Текст книги "Мне нужен герой! I NEED A HERO!"

Автор книги: lovedvays

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

– Это не ваша забота. Открываем тетради, тема сегодня – психосоматические расстройства.

Лиля под столом ткнула меня коленом, я не шевельнулась. Мария Андреевна начала лекцию, но я не слышала ни слова. В голове крутилось только одно: «Неужели он уехал?». Рука сама потянулась к телефону. Последнее сообщение так и висело в истории:

«Старый аэропорт. 20:00»

Пальцы сами потянулись к клавиатуре, будто могли отправить ответ спустя две недели молчания. «Я приду. Я передумала. Подожди».

Но экран погас, отражая моё искажённое лицо.

Я должна была прийти.

Должна была увидеть его в последний раз – не преподавателя, не Марка Викторовича, а просто человека, который смотрел на меня так, словно я единственный свет в этом проклятом университете.

Где он сейчас? В каком городе? Или даже в какой стране?

Мария Андреевна что-то писала на доске, но я видела только его почерк – острый, нервный, с сильным нажимом. Такими буквами он исправлял мои конспекты. Такими же, наверное, подписал заявление об уходе.

– Вероника? Вы согласны с этим утверждением?

Я подняла глаза. Вся группа смотрела на меня.

Какой был вопрос, я не знала, ведь сейчас меня волновало лишь одно: что мне делать дальше?

Он исчез так быстро, словно его и не было в моей жизни, словно пять месяцев я прожила в каком-то сне, а сейчас очнулась. Забыть его? Согласиться принять такую судьбу?

– Благоволина? – куратор всё ещё пыталась достучаться до меня.

– Нет. – Мой голос прозвучал громче, чем я планировала. – Не согласна.

Мария Андреевна подняла бровь.

– И почему?

– Потому что... – Я сделала глубокий вдох.

Слова застряли где-то глубоко, но не те, которых ждала преподаватель, а те, что вертелись в моей голове. Я не знала, чего она ждала от меня и какой ответ правильный, я лишь знала и чувствовала, что какая-то часть меня исчезла, умерла, и эта потеря выбивала почву из-под ног.

В аудитории повисла тишина. Лиля и Даня смотрели на меня с беспокойством и даже какой-то жалостью. Я не знала, что говорить, но знала лишь, что не могу сейчас оставаться здесь, в этой аудитории, где нет его… где теперь все окна закрыты, не впуская свежий воздух внутрь, чтобы я могла дышать.

– Извините, я себя неважно чувствую, могу я выйти? – спросила я, отчего Баталова немного зависла, но после легонько кивнула, а сама переключилась на другого студента.

Быстро кинув тетрадь с ручкой в сумку, я помчалась к выходу, при этом смотря на доску и вспоминая день зачета, когда он был так близко… что я буквально впечаталась в неё под его пристальным тяжёлым взглядом. Нет, я не смогу этого выносить, по крайней мере сейчас. Мне нужно всё обдумать, нужно прийти в себя, нужно…

– О, Ник, привет, а вас что, пораньше отпустили? – уже убегая с университетского двора, меня окликнул Глеб, опустивший окно у водительского сидения и смотрящий на меня.

– Нет, мне просто стало нехорошо, и я решила уйти, – ответила я, молясь, чтобы он ничего больше не спрашивал.

– Так давай я тебя отвезу домой, а потом вернусь за Лилей, может быть, ты ещё не выздоровела до конца? – засуетился парень.

– Да нет, не стоит, правда, я доеду сама, тут недалеко, – я попыталась уйти от ответа, делая шаг к дороге, которая вела на автобусную остановку.

– Нет-нет, садись, я не могу тебя, больную, отпустить толкаться в переполненном транспорте, – Глеб вышел из машины и направился к пассажирской двери, которую вскоре открыл, приглашая меня внутрь.

Я поняла, что от него мне уже не сбежать, поэтому молча села в машину и, пока мы медленно разворачивались, смотрела на парковку, отчаянно ища среди машин знакомый мне чёрный форд с номерами 020. Дыхание сбилось, когда за окном парковка исчезла, сменившись на пейзажи городских улиц с магазинчиками, а я ещё раз убедилась, что он уехал, не оставив и следа…

По пути домой я как муха прилипла к стеклу, не поворачивая головы в сторону Глеба. Он, к моему большому счастью, не донимал вопросами и не лез в душу, а просто вёл машину. Ухватившись за соломинку в виде того, что я всё ещё не отошла от болезни, я быстро попрощалась и скрылась в своей маленькой студии, мечтая оградиться ото всех, хотя бы на какое-то время.

Мозг соображал лихорадочно. Я измеряла шагами свою комнату, держа в руках телефон и покусывая губы. У меня был его номер телефона, но могла ли я просто взять и позвонить ему? Или хотя бы написать…? Эта мысль окутывала спокойствием и надеждой, но храбрости для этого было маловато. Остановившись посреди комнаты, я устремила свой взгляд на ноутбук, пока шестерёнки в голове продолжали крутиться.

Когда я сохраняла его номер, автоматически синхронизировалась соцсеть. Тогда я мельком увидела его страницу. Сейчас – открыла её снова.

Пустая. Почти. Один снимок – он на квадроцикле, улыбается, несколько лет назад. Четыре десятка друзей, несколько сотен подписчиков. Открытые аудиозаписи. Последний раз был в сети несколько дней назад.

И всё.

Я просматривала его личную страничку в поисках хоть какой-нибудь зацепки или намёка, оставленного мне, но ничего не было. Я обречённо выдохнула. Что я вообще делаю? Он уехал и, если это так, то скорее всего со своей невестой. Боже… Я захлопнула ноутбук и, запустив пальцы в волосы, издала жалостливый вопль. Внутри все органы словно перекручены, я спускаюсь на пол и, прислонившись к кровати, начинаю тихо рыдать.

Почему? Почему мои первые чувства принадлежат мужчине, который не свободен? Наше с ним будущее уже решено, и оно точно не будет счастливым. Как мне это пережить? Пройдёт ли это? А даже если со временем мне станет легче, то Марк навсегда оставил свой след и отпечаток на моём сердце. Сквозь слёзы я чувствую, как грудная клетка словно превращается в прах, а моё тело становится безжизненным. Я никогда не испытывала подобных чувств, и эти ощущения для меня в новинку, и я была сбита с толку. Значит, любовь – это боль и страдания? Или мне просто повезло меньше всех остальных?

Я не помню, как именно это случилось – как сорвалась с места, как соскользнула с грани между терпением и отчаянием, между тишиной и криком, между «я справлюсь» и «не могу больше».

Всё произошло как-то внезапно, бессмысленно, без команды извне – будто что-то внутри оборвалось, и я сорвалась на бег. Не переоделась – просто накинула первое попавшееся худи, натянула капюшон на голову, засунула в карман наушники, даже не думая включать музыку. Звук сейчас был бы только помехой – в моей голове и так гремел шторм.

Снег, как в немой старой ленте, медленно падал с неба – тяжёлый, как молчание после громких слов, как пауза после признания, которое никто не услышал. Он цеплялся за ресницы, за плечи, за дыхание, как будто хотел остановить меня – не опускать меня туда, где боль.

Но я продолжала бежать – по узкой обледенелой дорожке, сжимая пальцы в кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони. Туда, где он мог быть. Где он ждал. Куда я не пришла.

Старый аэропорт.

Зачем я иду туда? Я не знаю. Наверное, просто хочу убедиться, что его там нет. Что это всё – правда и он исчез, что я осталась одна.

И вот я уже близко. Полупустая стоянка, потрескавшийся бетон, замёрзшие замертво лужи и тишина. Снег здесь ложился толще. Ни единого следа автомобиля. Ни фар. Ни шагов. Никого. Ни силуэта. Ни взгляда, который прожигал меня насквозь. Ни голоса, который заполнял меня изнутри.

Ничего.

Я сделала шаг вперёд. Один, второй. Как будто если пройти чуть дальше, он появится. Просто чуть позже. Просто чуть глубже в тени. Просто где-то рядом. Но снег всё ложится и ложится на землю, и мои следы – единственные на этом пустом пространстве.

Я остановилась резко, с такой силой, что подкосились ноги. Внезапный порыв ветра, резкий и безжалостный, сорвал капюшон с головы. Холодный воздух обжёг лицо, а волосы, вырвавшиеся на свободу, взметнулись и хлестнули по щекам, смешавшись с внезапно хлынувшими слезами. Они текли горячими ручьями, не встречая преград, оставляя на коже ледяные дорожки. Дыхание сбилось в горячие рваные выдохи, а грудь сдавило так, будто мне вырезали сердце и забыли обратно вложить.

И – пустота.

Я замираю. Сердце колотится в груди так, будто хочет выскочить наружу. Стою, как потерянный ребёнок. Смотрю туда, где могла бы быть его фигура, прислонившаяся к машине. Где мог бы быть его голос. Его взгляд. Но снова лишь пустота.

Я медленно выдыхаю и почти шепчу:

– Тебя не было.

Молча. Осторожно. Чтобы самой себе поверить.

– Тебя просто... не было. Ты мне приснился.

Слова тают, как иней на губах.

Я повторяю:

– Ты мне приснился.

Потому что, если он – сон, если всего этого не было, тогда не больно. Тогда не страшно, что он уехал. Не страшно, что я не пришла. Если он – выдумка, тогда я никого не потеряла.

Тогда можно жить дальше. 

Глава 31

Вероника

Я никогда не любила свой день рождения. И дело было не только в страхе перед взрослением, не только в тихом ужасе от осознания, что время ускользает сквозь пальцы. Всё начиналось гораздо раньше. С семьи.

Когда мы ещё жили все вместе, родители именно в этот день раз в году вдруг вспоминали, что значит быть «счастливой семьёй». Они надевали улыбки, как карнавальные маски, держались за руки с натужной нежностью, говорили фальшиво-тёплые фразы, создавая иллюзию, что между ними всё в порядке. На пару часов они превращались в образцовую пару. Ради меня. Ради картинки. Ради того, чтобы обман стал реальностью – хотя бы на вечер.

Но я не верила. Даже в пять лет. Этот спектакль, этот тщательно выстроенный фарс, напротив, только отчуждал – потому что я знала: завтра всё вернётся на круги своя. Они снова станут молчать за общим столом, снова станут чужими в одной квартире. И с тех пор мой день рождения был не про радость. А про ложь.

Когда они развелись, ситуация изменилась, но не стала легче. Мама старалась быть рядом, дарила тепло, присутствие, участие. А отец продолжал посылать дорогие подарки, словно хотел заткнуть ими дыру от собственного отсутствия. С годами я привыкла. Смирилась. День рождения перестал быть чем-то трогательным – просто дата, которую надо пережить. Как зубную боль или визит к стоматологу.

Но в этом году всё было иначе.

28 января. Первый серьёзный концерт Лили. Камерный зал, тёплый свет, бархатные кресла. Мы с Даней и Глебом сидели в третьем ряду, а она выходила на сцену – строгая, сосредоточенная, в чёрном платье и с высоко убранными волосами. Ни дерзкого макияжа, ни яркого лака. Только пальцы, почти прозрачные в свете софитов, и напряжённая тишина между нотами.

Её музыка была… живая. Слишком живая. В ней было всё – страх, сдержанная злость и невероятная, оглушающая хрупкость. Я смотрела на Лилю и понимала: я никогда не видела её настоящей. Без иронии. Без бронежилета из колкостей. А она в таком ракурсе была совсем другой.

После концерта Глеб первым бросился к ней – с предсказуемым букетом алых роз. Даня, конечно, громче всех кричал «браво!». А я стояла чуть в стороне, наблюдая, как Лиля благодарно кивает, как её губы кривятся в усталой улыбке. Она поймала мой взгляд и коротко кивнула – между нами промелькнуло что-то, не требующее слов.

Я не могла там оставаться.

– Я пойду, – тихо сказала я Дане, когда мы вышли из зала.

– Ну, Никусик… мы же хотели остаться на вечеринку, – почти жалобно произнёс он, крепко сжимая мою ладонь.

– Прости. Мне правда нужно домой. Мне просто… нужно побыть одной.

Он хотел возразить, но Глеб мягко положил ему руку на плечо и еле заметно покачал головой. Я благодарно кивнула – и растворилась в темноте улицы.

Прошло две недели с того момента, как я перестала быть собой. Я больше напоминала призрак – что-то бесформенное, вечно ускользающее, с затуманенным взглядом и замороженным сердцем. Я двигалась по городу, будто сквозь воду. Жила – как будто по инерции.

Даня пытался вытащить меня, смешил, устраивал сюрпризы, приносил сладости, рассказывал сплетни. Но я знала – время не лечит. Оно просто даёт привыкнуть. И мне нужно было своё время, чтобы побыть наедине с этой болью. Только я и она. Без свидетелей.

Сегодняшний день – тоже был не исключением. Очередной день рождения, который нужно просто пережить. Я выдержала звонки. Улыбалась в трубку. Принимала поздравления. Благодарила, хотя внутри всё скреблось. А потом наконец наступила тишина. Я шла медленно, кутаясь в шарф, ощущая, как мороз щиплет щёки. И даже радовалась этому – хоть что-то, что пробивает оцепенение. Хоть какой-то признак того, что я ещё жива.

Город был красив – снежный, тихий. Как будто всё затаилось. Я гуляла долго, надеясь, что одиночество под открытым небом станет легче, чем в четырёх стенах. Вернулась домой около одиннадцати. Медленно поднялась на лифте на свой одиннадцатый этаж и остолбенела.

У моей двери стояла коробка.

Огромная, тёмно-фиолетовая, с аккуратно перевязанной белой лентой. Она будто выросла из воздуха – неестественно красивая, как вещь, которую вырвали из сна и забыли вернуть обратно.

Я застыла.

Мой мозг тут же перебрал все тревожные заголовки, что я когда-то видела: «Бомба в рюкзаке», «Подарок, который оказался смертельным», «Игрушка со взрывчаткой внутри». Глупо, абсурдно – но почему-то страшно. Хотя... кто мог желать мне зла? Разве я вообще вызывала в ком-то чувства, способные довести до ненависти? Я иронично усмехнулась, почувствовав, как сердце забилось чаще от тревоги, перемешанной с какой-то почти детской интригой.

Я подошла ближе. Коробка была выше моих коленей. Я несмело пнула её носком ботинка – внутри не зазвенело, не щёлкнуло, не зашипело. Только глухой, плотный звук. Тишина. Если бы она появилась в любой другой день, я бы, наверное, испугалась сильнее. Но сегодня – 28 января, мой день рождения. Хоть я и не любила его, но кто-то, очевидно, решил, что я его заслуживаю.

Открыв дверь, я с трудом втащила коробку в комнату. Она была тяжёлой, неуклюжей, неудобной для объятий – как воспоминание, от которого невозможно избавиться. Сбросив куртку, я присела напротив неё и просто смотрела.

Белая лента – гладкая, шелковистая, будто вырезанная из снега. Мне было даже немного жаль развязывать её. Хотелось сохранить этот момент – интригу, трепет, тишину перед раскрытием. Я достала телефон и сделала несколько снимков: вдруг когда-нибудь мне захочется вспомнить, каково это – не знать, что будет через секунду.

Лента легко соскользнула, упав на пол змеёй. Я взялась за крышку обеими руками и медленно, почти с благоговением, подняла её. И – замерла.

Из коробки вырвался тонкий, едва уловимый аромат. Такой знакомый, такой родной, что во мне что-то вздрогнуло. Внутри было плотно уложено множество цветов – белые розы и чёрные орхидеи. Белизна и темнота. Свет и тень. Жизнь и её зеркальное отражение.

На самом верху, аккуратно прижатая лепестками, лежала записка. Свернутая пополам. Простой белый лист бумаги. И всё же рука потянулась к ней с предательской дрожью.

Я развернула её, и сердце пропустило удар.

«В твой день рождения»

МВ

И этого было достаточно. Всего две буквы. Две буквы, от которых комната вдруг перестала существовать – остались только я, эти цветы и этот почерк, который я узнала бы среди сотен других.

Он знал дату моего рождения так же, как и мой домашний адрес, тогда, когда отвёз меня после нашей встречи. Наверное, для преподавателя не было сложностью найти эти данные в деканате среди бумаг, но всё же удивляло то, что он искал… Сердце застучало быстрее.

Я уронила записку на пол и потянулась к цветам. Белые розы были ледяными – как будто они долго ехали по зимним трассам, дрожали в холодном воздухе. А чёрные орхидеи казались совсем нереальными. Гладкие, совершенные. Слишком прекрасные, чтобы быть настоящими. Как будто он выбирал их – лично, чтобы вдыхать их запах, как однажды в клубе он вдыхал его с моей кожи на оголённой шее.

Зачем? Чтобы напомнить о себе? Чтобы я не забыла? Или... или потому что он не мог забыть?

Я вдруг представила, как он заказывает этот букет. Стоит где-то в чужом городе, говорит флористу: «Белые розы и чёрные орхидеи», – а потом диктует мой адрес. И вместо имени – только МВ. Потому что нельзя больше. Потому что больно. Потому что иначе – всё станет снова настоящим.

Телефон завибрировал в кармане – наверное, Даня или Лиля. Я даже не посмотрела. Вместо этого я достала одну розу и прижала её к губам. Он где-то там. Он думал обо мне, вспоминал. И от этой мысли стало одновременно тепло и больно.

Я аккуратно вынула все цветы из коробки – их было так много, что пришлось искать вазы по всей квартире. Когда не хватило посуды, я просто разложила их на полу, на столе, на подоконнике. Комната превратилась в сад – белый и чёрный, как наша история. Я села посреди этого цветочного моря, обняв колени. Закрыла глаза и долго сидела в тишине.

С благодарностью. С тоской. С тупой, глухой болью в груди.

Я не знала, что чувствовать. Радость? Гнев? Или просто – всё сразу.

Я подняла смятую записку и осторожно разгладила её пальцами. А потом – хоть и знала, что это безумие – понюхала бумагу. Иррациональная надежда: вдруг остался его запах? Но пахло только чернилами и холодом. Я аккуратно положила записку в небольшую стеклянную шкатулку, где хранила самые важные мелочи, и закрыла крышку.

И в тот самый момент, когда комната окутала меня своей тишиной, я подумала – это, наверное, снова мне снится. Ведь с того самого дня, когда он исчез, я упорно убеждала себя, что всё это – лишь сон.

Я закрыла глаза, легла в кровать и позволила себе погрузиться в эту иллюзию. В сон, где, может быть, он всё ещё ждёт меня. Где мы ещё можем быть вместе. Потому что иногда реальность слишком горька, и только во снах можно найти искру надежды.

Глава 32

Вероника

Даня стоял у моей кровати, прислонив ладони друг к другу в жесте мольбы, с тем самым жалостливым выражением лица, на которое невозможно сказать «нет».

– Ну, Никусик, – он сделал шаг вперёд, как будто собирался взять меня штурмом. – Это не официальное свидание. Просто... встреча. Ты будешь просто рядом.

Я закатила глаза, откинувшись на подушку.

– Даня, я не хочу быть третьей ногой на твоём романтическом ужине.

– Ты не третья нога! – он плюхнулся рядом на кровать, отчего я чуть не слетела. – Ты моя лучшая подруга, которая обязана посмотреть, что она из себя представляет. Вы же, девушки, лучше друг друга чувствуете.

Я приподняла бровь.

– А если она мне не понравится?

– Тогда ты кивнёшь мне три раза, и я скажу, что у меня внезапный приступ аппендицита.

Я фыркнула.

– Ты же месяц с ней общаешься. Разве не разобрался?

– В переписке все кажутся нормальными, – проворчал он. – А вживую – вдруг она носит полоску с клеткой? Или смеётся, как чайка?

Я рассмеялась, глядя на активную жестикуляцию друга.

– Ладно. А Лиля и Глеб?

– Они уже согласились! – Даня почти подпрыгнул от восторга. – Мы идём в «Белого кролика», там классные коктейли.

Я вздохнула.

– Хорошо. Но я не обещаю, что буду весёлой.

– Тебе и не надо, – он потрепал меня по волосам. – Просто будь там.

Начало марта. Весна наконец вступала в свои права – неуверенно, с каплями на карнизах, с промозглым ветром, всё ещё пробирающим под куртку, но уже пахнущим чем-то новым, живым, тем, что зовут пробуждением. Это было, пожалуй, самое прекрасное время для того, чтобы влюбляться – чем, кажется, и занимался Даня, с головой погрузившись в очередное романтическое знакомство.

А у меня… всё было иначе.

Прошёл почти месяц – и он прошёл странно спокойно. Впервые за долгое время внутри не бурлило, не разрывало, не душило. Я не плакала в подушку по ночам, не искала его профиль в соцсетях. Я даже перестала перечитывать последнее сообщение. Нет, не потому что стало легче. Просто устала.

Я словно построила плотину внутри себя – она держала всё: чувства, воспоминания, ожидания. Взамен я стала другой. Появились привычки, которых раньше не было. Я теперь вставала в шесть утра, хотя раньше хронически опаздывала на пары. Не для того, чтобы спалось лучше – наоборот. Сон стал роскошью. Просыпаясь в предрассветной тишине, я выскакивала из постели, надевала худи, леггинсы, кроссовки и выходила на пробежку. Бег по утрам стал моим якорем – чтобы не утонуть в собственных мыслях.

С каждым утром наш ЖК становился всё более оживлёнными. На верхних этажах моего дома зажигались окна – к весне в подъезд начали переезжать люди. В соседней многоэтажке напротив тоже происходило какое-то движение: коробки, свёртки, голоса на лестничной клетке. Кто-то тащил мебель, кто-то устраивал перекуры на балконах. В доме поселилась новая жизнь. Некоторые из новосёлов, как и я, выходили на пробежку – по узким дорожкам вдоль домов, через двор, по тропинке, усыпанной гравием, до ближайшего парка и обратно. Мы кивали друг другу, не зная имён, но уже узнавая лица.

А бег по вечерам был чем-то другим. Способом изнурить себя до полного истощения, чтобы хотя бы на несколько часов провалиться в сон без снов. Без него.

Про Марка я старалась не думать. Я выстроила эту стену внутри – ту самую, из тех, что держат воду весной, когда всё готово хлынуть. Не упоминала его имени, не произносила даже вслух. Не позволяла себе даже мысленно обрисовывать его лицо. Я не держалась за него. Я делала всё, чтобы отпустить. Или хотя бы притвориться.

Но дважды в неделю – по понедельникам и пятницам – всё рушилось. В этих стенах – с закрытыми окнами, со скрипучими стульями и запахом кофе из автомата – я снова проходила свои личные круги ада, а в выходные возрождалась из пепла благодаря друзьям.

«Белый кролик» оказался уютным полутемным заведением с приглушённым светом ламп, низкими кожаными диванами и бархатной тишиной, нарушаемой лишь глухим гулом разговоров. В воздухе пахло мятой и чем-то сладким – может быть, теми сиропами, которые добавляют в коктейли. Где-то на фоне играла медленная джазовая мелодия – саксофон пел тихую, немного грустную историю, переплетаясь с шепотом голосов.

Лиля и Глеб уже сидели в углу у окна – она, как всегда, в своём «боевом» чёрном платье, с идеально прямыми волосами и пронзительным взглядом. Он – в тёмно-синей рубашке, которая выглядела так, будто только что покинула вешалку магазина. Лёгкая небрежность в его облике была, как всегда, тщательно продумана.

– Наконец-то! – Лиля махнула рукой, заметив нас. – Мы уже начали без вас.

– Начали что? – с подозрением спросил Даня, делая шаг к столику.

– Суд над вами за опоздание, – усмехнулся Глеб, поднимая бокал с чем-то рубиновым. – Приговор – ещё один раунд коктейлей.

Я села рядом с Лилей, а Даня замешкался, оглядывая зал – его взгляд нервно скользил по лицам, выискивая одну-единственную.

– Кто эта счастливая, кстати? – спросила я, чтобы немного разрядить обстановку.

– Её зовут Инна, – Даня поёрзал на месте, поправляя несуществующие складки на рукавах. – Мы познакомились на той вечеринке после концерта. Она играет на контрабасе в группе, которая тогда заняла первое место.

– О, музыкантша, – протянула Лиля, приподнимая бровь с лёгким скепсисом. – Надеюсь, адекватная, без утиных губ и силиконового налёта.

– Лиль! – я бросила в неё скомканную салфетку и строго посмотрела.

– Ну а что? Мы должны знать, с кем имеем дело, – она беззлобно пожала плечами, но в глазах читался искренний интерес. – Подходящая ли она партия нашему Данечке, вот что важно. – И, не удержавшись, потрепала его за мягкие кудри. Даня тут же смущённо отмахнулся, пытаясь сохранить остатки достоинства.

– За месяц я выяснил только то, что она неплохо ко мне относится, а на концерте не шарахалась от моих шуток, – пробормотал он, стараясь вернуть волосам прежний хаотичный порядок.

В этот момент дверь тихо скрипнула. На пороге появилась девушка. Высокая, почти модельной худобы, в коротком розовом пиджаке, идеально сидящем на узких плечах, и в белых джинсах, подчёркивавших длину ног. Но дело было не в одежде. Всё в ней дышало спокойной, почти отстранённой уверенностью. Её походка была лёгкой, но весомой – каждый шаг отмерял пространство, которое она без спроса занимала. Прямая спина, высоко поднятый подбородок.

Её платиновые волосы были идеально выпрямлены и ниспадали на спину тяжёлой, глянцевой волной, могущей составить конкуренцию разве что Лилиным чёрным локонам. Лицо с чёткими, чуть заострёнными скулами и полными губами казалось невозмутимым, но в уголках рта таилась лёгкая, словно бы снисходительная полуулыбка. А её глаза… Большие, светло-голубые, почти ледяные. Они медленно скользили по залу, будто сканируя и оценивая каждую деталь, и в их глубине читался не столько интерес, сколько холодноватая аналитичность.

Даня, словно по команде, выпрямился, как струна. Его пальцы судорожно сжали мою руку под столом.

– Всё, она здесь, – прошептал он, и в его голосе прозвучала паника. – Три кивка, помнишь?

Я кивнула и выдавила ободряющую улыбку.

– Расслабься. Ты в безопасности.

Инна приблизилась. Даня вскочил и замахал рукой, будто боялся, что она пройдёт мимо.

– Привет! Это Лиля и Глеб. А это Вероника, – выпалил он, слегка запинаясь. – Мои самые лучшие друзья.

– Привет, – голос Инны оказался на удивление тёплым и бархатным, контрастируя с её холодноватой внешностью. – Слышала о вас немало.

– Надеюсь, не всё плохое, – буркнула Лиля, изучая её с ног до головы пристальным, не скрывающим интереса взглядом.

– Даня говорил, что ты остра на язык, – Инна усмехнулась, и в её глазах мелькнула искорка понимания.

– Даня в целом слишком много говорит, – парировала я, слегка склонив голову набок и обнимая друга за плечи в жесте поддержки.

Девушка рассмеялась – тихо, но искренне – и опустилась в кресло напротив. Её взгляд снова перешёл на Лилю – тот самый, внимательный, аналитический, но без нажима.

– А тебя я видела на выступлении, – сказала она. – Вы заняли второе место, да? Но, как по мне, – вы выступили очень сильно. Особенно твоя партия на фортепиано. Она была… красивой и по-настоящему трагичной. Чувствовалась глубина.

На обычно невозмутимом Лилином лице промелькнула тень неподдельного удивления, а затем губы дрогнули в почти невольной, сдержанной улыбке. Этого точного, небанального комплимента и уважительного тона оказалось недостаточно, чтобы она перестала рассматривать Инну просто как «таракана под микроскопом».

– Значит, у тебя есть вкус, – коротко кивнула Лиля, пригубив бокал. Её взгляд, однако, стал чуть менее острым.

Так начался вечер. Тёплый, немного нервный, но обещающий что-то новое. Что-то, чего нам всем давно не хватало.

Коктейли текли рекой, разговоры становились громче и свободнее. Даня понемногу оттаивал: уже не ёрзал в кресле, не цеплялся за наши рукава – он наконец начал дышать ровно и даже смеяться. Инна оказалась действительно неординарной: без фальши, без наигранного кокетства, без дурацкого хихиканья. Она говорила спокойно, размеренно, с приятной хрипотцой в голосе, и её лёгкая улыбка будто говорила: «Я никуда не спешу, мне интересно».

Но чем дольше длился вечер, тем отчётливее проступала её натура. Её уверенность граничила с лёгким высокомерием, а спокойствие – с отстранённостью. Её взгляд, тот самый, ледяной и аналитический, чаще всего останавливался на Лиле и Глебе, будто она разгадывала сложное, но интересное уравнение. С Даней же она общалась с чуть заметной снисходительностью, мило, но как-то по-свойски, с намёками на шутки, понятные только им двоим. Со стороны это всё ещё напоминало скорее дружескую беседу, чем романтическое свидание.

Я не знала всех нюансов их отношений – да и, если честно, не моё это дело. Главное, что в присутствии Инны Даня был спокоен и, кажется, счастлив. А мы с Лилей и Глебом были рядом – его надёжный тыл, который всегда поймёт, поддержит и ни за что не даст в обиду.

Я обхватила ладонями бокал с мохито, уже покрывшийся мелкими каплями конденсата. От прохладного стекла руки стали чуть влажными. И вдруг...

Дверь бара резко распахнулась, будто кто-то распихал воздух плечами, впуская в уютное тепло шумную, слишком яркую и неуместную компанию. Я машинально обернулась – и остолбенела. Сердце стукнуло один раз – звонко, как удар в медный гонг.

Трое парней. Знакомые силуэты. Я не видела их с того самого дня в ночном клубе, но тело узнало их быстрее, чем мозг успел среагировать. Один в тёмно-зелёной куртке, другой с гелем в волосах, третий – с той самой бородой и усами. Друзья Марка.

Мир вокруг вдруг стал липким и медленным. Музыка, разговоры, смех – всё отступило, будто заглушилось ватой. Я осталась внутри какого-то стеклянного пузыря, один на один с паникой.

Они ещё не заметили меня – о чём-то спорили у стойки, переговариваясь громко, через плечо. Я резко опустила взгляд, пытаясь спрятаться за собственным бокалом, словно за щитом. Руки стали ватными. Пальцы обхватывали стекло, будто цеплялись за спасательный круг.

Не смотрите сюда. Пожалуйста. Только не сейчас…

Но было поздно. Я почувствовала взгляд – тяжёлый, изучающий, холодный. Подняв глаза на долю секунды, я встретилась с ним. Это был тот самый мужчина – с бородой. Он смотрел прямо на меня. Глаза прищурены. Губы сжаты в тонкую линию. Узнал. Без сомнений. Я отвела взгляд слишком резко – как если бы оглянулась на крик. Поздно.

– Ты в порядке? – Лиля быстро наклонилась ко мне, её голос стал тише. – Ты вся напряглась.

– Всё нормально, просто… жарко, – выдавила я. Горло сдавило так, будто я проглотила наждачную бумагу.

Мужчина у стойки ничего не сказал друзьям. Просто отвёл взгляд, как будто сделал галочку в списке. Они забрали заказ в бумажном пакете и вышли так же резко, как появились. Моя спина осталась мокрой от стресса, как после душа.

– Эй, это случайно не... – начал Даня, обернувшись к выходу.

– Да, – прервала я резко, почти отрезала. – Но, пожалуйста, не смотри в их сторону. Не надо.

Молчание за столом повисло глухо и неудобно, как замирание сердца после сбоя ритма. Я всё ещё не могла выровнять дыхание. И вдруг в голову, словно клин, вбилась мысль:

А если и он приехал? А если он где-то рядом? А если это не просто совпадение?

Я резко встала, на автомате пробормотав про «припудрить носик», и выскользнула на улицу. Воздух показался резким, будто зима вернулась на пару минут. Глаза моментально начали слезиться – от ветра или чего-то другого.

Они уже быстро садились в машину. Как будто спешили уехать до того, как кто-то выйдет следом. Я вглядывалась – цвет кузова, номера, очертания. Но всё было не то. Не его машина. Не тот силуэт.

Его не было. Возможно, уже и не будет.

Я стояла, вжав руки в карманы джинс, пока холод пробирался под одежду, и пыталась понять: сколько ещё я буду так? Цепляться за фантом, который сам выбрал исчезнуть. Я хочу сохранить память – но не боль. Хочу, чтобы стало легче. Хочу перестать искать его черты в прохожих, его интонации в чужих голосах.