Текст книги "Мне нужен герой! I NEED A HERO!"

Автор книги: lovedvays

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

– Я помню, – ответил он тихо, мягко касаясь ладонью моей щеки. Его пальцы были тёплыми, почти ласковыми до дрожи. – Не бойся. Я не сделаю ничего, пока ты сама не попросишь.

– Я хочу попросить… – начала я, и в тот же миг заметила, как его глаза чуть расширились, а рука замерла на моём лице.

– Нам не обязательно делать это сейчас, – сказал он, и голос его был спокойным, но я чувствовала – под этой внешней сдержанностью скрывается сильное, с трудом сдерживаемое желание. Его тело, прижатое к моему, говорило громче любых слов. И моё – отвечало ему.

– Я хочу… – прошептала я так тихо, что это было только для него. – Ты же мой преподаватель… Так научи меня, – прищурившись с улыбкой, произнесла я.

Это была попытка пошутить, разрядить напряжение, но в его глазах оставалась серьёзность, глубина, в которой я почти тонула. Лишь уголки губ дрогнули, выдавая сдержанную усмешку.

– Это… большая ответственность, – произнёс он как факт, всё ещё глядя прямо в мои глаза.

– Пожалуйста, – я глубоко вдохнула. – Я хочу, чтобы это произошло сегодня. С тобой.

– Уверена?

– Да…

Он замер, словно проверяя, насколько я уверена в своих словах. Несколько долгих секунд – и он коснулся моих волос губами, легко, почти мимолётно, поцеловал в висок. Затем поднялся и пошёл к машине.

Я осталась сидеть, чувствуя, как в груди разрастается волнение. Мысли переплетались с нервным ожиданием. Сегодня я хочу отдать ему всю себя, а затем исчезнуть из его жизни так же, как поступил он. Смогу ли я после этого спокойно жить с этим? Смогу ли я таким образом не привязаться к нему, а наоборот, поставить точку в том, что было между нами, но что сложно было назвать одним словом. Я начала невольно кусать губу, прокручивая все возможные сценарии, как вдруг рядом оказался Марк с маленькой серебристой упаковкой в руках.

Глава 41

Марк

Оказавшись в машине, я сразу открыл органайзер, встроенный в подлокотник. Туда я складывал всякие мелочи: визитки, чеки и прочую ерунду, которая хранится на всякий случай, хотя вряд ли когда-нибудь пригодится. Там же лежала и маленькая упаковка презервативов. Я помнил тот день, когда купил их – как раз перед первым отказом Ангелины. Тогда я ещё думал, что это временное явление, но оказалось, это стало постоянной практикой. Эта коробка пролежала в прикроватной тумбе несколько недель, а после очередной ссоры, убедившись в её ненадобности и нежелании Ангелины быть со мной в интиме, я так распсиховался, что схватил её, чтобы выбросить, но почему-то не сделал этого. Помню, оставил её здесь, похороненную среди ненужных вещей в этом ящике. Зато сейчас они были очень кстати, и срок годности ещё не истёк.

Я достал один и вышел из машины. Посмотрел на Веронику и увидел, как она сидит, поджав к себе колени и слегка раскачиваясь, а руки вцепились в ноги так, что ногти впились в кожу. Чтобы хоть немного отвлечь её от переживаний и расслабить, я наклонился в открытое окно с водительского места и прибавил громкости на магнитоле, но не сильно – просто чтобы Вероника услышала медленный, расслабляющий мотив песни Aleah – «My Will».

Она сильно нервничала, и это была нормальная реакция человека, который боится новых ощущений. Конечно, это не сравнится с моим первым разом, да и вообще считаю глупым сравнивать такое между мужчиной и женщиной – мы устроены по-разному. Это не значит, что я не волновался в первый раз, нет, просто для меня это не имело такого значения, как для любой другой девушки. И если у нас это происходит чаще всего по пьяни и сумбурно, как у меня в мой восемнадцатый день рождение на вечеринке, которую устроили мне мои друзья, то девушки готовятся к этому куда ответственнее. Но сейчас, стоя перед Вероникой, я тоже ощущал лёгкое, но всё-таки волнение.

Я опустился рядом с её ногами, а пачку с защитой положил под край пледа. Она смотрела на меня так обеспокоенно и в то же время с ожиданием, и я не стал томить. Моя рука легко коснулась её щиколотки, и я, не отрывая взгляда, провёл пальцами по ноге, медленно поднимаясь выше. Она обхватила себя руками, пытаясь спрятать свою наготу, снова застеснявшись, будто я не целовал её грудь несколько минут назад.

Я аккуратно взял её за руку и потянул к себе, отчего ей пришлось подчиниться и снова открыться. Пальцы её дрожали, хотя я видел, как она старается взять себя в руки и не выдавать беспокойство. Я взял её другую руку и так же медленно убрал, чтобы она не стеснялась, и, когда она снова была полностью открыта, на её лице появился румянец.

Восхитительная, невинная, она доверяла себя мне, хотя я должен был это ещё заслужить. Но чувства были сильны, а время не играло нам на руку. С ней я никогда не был уверен, когда мы увидимся в следующий раз и увидимся ли вообще, поэтому упускать эту ночь было бы преступлением.

Я положил её маленькие ручки себе на шею, она сцепила их в замок, и после недолгого зрительного контакта мы снова слились в поцелуе. Долгожданном, самом нежном, том, что намекает на неизбежное. Подавшись на неё, она, притягивая меня к себе, плавно легла на спину, увлекая за собой, и вскоре я оказался над ней. Она была невероятно миниатюрной и по сравнению с моим телом такой хрупкой, что казалось, каждое излишне сильное движение оставит на её коже синяк. Поэтому я опирался на руки, чтобы не раздавить её и не причинить боль.

Под музыку, лившуюся из машины, я целовал каждый сантиметр её тела, вдыхая солёный запах моря и собирая оставшиеся капельки воды своими губами. Она медленно, но всё же расслаблялась. Её руки зарылись в моих волосах, а я спускался ниже, туда, где была единственная ткань на её теле. Когда я подцепил пальцами маленькие белые кружевные трусики и потянул их вниз, она открыла глаза и посмотрела на меня с тем же волнением, что и в начале, а её ноги сами начали сгибаться в коленях, словно уже знали, что её ожидает. Отложив бельё в сторону, я накрыл её бёдра своими руками и устроился между ног, а она смотрела на меня своими большими зелёными глазами.

– Просто расслабься, – прошептал я, и мои пальцы ласково провели по её интимной нежности, ощущая её трепет.

Вероника громко, судорожно выдохнула и запрокинула голову назад, сдавленно кивнув. И тогда я склонился к ней. Возможно, признание, что для меня то, что я сейчас собираюсь сделать, – тоже впервые, помогло бы ей расслабиться. Или, наоборот, заставило бы волноваться сильнее. Но я почти был уверен – такая искренность смягчила бы её и придала уверенности. Первое прикосновение моих губ заставило её резко напрячься, её пальцы впились в мои плечи. Но я не торопился, я был терпелив и нежен. Я ласкал её только губами, бесконечно медленно и бережно, как будто касался самого хрупкого цветка. И постепенно её тело начало отвечать. Напряжение сменилось глубокой, почти томной дрожью. Её спина изящно выгнулась, и из её губ вырвался тихий, срывающийся стон – звук чистейшего, ничем не затемнённого ощущения.

Она полностью отдалась чувству, её руки ослабили хватку и просто лежали на мне, а её бёдра начали едва заметно двигаться в такт моим ласкам. Это был знак. Я прикоснулся к ней пальцем, ища вход, и был встречен влажным теплом. Она снова замерла на секунду, но уже не из-за страха, а от предвкушения. Когда я медленно, миллиметр за миллиметром, погружался в неё, её губы приоткрылись в беззвучном крике, а глаза наполнились слезами – не только от боли, но и от переполнявших её чувств.

Я остановился, дав ей привыкнуть, целуя её веки, шепча слова утешения.

– Доверься мне, – сказал я, и она кивнула, снова открыв глаза и глядя на меня с бездонной глубиной.

Это был идеальный момент, чтобы подготовить её к дальнейшему, и я аккуратно начал вводить в неё свой указательный палец. Стон с губ Вероники сорвался куда громче, чем обычно, а она напряглась как струна ещё сильнее. Её оголённая грудь тяжело вздымалась, а соски стали чуть больше и твёрже. Ей было хорошо и тяжело одновременно – так же, как и мне, ведь я сдерживал порыв просто наброситься на неё и наконец погрузиться в этот омут с головой, но я заботился о ней. Медленно погружал и вынимал палец, наблюдая, как она мечется в агонии возбуждения и вожделения. Страсть. Желание. Принятие. Она закусила губу, когда я добавил ещё один: медленно, не давя, очень естественно. И когда я почувствовал, как с моих пальцев сочится её влага, я понял – она готова.

Отстранившись от неё, я снял боксеры и, взяв защиту, принялся надевать её, а она пробежалась взглядом по моему телу и снова закусила губу. Плавно я снова устроился между её ног и, целуя её мочку уха, начал входить в неё. Я делал это медленно, не забывая при этом ласкать губами её шею, ключицу, подбородок, и когда упёрся в её невинность, она резко открыла глаза.

– Тш-ш-ш, – я коснулся её щеки, а её ресницы на закрытых глазах бешено задрожали.

Я подался назад, а затем снова вперёд, но уже сильнее, и когда снова коснулся преграды, она слегка зажмурилась от боли. Я остановился. Взял в свои руки её лицо и, поглаживая порозовевшие щёчки, сказал:

– Посмотри на меня, Вероника, не закрывай глаза.

Она послушалась. Я снова медленно подался назад и поцеловал её нежно, но требовательно, касаясь своим языком её. Она немного отвлеклась, и это было то, что мне было нужно. Углубив поцелуй, я резко одним толчком вошёл в неё, минуя преграду, и продолжил вводить себя глубже.

Вероника, явно неожидавшая такой резкости, напряглась и вскрикнула, а открытые глаза заблестели от слёз, навернувшихся от боли. Её ногти впились в мою спину так, что, казалось, ещё немного – и она проткнёт кожу насквозь, но мне было всё равно, ведь мы стали единым целым.

Шумно выдохнув, я опустил голову и зарылся в её пепельные волосы. Она сжимала меня там внутри своими мышцами, и я готов был взорваться от удовольствия прямо сейчас. Долгое отсутствие сексуальной жизни тоже давало о себе знать, но я держался.

– Моя… – выдохнул я, когда полностью погрузился в неё, и её губы дрогнули в лёгкой, почти невесомой улыбке.

А потом начался танец – медленный, неспешный, полный благоговения. Каждое движение было обоюдным открытием. Её тело училось отвечать мне, её тихие стоны сливались с рокотом волн в единую симфонию. В её глазах я видел не боль, а удивление, восторг и полную самоотдачу. Это не было просто сексом, это было слиянием тел и душ, безмолвным обещанием, данным друг другу. Я был её первым в интимном плане, она была моим первым чувством, которое, словно опоздав, пришло только к двадцати восьми, но мне было плевать, ведь в конечном счёте мы нашли друг друга.

Вероника дарила мне себя, а я дарил ей наслаждение, которое она принимала с улыбкой. Когда волна нахлынула на меня, я, обессиленный, опустил голову на её грудь, чувствуя под щекой учащённый стук её сердца. Мы лежали сплетённые несколько минут. Её пальцы бессознательно перебирали мои волосы, лаская и успокаивая. Я закрыл глаза, погрузившись в эту тишину, но внутреннее знание не давало мне покоя – я понимал, что, поглощённый её нежностью и своими чувствами, не подарил ей полноту наслаждения.

Отстранившись, я нежно коснулся её губ, задерживаясь в поцелуе чуть дольше, и встретил её влажный, полный доверия взгляд. В её зелёных глазах плескалась целая вселенная – смущение, уязвимость и тёплое послесвечение близости. Я видел вопрос в её приподнятых бровях, когда мягко опустился между её ног, но не как завоеватель, а как проситель, жаждущий отдать ей всё своё внимание.

Я не стал говорить, позволив ласкам говорить за меня.

Она вздохнула – резко, сдавленно, и её пальцы вцепились в мои волосы не с силой, а с немым вопросом, смешанным с потрясением. Сначала её тело ответило лёгким, почти нервным смешком, но он быстро растворился в прерывистом, глубоком дыхании. Под моими ласками смех превратился в тихие, прерывистые стоны, которые тонули в рокоте прибоя. Каждый звук, каждый вздох, каждый трепет её кожи был для меня откровением.

– Марк... – вырвалось у неё, и голос дрожал от переполнявших её чувств, от невозможности выразить всё, что происходило внутри.

Я чувствовал, как её тело меняется под моими губами: сначала робкое, затем всё более отзывчивое, потом – томное и плавное, а под конец – напряжённое, как тетива лука. Её ноги мягко обвили мои плечи не для контроля, а в поиске опоры в этом головокружительном падении. Я прикоснулся ладонями к её бёдрам, чувствуя, как под тонкой кожей бегут мурашки, и удерживал её не для того, чтобы ограничить, а, чтобы быть с ней в этом парении.

И тогда это случилось. Её тело выгнулось в тихом, но всепоглощающем экстазе. Не крик, а сдавленный, душераздирающий стон вырвался из её груди, и её пальцы судорожно сжались в моих волосах. Это была не боль, а высшая точка ощущения, которую она, казалось, не могла вместить. Я чувствовал, как внутренняя дрожь постепенно стихает, сменяясь глубоким, блаженным расслаблением.

Я медленно, нежно поднялся, осыпая поцелуями её внутреннюю сторону бёдер, трепещущий живот, нежные изгибы груди, трепетную шею, как бы запечатывая каждую частицу её существа в своей памяти. И когда я, наконец, вернулся к её губам, я поцеловал её глубоко и нежно, позволив ей почувствовать на вкус наше общее счастье.

Она всё ещё была молчалива и задумчива. Быть может, я накручивал себя, но мне показалось, что что-то не так, что после нашего воссоединения она должна быть куда более разговорчивой и счастливой, но было иначе. Или, может, это нормальная реакция на её первый опыт? Я надеялся, что это так.

– Голодна? – спросил я, прижимая её к себе за плечи.

– Безумно, – ответила она, посмотрев на меня с какой-то лёгкой грустью.

– Только что звезда упала, значит, твоё желание сбудется, – рассмеялся я, вставая и направляясь за раскиданной одеждой.

Натянув штаны и накинув рубашку, я подошёл к машине. Песок приятно холодил ступни, а в голове уже складывалась картинка – как огонь будет плясать в её глазах.

Открыв багажник, я вытащил вязанку дров и пакет с розжигом.

– Ты что, готовился? – донёсся до меня её голос, тёплый, но с ноткой любопытства.

– Это всё осталось с последнего пикника с друзьями, – усмехнулся я, ставя дрова на землю.

Я сложил их в небольшую пирамидку, плеснул розжиг и чиркнул зажигалкой. Пламя жадно лизнуло сухие щепки, зашипело, и вскоре над костром потянулся тонкий дым, отдающий смолой. Я смотрел, как огонь набирает силу, расползаясь тёплыми отблесками по песку, и только тогда вернулся к машине. Достал из багажника тот самый бумажный пакет и подошёл к Веронике. Внутри были два бургера и две холодные колы. Мы устроились рядом, чувствуя, как тепло костра и простая еда становятся идеальным моментом для разговора, но почему-то она его не начинала.

– Я готов к допросу с пристрастием, – нарушил тишину я, пытаясь разрядить странное напряжение, витавшее в каждом её движении.

Но она продолжила молча жевать, глядя на огонь, и тогда я действительно заволновался.

– Я сделал что-то не так? Сильно обидел тебя сейчас? Причинил слишком много боли?

– Нет… я просто задумалась, – ответила она, откладывая наполовину съеденный бургер назад в пакет.

– Скажи, о чём. Сейчас самое время, чтобы обо всём поговорить, – я придвинулся к ней ближе и поправил плед на её плечах.

– Почему я? – тихо спросила Вероника, почти шёпотом. – То есть… ты старше меня, а я просто девятнадцатилетняя девчонка… студентка, каких ты видишь каждый год десятками. Что во мне такого особенного? Как я могу довериться тебе и быть уверенной, что в следующем году ты не встретишь кого-то лучше и не… – она замялась, но всё же договорила, – не влюбишься в неё? Если человек изменил однажды, он изменит и во второй… – её слова прозвучали холодно, почти как приговор, и теперь я понял, о чём её мысли и за что она переживает.

– Ты права, – спустя минуту произнёс я. – Ты умная, и этим сильно отличаешься от большинства девушек твоего возраста. Иногда люди теряются в отношениях или браке, – начал я, глядя на море и погружаясь в воспоминания, – забывают о себе, о своих желаниях… или остаются с теми, с кем просто удобно. У всех по-разному.

Я замолчал на мгновение, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил, открывая ей свою историю.

– Когда я потерял мать, мне было четырнадцать. Мои сверстники гуляли, впервые влюблялись, пробовали жизнь на вкус, а я сидел в своей комнате и думал о том, как всё это не имеет значения, когда рядом смерть. О том, что каждый из нас рано или поздно потеряет не только ценные вещи или привычки, но и самых близких, дорогих людей. Мальчик, которому было четырнадцать, думал о таких вещах, понимаешь? Человек не должен зацикливаться на этом в таком хрупком возрасте, это очень влияет на психику. Но я не мог остановиться, я словно помешался. Мама была тем, кто всегда понимал меня, направлял, давал совет. С её уходом я потерял ориентир.

Вероника терпеливо слушала, не сводя с меня глаз.

– Друзья и отец пытались вытянуть меня из этого кокона, но мне всё было безразлично. Всё, что меня интересовало, – как устроен человеческий мозг, как он реагирует в критических ситуациях. Психология стала моим спасением. А когда я уже нашёл ответы на многие вопросы, мне было семнадцать. Я понял, что упустил время, когда чувства обострены, когда ты учишься жить сердцем. Всё во мне теперь работало иначе. Я полагался на логику и на науку.

Я перевёл взгляд на неё, словно проверяя, готова ли она услышать остальное, и, когда она кивнула, продолжил.

– С Ангелиной всё было… логично. Встреча, дружба, симпатия, уважение… и долг. Она сама стала инициатором отношений, будто знала, что я не способен на сильные чувства. Я решил, что так и должно быть: спокойно, размеренно, на взаимопонимании. Но с каждым днём я понимал, что мои руки не дрожат при виде её, что сердце не замирает от прикосновений, что мысли не заняты только ей. И если время идёт, а этого нет… значит, может, и не будет уже. – Я коротко усмехнулся, но без радости.

– Я даже пытался мириться с этим. Все психологи, которых я читал, утверждали, что зрелые чувства именно такие – ровные, без всплесков. Но внутри меня жила мысль, что что-то не так. И я убедился в этом, когда встретил тебя, – против воли на моём лице появилась улыбка.

Вероника всё так же пристально и внимательно смотрела на меня и слушала.

– Ты ворвалась в мою жизнь в тот день, когда опоздала на мою пару. Ты посмотрела на меня своими зелёными глазами… и это было так, словно ты прошла сквозь меня. Одного взгляда хватило, чтобы сердце, к которому я уже привык как к тихому механизму, сбилось с ритма. Ты была такой дерзкой, такой характерной… В тебе была эта искра, этот непокорный огонь, от которого невозможно отвести взгляд. И в тот момент я вдруг увидел в тебе… себя. Того парня, каким я был в свои студенческие годы: живого, азартного, готового рисковать, смеяться до упаду и идти туда, куда тянет сердце. Того парня я любил куда больше, чем этого унылого, серьёзного преподавателя, в которого превратился.

Я коснулся её щеки, отчего её зрачки сразу расширились, но она не шевельнулась.

– Это было невыносимо… незнакомо… и так… по-новому. Я думал, что вернулся к жизни спустя три года скорби… но я ошибался. Это ты вернула меня к жизни полгода назад.

Я задержал руку на её лице на несколько мгновений, а потом убрал, возвращая себе серьёзность.

– Но, отвечая на твой вопрос, – продолжил я, – люди не дают гарантий. Я не могу подписать тебе бумагу, что мы будем вместе до конца жизни. Но я могу поклясться: таких чувств у меня не было ни к кому. Я хочу узнавать тебя всё больше. Понять твой мир. И, если ты позволишь… стать частью его.

Её глаза блеснули в свете костра – но не от слёз радости. В них смешались шок, недоверие и что-то тяжёлое. Она долго молчала, будто взвешивая каждое слово, а потом тихо сказала:

– Я не могу дать тебе ответ… по крайней мере сейчас. Ты сделал мне очень больно, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь доверять тебе, потому что на кону – мои чувства.

Она отвела взгляд в сторону моря, а пальцы, до этого лежавшие рядом с моими, медленно скользнули прочь, будто между нами пролегла тонкая, но непреодолимая граница.

– И, Марк, – сказала она тихо, глядя куда-то в темноту за моим плечом. – Если я уйду, то уже не вернусь.

Я почувствовал, как земля под ногами будто ушла. Её голос не был резким, не был злым – но в нём было то холодное спокойствие, от которого внутри стало пусто. Так говорят не в ссоре… так говорят, когда прощаются.

Глава 42

Вероника

Салон самолёта постепенно наполнялся людьми. Чужие лица мелькали, словно в калейдоскопе: кто-то копался в рюкзаке, доставая книгу, кто-то уже водил пальцем по экрану планшета, а кто-то надувал подушку для шеи. В воздухе витала особая смесь – лёгкая тревога перед взлётом и предвкушение пути.

Я прижалась щекой к прохладному иллюминатору, наблюдая, как стюардесса с нарочитой медлительностью демонстрирует правила безопасности. Рядом Глеб копался в кармане кресла, вытащил ворох рекламных журналов и, скривившись, запихнул обратно.

– Вот же... – пробурчал он и потянулся к багажной полке. В руках оказался потрёпанный томик в мягкой обложке.

Я успела заметить название – «Когда ты раскаешься». Какой-то современный психологический роман.

– Новое увлечение? – кивнула я на книгу.

Глеб провёл пальцем по корешку, оставив светлую полоску на пыльной обложке.

– Попытка отвлечься, – отозвался он и усмехнулся.

Я тоже улыбнулась, но тут же отвела взгляд к окну. Утреннее солнце било в глаза, и сквозь щур будто резало светом изнутри. Мысли расползались, как паутина: о Лиле, об их ссоре, о том, как мне держаться рядом с Глебом. Осуждать его было легко, а вот ненавидеть – нет. В его поступке что-то не складывалось, и я почти была уверена: правда глубже, чем мы думаем. Если я хочу узнать её, нужно держаться к нему ближе и сохранять тёплые, дружелюбные отношения. Тем более, кроме него и отца, на Кипре у меня никого нет, и большую часть времени я проведу именно в этой мужской компании.

Неожиданно лежащий на коленях телефон завибрировал. В общем чате появилось фото от Дани: он с очень привлекательной улыбающейся женщиной и десятком разноцветных пакетов в руках смотрит в камеру с восторгом. Подпись гласила: «Утро начинается с шопинга, а у вас?»

Я невольно улыбнулась, сердце согрелось. Быстро сфотографировав трап из окна и подписав: «Жди меня, Кипр, я уже вылетаю», я тут же послала ему ответ.

Едва я успела нажать «отправить», передо мной появилась стюардесса в аккуратно застёгнутом голубом жакете.

– Пожалуйста, переведите телефон в авиарежим, – её голос был профессионально-вежливым и тёплым.

Я нажала на кнопку с иконкой самолётика, получила одобрительную улыбку и проводила её взглядом, пока она шла по проходу, поправляя на ходу выбившуюся из пучка прядь.

– Блин, кажется, я выбрал не тот жанр, – усмехнувшись, Глеб закрыл книгу и откинулся на спинку кресла. Он наблюдал, как я достаю из сумочки небольшой плеер, которому уже больше пяти лет, и вставляю в него проводные наушники.

– Ух ты, любишь раритет? – с любопытством спросил он.

– На нём у меня все любимые песни, разложенные по папкам. Их около трёх тысяч. Удобно, когда нет интернета, – ответила я, засовывая наушник в правое ухо.

– Что ж… а мне, похоже, придётся вникать в это, – он снова потряс книгой, изображая страдальческую мину.

– Хочешь? – протянула я ему левый наушник, раскусив его намёк. – Что обычно слушаешь?

Глеб довольно взял длинный белый провод, придвинулся ближе и вставил вакуумный наушник в ухо.

– Реп, конечно, – ответил он.

Я широко улыбнулась, едва не рассмеявшись, чем вызвала у него удивление.

– Ты тоже? – в голосе прозвучала надежда.

– Ну… почти, – усмехнулась я и включила трек Ariana Grande – «no tears left to cry».

Первые минуты полёта я слушала музыку и ловила ритм, но мысли всё равно уплывали далеко от салона самолёта. Очень далеко. К Марку. К тому вечеру, когда он стоял в полумраке, облокотившись на капот своей машины, и смотрел на меня так, будто видел впервые… с каким-то тихим изумлением, будто я только что изменила для него всё. И к тому утру, когда он, не сказав ни слова, довёз меня до дома и, поцеловав с болью на лице, уехал, оставив меня с тяжким выбором. Эти моменты жили во мне ещё слишком ярко.

В его истории было слишком много боли, и, несмотря на всё, что он сделал, я ловила себя на том, что хочу понять его. Хочу верить, что он говорил правду. Но вместе с этим меня давило другое чувство – страх. Страх не только сделать выбор, но и страх того, что придётся жить с этим выбором.

Музыка совсем не отвлекала, а наоборот, подначивала, дразнила, заставляя вспоминать и перекручивать в голове все события, произошедшие со мной на первом курсе. Глеб через двадцать минут уже мирно спал, а наушник, выпавший из его уха, покоился у него на плече. Я аккуратно забрала его и полностью отгородилась от внешних шумов.

Как же мне страшно. Нет, не летать и не думать о том, что самолёт может упасть, – я летаю с детства. Мне страшно ошибиться в своём выборе, страшно довериться не тому человеку и в то же время страшно отпустить этого же человека. Интересно, что он чувствовал, когда уезжал на полгода? Такую же вину и угрызения совести, как и я, словно убегаю, как преступница, или нет? Может, стоит написать ему? А что написать? Что я уехала на острова отдыхать и загорать и на досуге обдумаю наше будущее? Бред. Он знает, что мне нужно время, и, если его слова чего-то стоят, он не станет на меня давить. А времени у меня куча, как минимум полгода форы, которую он мне дал. Побуду с отцом, а дальше видно будет. С этой мыслью я смогла немного успокоиться и насладиться полётом.

Спустя несколько часов самолёт начал приземление. За это время Глеб отлично выспался, а я дала себе установку отвлечься и отдыхать. Когда полёт был завершён и все люди на борту радостно захлопали, мой попутчик наконец-то проснулся.

– Ого, уже прилетели?

– Ага... – закивала я головой, расстёгивая ремень безопасности и выключая авиарежим на телефоне. – Нужно позвонить отцу.

– Я сказал ему время нашего прибытия, так что он обещал приехать забрать нас, – ответил Глеб, хватая свой рюкзак с полки. – Выходи, чемоданы я возьму, – он кивнул в сторону выхода, куда я собственно и направилась, пропуская вперёд спешащих покинуть самолёт людей.

Недалеко от трапа у машины уже стоял отец, загорелый и улыбающийся, в лёгкой белой муслиновой рубашке с расстёгнутым воротом и солнцезащитных очках. Увидев меня, он широко развёл руками:

– Ну наконец-то! Дочка моя!

Я бросилась к нему, и он крепко обнял меня, пахнущий солнцем, морским воздухом и чем-то неуловимо родным – то ли его любимым одеколоном, то ли просто теплом его кожи.

– Пап, привет! – выдохнула я, прижимаясь к его плечу.

– Здравствуй, здравствуй, – он отстранился, держа меня за плечи, и внимательно осмотрел с ног до головы. – Ничего, не исхудала хоть, но бледная как мышь…

– А ты, наоборот, загорел, как местный, – рассмеялась я.

Отец хмыкнул, затем перевёл взгляд на Глеба, который тем временем выкатил наши чемоданы и уже подходил к нам.

– Ну что, – отец слегка нахмурился, но в голосе не было злости, скорее усталая ирония, – как полёт прошёл?

Глеб протянул ему руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

– Всё хорошо, Владимир Александрович, рад вас видеть!

– И я, а что это у тебя на щеке, подрался что ли? – спросил отец, кивком указывая на ссадину на щеке парня.

– Да, упал, – отмахнулся тот, на что отец кивнул, а затем махнул рукой:

– Ладно, хватит стоять. Закидывайте вещи в багажник и поехали. Ужин уже ждёт.

Глеб быстро засуетился, а я тем временем устроилась на переднем сиденье отцовского джипа – видимо, он взял его в аренду на время жизни здесь. Привычным движением я отрегулировала зеркало, ловя в нём своё отражение: уставшие глаза, слегка растрёпанные волосы после долгого перелёта.

– Ну что, устала? – спросил отец, заводя мотор.

– Да нет, всё нормально, – я взглянула в боковое окно, где Глеб запихивал последний чемодан.

– Выглядишь немного уставшей и очень задумчивой, – констатировал отец, но я пропустила это мимо ушей.

Когда Глеб сел сзади, а машина тронулась, отец вдруг с гордостью и улыбкой сказал, не сводя глаз с дороги:

– Изменилась. Повзрослела, – и, надев солнцезащитные очки, резко рванул вперёд, выезжая на шоссе.

Я никогда не была на Кипре раньше. Всё, что я знала об этом месте, – это открытки с бирюзовым морем, белоснежными пляжами и старинными крепостями. Но реальность оказалась даже ярче.

За окном мелькали оливковые рощи, их серебристые листья переливались на ветру. Дорога вилась между холмов, покрытых низкорослыми кустарниками и одинокими кипарисами, тянущимися к небу, словно тёмные стрелы. Вдалеке сверкало море – не просто голубое, а какое-то невероятное, насыщенное, как акварель, размытая по краям горизонтом.

– Красиво, да? – отец слегка повернул голову, заметив, как я прилипла к окну.

– Это просто невероятно! – восторженно заявила я.

– Теперь узнаю тебя, – хмыкнул отец.

Мы проезжали мимо маленьких деревень с белыми домиками, утопающими в зелени. На террасах кафе сидели люди, потягивая кофе, а где-то впереди, на склоне холма, виднелась старинная церковь с куполом цвета охры. Воздух был густым, наполненным ароматами моря, нагретой земли и каких-то цветов, которых я не знала.

– Вон там, видишь? – отец указал в сторону. – Это Лимассол. Там можно покататься на яхте, обязательно сходим.

Я кивнула, не в силах оторвать взгляд. Всё казалось каким-то нереальным – слишком ярким, слишком тёплым, слишком чужим и в то же время… будто я должна была оказаться здесь давным-давно.

– А долго нам ехать, Владимир Александрович? – спросил Глеб с заднего сиденья.

– А что, уже не терпится запрыгнуть в плавки да отдаться морю? – засмеялся отец, глядя на зеркало заднего вида. – Минут двадцать. Наш дом в Пафосе, ближе к берегу. Там тихо, малолюдно. И вид… – Он ухмыльнулся. – В общем, увидите.

Я откинулась на сиденье, чувствуя, как лёгкий ветерок из приоткрытого окна ласкает лицо. По мере того как джип отца набирал скорость, извиваясь по серпантину прибрежного шоссе, передо мной разворачивалась картина, словно сошедшая с полотна импрессиониста.

Справа, за низким каменным парапетом, обрыв резко уходил вниз, открывая головокружительный вид на бирюзовые волны, разбивающиеся о чёрные скалы. Вода здесь была настолько прозрачной, что даже с высоты я различала причудливые тени подводных рифов.

– Смотри, дочь, – отец указал вдаль, где на уступе скалы, окружённый кипарисами, стоял одинокий белый маяк. Его силуэт казался игрушечным на фоне бескрайней синевы.

Мы проезжали через апельсиновые рощи – деревья, усыпанные яркими плодами, стояли ровными рядами, а их густой сладковатый аромат проникал даже в салон. Мелькнула табличка "Fresh Orange Juice" у дорожного ларька с тентом цвета корицы.