Текст книги "Живи и помни (СИ)"
Автор книги: jane_lana_doe
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Ушёл Космос примерно через час, полный решимости и уверенности в собственных действиях. А сам Витя ещё долго сидел на корточках возле тумбочки и вертел меж пальцев телефонную вилку.
Номер Маринки он помнил наизусть.
***
– Три голоса?! Три голоса?! Какого, мать его, хера-то такого?!
Казалось, злобе Космоса не было конца и края. Мотаясь туда-сюда по курилке, он едва сдерживался от крика, активно при этом жестикулируя и ни на мгновение не останавливаясь.
Ещё бы. Проиграть при полной уверенности в победе.
Отчасти его даже понять можно было.
– Да ладно тебе, Кос, – Валерка глянул на друга снизу вверх, – подумаешь, проиграл, с кем не бывает?
Но в ответ лишь раздражённо отмахнулись и что-то пробормотали нечленораздельно.
Витя обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как выпорхнула из здания школы вся какая-то словно изнутри светившаяся плохо скрываемой радостью Черкасова, и, развевая на лёгком ветру прядями из растрёпанной косы, буквально вприпрыжку рванула прочь со двора.
Космос наконец остановился. Встал к Пчёлкину плечом к плечу и цепким взглядом впился в опущенные девичьи плечи. Затем глянул куда-то ещё и прищурился.
– А это что ещё за фраер?
И точно – прямо у ворот стоял, широченно улыбаясь, какой-то парень с алыми гвоздиками в руках. К нему-то и бросилась Черкасова, радостно смеясь и принимая цветы.
Витя впился взглядом в незнакомца. Отчего-то он показался ему смутно знакомым. Словно когда-то он уже мог его где-то видеть…
– У неё ещё и ухажёр имеется, что ли? – Космос пнул ни в чём не повинный ящик и сплюнул. – Староста новоявленная, блин.
С трудом Витя оторвал взгляд от хохотавшей Черкасовой и, придав своему виду максимальную расслабленность, опустился на ближайший к нему ящик и закинул руки за голову.
– Угомонись, Косматый. Зато теперь рынком заниматься будем вплотную. Да и вообще, как по мне, так прав был Саня – всё равно не потянул бы ты. А у неё и опыт, и рвение, и…
Договорить он не успел – наткнулся на взгляд Холмогорова, к нему обращённый. Слова застряли в горле, и длившееся всего лишь пару мгновений молчание всё расставило по своим местам.
Зря только глаза большие делал и максимально честным выглядеть пытался.
Они же с пяти лет друг друга знали.
– А ты, – медленно, с подозрением проговорил эти слова Космос, хмурясь и даже голову чуть набок клоня, – ты за кого голосовал?
И Фил с Белым тут же на него уставились, словно ушам своим не веря и ожидая ответа, который бы разбил догадку.
Нет. Не дождутся.
Резко выдохнув, Витя собрал в кулак всё сразу.
– За неё.
Он ожидал всего, даже удара куда-нибудь в скулу. И даже знал наперёд, что не стал бы отвечать. Но Космос стоял неподвижно, и больше всего сейчас походил на человека, которого облили сзади ледяной водой. Даже воздух пару раз губами схватил, словно рыба.
Стало даже смешно.
– Что?
Так, хотел бы ударить, медлить бы не стал. Значит, не так всё было страшно. И это заметно расслабило – вновь закинув руки за голову, Витя вытянул ноги и пожал плечами, не обращая внимания на полные недоумения взгляды Саши и Валерки.
– За неё. Ты не ослышался. И потом – ты же сам сказал, что заинтересован в наших делах.
– Где связь? – Холмогоров не говорил – рычал.
– Всё там же. Ты мне нужен больше, чем школе. И потом – ну, какой из тебя староста? Ты сам вспомни, сколько из-за нас с тобой педсоветов было? А сколько ещё будет? Да и с посещаемостью у нас так себе…
– Это вообще неважно сейчас! – Холмогорова понесло. Активно жестикулируя, он нависал над Витей, и уже не стеснялся ни тональности своего голоса, ни выражений. – Ты хоть понимаешь, говнюк, что сделал? Ты же друга на бабу променял! Ты, мать твою, в любом случае должен был за меня быть, даже если бы я сжёг этот журнал к едрене матери. Скотина, блин. Ты же не Пчёла, ты же навозник херов.
Впрочем, что в Холмогорове было хорошим – он быстро перегорал. И даже сейчас, сказав пару резких фраз, он примолк, переводя дух и лишь зло глядя на друга детства. Витя молчал, но собственного взгляда при том не отводил, и смотрел спокойно.
После минутного молчания решил вмешаться Сашка.
– Кос, слушай. Витя, конечно, странно поступил…
– Странно?!
– … но он, в общем-то, прав. Тебе же через месяц уже надоест, и потом, охота тебе и впрямь с этим возиться было? Черкасовой это не в новинку, вот и пускай таскается себе на здоровье.
– Охренеть, – по слогам проговорил Космос, окидывая мрачным взглядом всех троих. – Друзья, называется.
– Именно, что друзья, – Витя встал и положил руку Холмогорову на плечо. – Санька не при делах, а я, считай, избавил тебя от кабалы на ближайший год. Ты просто не понимаешь ещё этого.
– Пошёл ты. Спаситель херов, – Кос сбросил руку и поджал губы.
И тогда Витя, подмигнув Саше и Валере, отошёл к одному из кустов, где давно уже было оборудовано место для заначек. На свет с приятным перезвоном показались четыре бутылки коричневого стекла. Ни Белов, ни Филатов отказываться не стали. Космосу бутылку сунули, не спрашивая.
– Не держи зла, Кос, правда. Завтра у нас с Вазгеном встреча.
– Отвали, – и Холмогоров приложился к горлышку. Но голос его уже не отдавал озлобленностью столь явно, и это вызвало у Вити улыбку.
Пусть он ещё покипятится какое-то время. Всё равно отойдёт, никуда не денется.
Староста на рынке – где это вообще видано?
А в одном Витя был совершенно точно уверен. Эта уверенность появилась, когда он увидел улыбку на лице Черкасовой. Её улыбка… она морщила нос, когда смеялась, и это отчего-то забавляло. И, глядя на эту такую искреннюю радость на девичьем лице, Витя Пчёлкин, пожалуй, впервые в жизни смешавший личную выгоду с пусть невольной, но помощью, лишь в одном с каждым мгновением убеждался.
Всё он сделал правильно.
========== Драббл, G. Лиза, 1991-ый год. ==========
Потрёпанная чёрно-белая фотография лежала на столе, забирая на себя всё возможное внимание. Смотровая площадка Воробьёвых гор, погожий летний день, двое парней и девушка, смотревшие в объектив. Один из парней – высокий, темноволосый, с задорной улыбкой и лукавым взглядом; второй – светловолосый, в кепке задом наперед, чуть ниже первого. Между ними – девушка в лёгком светлом платье и джинсовке явно с чужого плеча. На тонкой талии болталась поясная сумка, в которой денег столько, сколько простой советский гражданин мог всю жизнь не видеть. Девушка стояла, спрятав руки за спиной, и всем телом прижималась к тому, который в кепке, и улыбка на ее лице, обрамлённом длинными пушистыми волосами – уверенная и спокойная.
Лизавета ловит себя на мысли о том, что не узнаёт эту девушку.
Память оказалась безжалостной – прошлое не стало размытым, не растворилось в череде событий; пятый год пережитое оставалось таким же ярким и приносило страдание. Вот только теперь оно казалось каким-то словно чужим, как если бы у Лизаветы имелось несколько жизней, и вот та, запечатлённая на потрёпанном снимке – самая ненастоящая.
Медленно взгляд скользнул от чёрно-белого изображения к полупустому стакану с водой. Грудь задрожала от рваного вдоха, и пришлось прикрыть глаза, чтобы успокоиться. Палец наощупь очертил край блюдца, на котором покоилась добрая пригоршня таблеток.
Когда силы открыть глаза всё же появились, первое, что получилось разглядеть – задорная улыбка темноволосого парня. И память сразу же подкинула воспоминание.
Лиза вдруг очень чётко увидела саму себя, почти лежавшую на свежем ещё холме, рыдавшую в голос и зарывавшую пальцы в холодный песок. Свежие алые гвоздики валялись рядом, размётанные в стороны из-за рваных судорожных движений.
Когда Юрку хоронили, она была в коме; до сих пор в памяти слишком ярко всплывали лицо отца, которому выпала незавидна доля сообщить страшную весть, и могильный крест с табличкой, на которой расстояние меж двух дат – непростительно мало. Лизе казалось, что теперь она обязана жить за двоих, да вот ведь штука – даже это получалось у неё из рук вон плохо. По швам трещало всё.
Тоска по Артуру придавливала, словно бетонная плита. Он уехал, а ей осталось лишь вспоминать и ощущать невыносимую вину. За то, что дала заведомо бесплодный шанс; за то, что лгала; за то, что не сумела отблагодарить в полной мере, ведь именно Артур так вовремя протянул руку, ведь, если бы не он, кто знает, что бы с ней стало. Она отплатила ему самой ценной монетой, которая только могла существовать – самой собой. И всё равно навсегда осталась в долгу.
Навалившись виском на стену, Лиза прикрыла глаза.
Витя появился в её жизни вновь слишком внезапно, слишком неожиданно; появился, чтобы сломать привычный жизненный уклад и всё перевернуть с ног на голову. Совсем как в восемьдесят седьмом, когда всё, что их объединяло – один класс. И теперь он снова оказался слишком близко, и Лиза не страшилась вновь наломать дров, потому что понимала слишком чётко – без него её жизнь никогда не станет настоящей. Первая любовь оказалась слишком сильной.
Она оказалась единственной.
Стоило забыться хотя бы на несколько минут, и память уносила в погружённый в полумрак гостиничный номер, где в воздухе витал невыносимый жар разгорячённых тел. Именно та ночь дала Лизе окончательно понять, что в её жизни не имелось места другому мужчине. Витя забрал всё, и винить его попросту смешно.
На губы набежала слабая улыбка.
Витя очень явно чувствовал свою ответственность за случившееся; говорить на эту тему не приходилось, однако Лизавета в том не нуждалась – видела и так. И – странное, наверное, дело – вовсе его не винила. Почему, понять не могла, да и не пыталась. Простила давно, вот и весь, наверное, ответ.
Осознание рождало в душе отчаянный страх – Витя пошёл по краю. Былая страсть к фарцовке не прошла даром, и, если у Лизы получилось вырваться из заманчивого круговорота, то у него – нет. И Витя отчаянно рвался дальше, желал большего, не понимая, что дорожка давно уже стала кривой. Отчасти понять его можно – времена настали слишком тяжёлые, и за каждую копейку приходилось рваться на куски. Однако честность поступков рисковала навсегда остаться позади, и Лиза боялась, что однажды её Витя переступит незримую черту навсегда. Потому что на том пути, который он выбрал, рано или поздно всегда появляется нечто, что делит жизнь на «до» и «после», не оставляя шанса отступить. А самое страшное – Лиза понимала, но верить отчаянно не желала, – что Витя бы не отступил. Никогда. Даже если бы шанс представился.
А что она? О том и рассуждать толком не приходилось, потому что уверенность оказалась непоколебимой – она бы осталась с ним. Быть может, сумела бы устоять, не нырнуть в омут с головой вновь, потому что из-за неё уже погиб Юрка, потому что её рвение уже привело к самым страшным итогам. Но она бы не смогла оставить Витю.
Той ночью он признался ей в любви. Вновь и вновь вспоминая, как негромко и хрипло звучал его голос, Лиза чувствовала неуёмную дрожь во всём теле и понимала, что ждала этих слов всю жизнь. И сейчас уверенность зрела в душе: стоило только ему позвать её с собой – и она бы пошла. Всегда была бы если не рядом, то чуть позади, но ни за что бы не отступила.
Замыленный взгляд скользнул к фотографии. Та девочка в джинсовой куртке даже представить не могла, что с ней случится к девяносто первому году. Авария, гибель самого близкого друга, кома, шрам от трепанации, который так удачно можно найти среди пышной копны волос, если только знать, где прикасаться – всё стало обыденностью, Лизиным прошлым, настоящим и будущим. Слишком ярки отголоски, и вряд ли они когда-нибудь потускнеют. По крайней мере, врачи и результаты обследований говорили именно об этом. Глядя на снимок, Лиза вдруг впервые задумалась: смогла ли она отказаться от всего, что имела тогда, чтобы не оказаться в своей нынешней ситуации? И понимала лишь одно – смогла бы.
Лишь бы Юрка остался жив. Лишь бы отношения с Витей не закончились крахом.
Давно знакомая горечь таблеток сменилась не менее привычной прохладой воды. Поморщившись, Лиза приложила ладонь к губам и медленно вдохнула. Если бы только она не села тогда к Юрке в машину! Если бы только отказалась от его предложения – он бы один, верно, тоже никуда не поехал. Она могла сберечь сразу несколько судеб, а в итоге поддалась мимолётной слабости.
И теперь всё, что ей оставалось – как можно серьёзнее относиться к собственному здоровью, чтобы прожить подольше. Это единственное, что она могла сделать для Юрки. Именно поэтому ей никогда всерьёз не приходило в голову сделать то, чего так страшилась мама – наложить на себя руки. Слишком просто. Слишком трусливо.
А теперь ей и подавно нельзя сдаваться – потому что в её жизни вновь появился Витя. Потому что ей страшно за него, потому что он совсем рядом. Потому что он рискует оказаться на самом краю, а она могла вовремя схватить его за руку и удержать.
Тихонько выдохнув, Лиза посмотрела на тёмное ночное небо. Один-единственный вопрос застрял под горлом, и озвучить его, даже самой себе, даже шёпотом, отчего-то не хватило смелости.
Как ей уберечь Витю?
Комментарий к Драббл, G. Лиза, 1991-ый год.
Обо всём и ни о чём одновременно. Просто нахлынуло что-то.
Пусть будет здесь – как напоминание о Вите и Лизе; как доказательство того, что именно «Живи и помни» послужил самым резким толчком к моему развитию как автора. Думаю, это особенно видно, если сравнить мой нынешний слог и тот, что был в самом начале. Пусть многое, если не всё, во мне поменялось, в том числе касательно самой работы и первоисточника.
Любовь к этой истории подтверждена годами.
Завтра в своём паблике https://vk.com/jane_lana_doe я опубликую небольшую историю о том, как «Живи и помни» появился на свет, что послужило предпосылкой, как он повлиял на меня, и что я думаю о нём сейчас, когда с момента публикации эпилога прошло (подумать страшно!) больше четырёх лет. Поэтому, если вам станет интересно, милости прошу.
========== Драббл, R. Витя, 1998-ой год. ==========
Комментарий к Драббл, R. Витя, 1998-ой год.
Тем, кто до сих пор любим.
Совершенно спонтанная зарисовка, написанная буквально за полтора часа под огромным впечатлением от того, что история Вити и Лизы до сих пор находит отклик во многих сердцах. Мой вам поклон.
Также спешу сообщить, что работа претерпела небольшие изменения. Подробнее о них вы всегда можете прочесть здесь: https://vk.com/wall-151001705_328.
Пустынная квартира впервые давила безмолвием так сильно.
Витя сидел в гостиной на диване – в одном халате, с початой бутылкой виски в руке – и тупо пялился в стену напротив. Разбитая губа мерзко саднила, каждый глоток отдавался резкой болью, от которой уже порядком надоело морщиться, но попытки напиться не оставлялись. Да только вот не брал алкоголь, как ни сильны были старания забыться.
Сегодня днём они могли встретиться.
Мысль вызывала скупую ухмылку. Всего пару часов назад он, Витя Пчёлкин, стоял на краю собственной жизни – в холодной сырой яме и под прицелом десятка автоматов. Стоял, понимая лишь две вещи, и обе они вызывали волны хладного ужаса, бившегося на подкорке. Первая – бежать ему некуда, у СОБРовцев все автоматы заряжены и взведены. Так что из ямы путь существовал лишь один. Вторая же мысль сливалась с первой в какой-то чудовищный коктейль, целиком завладевала остатками разума.
Они с Лизой впервые за долгие годы оказались слишком близко.
Выстрел, мгновение, и они оказались бы вместе. Осознание этого сводило с ума, а теперь, когда всё осталось позади, когда расстрел каким-то чудом оказался ложным, Витя волей-неволей возвращался к странным и совершенно безрадостным мыслям. За минувшие семь с лишним лет Лиза превратилась в тень – далёкую, недосягаемую для него, но неотступно следовавшую рядом, а теперь же получалось, что…
Оберегала?
Витя хоть и крещёный, но в высшее провидение не верил, крест почти не носил. На шее много лет оставлял только цепь, которую Лиза подарила ему однажды. Не мог снять, даже не думал о том всерьёз ни разу. Да только вот сейчас, когда тепло пустынной трёшки расслабляло тело и возвращало в суровую реальность, не мог найти объяснения иного. Что стоило автоматчикам довести дело до конца? И искали бы их – троих «новых русских» – в загородной лесополосе чёрт знает, сколько времени.
А ведь сколько раз до сегодняшнего дня он, Витя Пчёлкин, стоял на пороге смерти? Если начинать считать, то пальцев рук не хватит. И каждый раз как будто отводил кто-то, отмаливал. Смерть блуждала совсем рядом, но не подступала ближе, чем жалкие часы назад. Вите вдруг захотелось думать, что это Лиза отмаливала, не позволяла встрече состояться раньше положенного. Да только вот когда оно, это положенное, настанет?
Готов ли Витя к этой встрече? Нет.
Ответ приходил на ум моментально, и иного не существовало. Вите мало, чем гордиться в жизни, но расставаться с этой самой жизнью он не был готов. Потому сейчас, скупо усмехнувшись, одними губами проговорил скупую благодарность.
Спасибо тебе, Лиз. Спасибо, что не сейчас.
Пошатнувшись, встал с дивана, вновь прихлебнул виски и неспешно прошёл в коридор. У спальни остановился, вгляделся в тёмную комнату. Скольких девок повидали эти стены? Скольких ещё повидают? Витя бы всё отдал, чтобы рядом была не вереница случайных безотказных любовниц, а лишь одна. Лиза почему-то довольно легко представлялась ему здесь – в коридоре, в спальне. Причём не двадцатиоднолетней девушкой даже, а взрослой, состоявшейся женщиной, сильной, способной принять его всего, со всей выбранной им жизнью, и любящей, несмотря ни на что. Его одного любящей. К её ногам Витя без раздумий бросил бы весь мир.
А теперь лишь ромашки на могилу клал.
Мама была бы счастлива, если бы он остепенился наконец, завёл семью, стал бы, как Саня, мужем и отцом. Но Витя лишь отшучивался от всех подобных разговоров, научился распознавать их по одному лишь мягкому маминому взгляду. Не нужна ему такая жизнь. С лета девяносто первого не нужна. Тут маме только смириться надо, хотя она не оставляла робкой надежды.
Витя ни в чём не оправдывал родительских ожиданий.
Но ему рано уходить. Слишком рано. Он не готов расставаться с привычной жизнью, которая давала ему целую гору возможностей. Хоть и плата за неё оказалась неизмеримо высока.
Лиза, если видела его, по счастью, это понимала.
Всё, связанное с ней, Витя сделал темой необсуждаемой, наложил табу, и парни как-то совершенно естественно приняли это правило. Лизина тень всё равно никуда не девалась – часто Витя, роясь в архивах документов «Курс-Инвеста», натыкался на начинавшие желтеть бумаги, подписанные ею много лет назад. Рассматривая терявшие цвет росчерки, задумывался, а о чём, и сам понять не мог толком.
Только мама нет-нет, да вздыхала протяжно, косила взгляд на книжную полку, где стояла небольшая чёрно-белая совместная фотография. Витя принимал снимок и его неизменное место, как данность, хотя в доме собственном все фотокарточки убрал в самый дальний и тёмный угол шкафа. Ему не нужны картинки, чтобы жить и помнить.
Пройдя в кухню, Витя грохнул опустевшую наполовину бутылку на стол и щёлкнул пультом. Показывали футбол, бубнёж комментатора оказался как раз к месту – нарушал тупое безмолвие. Открыв окно и пустив в помещение морозный воздух, схватил сигареты. Алкоголь постепенно начинал делать своё привычное дело, даря хоть какое-то расслабление.
Когда СОБРовцы ушли, оставив их с Косом и Шмидтом в яме, Витя не сдержался – дал волю эмоциям, только лицо ладонями вовремя закрыл. Чувствовал, как по щекам стекали горячие слёзы, и не имел силы их побороть. Лиза, его Лиза, как же близко она была! Что было бы, если бы автоматная очередь не по кустам ударила, а по его груди? Что ждало бы там, на той стороне? Обрадовалась бы Лиза встрече? Или не приняла бы, осуждая за всё, что совершить успел? Если второе, значит, Ад и впрямь есть.
Задумавшись, Витя вдруг осознал, что ждало его после смерти. За всю пролитую кровь, за всё причинённое зло, за прогнившую душу его ожидал лишь один исход – Лизино непрощение.
Плечи свело холодом, глубокая затяжка не принесла успокоения. Витя понимал, что возвращение на прежние дороги делало внезапную догадку более реальной. Он должен сделать всё, чтобы Лиза его простила. Бред какой-то, думать о прощении от девушки, которая много лет в могиле. Но, раз зацепившись за эту мысль, Витя понял, что отпустить её уже не в силах. Лиза его любила, любила до последнего вздоха, а он, храня в душе вину за то, что не успел исправить совершенную ошибку, лишь наделал новых, таких, за которые ни перед какими Богами прощения не вымолить. Но, если она, Лиза Черкасова, его всё-таки берегла, отдаляла неминуемую встречу, можно ли думать, что всё же не держала зла?
Затушив окурок, Витя сел на диван и вперился взглядом в экран. Мысли по-прежнему напоминали кашу, никак не желая упорядочиваться. Он уже знал, что завтра поедет на кладбище и будет долго рассматривать выгравированный на мраморе портрет. Будет тихо благодарить за спасённую шкуру и повторять слова, которые говорил ей слишком редко. И успокаивать себя, надеясь на то, что она его слышит.
Но это будет завтра.
Из коридора донёсся звон мобильного. Вздрогнув, Витя встал из-за стола, вытряхнул наизнанку остатки пальто и ответил на звонок. На том конце раздался Сашин голос, против воли возвращавший в реальность.
Завтра.
Всё завтра.
========== !!AU!! Драббл, R. Витя/Лиза, 1995-ый год. ==========
Комментарий к !!AU!! Драббл, R. Витя/Лиза, 1995-ый год.
Посвящается Veta Grimm, которая делает для «Живи и помни» едва ли не больше, чем делала когда-то я сама.
Ответы на давно просившиеся вопросы:
новой работе – быть.
когда? – бог его знает, но хотелось бы ориентироваться на конец лета – начало осени.
будут ли ещё драбблы? – вполне вероятно.
Последить за моими планами, размышлениями, хобби, а также приобщиться к прекрасному (арты, видеоролики, музыка и прочее) – здесь:
https://t.me/jane_lana_doe
https://vk.com/jane_lana_doe
Бумаги приятно шелестели, и монотонное их перелистывание вводило в состояние, напоминавшее чем-то транс. Взгляд блуждал по многочисленным сметам, цеплялся за суммы с невообразимыми количествами нулей, не заостряясь на печатных строчках дольше положенного. Подпись ставилась автоматически, привычные завитки появлялись на листках, сверкая тонкими синими линиями и практически не привлекая внимания.
Однажды подобный чёрный нал спас жизнь.
Промелькнувшая в сознании мысль заставила прервать монотонную работу и словно вернуться в реальность из странного небытия. Покрутив меж пальцев ручку, Лизавета откинулась на спинку кресла и метнула взгляд левее, привычно уставившись на две фоторамки. С первого снимка задорно смеялся Юрка – легкомысленный, задорный и… живой. С момента аварии минуло добрых семь лет, а группа «Мираж» до сих пор вызывала неконтролируемые слёзы и переключалась сей же миг.
Второй снимок был сделан возле Грибоедовского ЗАГСа двадцать четвёртого апреля девяносто четвёртого. Тогда Лиза распрощалась с собственной фамилией и связала судьбу с человеком, которого любила вопреки всему. Витя смотрел в объектив, клоня голову к пышной фате, а сама Лизавета улыбалась так легко и радостно, словно жизни их не пестрили испытаниями и вечным риском. Волосы её едва доставали до плеч тогда – даже причёску делать не пришлось, – а в руках красовалась, занимая добрую треть снимка, охапка ромашек.
Из Германии, невольно ставшей второй родиной, Витя тоже встречал с ромашками. Тогда Лиза едва брела по огромному зданию аэропорта, волоча за собой чемодан с пожитками, и, погружённая в собственные мысли, едва не прошла мимо. Только цветы, привлекшие замыленный взор, помогли сориентироваться.
Лечение длилось долгие десять месяцев; несколько операций, тяжёлая длительная реабилитация – страшно подумать, как дорого всё обошлось новоявленным владельцам «Курс-Инвеста». В новорождённую Россию Лиза вернулась совсем другой, и дело не во внешности, не в остриженных под мальчика волосах, не в изученном против воли немецком, который стал таким же привычным, как русский; что-то надломилось в ней самой, едва не шагнувшей за черту вечности. Только вот что именно, понять не удавалось до сих пор – оно плескалось в стали взгляда, в твёрдости голоса и резкости жестов, но оставалось неизученным и от того чуждым. Однако Лиза понимала, что это «нечто» помогало ей не сойти с ума от круговерти, в которую затянула их всех эпоха, на поверку оказавшаяся горькой и давившей на плечи незримым грузом.
Перебрав кончиками пальцев плетение цепочки, надетой поверх чёрной водолазки, Лизавета ухмыльнулась собственным мыслям и чуть головой качнула, словно выражая тем самым блуждавшие в сознании мысли.
Выжила бы она, окажись время иным?
«Курс-Инвест» рос не по дням, а по часам, и резкий его подъем сказывался на ребятах. Саша изменился больше всех – от бывшего одноклассника, всегда радевшего за справедливость и желавшего жить, как все, не осталось и следа; на смену ему пришёл властный «новый русский», не терпевший слова поперёк. Лиза, впрочем, частенько плевала на то, не собираясь оставлять свою позицию на произвол судьбы. Космос пристрастился к наркотикам, всё чаще отходя от дел бригады и впадая в пагубный дурман. Душа болела за него, всегдашнего балагура и хохмача, заплаканная Людочка вызывала ком в горле, да только кто же Холмогорову указ? Только Валера, казалось, почти не изменился с течением лет, оставался таким же мягким и верным другом, и Лиза сама не раз молила его о помощи, когда меж друзьями вновь наступал раскол. А случалось подобное всё чаще. Власть затмевала разум. Вечная истина.
Взгляд скользнул по запечатлённому на снимке мужу. Так странно – Витя Пчёлкин, шалопай, однажды попросившийся на поруки, в итоге занял в жизни место неизменное, а в паспорте обозначился на положенной странице. Их законному браку шёл всего лишь второй год – уж, казалось бы, совсем не срок, – да только вот роднее человека и представить сложно.
Тогда, в девяносто втором, когда Лиза вернулась, им всё пришлось начинать с нуля. Оба изменились, оба жили своими жизнями, но помогла самая обыкновенная любовь, не угасшая ни через испытания, ни через время. Она тянула друг к другу, помогала ломать преграды и сокращать ту пропасть, что возникла вполне закономерно. Ведь что успели они тогда, в девяносто первом? Практически ничего.
Предынсультное состояние, счёт, шедший буквально на дни – имелся ли у Лизаветы выбор, кроме согласия на немецкую клинику? Имелся, конечно. Но Юрка – хотелось бы верить – мог подождать до встречи ещё.
В свои двадцать один Лизе очень не хотелось умирать. Как не хотелось сейчас, и не захочется ни через год, ни через пять.
Мрачные размышления, впрочем, находили всё чаще и не отпускали всё дольше. Когда на Сашу совершили покушение, и не стало Татьяны Николаевны, Лиза, казалось, могла сойти с ума. Витя приказал сидеть дома и не высовываться, дела вёл сам, но покорности вкупе со страхом хватило всего на пару дней. На эмоциях они разругались, но в итоге Витя оказался вынужден уступить – оставить офис оказалось больше не на кого. На следующий день по всем каналам трубили об убийстве Луки с подельниками, и Лиза, конечно, знавшая, кто он такой, и понимавшая, кто именно оказывался к тому причастен, впервые за много лет напилась. Да только большего сделать не смогла.
Видели глазки, что выбирали.
Да и к ужасу своему на ум приходило понимание, что иного варианта в той ситуации просто не имелось. Собственным безмолвием, словно колючей проволокой, Лиза намертво связывала себя с мужчиной, которого любила с семнадцати лет. И не замечала шипов, впивавшихся в кожу.
Звук распахнувшейся двери нарушил ход мыслей, заставил оторвать взгляд от снимков и переключить разнузданное внимание на вошедшего в кабинет Витю. Тот, тасуя во рту жвачку, безапелляционно уселся на стол и, схватив бумаги, пробежался по ним взглядом. Лиза чуть развернулась в кресле.
– Что, Виктор Павлович, внеплановая проверка?
– Слушай, – ответом послужил едва различимый смешок и блеснувшая синева глаз, – давай сбежим отсюда?
– Чего вдруг?
– Да Саня свалил уже, а этот, – Витя помолчал, явно подбирая слово поприличнее, но, потерпев фиаско, лишь пальцем по носу провёл туда-сюда, – готов, короче.
Поначалу Лиза пугалась изменённого состояния приятеля юности, но привыкла, как ни странно, довольно быстро, осознав самую простую истину – никто не в силах помочь, пока человек сам отказывался от протянутых рук. Сочувствие и жалость никуда не делись, но не захватывали с головой. Космос давно уже вырос и никаких лекций слушать не желал.
Вздохнув, Лизавета поднялась и, шагнув к Вите, обхватила его за шею. Под пальцами растеклось тепло нагретой кожей цепочки – он не снимал её никогда, и в том крылась глубочайшая в своей интимности истина, понятная лишь двум людям. Крепкие горячие ладони опустились на талию, чуть сжав, взгляды пересеклись, и на губы набежала тень улыбки.
– У тебя есть предложения?
– Да просто прогуляемся, тепло как раз. Проветримся.
Парк Горького встретил аттракционами, зеленью деревьев и шумом фонтана. Медленно бредя вдоль набережной, Лиза прятала руки в карманах расстёгнутого плаща и рассматривала медленно шедший по Москве-реке одинокий теплоход. Длинные пушистые волосы – их получилось отрастить почти до былой длины – развевались на лёгком ветру, иногда падая на лицо, и на задворки сознания робко пробиралось редкое, но такое желанное блаженство.
– Как там с бумажками? Нормально? – Витя не сдержал улыбки, стоило им лишь на мгновение взглядами пересечься, и Лиза поправила особо мешавшуюся прядь.
– Нормально вроде. Что тебе не так опять?
Улыбка моментально превратилась в злой оскал; покачав головой, Витя глянул куда-то в небо.
– Одиннадцать миллионов грина, Лиз. Вот, что мне не так.
Лиза сделала несколько шагов вперёд, чтобы, развернувшись, оказаться прямо напротив Вити. Голос вдруг наполнился той самой сталью, до сих пор казавшейся чуждой.
– Ты прекрасно знаешь моё мнение. Здесь я тебе не союзник.
– Ты не понимаешь, – Витя одёрнул рукава пиджака, явно изо всех сил пытаясь сохранить хотя бы внешнее спокойствие, – эти бабки однажды спасли тебе жизнь.
Да только вот ответом послужила изогнутая бровь.
– Не эти. И ты прекрасно понимаешь разницу.
Ступившая на кривую дорожку в скромные семнадцать Лиза давно уже не являла собой образчик правильности и благочестия. Однако единственная выступала резко против поставок оружия в Чечню – ровно до тех пор, пока не осознала, что билась в наглухо закрытую дверь. Саша всё решил сам – впрочем, как и всегда, – а трое друзей лишь поддержали. Пришлось уступить, впрочем, не скрывая настроя, который ни единожды выводил Витю из себя.
