Текст книги "Зверь (СИ)"

Автор книги: koreandre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Ноги его мягко ступали по мху, и он, как и прежде, не чувствовал ни голода, ни усталости, хоть и по-прежнему не знал (хотя и хотел спросить у Ветра), сколько времени провел без пищи и сна. Казалось, сам воздух даровал ему силу, и Мартин ярко вспомнил Аластора перед осенним праздником. Вспомнил Аллайю, Ланса и Трескача. Сурового Зверя и вредную Динь. Он вспомнил их так четко, словно все они окружили его и были рядом. И горизонт впереди был свеж и чист, а над морем вздымалось солнце.

Только Древо мешало. Оно казалось лишним в этом царстве отваги и ярости моря. Словно паук паутину, оно раскинуло свои ветви над уступом и волнами. Мартин понял, что должен очистить это место от скверны, заразившей его, немедленно. И стремился к этому душой и телом. До тех пор, пока прямо в грудь ему не уперлось что-то острое и холодное, и бесчувственный голос не приказал.

– Стой.

Юноша остановился, как вкопанный, не сразу, впрочем, сообразив, что произошло. Грудь ему кололо острие стрелы, направленное точно в сердце. Он поднял взгляд. Из лука целилась в него рыжая и веснушчатая девчонка, по виду – ровесница Ланса. Зеленые глаза ее безразлично смотрели на Мартина.

– Ты пришел убить меня, – тоном, не терпящим возражений, сказала она. – Мой Отец меня предупредил.

Мартин отшатнулся. Девчонка оставалась неподвижной, и не думала опускать стрелы.

– Нет, – все-таки возразил он. – Я пришел убить Древо!

– Убить Древо – значит убить меня и моего Отца, – девушка произнесла это так спокойно, словно речь шла и не о ее смерти вовсе. – Я не могу тебе этого позволить.

Палец ее чуть дрогнул на тетиве, и Мартин поспешно шарахнулся еще дальше.

– Бессмысленно, – констатировала девушка, и сама отходя на шаг назад. – Я не промахнусь, даже если ты сейчас бросишься бежать. И даже если ты спрыгнешь с этой скалы, моя стрела настигнет тебя на самом морском дне и пронзит насквозь.

Она говорила все это столь же бесстрастно, и Мартин понял, что она не лжет. Но он все еще не боялся. Он не мог поверить, что столь долгий путь был пройден им лишь для того, чтобы в паре шагов от цели его застрелила какая-то рыжая бестия.

– Если моя смерть так неизбежна, – спросил он, стараясь говорить так же спокойно, как и девушка, – то почему я еще жив?

Незнакомка замялась. Наконечник ее стрелы дрогнул, словно готовый опуститься, и сама она на миг прикрыла глаза. Но уже через секунду стрела снова четко указывала на сердце Мартина, а безжизненный взгляд зеленых глаз столкнулся с его взглядом.

– Потому что я никогда не видела живых людей. Мне интересно, – призналась она, без тени смущения, да и какой-либо другой эмоции тоже. – Ты, конечно, умрешь – я должна защищать Древо, оно единственное существо, которое любит меня и заботится обо мне. Но… перед этим, мне хотелось бы узнать больше о таких, как ты.

– Таких, как я? – спросил Мартин, усаживаясь на мох. Стрела тут же метнулась вниз, нацелившись ему в лоб, но странно – его все меньше беспокоила собственная жизнь. Это беспокойство уступало место интересу.

– Да, людей, – холодно подтвердила незнакомка. – Мой Отец говорит, что вы отвратительны, ничтожны, ваши помыслы полны злости и корысти, – впервые в голосе девушки послышалась эмоция, и это была ненависть. – Вы убиваете лишь из озорства, и хотите добраться до моего Отца потому что убийство его считаете доблестью!

– Да ты ведь и сама человек! – выдохнул Мартин, глядя на девушку. Ту передернуло, словно ей в руки сунули гнилую крысу. Она гордо вскинула голову.

– Я не человек! Я – Хранительница Древа!

– А выглядишь как человек, – заметил Мартин. И, поймав сравнивающий взгляд незнакомки, поспешил поправиться. – Как человеческая девушка.

Для Хранительницы все это было впервой. Множество веков она провела рядом с Древом, слушая его и обучаясь у него. Оно старательно питало ее ненависть к людям, и убеждало в том, что как только любой человек появится на этих землях – его немедленно нужно будет убить, ибо иначе он убьет и ее, и его. Целыми столетиями она слушала о коварстве, подлости, кровожадности и лживости людей, и, не видя никого из них, представляла их монстрами, огромными и смердящими, с громовыми голосами. Древо так же учило ее быть бесчувственной и холодной, потому что, уверяло оно, люди хитры и обманом могут убедить ее в своих добрых намерениях, усыпить ее бдительность, чтобы нанести удар из-за спины.

Однако человек действительно оказался очень похожим на нее саму, и совсем непохожим на монстра. Голос его был приятен и спокоен, он не боялся ее, и, кажется, не лгал, хотя и говорил вещи невероятные. Или все-таки лгал?

Хранительница нахмурилась. Она, убившая в себе все чувства, теперь страдала от их противоречивости. Разве не об этом говорил ее Отец? Почему она не убила человека сразу, не дав ему открыть свой мерзкий рот? Теперь он опутает ее сетью обмана, обведет и убьет сам… Нужно немедленно избавиться от него!

Но почему… Почему так тяжело стрелять в этого монстра, сидящего перед ней так беззащитно? Почему ей так интересен он, его вид, его голос? Почему ее тянет к нему, словно много веков в сердце зияла огромная дыра, а теперь она начала наполняться странным теплом.

– Садись! – человек кивнул на мох перед собой. – Как тебя зовут? Я – Мартин.

И Хранительница, не способная сопротивляться, медленно опустила лук и села напротив монстра, которого ее всю жизнь учили ненавидеть.

– Хранительница или Дочь Моя, – сказала она. – Так называет меня Отец.

Мартин качнул головой. В голове его зашевелились догадки, но он никогда не дошел бы до них, если бы морской воздух прежде не освежил его память. Теперь же он словно наяву слышал размеренный голос Мьельна.

«Три дня и три ночи маленькие создания не выходили из своих нор и не вылетали из своих гнезд – так ужасно было то, что они услышали… И, поняв, что спасения им нет, отчаялись на ужасный поступок».

– Ты думаешь, что Древо – твой Отец, – тихо спросил он. – А он не говорил тебе, откуда ты взялась?

Хранительница удивленно посмотрела на Мартина и покачала головой. Она никогда не задумывалась над этим, и не задавала таких вопросов своему Отцу. Она просто была на этом уступе вечно, сколько помнила себя и Древо было ее единственным собеседником и наставником.

– Ты можешь не верить мне, – осторожно начал Мартин, – но ты человек.

Девушка снова вскинула голову, собираясь возразить, но Мартин остановил ее жестом руки, и странно – она повиновалась.

– Давным-давно, пять столетий назад…

Мартин пересказывал историю Мьельна так, как помнил, хотя ему и тяжело было сосредоточиться, потому что Хранительница постоянно перебивала его вопросами. Ее интересовало все: кто такие волки и Маленькие Создания, как выглядит змея, что такое Город. Почти на каждое слово юноши она требовала уточнения, и Мартин сам не заметил, как перешел от пересказа старой легенды к рассказам о простой жизни. Он описал ей все, что видел сам – много высоких деревьев среди которых (здесь ему пришлось согласиться, стиснув зубы) не было такого величественного, как Древо. Озера и рыбалку, и сети из волоса цирина – и самих циринов, таких, каких он помнил – статных, благородных, похожих на быка и лошадь одновременно. Он рассказал о Городе, и своей жизни в нем, рассказал все то же, что некогда рассказывал Аллайе, но только получалось подробнее и ярче, потому что Хранительница спрашивала у него о цвете камня в городских мостовых, о том, как это – прозрачное стекло. Заинтересовали ее зеркала, и Мартин долго объяснял, как люди заколдовали металл, чтобы он показывал их отражения. Потом они перешли к Лесу и, изголодавшаяся в своей каменной темнице девушка жадно слушала про высокие травы, про забавных белок, про дождь и снег. Рассказал ей Мартин и про свирепых Тварей, которые убивают ночью все живое, что видят на своем пути. Рассказал и о том, откуда они появились.

– Я не знала всего этого, – сказала Хранительница, когда он закончил, выдохшись. Зеленые глаза ее потемнели. – Говори еще!

И Мартин, вдохнув побольше воздуха, принялся рассказывать снова. Теперь он говорил о чувствах: о забавных ссорах, о спорах, об азарте охоты и о том, как это прекрасно – мчаться верхом во весь опор, когда сердце замирает от восторга (Хранительница приложила руку к груди). Он рассказывал о том, как люди обижаются друг на друга, и как мирятся потом. Как шутят и смеются над шутками. Так тяжело было рассказывать это тому, кто не имел об этом ни малейшего понятия, но Мартин пытался подбирать слово за словом, внимательно глядя в лицо своей слушательницы. На нем, прежде холодном и беспристрастном теперь менялись живые эмоции, словно рассказ Мартина был для нее глотком свежего воздуха, возвращением к самой жизни которой она была лишена, хоть и не знала об этом. Он услышал ее смех и увидел ее слезы. Она хмурилась и улыбалась, впервые за все столетия своего существования.

Уже смеркалось, когда Мартин понял, что больше ничего не сможет рассказать и, в знак этого, откинулся на спину. Над ним пробегали желтые клочкастые облака.

– Я не знала всего этого, – повторила Хранительница. – И никогда не видела. Откуда мне знать, что это – не ложь?

Мартин пожал плечами.

– Я не могу тебе доказать правдивость своих слов, – просто ответил он. – Но все, то, что ты переживала во время моего рассказа, существует. Почему бы и не быть всему остальному?

– И я так много не видела… – прошептала она. Мартин поднялся и, обойдя девушку, обнял ее за плечи. Он на секунду подумал, что руки его пройдут сквозь нее, но нет – он ощутил под ладонями холодную плоть. Она вздрогнула, но не отстранилась.

– Я бы тоже многого не увидел, если бы не Судьба. И ты понимаешь, что если не убить Древо, то свободных, живущих в этом мире существ, будет оставаться все меньше. Вряд ли Лес успокоится, не истребив всех…

– Убить Древо – значит убить меня, – сказала Хранительница.

– Убить ли? – Мартин присел перед девушкой на корточки и взял ее руки в свои. Они были холодны так же, как и слезы, капавшие на его ладони. – А теперь ты живешь?

Хранительница молчала, закрыв глаза. Теперь Мартин понял, как молода она была в тот страшный день, когда Маленькие Создания отчаявшись принесли ее в жертву. Он не винил их – Зверь был прав, говоря о причинах и следствиях. Но эту девчушку, почти еще ребенка, с рыжими веснушками на бледном лице ему было жалко до слез.

– Нет, – ответила она, после долгого молчания. – Нет, я не живу.

Зима подходила к концу, но холода и не думали отступать. Напротив, они становились еще злее и суровее. Мало было в это время разговоров в поселке – люди прятались в домах, отогревая дыханием друг друга и тех немногих Маленьких Созданий, что еще были живы.

Пало и немало волков, а те что остались, исхудали ужасно. Напрасно помогали им с охотой орлы и даже гордые кошки – и в их горах царили метели, и в их горах добыча замерзала или, заблудившись, сворачивала себе шею, падая с высоких утесов. Волки сбивали лапы в кровь и все, как один, хромали, но не прекращали поисков ни на минуту, охотясь и днем и ночью, забредая все дальше и дальше от поселка.

Аллайя была бледна, и никто не помнил, когда она последний раз смеялась или, хотя бы улыбалась. Всю зиму она пыталась как и прежде выходить туда, где в последний раз видела Мартина, но это становилось все сложнее и сложнее. В один из вечеров, посмотрев на ее красные, опухшие от мороза руки, на бледное лицо и на застывшие в глазах слезы, Динь строго-настрого запретила ей куда-либо выходить дальше, чем к колодцу. Вереницей выстраивались перед лачугой целительниц исхудавшие и недужные, пожираемые простудами, голодом и холодом люди и звери. Сколько страдания проходило в эти дни через их дом… Аллайя никогда не могла бы представить, что столько бывает.

Даже Динь, неутомимая Динь, казалось угасала. В ее глубоких карих глазах застыла боль, хоть она и ни разу не показала этого. Ни разу никто не слышал от нее вздоха или жалобы.

В это время люди и звери приходили к целителям не за лечением – все травы давно были истрачены. Они приходили сюда за надеждой и жались друг к другу, одинаково несчастные, сплоченные горем. Они приходили за добрым словом, и Динь не скупилась на них. Аллайе же, к сожалению, не хватало сил для того, чтобы утешать или ободрять, и как она ни винила себя в этом – она не могла их найти.

Тишина. Гробовая тишина воцарилась над поселком, и казалось, что она будет вечной. Что любая жизнь угаснет.

В один из вечеров, когда жители поселка ютились у едва тлеющей печи в лачуге целительниц, раздался ужасный грохот. Этот грохот перекрыл даже нескончаемый свист вьюги. Аллайя вскочила и подошла к окну.

Далеко бесновался оживший Лес. Его движения были слаженными: каждое дерево одновременно с другими переваливалось с боку на бок и трещало ветками. Гул был адский и испуганные взгляды обратились к Динь. Та, чуть потеснив у окна Аллайю, смотрела на безумие Леса. Челюсти ее были плотно сжаты. Не произнеся ни слова, она вышла из дома, пихнув носом дверь. Никто не последовал за ней – ни у кого не было сил. Аллайя дрожала от ужаса, наблюдая за маленьким, клонимым ветром решительным силуэтом своей наставницы, пока та не скрылась за снежной пеленой.

Уже совсем стемнело, и призрачная луна бросала свои зеленоватые лучи на снег, когда Динь вернулась. Пока ее не было, никто в доме не проронил ни слова и не ушел из него. Динь бросила быстрый взгляд на искусанные в кровь губы Аллайи.

– Вот еще, – мрачно сказала она ей, а потом обратилась ко всем. – Лес говорит, что Мартин схвачен Древом и умерщвлен.

По дому прокатился обреченный вдох. Послышались шепотки, но и они умолкли.

– Что нам делать теперь? – спросил кто-то. Динь пожала плечами и отвернулась к окну. Даже она не знала, что теперь делать. Ей было больно – так больно, как не было никогда в жизни. Она верила – верила вместе со всеми, а теперь их вера угасла.

– Где доказательства? – спросил кто-то.

Динь молча положила на стол серебряный оберег – вздыбившийся конь на тонкой цепочке. Аллайя судорожно вдохнула, прижав руки к лицу. Она узнала его немедленно.

– Мы будем драться! – сказал чей-то голос, тихий, но твердый. – Аластор сказал бы, что если всем нам суждено погибнуть, то мы не должны делать этого, как крысы, прячась по углам. – Ланс вышел на середину комнаты и, тряхнув головой, откинул со лба отросшую челку. – Мы отомстим Лесу за наших павших, и за Мартина, и даже если умрем сами – умрем достойно. Пускай Лес помнит нас всю свою проклятую вечную жизнь!

Голоса, слабые, но одобрительные зазвучали из всех концов лачуги. Аллайя встала рядом с Лансом одна из первых.

– И я! Я буду сражаться! – сказала она, сжав кулаки.

И более она не проронила ни слова.

Зазвенело оружие. Люди передавали его друг другу в руки с какой-то обреченной яростью, на лицах их выступал пот от слабости, но никто не жаловался и никто не хотел отступать. Когда Зверь вернулся с охоты со своей стаей, он был удивлен, царящим в поселке оживлением. Но, узнав о его причинах, помрачнел.

– Подкрепите силы перед боем, – сказал он, кивнув на тушу лютоклыка, окровавленную и промерзшую. – Мои волки пойдут с вами. – И он отошел к Динь, которая дожидалась его в стороне.

– Вот и конец миру, – сказала она. – Останутся орлы и кошки, останутся люди в Городе… Однако, умрут и они, рано или поздно.

– Мы могли бы укрыть детей и женщин, – Зверь вопросительно посмотрел на Динь. – Отправить их в горы с помощью орлов. Кошки бы позаботились о них.

– Это лишь даст им немного времени, Хамфрод, – впервые, имя данное Лесом не вызвало у волка такого отторжения – может потому что никто никогда не произносил его так тепло. – Конец мира предрешен.

– И все же, – проговорил Зверь, – так будет правильно. Может быть, они протянут еще век, два… – он замолчал и неожиданно сказал после недолгой паузы. – Жаль, что не удастся проститься с Мартином по-настоящему. – Потом, осклабившись, пошел прочь. Его резкие отрывистые приказы раздавались среди волков с такой серьезностью, словно он вел их не на смерть, но в битву, в которой они еще могут одержать победу. Было решено, что женщины и дети отправятся еще глубже в горы, на попечение орлов и кошек. Не все согласились с этим, некоторые молодые девушки настаивали на своем участии в битве. Аллайя, правда, молчала, но ее никто бы не посмел даже пытаться отговорить.

В поселке, прямо между домами разгорались костры. Под ними шипел снег и дым с искрами поднимался прямо в прозрачное от мороза небо. Люди несли к огню все, что было из дерева в их жилищах, зная, что сюда уже не вернутся. Женщины и дети не плакали – у них просто не оставалось на это сил. Смиренно они садились возле огня, торопливо раскаляли ножи, чтобы разделать промерзшее мясо.

Маленькие Создания молча прятались в складках человеческих шуб. Они чувствовали свою великую вину, и не знали, найдется ли им место в этой битве. Но они точно знали одно – впервые им хотелось самим оказаться в самом центре опасности и сражаться за себя, не прося милости ни у людей, ни у волков, ни у Леса. Родители Трескача, эти милые и серьезные белки что-то шептали своему народу, и те согласно кивали головами, сосредоточенно шевеля усами на мордочках.

Потом шепотки затихли – с Совета пришел Зверь со своими волками. Они ступали гордо и смотрели прямо, хоть и многие из них хромали, а самые молодые едва держались на лапах. И все-таки, они не растеряли ни стати, ни величия, и каждый без труда мог угадать в них Владык. Люди, поднимаясь из-за костров, кланялись им и волки кланялись в ответ.

Вперемешку рассаживались они у огней, и все было похоже на те беззаботные дни перед большой Охотой, когда возле костров люди делились друг с другом байками и диковинными рассказами. Вот только сейчас не было слышно смеха, и ужинали в полной тишине. Так же тихо, словно по команде, поднялись, затоптали огонь и пошли вперед, нестройной толпой. Мужчины – едва сдерживая оружие в ослабевших руках. Женщины – прижимая к себе детей, смотрели им вслед. Орлы должны были прилететь с минуты на минуту, но не для того, чтобы помочь в войне, а для того, чтобы забрать выживших.

– В мире оказывается столько всего, – сказала Хранительница, поднимаясь с земли. Мартин последовал за ней.

– Ненадолго. Власть Леса будет расти и вскоре останется только он. Пустой, безжизненный, снедаемый своей ненавистью. Что? Что с тобой?! – воскликнул Мартин, увидев, как девушка согнулась напополам, прижимая ладонь к груди. Он подбежал к ней и приподнял ее голову. В зеленых глазах стояли слезы.

– Не могу… – прошептала она, – что-то мешает дышать… и смотреть. Я уже умираю?

– Нет, – Мартин осторожно провел ладонью по ее голове, – это только слезы. Поплачь – станет легче.

И она судорожно зарыдала, уткнувшись ему в плечо, а он стоял и растерянно гладил по волосам девушку, которую ему предстояло убить.

– И я уже не увижу ничего? – спросила она. – Когда умру?..

Сначала Мартин хотел кивнуть головой, но потом передумал. Он вспомнил Лабиринт, и вереницы мертвых, исчезающих в горе без вершины, и он не мог знать, что там дальше, за дверью, которую стережет горгулья.

– Увидишь, – ответил он. – Только никто не знает, что. Возможно, каждый уходит из этого мира в свое место. Там есть Твари, но тебя они не тронут, ты справишься. Знаешь, что? – спросил он, в порыве вдохновения. – Я дам тебе свой оберег для путников. Ветру подвластны все миры и он сможет охранять тебя даже там!

Мартин пошарил рукой по шее и похолодел. Кованной фигурки вздыбившейся лошади на ней не было. Он опустился на колени и принялся искать оберег во мхе – но вскоре понял, что это бессмысленно. Дурные предчувствия закрадывались в его голову, настолько дурные, каких, пожалуй, не было ни перед Лабиринтом, ни в нем самом.

– Нам нужно закончить с этим побыстрее, – сказал он слегка резковато, и тут же испуганно умолк, посмотрев на Хранительницу, но та неожиданно кивнула.

– Да. Я тоже думала об этом, – она вытерла слезы. – Плевать, солгал ты мне или сказал правду, я не смогу узнать этого. Но и я не смогу жить здесь, зная, что даже малая доля того, что ты рассказываешь, существует на самом деле, а я не могу видеть всего этого. Но, если ты подлый и мерзкий лжец – да обрушится на тебя кара Великих! – она немного помолчала и добавила. – Я сама сделаю это. Я знаю, где мое… его сердце.

– Я не лжец, – сказал Мартин, хотя и в самом деле было несложно усомниться в правдивости собственного рассказа, столько времени видя только мох и камни. – И, будет правильно, если ты освободишь всех нас и себя саму от этого плена.

– Идем к Древу, – девушка протянула руку и Мартин не мешкая обхватил пальцами ее ледяную ладонь.

Она повела его за собой вперед, по мху и камню, и чем ближе они подходили к краю уступа, тем сильнее становился могучий рокот моря, и тем отчетливее было Древо. Огромное, с узловатым витым стволом, распустившее ветви над морем и над скалами, черное от старости без единого живого листка. Мох вокруг него посерел и высох и шуршал под ногами, словно падшая листва.

– Кого ты привела ко мне, Дочь Моя? – спросило оно, едва качнув ветками. Девушка вздрогнула от звука этого голоса, но промолчала, лишь вскинула лук, направив стрелу в самую середину темной кроны. – Кого? – повторило Древо. – Неужели ты решила предать меня? – голос его стал шипящим, и с ветви его склонился перед лицом Хранительницы черный древесный Змей. Она не отшатнулась, но по взгляду ее Мартин понял, что видит она эту тварь впервые. Мартин же сразу узнал этот голос – он же столько говорил с ним в Лабиринте.

– Или спасти? – прошипел Змей. – По кротости и доброте своей девичьей души, ты не смогла сама убить его, и привела сюда, чтобы мы сделали это?

– Разве это не называлось бы именно тогда предательством? – спросил Мартин тихо, держась чуть поодаль. Его путь был закончен – он понял это, потому что потерял оберег. И теперь жизнь всего мира зависела от давно убитой девушке, которая узнала о том, что мир вообще существует лишь несколько часов назад.

Змей никак не ответил на его слова. Он сполз с ветки и пополз по натянутой руке девушки.

– Ты не туда целишься, Дочь Моя. Повернись и я дам тебе отваги на этот выстрел.

Хранительница обернулась. Мартин стоял молча и смотрел ей в глаза. Тогда она уткнулась носом в плечо, чтобы не намочить слезами тетиву и отпустила пальцы. С глухим жужжанием стрела помчалась вперед. Прямая и неудержимая роковая стрела.

– Вперед! – воскликнул Ланс и, подняв топор, с трудом побежал через сугробы. Он слышал, что остальные бегут за ним и, когда он остановился в растерянности, то тут же растянулся на земле, ибо задние ряды наткнулись на него, в свою очередь об них споткнулись все остальные, и вскоре люди и волки полусидели в снегу, не чувствуя холода и раскрыв рты от изумления.

Лес умирал. Ветви его страшно трещали и извивались в агонии, стволы гнулись, словно какой-то великан прижимал их к земле и шатались, натыкаясь друг на друга. Словно волна невыносимой боли пробежала по деревьям ужасной судорогой и под ноги людям потекла их черная кровь. Она топила снег и шипела, стремясь непременно добраться до людей, но не могла причинить им никакого вреда. Они же в свою очередь торопливо убирались с пути черных рек. Тогда вперед вышла Динь. Никто не видел, когда она появилась, но всем показалось, что она стала выше и моложе.

– Получилось… – едва слышно прошептала она, словно не веря своим глазам, а потом воскликнула яростно и звонко:

– Твоей власти больше здесь нет!

Послышалось шипение – это не было шелестом веток или шипением тающего снега, нет. Это было свистящее шипение огромного Змея, вздыбившегося высоко над вершинами деревьев. Люди закрывали глаза, а волки вскакивали со своих мест и скалились, поднимая шерсть на загривках дыбом.

– Твоей власти, – отчетливо, перекрывая всякий звук, повторила Динь. – Больше здесь нет!

И Змей, изогнув губы в устрашающей ухмылке, растаял. Таял кругом и снег, но уже не от черной лесной крови, а по слову Динь, струясь из под ее лап прозрачной водой. Заалел рассвет, намного раньше, чем это бывает зимой, и все почувствовали теплое дыхание весны на озябших лицах.

Звеня, стрела вонзилась в Древо, в черное переплетение ветвей, и Мартин, с напряжением наблюдавший за ее полетом, повернулся к Хранительнице, но успел увидеть лишь ее прощальную улыбку и услышать вдох облегчения. После чего она прахом осыпалась на камни, и даже платье ее истлело в ту же секунду.

– Вот и все, – сказал уже почти родной голос за спиной Мартина. Тот повернулся и кинулся Ветру на шею. – Вот и все, – повторил он. – Ты теперь герой, человек. Садись. Я отвезу тебя домой.

И, не в силах, сказать хоть что-то внятное сейчас, Мартин молча взобрался на призрачную спину. Переплел в пальцах призрачную гриву и закрыл глаза. Он мчался на самом Ветре, и эта скачка казалась ему быстрее и радостнее всех остальных. Домой! Домой! – слышалось в каждом ударе его сердца. Он верил и не верил в то, что ему удалось.

Нет, конечно, не ему одному. Перед глазами на миг снова появилась улыбка Хранительницы, а в ушах прошелестел ее тихий вздох.

– Что будет с ней теперь? – спросил Мартин. Он не уточнял с кем, но Ветер его понял.

– Как и все мертвые она отправится, наконец, к Лабиринту, и если выдержит испытание Тварями, то пройдет в Дверь.

– А что там, за Дверью? – выпалил Мартин, хотя и понимал, что вряд ли услышит ответ на свой вопрос. В голосе Ветра послышалось удивление.

– Разве ты сам уже не отвечал на этот вопрос? Для каждого – свое.

========== Эпилог. Весенние костры. ==========

Шаг от шага становилось все теплее и светлее. Мох сменился зеленым ковром молодой травы. Ветер шел неспеша, и Мартин с радостным изумлением смотрел на раскинувшееся кругом царство новой жизни.

– Что, – спросил он у Ветра. – Разве уже весна?

– Да, – Ветер наклонил голову, едва коснувшись мордой первоцветов. – Теперь весна.

– Эти места мне не знакомы, – заметил Мартин. – Далеко отсюда до Долины циринов?

– Это и есть Долина циринов, – ответил Ветер.

– А… как же Лабиринт и земли вокруг него?.. Мы уже проехали их?

– Ты не увидишь их теперь до самой своей смерти, – сказал конь, – миры, а их множество, подобны складкам материи, небрежно брошенной на Вселенную. Ее можно менять: перекладывать, ровнять или загибать углы. Сейчас, убив Древо, ты выровнял одну очень темную складку. Лабиринт ушел вовнутрь ее, в место-между-мирами, туда, где ему и положено быть. Туда, где смертные его не видят. И этот мир стал намного более реален, хоть реальность всегда и идет об руку с потерей зоркости. Вы больше не увидите Тварей – но это не значит, что их не будет здесь. Впрочем, ты рискуешь узнать слишком много.

Мартин кивнул и не стал продолжать расспросы. Ему хватило того мира, который он сейчас видел. Его свежести и зелени, влажности его земли и чистоты его неба. И он дышал полной грудью, осознавая, что ни в одном из других миров, самых загадочных и таинственных, не смог бы быть так же счастлив.

– Солнце поднимается, – прошептал Мартин, подняв голову и это действительно было так. Красивейший рассвет цвета алой смелости поднимался над миром, и все тянулось навстречу ему и теплу, которое он нес.

– Поселок! – воскликнул Мартин и Ветер прибавил шаг, не потеряв, впрочем, своей стати и великолепия. Мартин нетерпеливо ерзал на его спине. Когда-то, в своих мечтах он совсем не так представлял свое возвращение. Он думал, что будет чувствовать себя куда более гордо и величественно. На самом же деле он был просто рад и еще чуть-чуть устал. И больше всего в жизни ему хотелось оказаться возле очага в трапезной, и чтобы охотники курили трубки и Аластор рассказывал что-нибудь своим громким голосом и заливисто смеялся. Ему не терпелось увидеть, как вырос Ланс и его цирин. Ему скорее хотелось посмотреть в яростные янтарные глаза Зверя и, конечно, – об одной мысли об этом сердце его бешено забилось, – обнять Аллайю.

Она первая кинулась к нему в объятия. Едва он успел заметить ее грациозный силуэт в утренней дымке и соскочить со спины Ветра, как тут же ее хрупкие руки обвили его шею, и вся она прижалась к нему, с глубоким счастливым вздохом, и никакая больше сила не смогла бы разлучить их. Мартин знал это абсолютно точно.

Вышел к нему навстречу Ланс, ведя под уздцы своего цирина, с губ которого капала вода. Он выглядел таким же взъерошенным, как и всегда, но взгляд его изменился. Это был серьезный и честный взгляд взрослого и мужественного человека. Мартин отстранил от себя Аллайю – оказалось, и она повзрослела. Перенесенные тяготы оставили на ней отпечаток мудрости и силы, ведомой только тем, кто пережил огромные несчастья.

Вышел вперед и Зверь. С ним был Мьельн и совсем незнакомый Мартину молодой волк с очень светлой серой шерстью. Держался этот волк очень скромно, но с достоинством, и когда он увидел Мартина, во взгляде его промелькнула тень, но лишь на миг – и тут же растаяла, словно случайное облако в весеннем небе.

– А где Аластор? – спросил Мартин, окинув пришедших взглядом. – Мне столько хочется рассказать ему…

– Аластор погиб, – сказал Зверь и свет словно потускнел и каждый звук затих. – Он погиб во время битвы, спасая жизни других.

Ланс молча кивнул. Мартин опустил голову.

– Думаю, такая смерть, казалась бы ему самой достойной, – сказал чей-то высокий и мелодичный голос позади Мартина. – И теперь мы все видим, что он погиб не напрасно.

Померкший было свет воссиял еще ярче, а воздух наполнился запахом моря, таким крепким, что его, казалось, можно было глотать, словно воду.

Все склонили головы, а Мартин обернулся. Перед ним стояла высокая волчица, с такой невообразимо белоснежной шерстью, что казалось, она не просто отражала сияние, а была самим солнцем. Глубокий взгляд темных карих глаз смотрел прямо в лицо юноше, и он радовался этому взгляду.

– Динь?.. – неуверенно прошептал он, опускаясь на одно колено. Волчица кивнула.

– Да, я та, что была Динь среди вас, но среди Великих меня зовут Лайгредитой. Истинным Светом. Ты достойный человек, Мартин. Судьба не зря выбрала тебя и дала тебе этот меч.

Мартин потянулся к рукояти меча, но Лайгредита взглядом остановила его.

– Великим он ни к чему, – молвила она. – А тебе, Владыке Людей этот символ власти принадлежит по праву.

– Владыке? – голос Мартина дрогнул. – Но, Ди… Лайгредита. Справлюсь ли я?

– Конечно, – просто ответила она. – Иначе и быть не может. Носи его с честью, как и свою великую власть теперь. Кстати, – она кивнула и Мьельн положил в руку юноше что-то холодное и сверкающее. – Это тоже твое.

Мартин поднес руку к лицу. С ладони его свисала маленькая блестящая фигурка – вздыбившийся конь с развевающейся гривой.