, они тушили разлетевшиеся с пожаров угли просто оказавшимися под рукой тряпками, часто кусками плащей убитых врагов или защитников. Узкая улочка вместе с их трудами давала защитникам Сириомбара ещё немного жизни.

А ведь этой нолдэ не было с ними на стене, понял Макалаурэ в тот момент, когда вытирал с меча орочью кровь лоскутом орочьего же плаща. И среди носивших песок и подносивших стрелы ее быть не могло – с таким оружием. Вроде бы мелочь. Но это бой, в нем нет мелочей.

Она поймала его взгляд – и подошла сама.

– Приветствую, князь… кано Макалаурэ, – она запнулась на мгновение, перейдя с давно привычного синдарина на квенья.

– Ты не гондолиндрим, – сказал он устало.

– Я Ольвен-с-картами из верных Финдекано.

– И на стене тебя не было.

– Нет, я охраняла своих учеников.

– Что ты знаешь о домах позади нас?

– Я живу в одном из них.

– Вот как!

Из рядов гондолиндрим появился хмурый Фаньо и махнул рукой, давая понять, что расспросы оказались бесполезны.

– Лорд Галдор не успел тебе сообщить? Вот почему…

– Нет. Говори.

– Подземный ход ведёт из подвала нашего дома за реку, кано Макалаурэ. Выход спрятан. Но в той роще тоже были орки. Я проверила.

Радоваться преждевременно, подумал Макалаурэ со вздохом. Но лучше, чем ничего.

– Где твои подопечные?

Ольвен указала рукой – и Макалаурэ едва поверил своим глазам.

Двое темноволосых близнецов стояли на крыльце невысокого жёлтого дома. Один держал пустой колчан, другой – лёгкий детский лук. Им было не больше двадцати солнечных лет. Нет, сильно меньше, если Макалаурэ правильно понял!

– Это дети госпожи Эльвинг, – сказала Ольвен хмуро. Он понял правильно.

– Как здесь оказались?

– Бежали от балрога и пожара на площади. Я попробовала их увести через подземный ход, как она приказала, но у выхода услышали орков. Вернулась обратно – все пути перекрыты огнем. Моя ошибка.

– Может быть, ошибка спасет хотя бы некоторых из нас, – Макалаурэ обозначил усмешку.

– Я бы не стала отсиживаться там, а близнецы отказались прятаться раньше времени…

Феанарион помолчал, вслушиваясь в треск пожара. Прошёлся по улице до крыльца с близнецами – мальчишки настороженно и неотрывно смотрели на него. Их чувства читались на лицах, как ясно написанные слова на новом пергаменте – испуг, изумление, боязливое восхищение, надежда… Ему мимолетно стало неловко.

Те, кто не боролся в эти мгновения с огнем, тоже столпились здесь, с надеждой и доверием глядя на него. Даже гондолиндрим. Даже синдар, будь оно неладно. Нельзя безнаказанно сражаться бок о бок целую ночь и не довериться боевому товарищу хоть сколько-нибудь!

Синдар – его боевые товарищи. Дориатские стрелки! Поистине, безумие.

Из верных с ним осталось едва ли два десятка воинов из полусотни.

Жестом он снова подозвал Ольвен.

– Сколько жителей сможет спрятаться в подземном ходе? – спросил он. – Воины могут спуститься с обрыва и отвлечь орков, про остальных забудут.

– Много. Мало кто знает. Там одно время добывали камень для построек, и места достаточно. Позже Туор велел верным перекрыть вход в эту каменоломню бревнами, засыпать мусором и обломками и сказать, что ее завалило, а оттуда проложили подземный ход. Поверх нее идет улица. Туор и Идриль и здесь заботились о безопасности втайне, как в Гондолине.

– Галдору стоило сказать мне раньше! – Не сдержал досады Макалаурэ. – Не будь здесь тебя… Ладно. Не сбылось.

– Располагай мной, кано. Только защити этих детей.

– Где драугов вход?

– Прямо здесь, в подвале.

Несколько вскриков донеслось сквозь треск пламени от тех, кто боролся с огнем в правой конце улицы, у самой стены. На приступ орки не пошли, но теперь стреляли наугад через стену, не то от скуки, не то из любопытства. Люди и эльдар отступили от стены, прижались к внешним домам, воины подняли щиты, закрывая себя и безоружных. Напротив них плясал огонь, дыша жаром.

– Либо кому-то придется их отвлекать на себя, либо… – Макалаурэ осекся. Отправлять воинов на верную смерть было мерзко. Он был готов сделать это при необходимости, но сейчас пришла другая мысль.

– Говоришь, перекрытия засыпаны обломками камня? Выдержат огонь?

– Огонь выдержат какое-то время. Не знаю, выдержат ли, если обрушится дом, – отлично, Ольвен поняла его. – Жертвы не нужны.

Кивнув, Макалаурэ обратился к жителям и воинам Сириомбара, с нетерпением ждавшим его слов.

– Из города ведёт подземный ход, – сказал он просто. – У выхода могут оказаться дозорные орки. Нужно, чтобы там поверили в нашу смерть. Сейчас большинство спустится следом за Ольвен в старую каменоломню и переждет в ней. Последние подожгут оставшиеся дома и будут кричать. Пусть орки поверят, что мы гибнем. Мне нужны храбрые женщины, готовые до последнего терпеть жару, изо всех сил кричать и спуститься вниз лишь в последний момент. Я буду наверху, с вами.

Жители Гавани ошеломленно переглядывались. Гондолиндрим тихо смеялись, обнимая друг друга.

Ольвен решительно распахнула ничем не скрытые двери в основании дома, у самого крыльца. За ними виднелся просторный каменный погреб, вполне обычный. Только посреди него в полу раскрылись ещё две широкие створки, и вниз уходили грубые каменные ступени.

– Рингвэ, бери десятерых наших, бери гондолиндрим в хороших доспехах, хотя бы отряд Линдэласа. Идёшь головным отрядом с Ольвен, охраняйте ее и близнецов. Затем спустятся женщины с детьми и старики, за ними воины Сириомбара. Остальные верные со мной, спустимся последними. Нужны десятка три женщин, чтобы кричать. Идите. Немедленно.

Макалаурэ говорил негромко, но даже те люди, кто не расслышал, немедленно передавали друг другу его слова.

Названные воины и Ольвен исчезли первыми. Нолдэ лишь подхватила стоявшую у самых дверей круглую сумку, подобную чехлу для щита. Женщины засуетились, помогая старикам.

В конце улицы звонко посыпалась черепица с горящего дома, и словно по сигналу, многие вернулись к работе, затаптывая и отбрасывая от стены дома Ольвен горящие головешки.

– Мы останемся, князь, – сказала ему одна из атани, немолодая, широкоплечая, с покрытым копотью лицом. Макалаурэ видел ее под стеной с ведрами песка и воды, во время драки на улицах она собирала орочьи стрелы и подавала стрелкам. Эту пожаром не испугаешь. Хорошо.

– И мы останемся. Приглядим.

Один из молчаливых стрелков Дориата откинул капюшон, открывая голову с плотно уложенными венцом серебристыми косами. Если распустить их, будут до колен, не меньше. Нис. Ещё одна. И ещё.

Все ли дориатские стрелки, бегавшие по горящим крышам, были женщины, он спрашивать не стал. Если хотя бы треть, уже хватит.

«Разорви меня морготовы драуги!»

Нестерпимо ярко представилось, как он мог рубиться с ними на этих улицах. И с женщинами гондолиндрим, вышедшими на стену в доспехах погибших мужей.

Это уже не морготовы драуги, это Гронд пришиби что такое.

«Майтимо, ты тоже видел это, когда приезжал? Майтимо…»

Он потянулся к Старшему, ожидая и страшась встретить пустоту – и встретил ее. Отклика не было. Но как же он не почувствовал этой боли, с которой из жизни выдирают самых близких?

Карнистиро… Средний брат ушел, яростно крича, здесь ошибиться было нельзя.

Худшее – если Майтимо в беспамятстве и в плену, и даже этого он не узнает ещё долго. Он резко выдохнул и приказал себе вернуться к действию.

Женщины Дориата смотрели на него настороженно. Женщины Дориата, бегавшие по крышам и смотревшие далеко.

– Кто видел, что случилось на холме после того, как протрубил рог? – Спросил их Макалаурэ. – Или что происходило возле гавани?

– Из гавани отплыли все корабли с женщинами и ранеными, – ответила первая лучница холодным голосом. – И немало плотов. Гавань воины Карантира держали до последнего и отступили только перед огнем. Второй балрог не дошел туда, – добавила другая.

Третья, с совсем белыми в сумраке волосами, дополнила:

– На холме сражались ещё долго. А потом туда пришел огонь. Не беспокойся, князь Маглор. Твой старший брат не в плену. Там не мог выжить никто.

– Да, – сказал Макалаурэ вслух, – это утешает.

Беспамятство и смерть в огне? После того эха ярости Старшего, что воодушевило и его самого в разгар сражения, так уйти скверно – но безмерно лучше плена.

Внутри пришел холод, прикрыл боль и отстранил ее. Не время. Не сейчас.

Отвернувшись, он спрыгнул с крыльца, прошел между домами и встал над обрывом. В лицо ударил свежий ветер, показавшийся ледяным. Только теперь он заметил, какая жара стоит на последней улочке. Но этот же ветер гнал и гнал волны к берегу, и они с грохотом разбивались под обрывом. Местами из прибоя торчали изъеденные морем скалы, но между ними, казалось, была заметная глубина. Слева и внизу за краем стены боролся с волнами широкий рукав Сириона, защищавший город с востока, и на камнях в устье реки он различил приземистые фигуры, следившие неотрывно за обрывом. До ближайшей рощи за городом оставалось не меньше лиги.

От свежего ветра и от знания, что Старшему уже ничего не грозит, на душе стало немного легче. А ещё подземный ход такой длины и впрямь легко вместит всех оставшихся защитников города, отправлять бойцов на безнадежную битву ради отвлечения врага не придется.

Он с наслаждением вдохнул воздух, пахнущий морской водой, водорослями, ещё чем-то радостным, чему не находилось названия – и вернулся обратно на жаркую маленькую улицу, ещё сопротивлявшуюся огню.