Текст книги "Мне нужен герой! I NEED A HERO!"

Автор книги: lovedvays

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Ярослав замер с открытым ртом, полностью обезоруженный. Он явно привык к тому, что фраза «я работаю в звукозаписывающей студии» производит впечатление. Но не на ту, кто с детства явно разбирается в нотах лучше, чем в куклах.

Я смотрел на своего друга и чувствовал, как по моей спине ползёт знакомый, леденящий стыд. Так нелепо ещё никто не подкатывал к девушке. Неловкость ситуации усугублялась в геометрической прогрессии от осознания, что она – студентка, я – её преподаватель, а он – мой лучший друг, который сейчас на глазах у половины клуба пытается впечатлить её… абсолютным слухом и работой в звукозаписи.

Боже. Ярик. Мой великий, неповторимый, социально неловкий Ярик. Он редко флиртовал, и когда пытался, это напоминало попытку собрать мебель по инструкции на неизвестном языке – вроде все детали на месте, а получается стул на трёх ножках, который развалится, если на него посмотреть. Мы с друзьями до сих пор вспоминаем, как он на выпускном, пытаясь сделать комплимент девушке-диджею, выдал: «У тебя сведение такое… ровное. Прям как линия горизонта. Без искажений». Её лицо в тот момент было шедевром немого кино.

И вот он снова в своей стихии. Я мысленно готовился к худшему. К тому, что он сейчас начнёт рассуждать о динамическом диапазоне её голоса или предложит «засемплировать её смех».

Но то, что сделала Лиля, превзошло все мои самые страшные ожидания. Она не просто отвергла его – она провела над ним виртуозную хирургическую операцию своим остроумием, аккуратно извлекла его мужскую уверенность, показала всем присутствующим и положила обратно уже в смятом виде.

Когда она постучала пальцем у виска, намекая на его «устаревшее программное обеспечение», я почувствовал, как сжимается всё внутри. Это был не просто провал. Это было фиаско с капитуляцией. Ярик стоял с открытым ртом, и по его лицу было видно, что его внутренний компьютер как раз и выдал синий экран смерти.

В глазах Вероники я прочитал смесь восхищения и ужаса. Она прикрыла рот рукой, но по дрожащим уголкам губ было ясно – она изо всех сил старается не рассмеяться. И не над ним. Над ситуацией. Над тем, как безнадёжно и комично столкнулись два этих мира – её безупречная, острая подруга и мой техно-медведь с золотым сердцем, но деревянным языком. Ярик молчал. Но впервые за всё время знакомства с ним я увидел в его глазах очарование.

Я лишь тихо вздохнул, поймал взгляд Вероники и едва заметно мотнул головой в сторону выхода. Наше присутствие здесь только усугубляло пытку. Лучшее, что мы могли сделать – это дать им закончить этот… диалог наедине. Или чтобы Ярик хотя бы сохранил остатки своего достоинства, когда мы отвернёмся.

Тяжёлая дверь клуба закрылась за нами, отсекая от нас лишних людей и позволяя остаться нам наконец наедине. Мы шли за руку на парковку к моей машине. Но даже здесь, сквозь глухие стены клуба пробивался ровный, навязчивый гул басов. Он отдавался в висках, смешиваясь с бешеным ритмом собственного сердца. Я шёл, не отпуская её руки, и краем глаза рассматривал её профиль в тусклом свете уличных фонарей. Растрёпанные ветром волосы, размазанная помада, счастливое, немного потерянное выражение лица. Она была прекрасна в этом лёгком хаосе.

– Ты невероятно красивая, – вырвалось у меня, голос прозвучал низко и с хрипотцой. Сказать, что без платья она выглядит намного лучше, я, конечно, не посмел, но мысль настойчиво крутилась в голове, добавляя жару в кровь.

– Я надеюсь, Лиля не обидится на меня за то, что я ушла и оставила её там с Ярославом, ведь мы отмечали её день рождения, – Вероника наконец нарушила тишину, и в её голосе звучала лёгкая, счастливая усталость. – Твой друг… необычный, – она сказала это с примесью смеха. – Надеюсь, он не загрузит её, иначе ему не поздоровится.

Я фыркнул, проводя большим пальцем по её костяшкам.

– Ярик у нас дотошный технарь, но в случае с Сизовой, это она его или доведёт до белого каления, или… переформатирует под себя. Второе, пожалуй, страшнее.

Мы подошли к машине. Я открыл ей дверь, и она скользнула на пассажирское сиденье так естественно, словно это место было всегда её. Заведя двигатель, мы выехали на ночную дорогу, которая простиралась мимо леса. Окна были опущены, и тёплый ветер, врываясь в салон, трепал волосы.

Я старался смотреть исключительно на дорогу, но всё моё внимание было приковано к другому. К тому, как пышная бордовая юбка её платья вздымалась от порывов ветра, обнажая стройные загорелые ноги. Сначала она пыталась её придерживать, потом сдалась, откинулась на сиденье и зажмурилась, подставив лицо ветру.

Это было выше моих сил.

Я резко свернул в первый же съезд, ведущий в лес, глухо ударил по тормозам и, подняв стекла, заглушил двигатель. Внезапно наступившая тишина оглушила. Слышен был только ветер за окном и наше неровное дыхание.

– Я не могу больше терпеть, – с отчаяньем сказал я ей, поворачиваясь к ней. В её глазах мелькнуло удивление, но не испуг.

Я не стал ждать ответа. Мои пальцы вцепились в её волосы, а губы грубо прижались к её губам. Этот поцелуй не имел ничего общего с театральным жестом в клубе. Он был диким, жадным, полным отчаяния и долгожданного разрешения.

Я чувствовал вкус её помады, сладкой текилы и чего-то неуловимого, что было сугубо ею. Одной рукой я продолжал держать её за затылок, а другой скользнул по её ноге, подбираясь под вздымающуюся от ветра ткань платья.

Она ответила мне с той же страстью, впиваясь пальцами в мои плечи, её дыхание срывалось на короткие, прерывистые вздохи.

– Марк… – прошептала она, отрываясь на секунду, и её голос звучал хрипло и непривычно низко.

Я не дал ей договорить, снова захватив её рот своим, более нежно теперь, но с не меньшей настойчивостью. Мои пальцы рисовали круги на её коже выше колена, и я чувствовал, как она вздрагивает от каждого прикосновения.

Отстегнув ремень безопасности, я одним движением отодвинул своё кресло как можно дальше назад. Пространства стало чуть больше.

– Иди сюда, – голос сорвался на низкий, тёмный шёпот. Я взял её за талию и легко приподнял, пересаживая к себе на колени лицом ко мне. Пышная юбка платья распласталась вокруг нас, как лепестки тёмного цветка.

Она оказалась так близко, что я чувствовал тепло её тела сквозь тонкую ткань своей футболки, слышал каждый её прерывистый вздох. Я притянул её к себе, ощущая, как её бёдра прижимаются ко мне.

– Я надеюсь, я правильно истолковал твой поцелуй в клубе, – прошептал я, касаясь губами её виска, затем мочки уха. Мои пальцы медленно скользили по её спине, ощущая под тонкой тканью каждый позвонок. – Это значит «да»?

Она запрокинула голову, обнажив шею, и её голос прозвучал глухо, со стоном.

– Ты всё правильно понял… Это было «да» с самого начала. Я твоя.

Этих слов было достаточно. Я снова накрыл её рот своим, продолжая целовать, исследовать, вкушать, вспоминать и заново узнавать. Одной рукой я поддерживал её за шею, а другой медленно, почти благоговейно, стянул бретельку платья с её плеча.

Кожа на её ключице была удивительно нежной, бархатистой. Я прикоснулся к ней губами, чувствуя, как учащённо пульсирует кровь в её венах.

– Я столько раз представлял этот момент, – признался я, перемещаясь к другой бретельке. – Но реальность… в тысячу раз лучше.

– А я думала, что ты разочаруешься, – её пальцы вцепились в мои волосы. – Подумаешь, что я глупая, незрелая девчонка, которая не понимает…

– Ты – совершенство, – перебил я её, отводя лицо и заглядывая прямо в глаза. В них плескалось тёмное море, полное тайных желаний и отданной себя. – Я хочу, чтобы ты ещё раз повторила, что моя.

Она не ответила словами. Вместо этого она сама нашла мои губы и поцеловала с такой стремительной нежностью, что у меня перехватило дыхание. Её руки потянулись к ремню на моих брюках, и каждое её нетерпеливое движение заставляло кровь бежать быстрее.

Ветер гудел за стеклом, но его звук тонул в нашем общем дыхании, в шёпоте кожи, в тихом скрежете молнии, которую я медленно отпускал на её платье. Всё исчезло, кроме пространства салона автомобиля и тепла наших тел.

Бретельки её платья сползли вниз, полностью обнажив хрупкие ключицы и гладкую, загорелую кожу. Я видел, как под ней проступают тонкие голубые сосуды, как учащённо бьётся её сердце. Оно было похоже на испуганную птицу, попавшую в ладони.

– Ты дрожишь, – прошептал я, касаясь губами её плеча.

– Не от страха, – она вцепилась пальцами в мои волосы, прижимая меня ближе. – Никогда не от страха рядом с тобой.

Разделавшись с ремнём, Вероника принялась расстёгивать пуговицу на брюках. Её пальчики были торопливыми и от этого немного нервными, у неё никак не получалось довести дело до конца, и я решил ей помочь. Мои пальцы закончили путь с молнией, а затем я достал из органайзера защиту. Я немного откинул её на руль, и в свете одинокого уличного фонаря её тело казалось высеченным из мрамора и тёплого мёда. Совершенным.

– Ты так прекрасна, что больно смотреть, – вырвалось у меня, и это была чистая правда.

Я не спешил. Каждое прикосновение было ритуалом, каждое открытие – откровением. Я исследовал изгибы её талии, плоский живот, упругие бёдра, словно впервые видя и познавая её заново. Она отвечала мне тем же – её руки срывали с меня футболку, а её ладони жгли кожу, оставляя невидимые следы. Затем, медленно, я приподнял её бёдра и, отодвинув в сторону трусики, вошёл в неё.

Когда мы слились, это было не стремительное падение, а возвращение домой. Долгое, глубокое, выстраданное. Она вскрикнула, коротко и глухо, вжавшись в меня, и её ногти впились мне в спину, но это была не боль – а якорь, удерживающий меня в реальности.

– Девочка моя, – я прикрыл её рот своим, поглощая звук, чувствуя, как её губы растягиваются в счастливой, беззубой улыбке под моим поцелуем.

Мы двигались в унисон, подчиняясь древнему, как мир, ритму. Стекло запотевало от нашего дыхания, скрывая нас от всего мира. Я смотрел в её глаза, тёмные, расширенные от наслаждения, и видел в них всё: прощение, тоску, боль и ту самую любовь, в которой я уже не смел признаваться сам себе.

А потом я увидел нечто новое – чистое, бездонное блаженство. Её тело не просто принимало меня – оно цвело под моими прикосновениями. Лёгкая дрожь пробегала по её коже, когда мои пальцы скользили по рёбрам, и она издавала тихие, сдавленные вздохи, когда я погружался в неё глубже.

Её бёдра сами находили нужный угол, её руки тянулись ко мне, прижимая так близко, как будто хотела впитать меня в себя. На её лице не было ни капли сомнения или страха – только полная, абсолютная отдача. Она была как море в штиль – безмятежная, глубокая, принимающая в свои объятия без остатка.

– Я твоя, – выдохнула она, и это прозвучало обескураживающе и так… долгожданно. Голос её был хриплым, низким от наслаждения. – Всё это время... с самой первой встречи я была уже твоей.

И в эти слова она вложила не просто признание – а всю ту беззащитную радость, что переполняла её сейчас. Ту радость, что заставляла её глаза сиять даже в полумраке, а губы расплываться в блаженной, немного потерянной улыбке, когда волна наслаждения накрывала её с головой.

Я замедлил ритм, желая растянуть каждое мгновение, каждый вздох. Это было слишком ценно, чтобы спешить. Мои губы не отпускали её шею, оставляя влажные, горячие следы на её горькой от парфюма коже, а пальцы скользили по её спине, вырисовывая невидимые узоры преданности и поклонения.

– Марк… – моё имя на её устах звучало как молитва, прерывисто и гортанно. – Пожалуйста…

Но я не ускорялся. Я хотел, чтобы она забыла всё – клуб, музыку, прошедшие месяцы разлуки. Чтобы помнила только это: тесноту салона, запах кожи и её духов, смешавшийся с нашим общим возбуждением, моё имя, сорвавшееся с её губ в такт каждому движению.

Её глаза были закрыты, голова запрокинута, а губы приоткрыты в беззвучном стоне. Свет луны, пробивавшийся через запотевшее стекло, озарял её грудь, и я не удержался, склонившись к ней, чтобы принять в рот её упругую грудь. Она вскрикнула, её пальцы впились в мои волосы, не отпуская, а лишь прижимая ближе.

– Ты так прекрасна, когда теряешь контроль, – прошептал я против её кожи, чувствуя, как учащённо бьётся её сердце.

Мы двигались медленно, почти лениво, растягивая наслаждение до предела. Каждое движение было наполнено такой нежностью, что у меня самого перехватывало дыхание. Я чувствовал, как внутри неё всё сжимается вокруг меня, волна за волной, и с каждым разом её стоны становились всё громче, отчаяннее.

– Я не могу… так долго… – она задыхалась, её тело напряглось, готовое сорваться в бездну.

– И не надо, – я притянул её к себе, чтобы почувствовать её дыхание на своих губах.

И тогда она позволила себе отпустить. Её тело затрепетало у меня на руках, беззвучный крик замер на её раскрытых губах, а глаза наполнились такой чистотой и удивлением, будто она впервые испытала что-то подобное. Это зрелище стало для меня кульминацией. С последним, глубоким толчком я погрузился в неё до конца, и мир взорвался тихим, бесконечным катарсисом.

Мы замерли, сплетённые воедино, пытаясь перевести дух. Её лоб упал мне на плечо, а губы прижались к моей коже в немом, благодарном поцелуе.

В салоне пахло ночью, чёрной орхидеей, кожей сидений и нами – нашими желаниями, нашими страхами, нашим наконец-то обретённым миром.

Глава 49

Вероника

Каждый из нас по-разному интерпретирует это чувство. Чувство наслаждения. Кто-то разбивается на осколки или атомы, кто-то видит салют... У меня же было ощущение, что меня разобрали. Я перестала быть целой – я рассыпалась на тысячу деталей, каждая из которых вибрировала от чистейшего, неразбавленного наслаждения.

Это длилось вечность и мгновение одновременно. А потом… потом началось обратное стягивание. Медленно, неотвратимо, как прилив. Кусочки, напоминавшие детальки Лего, потянулись друг к другу, собираясь в новую, иную форму.

Сначала вернулось тепло – густое, бархатное, разлившееся по венам вместо крови. Потом – лёгкость, будто кости стали полыми, а кожа – невесомой. В последнюю очередь – звук: его прерывистое дыхание над ухом, бешеный стук двух сердец, слившихся в один ритм, и далёкий гул ветра за стеклом.

Я открыла глаза. Марк смотрел на меня, и в его взгляде читался тот же благоговейный ужас и восторг. Мы только что пережили маленькую смерть и возрождение – вместе.

– Всё в порядке? – его голос прозвучал хрипло, и в нём слышалась тревога.

Я не смогла ответить. Только кивнула, прижимаясь губами к его мокрому от пота плечу. Как можно было объяснить, что я только что заново родилась? Что прежней меня больше не существует? На её месте теперь – он и я, сплавленные в одно целое в тесном салоне машины.

Это было прекраснее, чем я могла представить. Не просто секс, а алхимия. Он разобрал меня по частям и собрал заново – уже под себя. И я позволила. Более того – я жаждала этого.

Я сидела на его коленях ещё несколько бесконечных минут, пока дыхание не выровнялось, а сердцебиение не перестало оглушать.

Первым заговорил он.

– Поехали? Ко мне.

В этих двух словах не было вопроса – только тихая уверенность и обещание. Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Осторожно, будто боясь разбить хрупкую реальность, он помог мне вернуться на пассажирское сиденье, уверенным движением щёлкнул мой ремень безопасности, завёл двигатель, и мир за окном снова пришёл в движение. Мы ехали по ночным улицам, и молчание между нами было уже не неловким, а наполненным – общими воспоминаниями, облегчением, тихим шоком от произошедшего.

Через двадцать минут он остановил машину у неприметного подъезда в незнакомом мне районе. Высокий дом с тёмными окнами. Он вышел, обошёл машину и открыл мне дверь, протянув руку. Я вспомнила, как в первый раз он сделал этот жест, когда приехал с извинениями. На мой вопрос, стал ли он джентльменом, он ответил отрицанием, и всё-таки он им был. Доехав на лифте до шестого этажа, Марк аккуратно повёл меня по тёмному тамбуру к своей квартире, достал ключи и открыл дверь.

– Добро пожаловать, – тихо сказал он, впуская меня внутрь.

Дверь бесшумно закрылась, отсекая внешний мир. Щелчок замка прозвучал как окончательная точка в одном жизненном этапе и начало другого. В темноте было тихо, пахло кофе, старой бумагой и едва уловимым, но уже знакомым запахом его парфюма.

– Позволь, – его голос прозвучал прямо над ухом, глухо и тепло.

Он потянулся к стене, и с тихим щелчком залил прихожую мягким, тёплым светом бра. Свет был неярким, рассеянным, он не резал глаза, а лишь обрисовывал контуры пространства, создавая интимный, почти сакральный полумрак.

Я сделала шаг вперёд, на его территорию. Комната была его зеркалом. Полки от пола до потолка, ломящиеся от книг. Не просто книг – это был целый мир, строгий и упорядоченный. Тяжёлые тома в академических переплётах, ряды с фамилиями Фрейд, Юнг, Франкл, Выготский... Психология, психиатрия, клинические исследования. Это была не просто библиотека – это был его рабочий арсенал, его мысленное пространство, материализованное в бумаге и чернилах.

Я медленно прошла вдоль стеллажа, почти не дыша, кончиками пальцев скользя по корешкам и чувствуя его взгляд на себе. Марк не двигался, прислонившись к косяку, и наблюдал. Он не просто давал мне осмотреться – он позволял прочитать себя через эти книги, через своё пространство. Это было актом глубочайшего доверия.

На его рабочем столе, массивном и старом, царил идеальный порядок. Сложенные стопками документы и конспекты, аккуратные папки с ярлыками, дорогая ручка, лежащая параллельно краю стола. Ни пылинки. И я вспомнила его аудиторию в университете – такой же стерильный порядок, та же почти пугающая организованность. Эта педантичная аккуратность, этот контроль так контрастировали с той стихией, что бушевала между нами в машине. И в этом контрасте была вся его суть: сдержанный преподаватель клинической психологии снаружи и дикая, всепоглощающая страсть внутри.

Я обернулась к нему. Он всё так же стоял и смотрел на меня с тем же выражением благоговейного интереса, с каким я только что разглядывала его книги. Будто я была самым увлекательным трудом из всех, что стояли на его полках. Будто он видел не только меня, но и все те тысячи деталей, на которые я рассыпалась, и тот новый узор, в котором они теперь сложились.

– Так вот что находится внутри логова Марка Викторовича, – выдохнула я, и в моём голосе прозвучало не столько веселье, сколько лёгкое изумление. – Я смотрю, принцип тот же. Ни пылинки. Ни лишней бумажки. Прямо как в твоём кабинете. Только книг... больше.

Он рассмеялся, низко и глухо. Звук был тихим, будто не желающим нарушать идеальную акустику этого пространства.

– Привычка, – пожал он плечами, делая шаг вперёд. Его взгляд скользнул по столешнице, будто проверяя, не нарушил ли её чем-то мой приход. – Беспорядок в вещах вызывает беспорядок в мыслях. Мешает концентрироваться.

– На чём? – спросила я, кокетливо наклонив голову набок. – На студенческих конспектах? Или на чём-то другом?

Он оказался рядом за один бесшумный шаг. Его пальцы мягко легли на мою талию, не сминая ткань платья.

– Сейчас, – его голос стал тише, интимнее, – единственное, на чём мне мешает сконцентрироваться беспорядок... это ты. Вернее, его полное отсутствие. Ты слишком идеально вписываешься в мой порядок. И это сбивает с толку.

– Я... сбиваю с толку преподавателя клинической психологии? – прошептала я, чувствуя, как трепещет под его пальцами каждый нерв. – Это достижение.

Он наклонился так, что его лоб почти коснулся моего.

– Ты – самое хаотичное и не поддающееся никакому анализу явление, которое со мной случалось. И единственное, которое я не хочу прекращать изучать.

И он поцеловал меня. В этом поцелуе не было ни грамма той стерильной чистоты, что царила вокруг. Он был густым, сложным, запутанным и бесконечно глубоким, будто он пытался найти в нём ответ на тот самый хаос, что я в него принесла.

Он не отпускал мой взгляд, и в его глазах читалось то же смятение, что и во мне. Этот поцелуй был не продолжением, а новым началом – медленным, осознанным, в тысячу раз более опасным, чем первая, яростная вспышка в машине.

Его руки скользнули с моей талии вниз, к бёдрам, и он безо всякого усилия приподнял меня, как перышко. Я на мгновение повисла в воздухе, чувствуя под собой прохладу отполированного дерева его стола. Он усадил меня на самый край, раздвинув стопки бумаг идеальным движением, не глядя, будто делал это тысячу раз. Ни один листок не упал.

Я сидела на его столе, как на пьедестале, а он стоял между моих ног, его руки упёрлись в столешницу по бокам от меня, замыкая меня в пространстве, состоящем только из него.

– Идеально, – прошептал он, и его губы снова нашли мои.

Этот поцелуй был другим. Нежным и исследующим. Он не торопился, словно боялся упустить малейший оттенок вкуса, малейшую дрожь. Его язык скользнул по моей нижней губе, заставив меня содрогнуться, а его пальцы вцепились в край стола так, что кости выступили белыми пятнами. Он сдерживал себя, и в этом напряжении была невероятная, почти невыносимая сладость.

Я откинула голову назад, подставляя шею, и он немедленно последовал за мной, прижавшись губами к тому месту, где пульс бился, как птица в клетке. Его поцелуи опускались ниже, к ключице, оставляя на коже невидимые следы, которые жгли сильнее любого синяка.

Мои пальцы вцепились в его волосы, сминая безупречную укладку, и я почувствовала, как он тихо застонал – низко, глубоко, почти животно. Этот звук ударил меня в самое нутро, заставив сжаться всё внутри.

Он снова вернулся к моим губам, но теперь в его поцелуе появилась знакомая ярость, та самая, что снесла все плотины в салоне машины. Он уже не изучал, а брал. Забирал моё дыхание, моё сознание, мою волю. Одна его рука отпустила стол и обвила мою спину, прижимая к себе так сильно, что я чувствовала каждый мускул его тела.

Мы дышали на одного, прерывисто и громко, и этот звук оглушительно гремел в идеальной, тихой комнате, нарушая её стерильный порядок раз и навсегда. Где-то далеко зазвонил телефон, но он лишь глубже вжался в мой рот, игнорируя его, игнорируя всё на свете, кроме нас.

Его пальцы, ещё недавно такие нежные, вдруг обрели стремительную, почти грубую целеустремлённость. Он оторвался от моих губ, его дыхание было прерывистым и горячим.

– Я надеюсь, ты простишь меня за это, – прошептал он хрипло, и его руки скользнули к тонким бретелькам моего платья.

Он не стал искать застёжку. Он просто вцепился в шёлковые лямки и резко рванул на себя. Раздался сухой, щемящий звук рвущейся ткани. Бретельки оборвались, как струны, и платье поползло вниз, обнажая плечи, грудь, талию. Я ахнула, не от боли – от шока и дикого возбуждения, вызванного этой внезапной силой.

– Марк... – вырвалось у меня, когда он, не отрывая тёмного, полного голода взгляда, стянул платье до пояса.

–Я ужасно скучал, – его голос был низким, сдавленным желанием. Он прижал горячий рот к моему обнажённому плечу. – А еще я сходил с ума каждый раз, когда смотрел на эту родинку на каждой паре.

Его слова заставляли мурашки бежать по коже. Мои пальцы дрожащим движением потянулись к его ремню. Пряжка поддалась с глухим щелчком.

– Тогда мы квиты, – прошептала я, срывая уже расстёгнутый ремень с петель брюк. Звяканье отброшенной пряжки было резким и окончательным. – Я сходила с ума, ловя на себе твой аналитический взгляд на парах... и мечтала увидеть в нём хотя бы намёк на то безумие, что я вижу сейчас.

Он застонал от моих слов, низко и глубоко. Его руки схватили меня под бёдра и поставили на пол. Теперь мы стояли лицом к лицу, почти не дыша, разделённые лишь тонкими слоями ткани, которые отделяли нас от последней грани.

– Сними с меня это, – приказал он тихо, почти беззвучно, его глаза пылали в полумраке.

Мои пальцы запутались в мягком хлопке его футболки. Я потянула её вверх, он помог, сбрасывая её через голову одним резким движением. И вот он – весь, передо мной. Сильный, рельефный, реальный до боли. Я прижала ладони к его горячей коже груди, чувствуя под пальцами бешеный стук его сердца.

– Боже, – выдохнула я, не в силах вымолвить больше.

Он притянул меня к себе, и кожа к коже – это было подобно удару тока. Его губы нашли мои в новом, ещё более жгучем поцелуе. Его руки скользили по моей спине, срывая последние преграды.

Затем он медленно попятился, его тёмный, полный обожания взгляд скользнул вниз, по моему телу, к самым ногам. Он не сводил с меня глаз, опускаясь на колени передо мной. Паркет холодно упёрся в его колени, но он, казалось, не замечал этого.

Его большая, тёплая рука мягко обхватила мою лодыжку. Лёгкий вздох вырвался из его груди. Он наклонился, и его губы, обжигающе горячие, коснулись самой хрупкой, самой уязвимой точки – косточки на моей щиколотке.

Я вздрогнула от неожиданности и невероятной нежности жеста. Этот могущественный, собранный мужчина, преподаватель, чей аналитический ум мог разложить на атомы любую эмоцию, теперь стоял на коленях у моих ног.

Он поднял на меня взгляд. В полумраке его глаза были абсолютно чёрными, бездонными, и в них пылала полная, безоговорочная капитуляция.

– Вот и всё, – прошептал он, и его голос звучал сломанно и преданно. – Теперь я полностью в твоей власти.

Его дыхание было горячим и влажным. Он говорил это с такой искренней, такой абсолютной самоотдачей, что у меня перехватило дыхание. Это было страшнее и прекраснее любой страсти. Это была полная власть. И он добровольно, на коленях, отдавал её мне. Он снова приник губами к моей коже, на этот раз целуя нежную внутреннюю сторону лодыжки.

И эта ночь растворила нас. Не было больше Марка Викторовича, строгого преподавателя, и Вероники, его студентки, запутавшейся в своих чувствах. Остались только мы – два тела, две души, сплетённые воедино в полумраке, на прохладном шёлке его простыней.

Мы любили друг друга медленно и торопливо, тихо и громко, с шёпотами признаний и немым криком восторга. Каждое прикосновение его рук было не просто лаской – оно было вопросом, на который моё тело отвечало безудержной отдачей. Он исследовал меня, как неизведанную землю, а я открывала в себе океаны, о которых не подозревала.

В какой-то момент я поймала себя на мысли, что смеюсь. Смеюсь тихо, счастливо, от щекотки его дыхания на шее и от абсурдного, оглушительного счастья. Он остановился, посмотрел на меня – и его глаза тоже рассмешились, и он присоединился ко мне. И мы лежали, сплетённые, и смеялись в полутьме, как два сумасшедших, нашедших друг друга в безумном мире.

Мы разговаривали шепотом, обрывками фраз, урывками между поцелуями. Говорили о пустяках, о серьёзном, о том, что было страшно произнести вслух при свете дня. Ночь стирала стыд, оставляя лишь голую, трепетную истину. Он рассказывал, а я слушала биение его сердца под щекой, и это был самый честный рассказ из всех.

Силы покидали нас волнами. Мы затихали, прижимаясь друг к другу, слушая, как дыхание выравнивается, а сердца продолжают стучать в унисон – настойчивый, живой ритм нашего общего бытия. И потом, через пять минут, или через час, чья-то рука снова начинала неторопливое путешествие по знакомой уже коже, и всё начиналось сначала. Медленнее, ленивее, но с той же неутолимой жаждой.

А за окном темнота начинала стареть. Чёрный бархат ночи постепенно серел, затем налился сиреневым молоком. Я видела, как силуэты книжных корешков на полках становились всё чётче, как тени теряли свою власть над комнатой.

Он спал, наконец, погрузившись в глубокий, заслуженный сон, его рука всё ещё тяжело и надёжно лежала на моей талии, будто даже во сне не желая отпускать. А я лежала без сна, слушая его ровное дыхание и первый утренний щебет за стеклом, и думала о том, что самое большое чудо – не в страсти, не в экстазе, не в том, как он свел меня с ума. А в том, что случилось после. В этой тишине. В этом доверии спящего тела рядом. В том, что я смотрю на его расслабленное, уставшее лицо, на разомкнутые губы, на след от подушки на щеке – и не хочу быть больше нигде.

Мы не просто занимались любовью. Мы построили между собой тихую, невидимую крепость. И теперь, когда рассвет медленно заливает комнату, я чувствую не грусть от уходящей ночи, а тихую, непоколебимую уверенность.

Всё только начинается. А эта ночь – просто первый, самый прекрасный камень в фундаменте нашей вечности.

Глава 50

Марк

Я проснулся от тишины.

Не от звука, а от её отсутствия. Ночной гул города окончательно стих, и в комнате царила та зыбкая, хрустальная тишина, что бывает только на рассвете. И ещё – от другого ощущения: пустоты в пространстве кровати рядом. Там, где должно было быть тёплое, дышащее тело, зияла прохлада.

Сердце, ещё не до конца проснувшееся, дрогнуло и забилось тревожным, быстрым ритмом. Она ушла. Мысль ударила обухом по голове – холодной и безжалостной, мгновенной, дикой паникой, острее любой логики. Я резко приподнялся на локте, взгляд метнулся по комнате, цепляясь за очертания в сизом предрассветном свете.

И я нашёл её.

Вероника стояла у большого окна, спиной ко мне, одетая в мою футболку. Её силуэт рисовался на фоне светлеющего неба – хрупкий, неземной. Она не двигалась, заворожённо глядя на просыпающийся город.

Воздух застрял у меня в лёгких, и я просто смотрел, позволяя тревоге отступить, раствориться в немом, благодарном облегчении. Она не сбежала. Она была здесь. В моём пространстве. И вид её, заворожённо созерцающей мир за стеклом, был самым сокровенным и красивым зрелищем из всех, что я видел.

Я тихо встал, не желая спугнуть момент, и босиком, по холодному полу, подошёл к ней сзади. Вероника не обернулась, но я видел, как напряглись её плечи, почувствовав моё приближение. Медленно обняв её, я притянул к себе и прижался грудью к её спине, а подбородком – к виску. Она пахла мной, собой, нами – густой, интимной смесью, от которой кружилась голова.

– Ты не спишь, – прошептал я не в ухо, а в её волосы. Не вопрос, а констатация.

– Не могу, – её голос был тихим, задумчивым. – В голове столько мыслей, столько страхов. Мне кажется, что-то случится, что снова нас разделит. Боюсь, что это счастье не продлится долго.

Я почувствовал, как внутри что-то защемило, но вместе с тем – ещё сильнее захотел оберегать её. Я провёл ладонью по её руке, чувствуя под пальцами мурашки.

– Я здесь. Ты здесь. И пока мы вместе, никто и ничто не сможет нас разлучить.

Она наконец обернулась ко мне в моих объятиях. Её лицо в предрассветных сумерках было бледным, а глаза – огромными, серьёзными. В них читалась та же трепетная нежность, что и у меня в груди.

Я не удержался и прикоснулся губами к её виску, к уголку глаза, к мочке уха. Каждое прикосновение было клятвой. Она вздохнула, и её руки обвили мою шею, пальцы впутались в волосы.