Текст книги "Вас ожидают, мистер Шерлок (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
Браво, Шерлок, браво.
Лежа на удобном, довольно широком диванчике, Джон недоуменно прислушивался к себе.
«Интересно, почему мне так больно? Я же умер. Разве у мертвых может болеть?»
========== Часть 24 ==========
Дорогие мои, хотела закончить одной главой, но она и без того получилась ну о-очень большая, так что окончание этой душераздирающей истории ожидает вас в следующей, последней главе)))
…Он любит меня. Конечно, любит. В тот вечер… ну, ещё мы с ним… ну, в общем… Он так смотрел… ТАК смотрел… Что я наделал? Зачем? Почему? А тогда утром… кофе совсем остыл… а я… а он… Он любит меня. А я взял и ушел. Идиот. Ну и что, что квартира? Куда же меня, дурака, девать, если я такой дурак? Могу себе представить, чего ему это стоило. Что же мне делать?
…Никогда он меня не любил. Всё ложь. Фарс. Насмешка. Какой, однако, артист. Так смотрел… ТАК смотрел… А тогда? Ну тогда, утром, когда кофе остыл… Как правдоподобно он меня… Дурак, дурак. Повелся, разлегся, ноги раздвинул… Чудо-любовничек. Поимели тебя, а потом вывели, как блох у собаки. Но позаботились, и на том спасибо. Квартирку вот предоставили. Он, наверное, каждому отставному гусю оказывает посильную помощь. Конечно. Детектив-интеллектуал. Человек со связями, со средствами. И немалыми, судя по тряпкам. Как он меня, а? Одним щелчком. Что же мне делать?
Подобные противоречия терзали Джона изо дня в день, из ночи в ночь, и это так его утомило, так измочалило, что он готов был остановиться на любом варианте, приняв его за конечную истину, лишь бы не рваться на два полюса, то окунаясь в ледяную купель, то плавясь несчастным огарком.
Он не умер. Каким-то непостижимым образом ему удалось выстоять и даже научиться дышать как все нормальные люди. Первые две недели пекло очень сильно, превращая сердце в обугленный, но чертовски живучий кусочек отчаянно одинокой плоти. Он метался по незнакомой, чужой квартире, натыкаясь на незнакомые, чужие углы и не зная, чем заглушить это неутихающее пламя в груди. Как он здесь очутился? Зачем? И когда, в конце-то концов, закончится этот кошмар? Он проснется рядом с Шерлоком и крепко его обнимет, прижмется губами к шее, поцелует в висок. Шерлок бормотнет что-то бессвязное и сонно выдохнет его имя…
Потом слегка отпустило – как видно, кому-то могущественному и благосклонно настроенному участь Джона Ватсона показалась излишне суровой, и над ним сжалились, ослабив огненный шторм в груди до более-менее терпимого состояния. Час за часом, минута за минутой гореть, словно в аду – не-вы-но-си-мо. Даже там это понимали.
«Всё к лучшему, – думал Джон, сидя в аккуратной кухоньке и обнимая пальцами кружку, чьи бока были непривычно бездушны. – Отныне это мой дом, и, кстати, не самый плохой. Тепло, светло, чисто. И метро рядом. А он… Любить его трудно. Не всякое сердце способно выдержать такие глаза. Свихнулся бы я через полгода, а то и раньше. И от ревности тоже, что уж скрывать. Да, всё к лучшему. Когда-нибудь я научусь обходиться без Шерлока Холмса».
Он уговаривал себя с молитвенным постоянством – без устали, исполненный искренней веры, что так и есть. Да, так и есть. И когда становилось чуточку легче, Джон с благодарностью смотрел на пропитанное сыростью небо – странно и непостижимо, но, кажется, это работает. Во всяком случае, разрыва сердца ему избежать удалось.
Но если отбросить все мистические озарения и взглянуть на вещи с иной стороны, то спасла его не снисходительная благосклонность небес – спасла его миссис Хадсон, чудесная, добрая миссис Хадсон, которая звонила достаточно регулярно для того, чтобы Джон в результате беспрерывной пытки огнем не рассыпался черной золой.
Она рассказывала Джону домашние новости, и он каменел от напряжения, вслушиваясь в каждое её слово.
– Сегодня мы пили чай у вас, наверху. Шерлок пригласил меня сам, представляете? И даже угостил каким-то ужасным печеньем. Боже, я едва не сломала зуб. Уверена, милый доктор, это печенье ещё вы покупали. Не думаю, что он был настолько любезен, чтобы ради меня сходить в магазин за этим засушенным безобразием.
Джон мягко протестовал: – Миссис Хадсон, прошу вас…
– Не надо меня просить, – категорично возражала домовладелица, – я говорю так, как есть. Он вас любит.
Сердце вздрагивало и летело куда-то стремглав, окрыленное даже собственным недоуменно-счастливым неверием: любит он, как же.
– Вы пришли к такому выводу из-за печенья?
– Я пришла к такому выводу из-за него. Он печален. Он не находит себе места, и готов терпеть общество даже такой болтливой старушонки, как я.
Комплимент был необходим, Джон сразу это почувствовал, и от всей души возразил: – Вы ни в коем случае не старушонка, миссис Хадсон, побойтесь бога. – А потом продолжил уже не так бодро, скорее наоборот, потому что притворяться перед близким ему человеком по-прежнему не считал возможным: – Он выставил меня из дому. И… – А вот это было самым больным, самым животрепещущим. – …И ни разу не позвонил. Почему он мне не звонит?
– Потому что любит, – с жаром ответила ободренная любезностью леди. – Лю-бит.
– Звучит довольно неубедительно. Вы меня тоже любите… смею надеяться… но при этом звонить не стесняетесь.
– Это не одно и то же, мой дорогой. – Джон так и видел её тонкие бровки, взметенные к нежным кудряшкам, и прорезанный морщинками лоб. – Какой вы, однако, странный. Если бы я испытывала к вам безумную страсть, ни за что бы не позвонила. Это так просто.
– И так нелогично.
– В любви логики не существует. Как и во всем этом мире. И пусть я ни в коем случае не старушонка, но прожила достаточно для того, чтобы заявить об этом с полной уверенностью.
– Только вот о безумной страсти Шерлока вы знать ничего не можете. Уж простите.
– Я? Представьте себе, могу. У него глаза истомившегося человека. – В трубке раздался тихий, мечтательный вздох. – О, я знаю такие глаза… И не учите меня науке страсти, милый доктор, вам это не под силу. Кстати, ваши собственные доводы смешны и нелепы – разве сами вы пытались ему позвонить?
Джон прожигал аппарат возмущенным взглядом. – Не пытался. И не буду. Он, по сути, выгнал меня из дому. Выставил вон. И квартиру эту подыскал в авральном порядке, чтобы я, не дай бог, не задержался хотя бы на день. Вы же не станете возражать, что именно его благотворительности я обязан? Мифической подружки с арсеналом симпатичных квартирок, я полагаю, не существует? Предлагаете мне унижаться?
– Поразительное упрямство, – отвечала леди на его весьма разумные доводы, обходя молчанием град вопросов, и в особенности квартирный вопрос. – Он вас любит и точка.
– Поразительное упрямство, – парировал Джон.
И тем не менее, от таких разговоров в его душе расцветала весна, и пламя вспыхивало уже не больное, а живительное, согревающее. Неужели и правда любит? Да, да, да. Так смотрел, ТАК смотрел. И даже кофе, чтоб ему провалиться, остыл. Ну ещё бы, ведь они тогда… ЛЮБИТ?
Джон воодушевлялся, и, окидывая благодарным взглядом временное пристанище, бодро шел к холодильнику с твердым намерением в кои-то веки приготовить горячий ужин. И готовил. И даже что-то мурлыкал себе под нос. Ничего, ничего, подождем…
Но проходил день, другой, и он снова сникал, с мучительным ожиданием поглядывая на телефон. Шерлок и не думал звонить, и самое печальное было то, что это уже казалось Джону совершенно естественным. Мрак заливал сознание, и картины, одна убийственнее другой, возникали перед мысленным взором: утро, теплая, растревоженная постель, и Шерлок в объятиях молодого красавца нежится, сонно моргая. И кудри его беспорядочно взбиты. И губы влажно горят…
Внутри снова взрывалось, жаркая ударная волна сметала остатки благоразумия и надежды – чудесная, добрая миссис Хадсон его обманывает. Нет никакого печенья. Нет никаких истомившихся глаз… Ничего нет. Только её материнская жалость и желание хоть как-то утешить брошенного и так быстро забытого Джона.
Адской болью отзывалась в душе каждая подобная мысль. Любовь вопреки всему становилась ещё сильнее, и, напитавшись всласть этой болью, раздувалась, словно дьявольская пиявка.
Но не только любовь набирала силу – к душевным терзаниям Джона неожиданно присоединился недуг телесный. Разболелась нога. Давно забытая травма лодыжки (детство, Ферди, забор) напомнила вдруг о себе ломотой, такой резкой и мучительно острой, что темнело в глазах. В моменты приступов Джон едва не до крови прикусывал губы, покрываясь холодной испариной. Откуда? Столько минуло лет – какие могут быть осложнения, черт возьми? Как практикующий врач он отрицал саму возможность возникновения столь фантастических аномалий. Чему там болеть-то, господи? Ни перелома, ни трещины. Банальный вывих. Но факт остается фактом – ногу скручивало всё чаще. Джон заметно прихрамывал и злился неимоверно – этого только не доставало.
Сара, всё последнее время исходившая арктическим холодом и при встрече смотревшая исключительно поверх его головы, выглядела теперь заметно обеспокоенной и даже предложила пообедать по-дружески, как в старые добрые времена. Поболтать… Джон вежливо отказался, сославшись на сумасшедшую занятость.
– Чем? Чем ты так неотложно занят? – не выдержав, вспылила она. – Посмотри на себя, Джон. Выглядишь потрясающе – постарел, подурнел. Страшно худой, а теперь ещё и хромой. Что у тебя с ногой? Подстрелили? И ради этого ты меня обманул?
Джон удивился. – Кто, по-твоему, мог меня подстрелить? И я тебя не обманывал. Не сложилось, и только. Но в любом случае, извини, если причинил тебе… неудобства.
От её потемневшего взгляда стало до чертиков стыдно. Как мерзко звучат эти лживые оправдания! Сара права – обманул. Обещал, давал повод надеяться, ждать, а сам… Отвратительно. Подло. Заслужил ты, Джон Ватсон, и своё одиночество, и свою аномальную хромоту, сделавшую тебя беспомощно-жалким и ещё более неприкаянным.
– Сара…
– Она оказалась слишком хороша для тебя, да? Слишком?
– Кто?
– Та штучка, из-за которой ты так летал, что едва не сбивал меня с ног, не замечая вокруг себя никого. А теперь… Теперь ты не летаешь. Ты… На тебя неприятно смотреть, понимаешь?
– Понимаю. Прости. – Джон отошел, не дослушав собственного приговора. Зачем? Он и без того знал, что похож на обмылок. Возможно, Сара безжалостна, но разве можно усомниться в её правоте?
«Вот и всё. Между нами всё кончено безвозвратно. Хотя, после Шерлока какой, к черту, возврат? Вернуться к кому-либо после Шерлока невозможно. А к нему дороги закрыты – стоп, доктор Ватсон, стоп, вам не туда. Вам вообще никуда. Полное отсутствие личной жизни в ближайшие тридцать лет. А потом в каком-нибудь пансионате для ожидающих конечного пункта развалин я встречу симпатичную леди в изношенном парике, которая свяжет для меня шерстяные носки и хоть как-то скрасит уход».
*
Время шло, близилось Рождество. Нога болела по-прежнему, Джон припадал на неё всё заметнее, и это было не самым лучшим дополнением к его унылому образу. Одинок он был беспросветно, но при этом даже мысль о встрече с тем же Майком Стемфордом вызывала в нем бурный протест. Нет. Никаких душещипательных разговоров. Если уж и справляться с такого рода проблемой, то только самостоятельно, не опираясь на чьё-либо плечо. Да и что он может поведать добряку Майку? Что не устоял и смертельно влюбился в стихию, что разрушен ею до мельчайших обломков? Ну уж нет. Никаких слезных исповедей. Только один на один с поражением. Только один… Парение в пустоте имеет своеобразные преимущества – не допускает столкновения лбами.
Симптомы были довольно тревожными, Джон хорошо это понимал, но менять ничего не хотел, расширяя границы своей затянувшейся изоляции и получая извращенное удовольствие от собственной отверженности и ненужности. Всё – к черту. Всё и всех. И Майка – тоже. Желанным оставался только голосок миссис Хадсон.
Но миссис Хадсон звонила всё реже, а голосок её становился всё холоднее, по льдистости приближаясь к затянувшемуся минусу за окном…
В сочельник Джона потряхивало, начиная с утра. Телефон превратился в источник настоящих мучений, обострив нервозность и раздражительность до тихого бешенства. Каждый из немногочисленных вызовов хотелось немедленно сбросить, потому что всё это было не то и не от того. К вечеру его уже крупно трясло – главный звонок так и не прозвучал, и даже (даже!) добрейшая миссис Хадсон как будто забыла о своем недавнем жильце. Самому же позвонить мешал острейший из всех испытанных им когда-либо страхов: вот он звонит бывшему соседу по Бейкер-стрит – дружески поздравить с приближающимся Рождеством. И что же слышит в ответ? Рассеянное «алло», фоном звучащий гогот Дэвида-Стивена-или-кого-там-ещё, в который органично вплетаются хрустальные переливы (не плакать же ей в такой замечательный вечер) счастливой домовладелицы, звон посуды и тихую рождественскую мелодию как подтверждение того, что в этом доме, у этих людей всё так, как и должно быть. И совершенно не так, как у Джона Ватсона, который пялится на свой телефон как на Библию, и ждет, ждет Откровения, которого нет и не может быть.
НУ И НЕ НАДО.
Напился он очень жестоко, впервые в жизни отключившись прямо на голом полу, где так и проспал до утра, свернувшись калачиком и крепко прижимая к груди искусственную хвойную веточку, увитую серебряной мишурой.
Звонок раздался, едва забрезжил рассвет, и напуганный до смерти Джон подскочил, бессмысленно озираясь и тщетно пытаясь сообразить, почему валяется на полу, уткнувшись носом в металлическую ножку дивана, что вообще происходит, и даже похмелья, неизбежного после столь разнузданных возлияний, не сразу почувствовал.
Первой трезвой мыслью была мысль о несчастье, и под ложечкой заныло так обморочно, что Джон застонал. – Говорите, – еле выдавил он и только потом запоздало взглянул на экран телефона – кто это?
Такого обилия желчи в обычно милом, полном симпатии и сочувствия голосе Джон не мог даже вообразить. – Веселого Рождества, милый мой доктор.
– Миссис Хадсон?
– Рада, что вы меня ещё узнаете.
– Миссис Хадсон…
– Не кричите, пожалуйста.
Сердце расслабленно торкнулось – сердится. Значит, все живы-здоровы.
– Простите. (Но я не кричу, я едва языком ворочаю, между прочим). Вы в порядке?
– О, да. В полном порядке. У нас катастрофа.
Катастрофа?! Господи боже, всё-таки что-то случилось! Пот мгновенно заструился по позвоночнику, широкими пятнами растекся в подмышках, обильно смочил всклокоченные вихры, и Джон залепетал, стараясь придать голосу внятность и врачебную строгость: – Спокойно. Миссис Хадсон, прошу вас, спокойно. Выпейте воды, глубоко подышите…
Домовладелица презрительно фыркнула: – Я уже пью. Чай. С кусочком рождественского пирога, который вчера неизвестно, для кого испекла. И я совершенно спокойна, доктор. Похоже, это вам следует подышать, а заодно промочить горло – что вы там сипите, никак не могу разобрать?
– Да-да. – Джон поднялся, слепо шаря вокруг себя, и двинулся в кухню, плохо ориентируясь в утреннем полумраке и ненавидя себя за вчерашнее пьянство. – Вчера я немного… устал. – Стакан холодной воды способен творить чудеса – мысль заработала четче. – Вы сказали о катастрофе. Что вы имели в виду?
– Часа полтора назад он… – Было слышно, как миссис Хадсон отпивает из чашки. – Он… – Потом она последовала совету и принялась глубоко и мерно дышать (как видно, из вредности). И наконец сказала: – Он выбросил из окна все свои ужасы.
Едва сдерживаясь, чтобы не заорать, Джон крепко зажмурился и впился пальцами в опустевший стакан, грозя раздавить его в мелкую крошку. – Какие ужасы, миссис Хадсон?
Какие ужасы, мать вашу?!
– Свои коробки, естественно, – бесстрастно ответила домовладелица. – Выбросил из окна. Прямо на мои мусорные баки, представляете? Был такой страшный грохот. Стук, звон. Я подумала, что началась война. Или землетрясение.
– Господи… – От облегчения Джона трясло. – Миссис Хадсон… Как вы меня напугали. Да черт с ними, с коробками.
В трубке раздался стук – леди резко поставила чашку на стол. – Как вы сказали? Черт с ними? Ах вот оно что! Черт с ними, с коробками, черт с ним, с Шерлоком – пусть хоть сам из окна выбрасывается. Бедный влюбленный мальчик… Что ж, теперь мне всё окончательно ясно.
Джон снова залепетал: – Но, миссис Хадсон… По-моему, вы что-то не так понимаете… Причем тут лю… любовь? Может быть, какой-то эксперимент оказался не слишком удачным, или…
– Это вы оказались не слишком удачным! – отрезала миссис Хадсон. – Боже, я была уверена, что хотя бы в сочельник у вас хватит ума ему позвонить. Доктор не должен быть таким равнодушным. И таким жестоким. Вы разочаровали меня, мистер Ватсон.
Из самой глубины и без того доведенной до края души поднялась волна возмущения – какого черта его обвиняют?! Мало ему? Он любит Шерлока. Он оторван от него с кровью. И Шерлок ни разу не позвонил, ни словечка не сказал с той самой минуты, как, по сути, выжил его из дому. А теперь своими ужасами кидается. А Джон виноват. Знаете что, миссис Хадсон…
– Знаете что, миссис Хадсон…
– Знаю. Вы бесчувственны и черствы. Напрасно он вас полюбил.
Больше она не позвонила ни разу, и душа Джона омертвело застыла, перестав чувствовать боль. Последняя ниточка с Шерлоком оборвалась, надежд не осталось, и надо было начинать жизнь сначала: работать, хорошо питаться, больше гулять и меньше смотреть телевизор. Нормальная жизнь нормального человека. Обнимать своего мужчину до боли в суставах и со сладкими стонами врастать в его кожу? Простите, но это уже сюжет для эротического кино.
Новый год он встретил у телевизора в обществе бутылки дорогого шампанского. Коротко поздравил по телефону Ферди и Майка, не ответив ни тому, ни другому ни на один из вопросов, позвонил родителям, заверив их, что здоров и абсолютно счастлив, что Лондон – самый прекрасный город на всей планете, что, увы, шоу фейерверков посмотреть так и не удалось, но в будущем году он непременно увидит расцвеченный огнями Биг Бен. В половине второго он уже крепко спал, погасив свет и натянув на плечи теплое одеяло – новогодняя ночь выдалась ветреной и очень холодной.
Время принялось за свою привычную, многовековую работу – исцеление страждущих и несчастных, врачевание их сердечных ран. Джон, как умел, ему помогал, всеми силами стараясь забыть удивительнейший зигзаг в своей заурядной судьбе – Шерлока и любовь к нему. Как это у него получалось, значения не имело. И получалось ли вообще… Но жизнь продолжалась.
И только однажды, проснувшись посреди ночи с глухим стуком в груди, он сказал, не узнавая собственный голос: – Я умру без него. Умру. – И снова погрузился в глубокий сон, в котором была одна только тьма, без единого проблеска света.
*
В конце января на пороге его, теперь уже не временного жилища появился приятного вида мужчина и заученно твердо представился: – Инспектор Скотланд-Ярда Грегори Лестрейд.
Джон покачнулся. От ужаса его затошнило. Зазвенело в ушах. Только бы не рухнуть к ногам этого инспектора Лестрейда, думал он, старательно фокусируя взгляд. А потом выдохнул, не в силах удержать в себе страшный вопрос: – Он жив?
– Он? – Довольная улыбка тронула губы мужчины. – Похоже, я правильно сделал, заглянув по этому адресу. Успокойтесь, все, о ком вы сейчас так сильно волнуетесь, живы. Я бы даже сказал, чересчур… Значит, вы и есть тот самый Джон Ватсон, до недавнего времени проживавший по адресу Бейкер-стрит, 221В?
От облегчения затошнило ещё сильнее, ноги продолжали подкашиваться, только звон в голове сменил тональность, переходя в заунывную трель. – Тот самый.
Инспектор обошел его стороной и уверенно направился вглубь квартиры. Джон поспешил следом, досадуя на шаткость походки и учащенность дыхания. – Я что-то нарушил?
– Пока нет, – прозвучал туманный ответ.
– Любопытное заявление, – сказал Джон, рассматривая коротко стриженный, рано поседевший затылок. – В таком случае, что привело вас ко мне?
Оказавшись в гостиной, инспектор огляделся в поисках стула, но, как видно, диван показался ему привлекательнее – на нем он и расположился со всеми удобствами. Джон остался стоять, что нисколько инспектора не смутило. – Мистер Ватсон, – начал он, не отводя от него внимательных, изучающих глаз. – Мы не знакомы, но так получилось, что я о вас знаю достаточно много. То, что я сейчас делаю, не совсем порядочно, исходя из понятий дружбы… Да что там, Шерлок меня просто убьет, если, не ровен час, узнает об этом визите.
Шерлокшерлокшерлок…
– Вы имеете в виду Шерлока Холмса?
Полицейский приподнял брови: – А кого же ещё? Он мне сказал: Грег…
Грег? Тот самый Грег? Хороший малый? Не может этого быть!
Внутри разлилось отчаянное, безудержное тепло. Кровь рванулась к щекам и шее, трепетное предвкушение заполнило грудь. Весточка от Шерлока – боже, боже, он уже и ждать перестал. – Приятно познакомиться, Грег. Может быть, чаю? – За окном было пасмурно и бесприютно, от засилья низких, набухших туч (того и гляди посыплет снежное крошево) тоскливо сжималось внутри, и очень вдруг захотелось напоить горячим чаем этого утомленного, симпатичного полисмена, потому что, несомненно и очевидно, перед Джоном сидел человек не посторонний.
– Буду признателен. Я чертовски проголодался.
Ясно. Джон поспешил на кухню – может быть, в его холодильнике найдется хоть что-то для парочки сэндвичей? Не оставлять же человека голодным.
Проглотив первый сэндвич за считанные секунды, инспектор продолжил: – Так вот. Возможно, мне следовало держать язык за зубами, но Шерлок… Он и в самом деле помешан, Джон, и с этим надо что-то немедленно делать, что-то предпринимать. Видит бог, я пытался его урезонить. Достаточно жестко. Да что там, я орал на него впервые в жизни. Так орал, что даже охрип. Проклятье.
Джон едва не ерзал от жгучего нетерпения, но старался держаться в рамках приличия – прихлебывал чай и смотрел на инспектора хоть и заинтригованно, но спокойно. Во всяком случае, он очень надеялся, что именно таким и выглядит со стороны – заинтригованным, но спокойным.
Наконец инспектор приблизился к сути: – Знаете, что он задумал?
– Понятия не имею.
Да говори же, черт бы тебя побрал, или я сейчас тебя задушу!
– Скажите… скажи, ты любишь его?
От неожиданности Джон оторопело застыл, нелепо приоткрыв рот – какого, блядь, черта? Меньше всего он рассчитывал услышать подобный вопрос из уст полицейского, пусть даже знакомого Шерлока и во всех отношениях хорошего малого. А потому холодно отчеканил, смочив чаем пересохшее горло: – По-моему, это не твоё собачье дело, приятель. – Внутри клокотало и вспенивалось яростное недоумение. – Или я ошибаюсь?
Симпатяга Грегори тяжко вздохнул. – Увы, ошибаешься. Это дело моё, так уж вышло. Так ты его любишь?
– Если это не часть допроса, я промолчу.
– Какой нахрен допрос? – Инспектор устало махнул рукой и поднес кружку к губам. Поморщился. – Ненавижу остывший чай… Ладно, можешь не отвечать. Во всяком случае, он любит тебя до безумия. И это не пафос, поверь. Шерлок и в самом деле слегка того – тронулся. Многое я успел от него повидать и услышать, но такое… – Грег запустил в волосы пятерню и даже слегка подергал посеребренные прядки – несколько мелодраматично, но сразу видно, что искренне. – Так тебе интересно узнать о его потрясающем плане?
Джон не выдержал – подскочил. – Да говори уже, черт бы тебя побрал!
Инспектор удовлетворенно хмыкнул. – Так я и думал. Не надо нервничать, Джон. Хотя, о чем это я? Этот мерзавец доведет до ручки даже святого. Одним словом, твоё состояние объяснимо. Итак, дело в следующем – он решил упечь тебя за решетку. Посадить в тюрьму, так сказать.
– Куда? – Джон подумал, что он ослышался. – В тюрьму? Ничего не понимаю… Это за что же?
– Хороший вопрос. И хороший ответ: черт его знает. Мне и самому интересно, на чем именно остановится Шерлок. Стоит признать, за время наших с ним отношений я порядком устал от его заскоков – не человек, а пороховой склад. Но ничего подобного наблюдать мне не приходилось. Подумать только, с некоторых пор я стал пугаться его звонков! Эта ваша любовь… – Лейтрейд снова вздохнул, посмотрев так выразительно, что Джону стало неловко – сколько хлопот они доставили занятому человеку. – За что, говоришь? Придумать он может всё, что угодно. Попытка ограбления Национального Банка, к примеру. Или покушение на Её Величество. Или изнасилование монахини… Кто знает, что взбредет в его гениальную голову?
Джон не знал, как ему реагировать: материться, плакать или смеяться. Но как бы ни был он потрясен, сердце зашлось от глупого счастья – Шерлок его не забыл. Шерлок готов на всё, потому что… соскучился? Неужели это происходит на самом деле? Но позволить себе расслабиться Джон не считал возможным и потому строго спросил: – Он сошел с ума?
– А я о чем говорю?! – воскликнул инспектор. – Сбрендил. Совершенно. И тем не менее, Джон, я тебя уверяю, он очень ловко заморочит мне голову и докажет твои «преступления» так виртуозно, что я поверю… вынужден буду поверить.
– И, по-твоему, это возможно?
Инспектор рубанул воздух ладонью. – Да. У него будут неопровержимые улики и факты, и я очень быстро заткнусь.
Джон помолчал, обмозговывая услышанное. Тюрьма виделась ему совершенно отчетливо – если Шерлок что-то задумал, то… Стоп. Стоп-стоп-стоп. – Но зачем ему все эти сложности Грег? И вообще – зачем?
Лестрейд смотрел на него как на человека, в чьих умственных способностях он только что усомнился. – Господи, Джон, это же так очевидно. Потом он блестяще докажет, что ты невиновен. Вызволит, так сказать, принцессу из мрачной башни. И поведет под венец. – Он откинулся на спинку дивана и утомленно прикрыл глаза. – Какое счастье, что этот чокнутый влюблен не в меня.
– Идиотизм, – пробормотал Джон, пытаясь представить себя за решеткой. Ну и, естественно, под венцом… – Грег, это же детские игры. И ты, инспектор полиции, явно не новичок в своем деле, собираешься принимать в них участие?
– Кто меня спросит, Джон? – В голосе инспектора послышались нотки отчаяния. – Не сомневайся, это не будет выглядеть детскими играми, это будет настолько серьезно, что я лично защелкну наручники на твоих запястьях, считая себя национальным героем.
– Это смешно.
– Обхохочешься.
– Я никогда не поверю, что такое дерьмо возможно.
Инспектор пожал плечами. – Посмотрим… Моё дело предупредить. – Он поднялся, с хрустом распрямляя колени, и улыбнулся тепло и участливо. – Спасибо за угощение, Джон. Когда всё закончится, когда вы наконец разберетесь, мы выпьем что-нибудь посерьезнее твоего чая. Сразу видно – ты парень что надо. Крепкий орешек. Уважаю. – И добавил, многозначительно выставив палец: – Но лучше бы тебе уступить.
Убью этого ненормального.
(До чего же я по нему стосковался. Сил нет терпеть).
Прямо сейчас пойду и убью.
Но Джон никуда не пошел и никого не убил. Как только за инспектором захлопнулась дверь, на него вновь накинулась стая свирепых сомнений: конечно же, это розыгрыш, подобный тому, с «блином» на голове, и, возможно, придумал его Шерлок на пару с Дэвидом-Стивеном-и-черт-знает-с-кем-ещё… Почему бы не позабавиться двум молодым, беззаботным любовникам? Откуда вообще он знает, что это был Грегори Лестрейд, полицейский из Скотланд-Ярда? А документ и подделать можно…
Я не могу этим управлять, думал Джон, находясь на пределе отчаяния, уже не могу. Он презирал себя за параноидальную подозрительность, страдал жестокой бессонницей, но поверить в любовь Шерлока, а потом убедиться, что это всего лишь искусно сплетенная ложь, было страшно до судорог, и он продолжал мучительную борьбу с собственным сердцем. И как чуда, как свершения самых неисполнимых надежд ожидал сладкозвучного воя сирен, неземного сияния маячков за окном и своего феерического ареста.
*
Следующего посещения Джон был удостоен неделю спустя. Именно удостоен – иначе царственный жест несомненно ответственного и несомненно высокопоставленного лица охарактеризовать было невозможно.
Всю эту неделю Джон без устали подыскивал для себя подобающие эпитеты. Он побывал и «слюнтяем», и «трусом», и «чертовым недоумком», и «окончательно сбрендившим пнем», и (тысячекратно) «уродом», и много кем ещё. Он даже отважился позвонить миссис Хадсон – неведение приобрело статус невыносимого, и гордость («тупое упрямство») покорно сложила крылья. Услышав приветливое «Доктор? Как ваши дела? Всё ли у вас хорошо?», он захмелел от радости: о нем беспокоятся и, несмотря на отсутствие привычного и родного «милый», хоть немножко, но любят. Естественно, речь шла о любви и беспокойстве домовладелицы… Он поинтересовался её здоровьем и дальнейшими планами (какими планами, господи?), внимательно выслушал подробный отчет (оказалось, планов у леди было немало) и, не найдя ничего лучшего, попросил передать привет Шерлоку.
– Передам, – вежливо ответила миссис Хадсон. – Думаю, ему будет приятно.
Послевкусие от разговора осталось муторное, щемящее. Джон окончательно убедился, что находится в глухом тупике, в который все это время настойчиво себя загонял. И загнал ведь, да так, что даже головы повернуть и оглянуться не хватает ни веры, ни мужества. Разве можно так жить? Но несмотря на это настроение его было уже не таким гнетущим, и даже нога, доставившая за последнее время немало хлопот, болела значительно меньше.
Очередной посетитель Джона слегка огорошил – своё присутствие у дверей он обозначил весьма необычно: сначала раздался неопределяемый телефонный звонок, а потом в трубке брезгливо и так же неопределяемо прошелестело: «Открывайте». Что открывать? Кому открывать? Думай, что хочешь. Но тратить время на размышления Джон не стал – скорее по наитию, чем осмысленно распахнул перед визитером входную дверь и впустил его на порог. В миниатюрные габариты квартиры вплыло облако потрясающих ароматов: сандаловой терпкости, изысканности и власти. Высокий господин, источающий всё это великолепие, взирал на Джона без тени улыбки.
«А мантию и корону мы второпях позабыли дома, в прихожей на вешалке, – невесело усмехнулся Джон, но исключительно про себя. – Кто ты такой, мать твою? И какими невиданными судьбами?»
– Симпатично, – сказал незнакомец, застыв посреди гостиной и не удосужившись даже оглядеться по сторонам – как видно, выводы он делал молниеносно, не растрачиваясь на пустяки. – Столько суеты ради этого… скворечника? Боже мой. Хотя, да – вполне симпатично. Но как-то давит, вы не находите?
– Не нахожу. (Ты кто?). На меня не давит.
– А по-моему, вы лукавите. У вас несомненно задавленный вид. Не пора ли вернуться домой, милый доктор?
Домой? Джон едва не задохнулся ураганом эмоций. Что он имеет в виду? Какой дом? Какой дом, спаси господи мою душу?! Ответ дался ему с немалым усилием: – Я дома. И я вам не милый доктор. – Коротко и ясно.
