Текст книги "Мне нужен герой! I NEED A HERO!"

Автор книги: lovedvays

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Я опустился на диван и залпом осушил свой наполненный до краев стакан. В горле запершило от крепкого виски, но я почти не почувствовал вкуса. Внутри и так все горело.

Зачем? Зачем я это сказал? «…я поцелую тебя, но только в щёчку. На большее не рассчитывай.». Идиот. Самодовольный, напыщенный идиот.

Она смотрела на меня на танцполе – такая живая, такая недосягаемая, а этот хлыщ водил по ней руками... и во мне вскипело что-то темное, уродливое, знакомое. Ревность? Да. Но не только.

Страх.

Страх перед этой силой, которую она надо мной имеет. Страх перед тем, как тело отзывается на её взгляд, на её близость. Я – преподаватель. Я – тот, кто держит дистанцию, кто контролирует. А она... она одним движением ресниц разрушает всю мою выстроенную крепость. И это безумно меня пугает.

Я видел, как она танцует с ним, и мне захотелось подойти и... и что? Вежливо попросить? Нет. Мне захотелось заявить права на неё. Потому что это проще, чем признать, что я завишу от её улыбки. Что её смех для меня важнее, чем одобрение в деканате. Что я думаю о ней, когда ложусь спать рядом с невестой.

И я выбрал самый подлый, самый трусливый способ: унизить, оскорбить, принизить её ценность, чтобы обесценить собственную слабость к ней. Сделать её очередной, которая бегает за преподавателем, а не той, кто заставляет меня чувствовать себя живым впервые за последние годы. Убить в себе это... это проклятое оживление, эту надежду, которую она во мне разбудила.

Я хотел оттолкнуть её, чтобы она перестала быть опасной. Чтобы вернуть себе контроль. Чтобы доказать самому себе, что она ничего не значит.

Но, получив пощечину, я почувствовал не ярость. Я почувствовал облегчение. Справедливость. И дикое, ненормальное восхищение её силой. Она не расплакалась, не стала оправдываться. Она дала сдачи. Такой, какой я её и представлял – с характером, с огнем.

И теперь этот огонь меня обжёг. По-настоящему. И впервые за долгие годы я чувствую не пустоту и не вину, а что-то острое и настоящее. Боль. Яркую, обжигающую волну жизни, которая пронзает меня, вливая в вены саму суть существования. Мало того, что я сволочь, так я ещё и мазохист.

В голове крутились строчки из той песни, под которую она так плавно двигалась. Я знал английский, и когда понял, о чём поёт певец, и увидел того нахального парня с его руками на моей студентке – то не смог больше сидеть на месте. По воле случая этот трек был словно создан для меня и нашего с ней общего момента.

 «Ты пришла именно тогда, когда мне это было нужно, именно тогда, когда мне нужна была ты».

Я прокручивал их снова и снова в своей голове. Вспоминал, как держал её тонкую талию, как она смотрела на меня и как я… всё разрушил. Каким же идиотом надо быть, чтобы так сказать? Грань между нашими играми в университете стёрлась, и я совсем не подумал о том, что сказанное причинит ей боль, а не вызовет азарт. Сейчас я ощущал странное и непривычное чувство. Мне одновременно хорошо и плохо, одновременно грустно и радостно. Это чувство называется научным словом – амбивалентность.

– Не ожидал от тебя, Марк, удивил, конечно, – Денис выпустил облако дыма кальяна, глядя на меня с хитростью. – Я знал, что ты требователен к студентам, но, чтобы настолько довести девчонку, что она тебе пощёчину влепила… Или есть за что?

Я доверял своим друзьям, знал, что они не сдадут меня Лине, но делиться сокровенным не хотелось. Всё, что происходило между мной и Вероникой, было только моим, личным, не предназначенным для чужих ушей. Она стала моей тайной с момента своего появления, превратив серые университетские будни в нечто яркое и захватывающее. А потом… потом она ворвалась в мою жизнь целиком. Да, я думал о ней, вспоминал, особенно перед сном, когда не мог уснуть. Она была моей отдушиной в потоке противоречивых мыслей, а со временем стала чем-то большим, и в итоге мы пришли к этому…

Впервые за последние годы я почувствовал что-то настоящее, и пусть это была боль, она была живительной. Словно пелена спала с глаз, мир обрёл чёткость и краски. Теперь я видел её по-другому. Она – движение, она – та жизнь, которой мне так не хватало. И этого было мало, я жаждал ещё эмоций… больше… и только от неё…

– Так что произошло? – не унимались Денис с Яриком, а Пётр лишь молча наблюдал за мной.

Не сейчас. Я не готов.

– Парни, давайте я вам потом расскажу, я, наверное, уже пойду, дома Лина ждёт, – ответил я и потянулся за телефоном, чтобы перевести деньги за вечер, но Денис перехватил мою руку.

– Брось, это же изначально планировалось как мальчишник. Но в свете последних событий я прощаю тебе этот должок за интереснейшую историю, в которой ты играешь главную роль.

Я кивнул, убрал телефон и, пожав руки друзьям, покинул клуб.

Лишь сейчас, словно очнувшись, я смог выдохнуть и расслабиться. Позволить себе насладиться ускользающими воспоминаниями о Веронике и наконец почувствовать запоздалый, но такой острый укол совести. Да, непрофессионально, чертовски непрофессионально так себя вести и говорить с собственной студенткой, но в тот момент рассудок словно покинул меня. Сейчас, когда опьянение еще не отступило полностью, поездка в такси оказалась очень захватывающей. Я достал телефон, нашёл по тексту тот самый трек и попросил водителя включить Bluetooth, а после весь салон залила та самая песня, которая теперь стала одной из моих любимых.

«Я уезжаю из города, это правда, я чувствую себя чертовски новым».

Да, я тоже чувствовал себя по-новому. Это, наверное, одни из самых острых эмоций, которые я когда-либо переживал. Не считая, конечно, отрицательных. И пусть с опозданием, пусть не в лучшем положении, но как же приятно их было ощущать.

Ветер бил меня по лицу, трепал волосы, даря обманчивое ощущение свободы, которое рассеялось, как только я переступил порог своей квартиры. Темнота. Ангелина давно спала, да я и сам сказал, чтобы не ждала. Снимая пальто и ботинки, шатаясь, я ухватился за тумбочку и неловким движением смахнул стоящие на ней флаконы. Они грохнули с оглушительным треском, нарушив тишину. Я тихо засмеялся, чувствуя себя виноватым подростком, вернувшимся домой позже обещанного, и эта мысль почему-то забавляла.

Лина свернулась калачиком на краю кровати, а я замер между ней и диваном, словно между двух миров. Наверное, не стоит ложиться рядом в таком состоянии, дыша перегаром, – это я скажу ей завтра, когда она спросит, почему я спал на диване. А сейчас я, отдернув шторы, упал на тёплый плед на диване и уставился в окно.

За эту ночь многое изменилось. Я снова узнаю себя – того, каким был раньше. Искра во мне не угасла окончательно, и теперь я чувствую, как жизнь снова разливается по венам, горячая и яркая. Я обязательно попрошу прощения у Вероники, объясню ей всё… но не сейчас. Ей нужно время, чтобы остыть. А пока… пока я хочу насладиться этим забытым чувством.

Раньше я не замечал звёзд, а в последнее время они словно притягивают мой взгляд. С блаженной улыбкой я закрыл глаза и мгновенно провалился в сон, успев подумать лишь об одном: жизнь изменится, всё уже меняется, и эта перемена благодаря ей.

Глава 17

Вероника

На следующее утро я чувствовала себя полностью разбитой. Я почти не спала, всё прокручивая последние события ночи, отчего моя голова к утру просто раскалывалась. И сквозь эту боль упрямо, настойчиво, словно долбя в висок, врезался звонок в дверь. Он не умолкал уже несколько минут. Собрав волю в кулак, я накинула шёлковый халат и поплелась к входной двери.

«Ну кому там не спится в такую рань?» – прошипела я сквозь зубы, чувствуя, как от каждого звука по черепу проходит новая волна боли.

Взглянув в глазок, я замерла. На площадке стоял Глеб. Но это был не тот ухоженный и самоуверенный парень, что провожал меня вчера. Сквозь матовое стекло я увидела лишь искажённое болью лицо. Рука сама потянулась к замку.

Я резко распахнула дверь – и ахнула.

Передо мной стояло живое воплощение ночного кошмара. Его левая щека была расписана в багрово-синих тонах, а под глазом наливался зловещий, тёмный фингал. Над разбитой губой запеклась бурая корочка крови, которую он, видимо, даже не пытался стереть. Рубашка была порвана у ворота, а на костяшках правой руки краснели свежие ссадины. Он стоял, слегка ссутулившись, и дышал через рот – будто каждый вдох давался ему с трудом.

– Боже мой… Глеб… – вырвалось у меня шёпотом.

Инстинктивно, не думая ни о своём полураздетом виде, ни о чём вообще, я шагнула вперёд. Пальцы сами потянулись к его лицу, едва касаясь неповреждённого участка кожи на подбородке, заставляя его вздрогнуть от прикосновения.

– Что… что с тобой случилось? – голос сорвался на высокой, почти истеричной ноте. Сердце бешено колотилось где-то в горле. – Кто это сделал?

Он лишь болезненно сморщился, отвечая мне кривой, вымученной улыбкой, больше похожей на гримасу.

– Да так, пустяки, – хрипло выдохнул он, мягко, но настойчиво убирая мою руку. Его взгляд на мгновение скользнул по моему халату, и я судорожно, с внезапным стыдом, кутаясь в него, завязала пояс. – Вот, ты вчера оставила.

Он протянул мою маленькую сумочку. Я машинально взяла её, не отрывая от него испуганного взгляда. В голове пронеслись обрывки вчерашнего вечера: перепалка у клуба, взгляд Марка Викторовича и то, как быстро я уехала на такси, оставив их один на один.

– Спасибо… – пробормотала я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Внутри всё сжалось в тугой, тревожный комок. Мне нужно было знать. Прямо сейчас. – Глеб, зайди, пожалуйста. Хоть на минуту. Дай я обработаю это.

Я вложила в свои слова всю мольбу, всю надежду, весь нарастающий ужас. Но он лишь отрицательно качнул головой, уже отступая к лифту.

– Нет. Мне уже пора, – бросил он, вызывая лифт и оставляя меня одну в эпицентре бушующих чувств и терзающих мыслей.

Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы сложить цепочку событий того вечера воедино. Я резко, с отчаянным хлопком, захлопнула дверь. Висевшая в коридоре куртка пришлась как раз кстати, и я, нащупав телефон, сразу же набрала номер подруги. Мучительно долгие гудки резали слух, пока она, наконец, не соизволила ответить сонным, пропитанным ленью голосом. А я сразу в лоб спросила то, что сейчас меня беспокоило больше всего:

– Что вчера было после моего отъезда?

Лиля издала измученный стон в трубку, за которым последовала тягостная пауза. Видимо, я её разбудила.

– Да ничего особенного. Посидели немного и разъехались.

– И это всё? – нервно закусив предательски вылезший заусенец, я вытягивала из неё каждое слово.

– Ну да, Глеб вызвал мне такси, и я поехала домой, – медленно, словно сквозь вату, доносился её голос.

Терпение моё лопнуло, и я решила действовать наверняка.

– Значит, тебя нисколько не встревожила разбитая губа твоего парня?

В трубке проскреблись помехи, словно Лиля наконец проснулась и поднялась с кровати. Затем, уже более отчетливо, она произнесла:

– В смысле? Когда я уезжала, ничего подобного не было. Да, я выпила немало, но такое я бы точно запомнила, – словно оправдываясь, пролепетала она.

– Он не говорил тебе ничего? Не звонил?

– Нет, после клуба мы пока что еще не связывались, а ты-то откуда знаешь?

– Он заходил ко мне, принес мою сумочку. Я увидела рану и, кажется, даже догадываюсь, откуда она, – проговорила я, потирая висок.

На её вопросительный возглас я ответила уклончиво: «Поговорим при встрече», – и сбросила звонок.

Я шумно выдохнула воздух. Связаны ли эти события? Возможно… Слишком много совпадений, и все они не на руку моему преподавателю, но обвинять сразу его было бы слишком глупо. Я должна разобраться во всем этом, по крайней мере разговорить Глеба. Конечно, мужская гордость и всё такое, но думаю, Лиле точно удастся с него что-нибудь вытащить. А пока, поставив чайник на плиту, заранее бросив в кружку ложку кофе с сахаром, я отправилась в душ. Вчерашний день высосал все соки, не оставив сил даже на элементарные водные процедуры. Сегодня же я тщательно смывала с себя его грязь, растирая кожу мочалкой до болезненных, алых следов.

В голове, словно вспышка молнии, вновь и вновь возникала едкая реплика, брошенная в мой адрес, и этот самодовольный, прожигающий взгляд. Тошнота подступала к горлу. Хотелось как можно скорее разрешить эту ситуацию, вычеркнуть ее из памяти и спокойно доучиться, не видя больше его нахального лица. «Но привлекательное лицо», – говорил мне мой внутренний голос, который частенько вводил меня в замешательство. «Заткнись!» – вслух сказала я ему, но как будто бы самой себе.

Вытерев пену с кожи, я, кутаясь в махровый халат, поспешила за кружкой, как вдруг в дверь снова настырно звонили. Раздраженная, я поплелась на звук, гадая, когда успела выложить объявление о дне открытых дверей.

Со злостью провернув два оборота ключа в замке, я распахнула дверь и увидела самое печальное лицо на свете. Весь мой гнев тут же испарился.

– Даня… привет, – ошарашенно пробормотала я, заключая друга в объятия. Он обмяк всем телом, повиснув на мне, и тихо шмыгнул носом.

– Никусик, я не знаю, что мне делать, – с отчаянием простонал он, еле слышно всхлипывая.

Оцепенение сковало меня, разум отчаянно метался в поисках объяснений, но тщетно. Вырвавшись из его объятий, я впустила Даню в квартиру. Он, как бывалый, скинул черные ботинки с шипами, тут же облачился в мои розовые тапочки-зайчики и рухнул лицом в диванную подушку.

Без лишних слов я заварила чай с лимоном и поставила его на журнальный столик к моему кофе, а сама, присев рядом на краешек дивана, коснулась его плеча.

– Что случилось?

Он перевернулся, утирая одинокую слезу. Медленный вдох, выдох.

– Мне негде жить, – прошептал он, промокая покрасневшее лицо розовым рукавом свитера.

Молчаливый вопрос застыл в моем взгляде, но я ждала продолжения. И Даня рассказал.

– Вчера, пока мы были в клубе, у нас дома снова прорвало трубу. Затопило два этажа. Сосед уехал к родителям на выходные. Когда я вернулся, у дома уже стояло МЧС, и был такой переполох… Соседи в панике выносят вещи. Арендодатель решил, что это мы виноваты, и взъярился, таскал меня, как котенка за шкирку, – трагическим шепотом делился он, пока я, подперев щеку рукой, слушала.

День с самого утра пошел наперекосяк, и я уже с тихим ужасом ждала вечера.

– Но он же знал, что вы трубу чинили?

– Да в том-то и дело! Я хотел показать ему бумагу о ремонте, но она, как и все мои вещи, превратилась в мокрую тряпку.

Даня схватился за голову, стараясь унять подступающую истерику.

– А дальше? – спросила я, беря в руку кружку с кофе и не спуская с него глаз.

– А дальше… Он велел собрать воду и вещи. Орал так, что, казалось, убьет. Ему теперь ремонт в трех квартирах делать. Спасибо хоть, счет не выставил… Хотя что с нас, студентов, взять? – отчаянно усмехнулся он, махнув рукой.

– А где сейчас твои вещи?

– Там… – выдохнул он, расширив глаза.

Я громко поставила кружку обратно на столик.

– А что они там делают-то? – я теряла терпение, и без того скверное утро грозило превратиться в катастрофу.

– А куда мне их девать? У меня срок до послезавтра, чтобы квартиру найти и съехать, да еще и этого соседа-ботаника дождаться надо, он вообще ни сном, ни духом, что происходит, – оправдывался Даня.

Пяти секунд хватило, чтобы решение созрело окончательно.

– Собирай вещи и переезжай ко мне, – отрезала я, всучив ему горячую кружку. – Сначала чай, потом дуй домой, а завтра, как разгребешься со своим горе-соседом, милости прошу.

Даня, казалось, воспрял духом, глаза его засияли, но лишь на мгновение. Тень грусти омрачила просветлевшее лицо.

– Никусь, спасибо тебе огромное, но это же твоя квартира… Она же маленькая, тебе будет неуютно со мной, – пробормотал он, и я легонько шлепнула его по ноге.

– Не говори ерунды. Живи, пока не найдешь квартиру по душе и соседа нормального. Все равно отец укатил за границу, а мама со своим бизнесом теперь нескоро сюда доберется. Но учти: кровать моя, а вот диван можешь забирать, – подмигнула я, и он снова заключил меня в объятия, в глазах стояли слезы.

– Ты самая лучшая, спасибо тебе! – прошептал он дрожащим голосом. – С меня готовка и закупка продуктов.

– Идет! – согласилась я, и мы ударили друг другу «пять». – Только знаешь, давай я, наверное, помогу тебе все собрать и убраться в квартире, – сказала я, отпивая свой крепкий кофе.

– Дева Мария, – пропел театрально Даня строчку из песни, прижимая меня к себе, а затем резко отстранился, словно ошпаренный. – Завтра пара у Милеева, ты же помнишь про три пропуска?

О да, я прекрасно помнила. Так же, как и вчерашнюю реплику. Три пропуска? Да хоть десять, я отлично переживу дни, когда не увижу его нахального лица. А лекции потом перепишу у Лили.

– Ничего страшного, – ответила я, убирая свой длинный волос с Даниного темно-зеленого свитшота. – Один раз можно пропустить.

Друг снова воспрял духом и принялся рассыпаться в благодарностях, а я все думала о разбитом лице Глеба.

Вот так, в один день, у меня появился новый сосед и новая загадка.

Глава 18

Марк

Она не пришла.

Подходя к аудитории, я сразу заметил её отсутствие. Обычно она сидела на подоконнике вместе со своими одногруппниками, но теперь на том месте стояла лишь Сизова, лихорадочно, почти маниакально строчащая что-то в своём телефоне. Сев в этот раз за стол, я ощутил разочарование и грусть. Я слишком хорошо понимал причину её отсутствия, как и свою роль в этом. Интересно, известно ли её друзьям о том, что произошло? В тот вечер они были в клубе, но в момент нашей «страсти» поблизости я их не видел. Сквозь монотонное бормотание лекции я украдкой взглянул на Сизову, ожидая увидеть в её глазах испепеляющую ненависть, но она лишь изредка, словно школьница, списывающая на контрольной, прятала телефон под столом.

А вдруг дело вовсе не во мне? Может, что-то случилось? Последнее, что я видел, – это то, как она уезжает на такси. А что было дальше? Тревога начала медленно, но неумолимо нарастать.

Я беспокоился о ней. Не только как о студентке, но и просто по-человечески. Я причинил боль девушке, и, возможно, теперь она навсегда забросит мои лекции, поставив под угрозу итоговую оценку. Но я искренне надеялся, что она не совершит этой глупости. Пусть я и последняя сволочь, учёбу она должна закончить без проблем.

Во вторник и среду её по-прежнему не было. В перерывах, проходя по до боли знакомому маршруту, я надеялся случайно столкнуться с ней в коридоре. Как тогда, когда наши руки мимолётно соприкоснулись. Но коридор был пуст. Ни её, ни её компании. Раздражение начинало накатывать волнами. Вся эта ситуация, словно раскалённый уголь, обжигала меня изнутри, и я жаждал её разрешения как можно скорее. Но причина моего смятения просто исчезла, растворилась в воздухе, лишив меня возможности загладить свою вину.

Я знал её расписание наизусть. Но не буду же я её караулить перед дверьми в аудиторию после каждой пары? Поэтому всё, что мне оставалось, – это ждать пятницы и надеяться, что она придёт. Но мне посчастливилось заметить её раньше.

В четверг, подходя к университету, я наконец увидел её. Она шла как обычно, в компании Сизовой и Литвинова, весело смеясь. Этот смех, словно паралич, сковал меня. Вина снова сдавила грудь, а внутри разлилось странное тепло. Я представлял её страдающей, плачущей, как те наивные студентки, что регулярно пишут мне на университетском форуме. Но она оказалась куда взрослее и сдержаннее. В памяти всплыл её озлобленный взгляд, глаза, блестящие от подступающих слёз, но сейчас ничто не выдавало пережитого. Она вела себя обычно, буднично, как ни в чём не бывало. И, что самое удивительное, казалось, она никому не рассказала о нашем конфликте, не побежала жаловаться и плакаться. Это вызывало уважение. Она намного взрослее, чем я думал.

Когда они скрылись в стенах университета, я ещё немного постоял на улице. Не желая портить ей настроение своим присутствием с утра, я решил выждать, пока она поднимется на второй этаж, где у неё была пара, чтобы затем пройти в деканат. Мне хотелось поговорить, извиниться, но не здесь, не на виду у всех, а наедине. И пусть она кричала, что никогда не останется со мной один на один, я всё же надеялся, что в пятницу после пары она по моей просьбе задержится в аудитории и мы поговорим. Но надежда моя разбилась вдребезги.

Я не успел и рта открыть по окончании пары, как Литвинов и Сизова, взяв её под руки, словно эскорт, и оживлённо говоря с кем-то по телефону, стремительно покинули аудиторию. Какие-то страсти, интриги… Что же там происходит?

Закрыв за последним студентом дверь, я подошёл к окну и сквозь белую, невесомую тюль посмотрел на главные ворота. Там стояло белое «Вольво», в которое весело запрыгивал Литвинов. Водитель открыл переднюю пассажирскую дверь для Сизовой, а затем заднюю для Вероники. Она с озорной улыбкой что-то прошептала ему на ухо и скрылась в салоне. Парень, изображая джентльмена, обошёл машину к водительскому месту и вдруг окинул взглядом университет. В нём я узнал того самого защитника из клуба. «Значит, они хорошо знакомы», – подумал я, наблюдая, как машина резко срывается с места и исчезает из вида.

Интересно, кто он? Ей и вообще. Может, друг или… больше? Неожиданно сердце предательски пропустило удар. Один разговор. Просто чтобы загладить этот конфликт и вернуть нормальные отношения, где я смогу нормально преподавать, а она – отвечать на мои вопросы не сквозь зубы. Одно извинение. Но как же мне его добиться?

Закрыв кабинет, я направился домой. Стоя на парковке и глядя на свет из окна в моей квартире, я закурил сигарету, вдыхая горький дым, словно в попытке выдохнуть терзающие меня мысли. Я начал курить после смерти матери и продолжал ровно до четвёртого курса, пока Ангелина не попросила меня бросить, и я послушался. Теперь же, под гнётом обстоятельств, эта пагубная привычка возвращалась, отражая мою растущую нервозность.

Закинув в рот пару подушечек мятной жвачки, я неспешно направился к дому.

– Марк! Ты вернулся! – донеслось из кухни.

– Я дома, – отозвался я и, сбросив туфли, пошёл на свет, устало потирая виски.

Головная боль, терзавшая меня не один день, снова дала о себе знать. Я снова мысленно возвращался к ней. К Веронике. А потом мой взгляд упал на Ангелину.

Она сидела за столом, окружённая морем разноцветных пакетиков, конфет и детской канцелярии. Казалось, она растворялась в этом хаосе предпраздничной суеты, вся – в заботах о чужих детях. Её рыжие волосы, собранные в небрежный пучок, выбивались прядями, а на переносице красовалась забавная складочка концентрации. Она была воплощением доброты, терпения, самоотдачи. Идеальная будущая жена. И от этого на душе становилось невыносимо тяжело.

Я смотрел на неё и видел не невесту, а дорогого, близкого человека, с которым нас связывало прошлое, но не будущее. Мы были двумя параллельными прямыми, которые когда-то ошибочно приняли друг друга за одну линию.

Лина была глотком чистого воздуха в моей жизни, когда мне это было нужно. После мамы, после той пустоты, она стала моим спасательным кругом. Её безусловная забота, её желание видеть во мне хорошего – вот что меня исцеляло. Она верила в того Марка, которым я мог бы быть: добропорядочным мужем, отцом семейства, надёжным человеком с ипотекой и графиком на выходные.

Но это был не я. Вернее, не весь я.

С ней было безопасно. Предсказуемо. Она создавала вокруг меня уютный, мягкий мирок, где не было места риску, буре, непредсказуемости. Она любила того, кого хотела во мне разглядеть. А я... я позволял ей себя лепить, потому что был слишком слаб и слишком виноват, чтобы сказать «нет». Её любовь была похожа на тёплое, стерильное одеяло в больнице – оно согревало, но не давало жить по-настоящему. Оно не обжигало, не заставляло чувствовать себя живым.

Она была прекрасным человеком. Но она была человеком из другой истории. Нашей общей истории, которая давно закончилась, а мы всё ещё перелистывали её пустые страницы, делая вид, что пишем новую главу.

Я видел, как она старается. Как подбирает салфетки под цвет скатерти, как заботится о чужих детях, как хочет понравиться моему отцу. Она вкладывала в наши «отношения» всю себя, а я вкладывал лишь чувство долга и вины. Я был для неё проектом, главой её будущей сказки. А она для меня – напоминанием о том, кем я должен был стать, и насколько я не соответствовал этому идеалу.

Развестись с человеком, который тебя предал или оскорбил – легко. А как развестись с человеком, который тебя любит? Который искренне верит в тебя? Который просто... другой? Как сказать ей, что её мир, такой правильный и благоустроенный, для меня – золотая клетка? Что её любовь, такая тихая и заботливая, меня медленно убивает своей бесконечной глубиной, в которой я не могу дышать?

Она заслуживала человека, который смотрел бы на её старания с восхищением, а не с тихим ужасом перед предопределённостью всего. Который хотел бы того же самого: тихих вечеров, планов на ремонт, детей. Я не мог дать ей этого. Я мог только изображать, всё лучше и лучше надевая маску «нормального» парня, пока под ней не начал задыхаться.

Выбор был не между плохой и хорошей. Выбор был между ложью, в которой будет комфортно ей, и горькой правдой, которая будет больна для нас обоих, но хотя бы будет правдой.

И глядя на неё, такую хрупкую и поглощённую своими пакетиками, я понимал, что причиню ей боль, сравнимую с той, что когда-то перенёс сам. И это знание съедало меня изнутри. Я был не героем, а палачом, приговорённым разрушить самый светлый и добрый мир, который знал, – просто потому, что не мог в нём жить.

– Что ты делаешь? – спросил я, наконец отбрасывая свои мысли и оглядывая этот творческий беспорядок.

– Решила сделать каждому ученику небольшой подарок от себя. Родители, конечно, уже заказали кульки с конфетами, но хочется добавить что-то полезное для учёбы, – ответила она, сортируя в каждый пакетик открытку, карандаши, линейки с ластиками и несколько конфет с мандаринами.

– Как здорово, – устало произнёс я, опуская сумку на стул.

– Всё-таки Новый год – самый лучший праздник, жаль только, снега нет, – мечтательно проговорила она, завязывая бантики из лент на уже упакованных пакетиках.

– Новый год – новое начало… – словно размышляя вслух, протянул я, глядя в одну точку.

– Именно! Поэтому в новогоднюю ночь мы собираемся в доме моих родителей, чтобы наконец объединить наши семьи. Я так хочу познакомиться с Надеждой Павловной, – она повернулась ко мне и, заметив мою рассеянность, легонько наступила на ногу. – Марк? Ты же помнишь про ужин, да?

– Да, помню, – ответил я, и в голове снова всплыли слова Петра: «Реши всё до Нового года и покончи с этим».

– Ты какой-то задумчивый в последнее время, – произнесла она, откусывая кусочек скотча.

Если бы она знала, что я творю, вряд ли была бы так добра ко мне… Я врал ей, и очередная ложь сорвалась с моих губ.

– Всё нормально, просто очень устал, – выдавив подобие улыбки, я снова взял сумку и пошёл в комнату. – Тебе помочь? – крикнул я, доставая телефон из кармана брюк и кладя его на тумбочку у кровати.

– Нет, мне немного осталось. Тебе разогреть еду? – донеслось в ответ сквозь шелест бумаги.

Аппетита не было. Не помню, когда вообще нормально ел, помню только бесконечные кружки кофе на работе и дома. Знал, что это неправильно, но не мог себя заставить, постоянно находясь в стрессе.

Стоя под прохладным душем, я не чувствовал облегчения. Опершись руками о холодную плитку стены, я принимал удары воды, обрушивающиеся на спину. В голове снова всё завертелось. Если я не решу эту проблему, конечно, не умру. Благоволина продолжит избегать меня и делать вид, что ничего не случилось, и я тоже последую её примеру.

В детстве я часто мечтал о тайной суперспособности, которая могла бы мне сейчас пригодиться. Чтение её мыслей очень бы помогло, но, увы, мы живём не в фантастике, нас окружает суровая реальность, в которой я вёл себя далеко не лучшим образом.

Когда с душем было покончено и я оказался в кровати, на удивление, уснул моментально, даже под шум из кухни. Эта неделя выпила из меня все соки. Я вспомнил, как мучился две недели перед тем, как признаться Лине в чувствах, но, проведя параллель, понял, что те волнения даже близко не стояли с этими, омрачёнными чувством вины.

Усталость сгребла меня в объятия сна быстро и безжалостно, но наутро, подгоняемый муками совести, я вскочил с постели едва рассвело. Лина всё ещё сладко спала, закутавшись по шею в одеяло. Раньше я обнимал её и грел теплом своего тела, а теперь мы спали на кровати словно каждый на своей территории. Лежать не было смысла, поэтому я накинул футболку и, стараясь не шуметь, проскользнул на кухню с телефоном и ноутбуком, закрыв за собой дверь. Восемь утра. Рано. Слишком рано для звонка, который я столь решительно запланировал. Придётся ждать. С этой мыслью я поставил чайник и погрузился в тягостное ожидание.

Ещё никогда два часа в моей жизни не тянулись так долго. Три выпитых кружки кофе, разобранная электронная почта, ответы на письма студентов и заказчиков дипломных работ и даже несколько сыгранных футбольных матчей на телефоне. Я ждал как мог, но даже сейчас не был уверен, что она проснулась и ответит на мой звонок. И всё же, собрав волю в кулак, я взял телефон, открыл контакты и нашёл заветную букву «В». Номер, вбитый просто так, на всякий случай.

Пару недель назад в деканате наша почтенная архивариус разбирала завалы документов, рассортировывая их по папкам. Среди прочих обнаружилась стопка личных дел новоиспечённых студентов. Сопротивляться искушению не было ни сил, ни желания. Воспользовавшись педагогическим положением, я выудил из общей массы несколько листов, среди которых, конечно же, оказалось дело Вероники. Имена и контакты родителей, домашний адрес, перечень наград и прочая, казалось бы, незначительная информация… Но главное – номер телефона, на который теперь я нажимаю.

Каждый гудок был как стук моего сердца, которые я отсчитывал, а те, в свою очередь, стали реже.

Один гудок… два гудка… три гудка…

Она не ответит. Возможно, она спит или занята, а может, она из категории людей, которые не отвечают на незнакомые номера. Камень, который был на моих плечах, не свалился вниз, он упал куда-то, где желудок, оставляя после этого неприятное ощущение.

Четвёртый гудок…

Это бесполезно. Я, сжав смартфон, медленно начал убирать его от уха, как вдруг из динамиков донеслось тихое, волнительное:

– Алло?

Глава 19

Вероника

– Вот ты жук! – воскликнула Лиля, швыряя маленькую декоративную подушку в Даню, который колдовал у плиты, наполняя мою студию незнакомыми ароматами трав и специй. – Все-таки переехал сюда, да еще и раньше меня!