Текст книги "Вопрос цены (СИ)"

Автор книги: La Piovra

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Если бы кто-нибудь подошёл в этот момент к скамейке, на которой сидели лорд ван дер Меер с Марком, он принял бы Марка за причудливую скульптуру – настолько тот походил сейчас на застывшее изваяние.

– Баронет, – голос лорда приобрёл резюмирующий тон. – Я не считаю вас жертвой – несмотря на ваши многочисленные попытки убедить меня в этом, – иначе не начал бы этот разговор. Я считаю вас мужчиной и будущим лордом, а значит, равным. А посему разговаривать с вами предпочитаю как с мужчиной и будущим лордом – на равных. И вот что я имею вам сказать. Забудьте о том, что сделали с вами другие. Сосредоточьтесь на том, что из себя можете сделать вы сами.

– Я постараюсь, лорд ван дер Меер. – Марк, всё время монолога созерцавший носки своих ботинок, наконец поднял глаза, и взгляд его прояснился.

– Это была преамбула, баронет, – сказал лорд. – А теперь, внимание, вопрос-фабула. Вы всё ещё хотите стать моим подопечным?

– Больше чем когда-либо. – Марк впервые за время разговора посмотрел лорду в глаза, и взгляд его был открытым и не дерзким.

– Но имейте в виду, – предупредил лорд. – Клятва мне от клятвы лорду Коэну вас не освобождает. И нести обязательства вы будете двойные и равные – перед каждым из нас.

– Я готов, мой лорд.

– Тогда почту за честь.

Лорд поднялся на ноги, а Марк одновременно опустился на колено.

***

По возвращении домой Марк первым делом заглянул в кабинет наставника.

– У вас найдётся минута, мой лорд?

– Да, баронет. – Лорд Коэн оторвал нечитаемый взгляд от бумаг, над которыми работал.

– Я… хотел бы извиниться перед вами.

– За что? – в серых глазах лорда мелькнула тревога вперемежку с недоумением.

– За всё.

С минуту лорд пристально всматривался в глаза подопечного. Марк взгляда не отвёл, но и воинственного вызова, как прежде, в нём не было.

– Извиняю, – наконец сказал лорд, первым прервав эту игру в гляделки. – И, чтобы не быть голословным, снимаю свой мораторий на ваши знаменитые субботние салоны. Мне, признаться, их тоже не хватает.

У Марка перехватило дыхание. Слова застряли комом в горле.

– Спасибо, – только и смог выдавить он.

– Разумеется, – тут же снял пафос момента лорд, – разрешение вам даётся на тех же условиях – что мне не придётся объясняться с наставниками ваших гостей.

– Не придётся, мой лорд.

– Я в этом уверен.

5.

– Блестяще. – Второй лорд перевернул последнюю страницу доклада и быстро пробежался по ней глазами. – Превосходно. Оторвавшись от бумаг и встретившись взглядом с подготовившим их референтом, лорд удостоил его одобрительной улыбки.

– Спасибо, мой лорд. – Клаас ожидаемо вспыхнул – не от столь щедрой похвалы. Не только от похвалы. – Рад, что вам понравилось.

Клаас был его предыдущим воспитанником. После окончания наставничества он, презрев большую карьеру, напросился к бывшему наставнику в секретари, а когда тот стал Вторым лордом, получил повышение до его личного референта. Второй лорд не раз предлагал ему более перспективные и соответствующие его способностям и потенциалу должности, но Клаас их неизменно отвергал: «Я уверен, что рядом с вами смогу научиться большему, чем где-либо ещё». Лорд в конце концов сдался – он знал, что дело было не в карьере. Не только в карьере. Наставничество закончилось два года назад. Второй лорд знал, что у его бывшего воспитанника всё это время никого не было. Никого серьёзного. И знал причину.

– Что-нибудь ещё? – Второй лорд откинулся на спинку кресла и вопросительно посмотрел на помощника. Клаас нерешительно переминался у стола – робость, которую лорду так и не удалось вытравить из него за пять лет наставничества, странно диссонировала с его подчёркнуто мужественным обликом. Но ещё страннее было то, что робость эта проявлялась весьма избирательно. Вернее, эксклюзивно – в присутствии только одного человека.

– Я… заказал ужин. Вы ведь не обедали. Да и наверняка не завтракали.

– От вашего бдительного взгляда, баронет Мартенс, – движение губ лорда вполне могло сойти и за улыбку, и за насмешку, – ничто не укроется.

Клаас, видимо, остановился на втором варианте, потому что спросил явно упавшим голосом:

– Подать?

– Отставить. – Второй лорд поднялся на ноги, и Клаас окончательно сник, как если бы они были связаны невидимой гидравлической связью и резкое движение, вернее, слово лорда выкачало из него всю силу. И недоверчиво поднял глаза, когда на плечо ему легла властная и знакомая до дрожи рука.

– У меня есть идея получше, – промолвил её обладатель. – Мы с вами, баронет Мартенс, заслужили полноценный ужин в хорошем ресторане. Ведь заслужили же?

Глаза Клааса вспыхнули, губы растянулись в улыбке.

– Я не из тех, мой лорд, кто спорит с руководством. Особенно если руководство право.

– Вы доказали мне свою преданность, баронет, – сказал на следующее утро Второй лорд, выходя из душа. Клаас – влажные торчащие волосы, распаренная загорелая кожа, короткое белоснежное полотенце вокруг узких и стройных бёдер, едва прикрывающее крепкие округлые ягодицы, – тут же подал ему предусмотрительно нагретый пушистый халат. Лорд, кивком поблагодарив, просунул руки в рукава. – Хочу, чтобы вы знали, – я это ценю. Грядёт большая игра. Мне нужны будут такие люди, как вы.

Губы Клааса едва заметно сжались, глаза сузились, а ноздри расширились.

– Но на ужин, – чувства бывшего питомца для бывшего наставника не остались незамеченными, – и, тем более, сюда, – крепкая узловатая рука в широком рукаве обвела плавным жестом развороченную постель, – я пригласил вам не поэтому.

Сухие горячие пальцы лорда коснулись подбородка Клааса, и жёсткие губы впились в полуоткрытый в готовности рот, погасив в зародыше глубокий беззвучный вздох.

– Вы достаточно умны, баронет, – разорвал поцелуй лорд, – чтобы понимать – мы не можем афишировать нашу связь.

– Я с вами не ради карьеры, – вспыхнул Клаас. – И не ради престижа. Мне достаточно просто быть с вами рядом. На ваших условиях. Любых.

– Знаю. – Лорд улыбнулся, не размыкая губ, и потрепал его по щеке. – Потому вы сейчас здесь и находитесь.

На высоких скулах Клааса вспыхнул румянец.

– À propos «вы». Раз уж мы с вами партнёры, баронет, и связаны общим делом – и не только, – думаю, сейчас самое время перейти к более неформальным отношениям. Что вы на это скажете?

Клаас в изумлении уставился на наставника. Наставничество закончилось, но неукоснительное соблюдение жёсткой иерархии и этикета вместе с ним себя не исчерпало – наставники обычно переходили с бывшими подопечными на «ты» только после того, как те сами становились лордами.

– Скажу, что всегда мечтал назвать тебя по имени, Юлиус.

Клаас медленно провёл языком по губам, будто пробуя мечту на вкус. Или на подлинность.

– Ну вот, – усмехнулся лорд, взъерошив ему волосы на затылке, – привыкай, что со мной все мечты сбываются. Разумеется, – тут же поправился он, – это предложение действительно только наедине. На людях всё останется без изменений.

– Разумеется, – в тон наставнику усмехнулся Клаас. – Так даже пикантнее – будем играть в лорда и баронета.

Второй лорд рассмеялся.

– Да, хорошая игра. Ничем не хуже «пациента и медбрата».

– А… что будет с Марком? – новообретённое звание партнёра, видимо, придало Клаасу достаточно смелости, чтобы озвучить не дававший ему покоя вопрос.

– Ничего, – пожал плечами лорд в зеркале. – С Марком не будет ничего. – Будто в подкрепление своих слов, он запахнул поплотнее халат. – Это чисто деловой, вернее, политический союз – у меня никогда не стояло на «эльфов». – Зеркальный двойник лорда мазнул откровенным взглядом обнажённую атлетическую фигуру юного античного бога, рельефные налитые мышцы которого не в состоянии был скрыть даже самый строгий костюм, что уж говорить о куцей набедренной повязке, которая их только подчёркивала. – Предпочитаю парней, по которым видно, что это парни, ещё до того, как их разденешь.

Клаас прикусил улыбку.

– Ещё вопросы? – повернулся к нему лорд.

– Да. – Клаас, облизнувшись, опустился перед ним на колени и распахнул полы его халата. – Последний. Но не по значимости.

Ответом ему был хриплый вздох. Но Клаас понял его правильно – они с Вторым лордом уже достигли того уровня взаимопонимания, когда слова не нужны.

***

Седрик был очень рад, что для Марка всё решилось наилучшим образом, но у него в голове не укладывалась мысль, что лорд Коэн перестанет быть наставником Марка в полном смысле этого слова. Ведь это краеугольный камень корпоративной философии. Именно благодаря сексу, между наставником и воспитанником устанавливаются столь близкие и доверительные отношения, на которых зиждется всё остальное. Убери из этих отношений интимную близость, и наставник превратится в учителя. Конечно, у Марка с его лордом – особая ситуация. И всё же… Лорд Коэн наверняка сочтёт себя оскорблённым тем, что его воспитанник отказывает ему в главном. Да и не может он не понимать, что Марку это нужно даже больше, чем ему самому. А значит, Марк будет искать это на стороне, а это уже угроза престижу Второго лорда. А когда лорд Коэн – без труда – поймёт, где именно находится эта «сторона», под угрозу попадёт и она. Седрик поделился своими опасениями с Марком. Но тот, по обыкновению, лишь беспечно отмахнулся.

– Учитывая его тайный роман, – фыркнул Марк, – он мне ещё спасибо скажет – за то, что дал ему вольную.

Заметив недоумение на лице Седрика, Марк рассказал ему о своих подозрениях насчёт лорда Коэна и его личного референта, что лишь усилило замешательство Седрика.

Разговор тут же свернул на тонкости корпоративной политики.

Даже во времена лорда Кейма, легендарного основателя Корпорации, находились мужчины, осмеливавшиеся бросить вызов неписаным, но неукоснительно соблюдаемым правилам. Тот же Флориан Вальберг, например. Да и сам лорд Кейм, поговаривали, к старости дал слабину и воссоединился с тем, кого любил всю свою жизнь. Сто лет спустя последователей у Флориана Вальберга было куда больше, чем фанатичных приверженцев лорда Кейма. Принимая титул лорда-по-заслугам, лорд тем самым обязывался в период от двадцати пяти до пятидесяти лет воспитать как минимум троих лордов, после чего был волен выбирать, продолжать заниматься наставничеством или нет. Многие лорды, выполнив свой долг перед Корпорацией, остепенялись, выбирая жизнь с постоянным партнёром, которым нередко оказывался бывший воспитанник, не рискуя при этом карьерой и положением. Но по неписаному правилу, кандидаты в Совет двенадцати, не говоря уже о его членах, в знак своей полной и безоговорочной преданности и верности делу, отказывались от каких бы то ни было сердечных привязанностей – ум, сердце и прочие органы Верховного лорда безраздельно принадлежали Корпорации. Кому подобное самоотречение не под силу, тому не место среди властителей мира. Верховные лорды выбирались общим тайным голосованием всех лордов-по-заслугам. Но количество голосов каждого лорда равнялось количеству успешно воспитанных им баронетов. Тем самым из голосования автоматически исключались молодые свежеиспечённые лорды, которым больше всего были свойственны «романтические бредни». Тогда как старшие лорды, имевшие в своём активе трёх и больше воспитанников и всю жизнь положившие ради карьеры, продвигали на высшие посты подобных себе карьеристов-фанатиков. Достойных места Верховного лорда были сотни, в претенденты на освободившийся пост выбивались десятки, а уже среди них действующий Совет выбирал пятерых, кого он хотел видеть рядом с собой за одним столом, – их кандидатуры и выставляли на всеобщее голосование. Мест же в Совете было всего двенадцать, и места эти были пожизненными. Когда доходило до выдвижения новых кандидатов и голосования, в ход против конкурентов шли малейшие прегрешения и отступления от кодекса, писаного и неписаного, и порочащие слабости, к которым относились и сердечные привязанности, служили дополнительным фильтром, снижавшим количество претендентов на вожделенный титул Верховного лорда. Большинство везде одинаково – оно никогда не выберет того, кто осмелился выбрать то, на что не решились они.

– Нужен прецедент, – сказал Марк. – Если лорд Коэн с Клаасом сделают каминг-аут… – Открылась дверь, на пороге возник лорд ван дер Меер, и Марк умолк на полуслове.

– Баронет, – сказал лорд, проходя в комнату. – Ваша осведомлённость о корпоративных тайнах, особенно учитывая ваше равнодушие к Корпорации, воистину поражает.

Марк пожал плечами.

– Я равнодушен, но я не слепой. А вы как старший советник Второго лорда могли бы дать ему дельный совет.

– Боюсь, что в этой сфере я не уполномочен давать советы.

– А зря. У Верховных лордов, как известно, личной жизни нет, а значит, полномочия у вас есть.

***

Дверь из приёмной в кабинет Второго лорда бесшумно распахнулась, и старший советник осёкся на полуслове. К шефу, когда тот его вызывал, он обычно входил напрямую, через дверь, соединявшую их кабинеты, минуя приёмную, и последние изменения в ней застали его врасплох. Старший советник бросил на шефа озадаченно-недоуменный взгляд. У Второго лорда был вид человека, сюрприз которого удался.

– Даан, – сказал он, поднимаясь на ноги, и старший советник машинально последовал его примеру. – Позволь тебе представить. Руна Олафсон, мой новый секретарь. Руна, это лорд ван дер Меер, мой старший советник.

– Лорд ван дер Меер в представлении не нуждается, – мягко улыбнулась Руна, отвечая на рукопожатие старшего советника. – Но я, безусловно, очень рада знакомству с вами, лорд ван дер Меер.

И тут же перешла к делу.

– Просмотрите, пожалуйста, – сказала она, протягивая шефу пару распечатанных листов. – Это проект письма в министерство, о котором вы говорили.

– А есть необходимость? – Второй лорд выгнул бровь – как показалось его советнику, весьма кокетливо. – До сих пор мне никогда не удавалось найти к чему придраться в составленных вами документах.

Высокие модельные скулы секретарши порозовели.

– Вы мне льстите, лорд Коэн.

– Ничуть. Впрочем, – Второй лорд взял распечатку и сосредоточился на тексте, – не буду лукавить – ваши документы я всегда читаю с предельным вниманием.

Тень беспокойства пробежала по лицу секретарши – будто внезапно налетевшая тучка закрыла ясное весеннее солнце.

– Исключительно с целью насладиться слогом и безупречностью формулировок, – одарил её обаятельной улыбкой лорд.

Солнце тут же разогнало тучи, и похоже было, что на этот раз оно появилось, чтобы остаться. Второй лорд, не желая больше смущать свою помощницу, тут же её отпустил. Его собеседник ошеломлённо посмотрел секретарше вслед, после чего перевёл взгляд на Второго лорда. Что это было?

– Редкой красоты дама, – задумчиво протянул он, когда за секретаршей закрылась дверь и они с шефом вернулись за стол для совещаний.

– И исключительных деловых качеств, – улыбнулся в тон ему Второй лорд.

– Свежо, – отразил улыбку его советник. – Необычно. Я бы даже сказал – эпатажно.

– Всё новое – хорошо забытое старое. – Второй лорд, откинувшись на спинку своего «трона», элегантно забросил ногу на ногу. – Ещё лорд Кейм говорил, что лучший способ изобрести нечто новое – дать новую жизнь старым вещам. Были времена, когда красивая секретарша вполне обоснованно вызывала определённого рода кривотолки. Я же использую её с диаметрально противоположной целью – обезопасить себя от них.

– Да уж, – признал советник. – Ослепительная красотка в приёмной никаких инсинуаций не вызовет. В отличие от ослепительного красавчика. Апофеоз платонической эстетики: глаз радует, а от работы не отвлекает.

Второй лорд рассмеялся.

– Это тоже, – согласился он и добавил с ухмылкой: – А вдобавок ко всему секретарь-женщина приводит в замешательство посетителей и выводит их из равновесия, что тоже нередко бывает нелишним.

– Я так и понял, – отразил ухмылку советник, давая понять, что принял намёк на свой счёт.

Опять отворилась дверь, и вошла Руна с подносом. Быстро и споро сервировав кофе, она так же быстро исчезла. Старший советник проводил её взглядом.

– Мне кажется, она в тебя влюблена, – вынес он вердикт.

– Влюблена?! – Второй лорд, искренне изумившись, так же искренне рассмеялся. – Да она от меня без ума! И отсюда вытекает главное её достоинство, помимо уже упомянутых деловых качеств и сторожи моей добродетели, – она беззаветно мне предана.

Второй лорд подвинул своему визави вазочку с печеньем и сам же угостился.

– Нельзя недооценивать женщин, Даан, – сказал он, с глубокомысленным видом запивая печенье кофе. – Особенно влюблённых женщин. Влюблённая женщина – очень выгодная инвестиция. Достаточно дать ей понять, что ты отвергаешь не её, а её пол, тем самым элиминируя всех её потенциальных соперниц, и при этом выделить её из общей массы товарок по полу за другие качества – и более преданного человека у тебя не будет.

– Возьму на заметку, – сказал советник, смакуя кофе – такой же превосходный, как и сварившая его «бариста». Он понимал эту женщину. Равно как и то, что этот приём работает не только с женщинами. Впрочем, зная многоходовость мышления своего шефа, он не поручился бы, что речь вообще шла о женщинах. Ему всегда не давал покоя этот вопрос: догадывается ли он? Теперь он получил на него ответ: нет, не догадывается. Знает. И этот же ответ идеально ложится на второй донимающий его вопрос – почему здесь, на этом месте, в кресле старшего советника, сидит именно он.

…Он – баронет-первогодок, а он – первый год, как лорд. Ему шестнадцать, а ему – двадцать шесть.

– Как там твой первенец? – спрашивает лорд Эверс.

– Еблив, как кролик, – смеётся он.

– Весь в наставника, – ухмыляется лорд Эверс.

Лорды смеются. Он вежливо улыбается тоже. И успевает возненавидеть «ебливого племянника» ещё до знакомства с ним.

– Ты знаешь, Даан. – Голос Второго лорда вырывает его из воспоминаний. – Ничего личного. Таковы правила игры.

========== Часть 4. Комбинация. ==========

1.

Седрик переступил порог своей комнаты, и внутри у него всё оборвалось. Ощущение кошмарного, уже однажды пережитого дежавю захлестнуло с головой, и он застыл в дверях, не в силах сдвинуться с места. Седрик на миг прикрыл глаза – невольно, непроизвольно, вопреки всякой логике, исключительно в иррациональной бессмысленной надежде, что когда он их откроет, жуткое видение исчезнет. И тут же, поборов шок, рванул с места и в два шага пересёк комнату. И едва не выругался в голос от облегчения, когда неподвижный и бездыханный – каким он показался ему на первый взгляд, – распластанный посреди кровати Марк повернул в его сторону голову. Теперь, когда самое страшное было позади – и неправда, – Седрик перевёл дыхание. А беглого взгляда на Марка хватило, чтобы понять, чем была вызвана его бледность и окаменелость, – так подсудимые смотрят на судью, который вот-вот огласит приговор. Ноги от потрясения сделались ватными, подкосились, Седрик безвольно опустился на край кровати, неотрывно глядя на Марка.

На смуглом обнажённом теле Марка не было ни волоска. Тем сильнее привлекали к себе внимание его длинные, разметавшиеся по подушке, смоляные волосы и густые чёрные брови вразлёт. Но даже им было сложно соперничать с небрежно повязанным вокруг шеи, тонким строгим чёрным галстуком с ослабленным узлом до груди и… тончайшими чёрными шёлковыми чулками до середины бедра. Марк не уставал его поражать, но это… это было немыслимо – не «недопустимо», а «и в голову не приходило».

– Hey! – Седрик, вновь обретя дар речи, тихо присвистнул: от восхищения и облегчения разом. – Sexy, sexy!

– Нравится? – в повисшей тишине было слышно, как Марк сглотнул.

– Не то слово! – Седрик осторожно коснулся обтянутой тончайшим, как паутина, чулком ноги Марка, словно боялся неосторожным движением развеять волшебное видение, и легонько провёл ладонью по бедру, не отрывая взгляда от лица Марка, на котором застыло непривычно испуганное, затравленное выражение, так не вязавшееся с гордым Маркизом. Если бы не плотный ободок резинки, переход от чулка к коже он бы на ощупь, наверное, не ощутил – настолько гладкой и шелковистой была нога Марка.

– Не бойся, – неожиданно резко сказал Марк, отодвигаясь и отворачиваясь. – До рюшечек и кружавчиков не опущусь.

– А зря, – ухмыльнулся Седрик, притягивая его за галстук обратно. Он понимал причину внезапного ожесточения друга: в ожидании его приговора Марк успел уже себя так накрутить, что его собственные страхи, не получив ожидаемого подтверждения со стороны, тут же направили свою энергию на самобичевание. – Тебе бы пошло. Лорд Вальберг, говорят, тоже этим, вернее, в этом грешил. А кто я такой, чтобы осуждать второго Второго лорда?

Марк, слабо улыбнувшись, пихнул его локтем под бок.

– Мне… только чулки нравятся, – тут же посерьёзнев, выдавил из себя он.

– Не только тебе, – хрипловато ответил Седрик, не отрывая взгляда от длинных узких ступней, которые в непривычном облачении казались ещё изящней и филигранней; рука его при этом словно зажила собственной жизнью и не переставая гладила ноги. – Не только тебе.

Поглаживания становились всё настойчивее.

– И чтобы не быть голословным… – Седрик, в два счёта освободившись от одежды, резким ловким движением забросил ноги Марка себе на плечи.

…Седрик тонул и растворялся в шёлке: распалённое тело холодил шёлк простыней; меж пальцев мягко струились шелковистые волосы Марка; губы и нос щекотал и дразнил плотный шёлк галстука Марка; слух обжигали сдавленные, тихие, как шорох шёлка, стоны и шёпот Марка; а руки ласкал шёлк чулок. Но телу этого отчаянно не хватало, и Седрик, от неутолимой жажды и в обречённой на поражение попытке насытиться, вжимался всем телом в распластанного под ним Маркиза, всеми порами впитывая шёлковую гладь его кожи. Текучий, тягучий, по-мужски плотный и по-женски податливый, он был слишком гладким, слишком… безупречным. Хотелось разрушить эту идиллию – не со зла, а из глубоко скрытого в подсознании стремления к первопроходству: так в детстве безудержно тянуло первым выбежать в сад, чтобы первым оставить на первом выпавшем за ночь снегу свои следы. И Седрик оставлял их, где только мог: кусал мягкие шелковистые губы Марка, сминал в кулаке его шёлковый галстук, а другой рукой ласкал такой же шелковистый и гладкий ствол. С губ его слетали грязные стыдные словечки – впервые в жизни: лорду такое даже в мыслях не скажешь, а Марку… Марку тем более. Седрик боготворил Марка – Маркиз был идолом, божеством, осквернить которое – даже неосторожным словом – было смертным грехом. И тем большим было наслаждение от святотатства, которому он сейчас так безудержно предавался. На французском эти словечки приобретали особый, сакральный смысл – не только в силу неоспоримого первенства этого языка в домене любви, и не потому, что даже самое сокровенное бесстыдство на этом языке звучит не пошло и вульгарно, а страстно и чувственно. Для Марка, родившегося и выросшего в Женеве, французский тоже был родным, и сейчас оба возвращались к истокам. Где-то, в глубине чего-то, чему Седрик и названия-то не знал, он был уверен, что он не кощунствует, а возносит хвалу своему божеству – не потому, что так хочет он, а потому, что так хочет он – само божество. Он исполнял сейчас его волю, в которой они оба были едины. Его бог был язычником, а значит, не был ханжой – он знал, чего жаждут его поклонники, знал их естественные и самые сокровенные желания – даже – и особенно! – те, в которых они сами себе не признавались, – и готов был их исполнить. Потому что сам хотел того же. Седрик всем своим естеством совершал первозданную молитву, а его бог так же, всем собой, её принимал. То, что искренне, то не грех. Грех – то, что без любви, а с любовью всё свято. Его молитва была услышана, его бог был удовлетворён, взамен даровав и ему блаженство.

– Мирабель… Ты оху… – языческая мистерия завершилась, и сакральные заклинания больше не были к месту. Седрик вовремя прикусил язык. – …офигенный, – тут же поправился он.

Марк дёрнулся, как от пощёчины.

– Откуда ты знаешь?!

– Но ведь это же очевидно! – Седрик ещё пытается перевести всё в шутку, но неприятный холодок на спине ошибаться не может: он – опять – сделал что-то не так. Таинство ушло безвозвратно. Седрик приподнялся на локте и непонимающе уставился на Марка.

– Я… про имя. – Марк, похоже, и сам понял, что его занесло, и откинулся на подушку, избегая взгляда Седрика. – Я не мог проговориться.

До Седрика только сейчас дошло, что он сказал – вернее, как он его назвал. Прозвище родилось само собой – Седрик никогда его так не называл, даже в мыслях не было, а тут вдруг захотелось получить свой личный «код доступа», «пометить территорию», «заявить и утвердить права». Для возникшей между ними близости нужно было новое, интимное, имя.

– Прости, – пробормотал он, готовый убить себя за это невольное оскорбление того, кто был ему дороже всего на свете, – Марк теперь никогда ему не простит: ни этой женской клички, ни того унижения, которое Марку в ней померещилось. – Я имел в виду… вовсе не это. – Седрик осторожно коснулся рукой чулок на ногах Марка, сползших в неистовстве ритуала до самых лодыжек, и натянул их до упора на бёдра – сначала левый, потом правый. И сбивчиво затараторил, когда Марк его не оттолкнул: – Оно… само сорвалось. По аналогии, по ассоциации. Miracle… Mirabaud… belle… Mirabelle… Ничего… такого, что ты, наверное, подумал.

Марк заметно расслабился. И тут же напрягся – настала его очередь объясняться.

– Это… моё тайное имя, – запинаясь и взвешивая каждое слово, начал он. – Тогда… – Марк не стал уточнять, а Седрик – переспрашивать: и так было ясно, что тот имеет в виду. – Я просто отключался… отстранялся от происходящего. Представлял себе, что всё это происходит с Марком, а я – Мирабель, и меня это никак не касается. Мне тогда казалось, что, будь я девочкой, ничего из этого бы не случилось. По отцовским счетам платили бы братья, а я был бы «принцессой», любимой папиной дочкой, как моя подружка детства – соседка. Глупо, да? – приступ сентиментальной откровенности миновал так же внезапно, как и накатил. Часы пробили полночь, волшебство развеялось, «Мирабель» опять превратилась в Марка – желчного, циничного, с неизменной кривой усмешкой на узких тонких губах, которые не портила даже она.

– Ничуть. – Седрик обнял его и осторожно коснулся губами его виска. – Оно тебе очень идёт. – Седрик не лукавил и не заглаживал провинность – так необдуманно сорвавшееся с его губ слово и вправду было похоже на настоящее, сакральное, имя Марка, потому что отражало его настоящую суть – чудо и красоту, а подобные вещи, как и всё истинное и подлинное, пола не имеют.

– Теперь ты знаешь моё настоящее имя, – промолвил Марк. – А значит, имеешь полную власть надо мной.

– А вот тут вы ошибаетесь, господин Маркиз. – Седрик безошибочно почувствовал, что прощён. – Потому что это вам принадлежит полная и безраздельная власть надо мной.

– Как думаешь?.. – Марк умолк, то ли не зная, как сформулировать вопрос, то ли опасаясь услышать ответ. – Лорду… понравится?

Впервые Седрик почувствовал приступ ревности. Он не ревновал Марка к лорду, как не ревновал лорда к Марку, – оба были ему слишком близки и дороги, чтобы выбрать кого-то одного, и Седрик был только рад, что и Марк с лордом относились к их странному союзу так же и не принуждали к выбору его. Но то, что случилось только что между ними… хотелось, чтобы это осталось только между ними. То, что было с лордом – вдвоём и втроём, – было «естественным цивилизованным сексом». То, что случилось только что, было сексом диким и первозданным. У первого в анамнезе было лет сто, у второго – в тысячу раз больше. Первый свою подростковую неуверенность прикрывал развязным: «Мы взрослые современные люди, цивилизованно удовлетворяющие свои естественные потребности». Второй, взрослый и самодостаточный, в ярлыках и оправданиях не нуждался – он был намертво прошит в подкорке и являл собой неотъемлемое основополагающее право, такое же, как право на жизнь и свободу. Разница была та же, что и между обедом в изысканном французском ресторане с дюжиной хитромудрых приборов с обеих сторон тарелки и дружеской посиделкой у костра на природе с обгладыванием костей собственноручно пойманной и запечённой на огне дичи: цивилизованное удовлетворение естественных потребностей versus естественное удовлетворение. И то и другое утоляло первичную потребность, и то и другое доставляло удовольствие. Вот только наслаждение от вгрызания в сочное мясо на зажатой в руках кости, от стекающего по подбородку и рукам жира было настолько же сильней, насколько и древней. Седрик понимал, что никогда не сможет почувствовать такую же полноту жизни и безграничную свободу – свободу полного самозабвения и слияния со стихией, дикость, самость и первозданность – с лордом: слишком сильным было его уважение и преклонение перед наставником, чтобы забыть рядом с ним своё место. Седрика переполняла благодарность к Марку за то, что тот пробудил в нём и позволил испытать с ним это. Но и Марк точно так же имел право на свободу – свободу воли и самовыражения. Ему было важно, чтобы – по крайней мере, самые близкие люди – приняли его таким, какой он есть. И ещё – всего на миг – Седрику стало очень страшно, что лорд обидит Марка – не поймёт, оттолкнёт. Седрик неслышно вздохнул. Лорд ван дер Меер был невероятно самодостаточен и совершенно равнодушен к любым «цацкам», ласкающим эго: красивой одежде, мебели, слугам, – и в постели предпочитал «здоровый естественный секс» – он наслаждался партнёром, а не декорациями. Лорд не испытывал ни малейшего интереса к ролевым играм и сексуальным игрушкам – ему с лихвой хватало корпоративных.

– Не знаю, Марки, – просто сказал он. – Но если не попробуешь, никогда не узнаешь.

***

Марк, вопреки своей тяге к экстравагантности и эпатажу, оделся подчёркнуто строго: тёмный деловой костюм, классическая рубашка, сдержанный галстук, лаковые туфли, волосы гладко зачёсаны и собраны в тугой хвост, из украшений – лишь неброские матовые запонки в тон кольцу баронета, – чем вызвал ещё больший фурор, чем обычно. Суровый маскулинный облик не смягчал даже насыщенно-розовый цвет рубашки.

Лорд ван дер Меер вопросительно посмотрел на Седрика. Седрик молча пожал плечами. А в душе чертыхнулся: похоже, так некстати сорвавшаяся с его губ «Мирабель» задела Марка гораздо сильнее, чем он хотел это признавать, и теперь Марк, со свойственным ему упрямством, будет старательно культивировать образ «настоящего мачо». Ну и пусть – Седрик невольно улыбнулся, любуясь стройной фигурой в безупречном костюме, – Маркизу всё к лицу, а этот образ – особенно: он лучше любого другого передавал истинную суть Марка – непередаваемый сплав жёсткости и нежности, брутальности и ранимости, твёрдости и чувствительности. Впрочем, не исключено, что всё намного проще и прозаичнее: защита докторской диссертации, тем более старшим советником Второго лорда, – серьёзное событие, на которое приглашены серьёзные люди, – и Марк, в кои-то веки одевшись «прилично», просто решил сделать лорду ван дер Мееру приятно.