Текст книги "Мне нужен герой! I NEED A HERO!"
Автор книги: lovedvays
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
– Никусь... Он звонил. Марк Викторович. – Даня закусил губу. – Несколько раз. Я... я ответил. Прости, я не знал, что делать...
Сердце екнуло, будто кто-то резко дёрнул за невидимую ниточку.
– И что он сказал? – Мой голос звучал чужим, надтреснутым, будто старый патефон.
Даня нервно провёл рукой по волосам:
– Спрашивал, как ты. Я сказал – ты слегла с температурой. Он... – Друг замялся, – он пригрозил мне двойкой за семестр, если не расскажу ему все подробно.
Я изучала лицо друга долгим, пристальным взглядом, а затем вдруг рассмеялась, вызвав на его лице гримасу возмущения.
– И ты ему поверил? Серьёзно?
Лицо Дани немного просветлело.
– А как было не поверить? У него был такой суровый тон, словно сдача моей сессии теперь будет под большим вопросом. Он создаёт впечатление человека, который может легко добавить мне проблем, – выпалил он скороговоркой, но, заметив мой устремлённый в миску взгляд, осекся.
– Никусь… – Даня подвинулся ближе и осторожно вытер размазавшуюся под глазами тушь. – С того самого момента, как ты дерзко прошла мимо него, а он мельком смотрел на тебя, я уже понял, что между вами что-то есть.
– Да неужели? И как же ты это понял? – усмехнувшись, я подняла голову.
– Между вами... эти искры. Даже когда вы просто смотрите друг на друга – будто молнии сверкают. – Его голос стал тише, задумчивее. – А потом между вами были конфликты и недомолвки... Но странно – они только сильнее притягивали вас друг к другу. – Даня махнул рукой. – По вам только роман писать! Когда речь заходит о нём… ты преображаешься, даже взгляд становится другим. Может, не все это замечают, но я сразу понял: он – твой герой.
Я грустно улыбнулась, украдкой стирая слезинку с щеки.
– Он не мой герой…
Даня тут же отодвинул поднос в сторону и заключил меня в свои объятия.
– Ты же с ним тогда встречалась в воскресенье, я знаю, я понял это, когда прошёл мимо него и почувствовал запах его парфюма. Тогда пахло точно так же, – он заботливо поглаживал меня по волосам, успокаивая. – Расскажи мне всё, тебе станет легче…
В этот момент в дверь резко позвонили. Даня вздрогнул, как на пружине, и бросился в прихожую. Через секунду в комнату ворвалась Лиля – взъерошенная, встревоженная, в чёрном длинном пальто, на котором отчётливо были видны снежинки.
Я перевела взгляд на окно и увидела, как за ним метёт метель.
– Я так с ума с вами сойду! – Она замерла на пороге, её глаза бешено бегали по комнате. – Где ты пропадала?! Мы с Глебом так волновались! – И тогда, заметив моё состояние, она бросилась к кровати, обвивая меня руками. – Боже, что с тобой происходит?
Я отодвинула поднос, чувствуя, как в горле снова встаёт ком.
– Ты как раз вовремя, успела на исповедь, – хрипло сказала я, а подруга принялась снимать перчатки и верхнюю одежду.
И тогда, глядя в их встревоженные лица, я начала рассказывать. Словно снова переживала каждый момент, каждый взгляд, каждое прикосновение. Погружалась в пучину воспоминаний, зная, что они не дадут мне утонуть.
Глава 26
Марк
Больничные часы стучали в висках, как молот по наковальне – глухо, равномерно, неумолимо. Я сидел на жёстком пластиковом стуле в пустом коридоре, сжимая в ладони остывший пластиковый стаканчик с кофе. Его вкус был горьким, как, в принципе, и всё, что происходило сейчас в моей жизни.
Я не мог представить, что встречу первое января не с похмельем, не с шампанским под куранты, не в кругу близких, а здесь – с чувством вины, которое душило сильнее любого алкоголя. Оно осело в груди, расползлось по телу липкой тяжестью, не давая дышать.
За стеклянной дверью палаты, залитой неоновым светом, лежала Ангелина. Её бледная рука покоилась на белоснежной простыне, перевязанная аккуратным бинтом, под которым пульсировала память о ночи, изменившей всё. Рыжие волосы, обычно пышные и ухоженные, сейчас были растрёпаны, напоминая пепелище – последствие пожара, в котором виноват был я.
Говорят, даже за полвека брака невозможно узнать человека до конца. Что творится у него в голове – знает только он сам да Господь. Но я не знал даже, как реагировать на то, что она сделала. Осуждать? Упрекать? Я не смел. Потому что всё началось… с меня? Или с неё? Или с той дерзкой студентки, что ворвалась в мою жизнь с улыбкой и беспечностью? А может, с того дня, когда я перешёл на другой факультет и встретил Лину?
Я всегда любил философствовать – играть в эти умственные шахматы: разбирать события, искать первопричины, подменять выводы. Но теперь мысль, подобная лезвию, разрезала мозг: может ли один и тот же момент стать началом для одного и концом для другого?
Больница медленно оживала. Медсёстры мелькали в коридорах, как белые призраки, торопясь в палаты на обход. Из столовой тянуло навязчивым запахом манной каши, которую я ненавидел с детства. Часы пробили семь. Промчался седой врач, оставив за собой только лёгкий ветер и шелест бумаги. Он вошёл в палату, тихо, почти на цыпочках, проверил пульс, посветил фонариком в глаза, что-то спросил. Со стороны всё казалось нормально – тело слушалось, речь не заплеталась. Но взгляд… Господи, этот взгляд.
Через стекло она смотрела прямо на меня. В её глазах бурлило что-то первозданное – смесь боли, злости и молчаливого укора. Я с трудом выдержал это молчаливое пламя, пока врач что-то черкал в карте и пытался понять, что теперь нам делать дальше.
Пять часов назад
– Нет. Достаточно. Всё было ошибкой. Уезжай.
Последние слова, сказанные Вероникой, прозвучали без истерик, без театральных пауз. Только холодная решимость в голосе. И она ушла – стремительно, будто вычеркнула меня, как неправильную строку в курсовой.
Я остался в машине. Двигатель заглох, а я всё сидел, глядя в тёмное окно её подъезда, словно мог вернуться хотя бы на одну минуту назад. Не мог.
«Что же я наделал?»
Я должен был разорвать отношения с Ангелиной до того, как пустил в сердце Веронику. Но я тянул, как малодушный школьник, боявшийся плохой оценки. А теперь – всё рухнуло сразу. Больно. Грязно. Бессмысленно.
Скрип тормозов соседней машины вырвал меня из ступора. Я взглянул на часы – 2:03. Я должен был быть у родителей Ангелины к полуночи. Но вместо того, чтобы сжимать её ладонь за праздничным столом, я был… с другой. И то, что между нами случилось, стало последней трещиной в этом фарфоровом сервизе под названием «мы».
«Чёрт!» – я резко ударил ладонью по рулю. Я выехал резко, с пробуксовкой, как будто спешка могла искупить вину. Каждый поворот, каждый фонарь за окном казались мне приговором. Я знал: объясниться уже не получится. Всё будет иначе.
Дорога до родительского дома Лины тянулась, как тяжёлый сон. Я всё гнал и гнал машину, будто пытался обогнать собственную вину, а когда свернул на нужную мне улицу, в груди уже билось что-то острое, как предчувствие. И оно меня не обмануло. Я увидел, что дом был тёмный. Совсем. Ни света в окнах, ни мигающих гирлянд на фасаде, ничего. Я постучал в дверь – тишина. Попытался открыть – закрыто.
«Что за…?» – я достал телефон. Пропущенные: пять звонков от моего отца. Сердце ёкнуло. Что-то не так.
Холодок скользнул по позвоночнику. Я сразу же набрал.
– Отец? – мой голос прозвучал хрипло.
– Наконец-то! – отец говорил спокойно, но в его тоне чувствовалось напряжение. – Мы в Центральной больнице. Приезжай.
– Что случилось? Что-то с Ангелиной?
Пауза. Потом:
– Просто приезжай.
Больничный коридор тянулся, как кошмар. Белые стены. Тусклый свет. Химический запах страха. Палата оказалась на третьем этаже. Я толкнул дверь – и застыл.
Ангелина лежала под капельницей. Лицо – белое, будто вырезано из мрамора. Под глазами – синие тени. Запястье и кисть – в бинтах. Она спала, и от этого становилось только страшнее. У изголовья стояли её родители. Мать всхлипывала, отвернувшись к окну, а отец смотрел на меня с такой ненавистью, что, казалось, вот-вот накинется. Но не успел я спросить, что случилось, как он резко шагнул вперёд ко мне с горящими яростью глазами.
– Ты всё-таки приполз, – произнёс он сквозь зубы.
Я не отвёл от него взгляда, принимая весь удар на себя.
– Ты, – он ткнул в меня пальцем, – ты знаешь, ЧТО ты сделал с моей дочерью?!
Я сжал челюсть. Внутри что-то полыхнуло. Страх и стыд уже давно уступили место глухой злости – на себя, на него, на всю эту ситуацию.
– Я не перед вами пришёл оправдываться, – сказал я твёрдым голосом.
– Что ты сказал?! – он шагнул ближе.
– Я сказал, что, если и буду что-то объяснять, то только Ангелине, а не вам, – с этими словами я тоже сделал шаг навстречу.
Его лицо побледнело. Он шагнул вплотную, грудь в грудь.
– Ты думаешь, это просто капельница? – прошипел он. – Ты думаешь, она просто плакала?! Она РАЗБИВАЛА всё, что попадалось под руку! Мы не могли её остановить! А потом… – он сбился на мгновение, – Это всё из-за тебя. – Он вцепился пальцами в ворот моего пальто – в нём горела та накопившаяся неприязнь ко мне, и теперь он мог наконец её выпустить. – Ты… – он уже поднял руку, – ты просто жалкий трус.
Я резко оттолкнул его руки так, что он пошатнулся, а после сам уже навис над ним, замечая, как маленькая искра страха промелькнула в его глазах. Я тоже был на взводе и не представляю, что бы сделал, если бы не мой отец, который оказался рядом.
– Марк, хватит, – мой отец твёрдо взял меня за плечо. – Давай выйдем.
– Нет, пусть он ответит! Где ты был, а?! Или лучше спросить – с кем? – кричал отец Ангелины, поправляя свой вязаный жилет и слегка отстраняясь от меня.
– Пойдём, – мой отец настойчиво потянул меня к двери. – Сейчас не время и не место, – сказал он, смотря уставшим взглядом на присутствующих в палате.
В коридоре было глухо, как под водой. Я стоял, прижавшись к холодной стене, пытаясь переварить всё сразу: его крик, своё молчание, её лицо.
Отец прислонился к стене напротив. Молча. Потом – спокойно, без обвинений – заговорил:
– Я знаю, ты не хочешь говорить. И не обязан. Но он имеет право злиться. Он видел… больше, чем ты думаешь.
– Что произошло? – спросил я срывающимся голосом.
Он медленно выдохнул:
– Она ждала тебя за столом. Всё было готово. Стол накрыт. Часы пробили полночь, а ты не приехал. Не позвонил, не написал.
Он замолчал, потом продолжил:
– Минут через двадцать после полуночи… она ушла в гостиную. Мы подумали – переодеться, поплакать…
Но потом услышали, как что-то разбивается. И снова. И снова.
– …Что?
– Бокалы. Посуда. Хрусталь. Она била всё подряд, как в трансе. Мы не успели подойти – она уже порезала запястье. Не специально, но… так, что задела вену. Она не сразу поняла, что случилось.
Я закрыл глаза. Сердце словно перестало биться.
– Мы вызвали скорую. Врачи ей быстро помогли, а психиатр сказал, у неё нервный срыв. Фактически – эмоциональный удар.
Я медленно осел на скамейку, закрывая лицо руками.
– Боже…
– Сын, – отец сел рядом, – я не знаю, что случилось и где ты был, но сейчас это не главное.
Он посмотрел мне в глаза.
– Главное – не разрушить её дальше. Хочешь всё закончить – хорошо. Но не сегодня, не сейчас. Будь рядом. Спокойно. Честно. Без обещаний, но и без побега.
Я кивнул.
– Я останусь. Пока она не проснётся, а потом поговорю с ней.
Он встал.
– Ладно. Я поеду. Надя там одна, наверное, с ума сходит. Позвони утром.
– Хорошо.
Он ушёл, оставив меня в коридоре, где даже стены дышали напряжением. А за стеклом лежала девушка, которую я когда-то называл будущей женой. И которая теперь спала, как человек, потерявший самое дорогое.
Сейчас
Когда врач вышел из палаты, он бросил мне дежурное «состояние стабильное» и, не оборачиваясь, пошёл по коридору. Я остался на месте ещё на секунду, будто пытаясь взять себя в руки, затем тихо открыл дверь и вошёл.
Ангелина лежала, уставившись в окно. Её пальцы нервно теребили край больничного одеяла, словно пытались зацепиться за реальность, ускользающую сквозь пальцы. Я подошёл ближе, сел на краешек кровати. Пару секунд собирался с мыслями, как будто это был не разговор, а приговор.
– Как ты себя чувствуешь?
– Всё хорошо. Это небольшая рана, – ответила она ровным голосом, даже не повернувшись ко мне.
Голос спокойный, но не живой. Привычная Ангелина – собранная, уверенная, сильная – исчезла. Вместо неё – кто-то чужой, отстранённый. Я почувствовал, как сжалось внутри.
– Лин… Я должен объяснить. Я не приехал тогда, потому что…
– Как твоя студентка? Всё хорошо с ней? – перебила она резко, её голос звучал как лезвие по стеклу. Она посмотрела на меня, но взгляд был безжизненный, как будто она смотрела сквозь меня.
– Да… я как раз хотел сказать… она…
– Завтра меня выпишут. Забери меня в обед. А сейчас я бы хотела немного поспать, – сказала она, снова отворачиваясь.
Это был конец разговора. Холодный и жёсткий. Я сидел ещё мгновение, словно надеясь, что она передумает, скажет хоть что-то… Но нет. Я встал, не попрощавшись, и вышел.
Дома я не мог заснуть. Ни днём, ни вечером. Лежал на диване, не переодевшись, не двигаясь. Смотрел, как за окном падает снег, медленно, молча, как будто и сам мир устал от шума и слов. Но внутри головы – шум был. Мысли бились, как птицы в клетке.
Ангелина всегда была мне поддержкой. Она знала, чего хочет, и знала, кто я. И, возможно, именно поэтому мне казалось, что могу быть с ней честным. Что со мной ей будет безопасно. Я дал обещание. А потом… подвёл. Не потому, что хотел. А потому, что не выдержал. Увидев её сегодня – ту, другую, сломанную – я впервые ясно понял, как глубоко ранил её. И пусть рана была физически «небольшая», настоящая боль – внутри. И она острее любого скальпеля. Я не знаю, что с ней будет. Не знаю, простит ли. Но я точно знаю: я больше не имею права называть себя её опорой. Я её предал, пусть даже и не словами, а выбором.
А Вероника?.. Она сказала, что всё между нами – ошибка. Но если это была ошибка, почему мне с ней было по-настоящему легко дышать? Почему я чувствовал себя живым только тогда, когда был рядом с ней?
Телефон сам оказался в руке. Я даже не осознавал, что набираю её номер снова и снова. Один гудок. Второй. Третий... Я уже хотел положить трубку, когда ответили, но не она, а Литвинов.
Разговор был коротким. Он сказал, что она заболела. Я почувствовал, как всё внутри обрушилось. А странное, бессильное чувство сожаления, что это не я рядом с ней, накрыло с головой. Я потерял даже право волноваться открыто. Хотел сорваться, купить апельсинов, имбиря, чаю, хотел приехать, убедиться, что она в порядке. Но вместо этого – снова сел. Уткнулся в ладони.
Что бы начать что-то новое – нужно закончить старое. И я знаю: пока я не разберусь с собой, пока не скажу Ангелине правду, не поставлю точку – у меня не будет права на Веронику. Даже если она однажды простит.
Может, и правда, всё между нами было ошибкой. Но если это так… то это была единственная ошибка, в которой я не хочу раскаиваться. Потому что именно она показала мне, кто я на самом деле.
Моя жизнь уже не будет прежней. Как и этот город, укрытый снегом, в котором каждый сугроб – как след от чего-то, что когда-то было живым, а теперь скрыто под холодом. И всё же я должен пройти через это. Для себя. Для неё. Для того, чтобы однажды, возможно, снова почувствовать, что я живой.
Глава 27
Вероника
Три дня.
Три дня я горела, будто внутри меня кто-то развёл костёр. То проваливалась в тяжёлое забытьё, где снежные пейзажи смешивались с обрывками чужих голосов, то просыпалась в мокрых простынях, с тяжёлым дыханием и сердцем, колотившимся – то ли от боли, то ли от воспоминаний.
Марк. Имя, которое отравляло мои сны и лихорадочные грёзы.
Сегодня, впервые за всё это время, я проснулась без огня под кожей. Температура спала, оставив после себя слабость, гул в голове и странное чувство, будто я вернулась издалека. Из какой-то другой жизни, где прикосновения были тёплыми, поцелуи – реальными, а взгляды – важнее слов.
Я сидела за барной стойкой, завернувшись в огромный свитер Дани. За окном снег продолжал падать – медленно, будто время само решило сбавить шаг. Хлопья цеплялись за стекло, скатывались вниз, а я всё ждала, что одна из этих снежинок оставит на стекле слово: «Забудь». Или наоборот – «Помни». Но, как всегда, зима молчала.
– Ну что, готова к подвигу? – Даня поставил передо мной кружку, и пар от чая на мгновение заслонил его лицо. В голосе – напускная бодрость. Я слишком хорошо его знала, чтобы не слышать, как он за неё прячется.
– Какой ещё подвиг? – я знала, конечно, знала, но предпочитала делать вид, что не понимаю, о чём речь.
– Сессия, детка. Через неделю. – Он сел напротив, аккуратно разложив конспекты. – Ты же не собираешься завалить всё из-за… ну, сама знаешь кого.
Я лишь кивнула.
Из-за него.
Из-за того, кто должен был быть взрослым, мудрым, неприкосновенным. Кто переступил черту и втянул меня за собой. Кто, возможно, и не хотел зла, но оставил после себя боль. И простуду.
Её я заработала в ту самую новогоднюю ночь. Лёгкое платье, ветер, быстрый бег и адреналин, как шампанское в венах. Мы бежали от добермана, смеялись, дышали в унисон, будто мир принадлежал только нам. А потом он, оповещая меня о своём положении, ушёл, оставив меня одну среди этих чувств, словно всё, что было между нами – ложь. Хотя… так оно и было.
Я сидела на полу посреди комнаты, которая была завалена книгами, методичками по клинической психологии, чашками с чаем, маркерами и тетрадями. Даня устроился на стуле, как король на троне, и драматично вздохнул:
– Ну что, Никусь, объясни мне разницу между обсессиями и компульсиями. И давай, представим, что перед тобой Марк Викторович с той своей недовольной бровью, как в день, когда ты поспорила с ним по поводу Фрейда
Я закатила глаза, но не смогла не улыбнуться. Этот дурацкий, родной, невыносимый Даня – он снова вытягивал меня из пропасти.
– Дань, хватит. Мы учимся, а не вспоминаем былое.
– Серьёзно? А я думал, ты репетируешь, как эффектно вернуться в его жизнь. Зайти на зачёт, так уверенно… и хладнокровно уничтожить аргументами.
Я фыркнула, но в груди защемило. Потому что именно так я и мечтала – не расплакаться, не дрожать, а быть выше этого. Быть холодной и сильной.
– А если я увижу его и всё забуду? – выдохнула я, почти шёпотом. – Если страх не позволит мне сказать и слова?
Даня поднялся, заложил руки за спину и начал расхаживать по комнате, будто режиссёр ставил сцену.
– Тогда ты глубоко вдохнёшь, поднимешь подбородок и начнёшь говорить. Чётко. Профессионально. Без дрожи в голосе. И он поймёт, что ты – не просто наивная влюблённая студентка. Ты – будущий психолог. Сильная. Спокойная. Независимая.
«Хотелось бы мне быть действительно такой», – подумала я, а затем, собирая всю волю по крупицам, принялась за подготовку к зачётам и экзаменам, которые уже были на носу.
Первые дни зачётной недели я, как и следовало полагать, получала автоматы. Прилежное и стабильное посещение пар, к которым плюсовалась неплохая успеваемость, были вознаграждены. Даже анатомия – тот ужас, что я всегда боялась, как ночного кошмара, – прошла довольно спокойно. Или, может, я уже истрепала себе все нервы мыслями о другом? О том, что будет в пятницу утром? Скорее всего, ведь именно в этот последний зачётный день я проснулась с камнем в груди.
Стоя у зеркала и разглаживая строгий тёплый серый костюм с юбкой, я не могла не волноваться. Волосы – в пучок, макияж – едва заметный. Ни одного лишнего акцента. Ни намёка на ту, которая смеялась полной грудью, убегая под новогодний салют за руку со своим преподавателем.
– Ты выглядишь так, будто собираешься на дуэль, – отметил Даня, протягивая мне термос.
– Так и есть, – обречённо выдохнула я, принимая кофе.
– Двойной эспрессо. На случай, если адреналина окажется мало, – положив руку на моё плечо и смотря со мной в зеркало, тепло сказал мой друг.
– Спасибо. За всё, – выдохнула я.
Он просто подмигнул:
– Вперёд, детка, я всегда прикрою спину, – после этого мы, облачившись в тёплые пуховики, двинулись в путь.
В коридоре университета царила напряжённая тишина – будто воздух сам затаил дыхание. Студенты сидели на корточках вдоль стен, перелистывая конспекты, глядя в никуда или шепча друг другу определения, словно мантры от страха.
Лиля заметила меня первой. Она метнулась через коридор ко мне, почти сбивая с ног, проходивших мимо студентов:
– Господи, наконец-то ты здесь! Я так волновалась! – глаза её сияли тревогой и облегчением одновременно. – Как ты? Не нервничаешь?
Я успела только кивнуть. Хотела сказать: «всё хорошо», но язык не повернулся. Лиля осторожно взглянула на дверь аудитории, и я поняла, что сейчас она больше боится не за то, как мы сдадим этот зачёт, а за моё душевное состояние.
Мой недавний откровенный рассказ о том, что было между мной и Марком, обрушился на неё как лавина. Ей понадобилось время, чтобы просто поверить в это, а теперь она вглядывалась в каждый мой жест, в каждую деталь, словно искала подтверждение, что это всё – не сон и не выдумка.
– Это всего лишь зачёт, – прошептала я, больше себе, чем ей.
И в этот момент Марк Викторович вышел в коридор. Всё такой же – собранный, ровный, слегка отстранённый. Но я видела, что плечи у него напряжены, а губы сжаты слишком плотно. Взгляд его скользнул по группе – быстро, без задержки. Но когда он коснулся меня, всё внутри будто перевернулось.
– Группа В, зачёт буду принимать по одному. Приготовьте доклады и презентации и ждите, пока вызову, – произнёс он, и голос его отдался внутри меня, будто стук сердца, а после он снова скрылся за дверью.
В аудитории было темно – я мельком заметила это перед тем, как дверь захлопнулась. Лишь свет проектора пронизывал сумрак.
Возмущение в коридоре зашевелилось, как тревожный улей. Я синхронно с Даней рухнула на лавочку у стены, Лиля села рядом, побледнев.
– Всё. Я не сдам, – простонала она. – Один на один с ним... это...
– Какое интересное совпадение, – пробормотал Даня, глядя прямо на меня. – Никусь… ты не думаешь, что это… из-за тебя?
Я захлопала ресницами, словно могла морганием стереть дрожь в пальцах. Не отвечала, просто смотрела в пол.
– Литвинов! – громко прозвучал голос в дверном проёме аудитории 304.
Он поднялся, бросив на меня взгляд брошенного под дождём котёнка, и обречённо поплёлся в аудиторию. Дверь закрылась, и коридор снова наполнился бурными обсуждениями и возражениями нашей группы.
– То есть вариант, что он будет вызывать по списку, отметается как факт, – сказала Лиля, утыкаясь в свой доклад и давая мне пищу для размышлений.
Один за другим студенты уходили и возвращались – с облегчёнными лицами, с зачётками и новыми шутками. Даже Даня, вышедший через двадцать минут, прошептал:
– Ничего страшного, просто по докладу спрашивает.
Вскоре коридор опустел, и с каждым ушедшим домой одногруппником меня покидала та уверенность, которая ещё сидела во мне перед началом зачёта. Даня бросал на меня взгляды – чуткие, настороженные, а Лиля молчала, грызя колпачок от ручки, не в силах больше ни шутить, ни подбадривать.
И вот – осталась только я.
Даня вдруг наклонился ко мне, почти шёпотом:
– Если что – я под дверью. Стукни три раза – и я снесу её.
Я попыталась усмехнуться, представив данную картину, но получилось криво.
Дверь открылась, и голос, на который я стала очень резко и чувствительно реагировать, произнёс:
– Благоволина. Вы – последняя.
Я вошла и резко дёрнулась от звука щелчка замка в двери, которую Марк закрыл за мной, оставляя в ней ключ. Внутри царил полумрак. Все окна были плотно зашторены, и только свет проектора резал темноту бледным прямоугольником. На экране замер последний слайд – заголовок чьей-то презентации. Марк стоял у двери, повернувшись ко мне спиной. В его силуэте было что-то сломанное. Плечи опущены, рука сжимала край подоконника.
– Вставляйте флешку, – сказал он, не оборачиваясь.
Я, кинув на его стол свою сумку и бумаги, принялась готовиться.
Наконец, когда всё было настроено и подключено, он медленно развернулся. Его лицо показалось чужим: осунувшееся, без каких-либо эмоций, тени под глазами, губы сжаты в тонкую линию.
– Ваш доклад, – произнёс он ровно. – Начинайте, – с этим словом он сел на первый ряд трибуны, на место, где обычно сидела я.
Сделав глубокий вдох, я заговорила – чётко, почти механически. Голос звучал сильнее, чем я себя чувствовала. Я, не смотря на Марка, рассказывала о расстройствах личности, цитировала статьи, выстраивала логические связи – и чувствовала: он смотрит. Слишком пристально. Слишком долго и не как преподаватель.
Когда я закончила, наступила тишина. Долгая. Неприлично долгая, будто он собирался с силами, а я ждала свой вердикт.
– Вы… – голос дрогнул. – Превосходно подготовились.
– Спасибо, – я сложила бумаги в стопку. Слишком быстро, слишком нервно.
Он посмотрел на меня. По-настоящему. В этом взгляде было столько всего – тревога, усталость… и что-то большее. Что-то, чего он не мог сказать вслух.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. Мягко. Слишком мягко.
Я замерла. Внутри – удар. Это был не формальный вопрос. Не часть экзамена.
– Это… – я выдохнула, стараясь удержать голос ровным. – Это не по теме моего доклада.
– Я знаю, – он встал медленно, без резкости. – Но я должен был это спросить, ведь ты заболела из-за меня.
– Вы не должны так со мной говорить, – я бросила свой доклад на стол и взяла сумочку. – Вы... вы...
– Преподаватель? – горькая усмешка. – Да. Возможно, я не должен. Но я всё равно продолжаю. Потому что я думаю о тебе. Чаще, чем должен.
Я замолчала. Слова в горле застряли, как иглы. Он подошёл ближе, но не нарушил границ. Стоял рядом, но не касался.
– Марк Викторович… – Я положила свою руку ему на грудь, чтобы оттолкнуть, но оставила её просто покоиться на его сердце, не в силах противостоять, – Вам так нравится играть с чувствами студентки?
– Я не играл с тобой, – тихо сказал он, понимая, что, возможно, в начале так и было.
– Вы почти женаты, – сказала я резко. Почти сорвалась.
Он отвёл взгляд. Сжал челюсть.
– Я не женат. Пока. И… – он сделал паузу. – Это не просто.
– Нет…, – прошептала я, но голос дрогнул. Вся моя защита порушилась в один миг, как только он оказался рядом. – Всё очень просто.
Он посмотрел на меня с грустью в глазах и с какой-то ещё эмоцией, которую я не смогла идентифицировать.
– Пожалуйста, если я сдала зачёт, отпустите меня, а если нет – дайте мне направление на пересдачу, – отрезала я, понимая, что не могу находиться с ним наедине дольше, это неправильно, это абсурдно, это… запрещено.
Услышав это, он снова стал Марком Викторовичем, а не просто Марком, как в те моменты, когда мы были одни.
– Пять. Можете идти, – безразлично кинул он, и я, забрав сумку, пошла к двери, открывая замок и чувствуя, что только что поставила окончательную точку в наших с ним, какими бы они ни были странными, отношениях.
В коридоре Даня и Лиля сорвались навстречу ко мне:
– Ну как?
Я молча показала зачётку, в которой стояла жирная, уверенная «5».
Лиля, взвизгнув, хлопнула в ладоши и уже потянула меня к выходу:
– Всё! Идём праздновать, девочка!
Но Даня не двигался. Смотрел прямо в мои глаза.
– Что случилось? – тихо спросил он.
Я не ответила, просто покачала головой. И вдруг поняла – дрожу. Радости не было, внутри словно всё оборвалось. Он там, за дверью, но словно в другой вселенной, в которой мне нет места, и от этого стало невыносимо больно в груди.
Неожиданно позади скрипнула дверь.
– Благоволина, – снова его голос. Холодный. Сдержанный, но я слышала в нём трещину или хотела её слышать, чтобы хоть за что-то уцепиться. – Вы забыли свой доклад.
Он стоял в дверях, держа в руках мои мятые листы.
– Вы можете его выкинуть, – ответила я и, увидев, как всё в нём рухнуло так же, как во мне в новогоднюю ночь, ушла, жалея о том, что не перевелась на другой факультет ещё в начале учебного года.
А теперь мне некуда было бежать…
Глава 28
Марк
Я закрыл дверь аудитории и прислонился спиной к холодной стене, сжимая в руках её забытый доклад.
«Вы не должны так со мной говорить».
Эти слова ударили гораздо сильнее, чем я ожидал. Конечно, она права. Я старше. Преподаватель. Занят – официально, морально и, чёрт возьми, социально. И тем не менее...
Её отказ звучал так правильно – и был такой чертовски красивой болью.
Чем дальше она от меня отстранялась, тем ближе я хотел быть. Чем решительнее она уходила, тем сильнее хотелось схватить её за руку и сказать: «Останься. Я всё брошу ради тебя. Только не сейчас. Дай мне чуть больше времени». Но я промолчал.
Только теперь, в этой пустой тишине, когда уже поздно, всё прорывалось наружу. Все слова, которые я не сказал. Все взгляды, которые украдкой ловил на занятиях. Все те минуты, когда хотел написать ей, но стирал написанное, будто это могло стереть и мои чувства.
Понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Просто стоять. Молчать. Дышать, словно учусь этому заново. Потом я выпрямился, убрал её доклад в сумку и вышел в коридор.
– Марк Викторович? – я повернул голову, не успев закрыть дверь аудитории. Ко мне шёл ректор. – Пожалуйста, задержитесь ненадолго, мне нужно с вами кое-что обсудить.
Я отошёл, приглашая его пройти внутрь, и гадая, о чём же пойдёт речь.
– Марк Викторович, присядьте, – он указал на место рядом с ним на первых рядах трибуны. – Хочу поговорить о вашем исследовании по копинг-стратегиям у пациентов с ПРЛ. Знаете, в соседнем городе открыли новую клиническую лабораторию именно по этому направлению. Там собрали сильную команду, и, уверен, с вашими успехами вы там нужнее сейчас, чем здесь. – Он подвинул ко мне папку с документами. – Речь о командировке. С января. Вы будете курировать их исследования, читать лекции... и, если честно... – он снял очки, – это отличный шанс укрепить нашу межвузовскую программу. Ваше имя в проекте – и мы получаем грант на новое оборудование.
– И сколько продлится командировка? – спросил я, глядя на приглашение с пустой графой для моей подписи.
– На несколько месяцев, возможно, даже на год.
Мой вид стал озадаченным от услышанного, и это не осталось незамеченным ректором, который, наблюдая, как я листаю папку с программой, продолжил:
– Марк, – его тон стал теплее и уже не таким деловым и профессиональным. – Я знаю вас с момента поступления в наш университет. Я видел все ваши успехи, вы лучший в этом вопросе, нам как никогда нужна ваша помощь.
В кабинете повисла тишина.
– А как же моё преподавание здесь?
– Вас согласилась заменить Мария Андреевна, она отчитает ваши лекции, которые вы отправите ей по почте, в этом нет проблемы, – успокаивающе оповестил меня ректор.
– Я должен дать ответ сейчас? – спросил я, не отрывая взгляд от бумаг, продолжая их изучать.
– Боюсь, времени осталось совсем немного, ответ нужен до конца этой недели.
