Текст книги "Зависть богов (СИ)"

Автор книги: Ирен_Адлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Да, он человек, и ему больно. И он умрет, как человек. Как приговоренный. Так распорядился Бозгурд. По истечении тридцати шести часов Лобин отвезет его к городскому мусоросжигателю. Утилизатор, находящийся в лаборатории, слишком малой мощности. Предназначен для утилизации шприцев и одноразовых перчаток. Мертвое тело пришлось бы разделывать, как свиную тушу на бойне. А управляющий этим стерильным застенком доктор Лобин, похоже, слишком брезглив. Здесь, на Вероне, планете богачей, он скорее в почетной ссылке, чем при подлинном деле, и не желает походить на санитара в морге. Даже приближаясь к своему подопечному, доктор надевает поверх фирменной униформы прорезиненный фартук, чтобы не испачкаться. Лобин постарается, чтобы и следов не осталось. Вот только истекут отпущенные смертнику часы.

Мартин вернулся из очередной обморочной передышки. Дышать стало трудно. В правом легком бульканье и свист. Имплантаты не справляются. Энергии не хватает. Критически низкий уровень. Система едва не воет, забрасывая цифрами. Его не кормили с тех пор, как привезли из исследовательского центра «DEX-company» на планетоиде у 16 Лебедя. Этот планетоид значится в звездных справочниках как бесперспективный и малопригодный для колонизации, а в действительности выкуплен «DEX-company» под секретную лабораторию. Именно там, на безымянном планетоиде, Мартин провел большую часть своей жизни. В день тысяча триста сорок пятый он уверился, что ему суждено там же и сгинуть вместе с прочим лабораторным материалом, который периодически сжигали в огромном утилизаторе, но на тысяча пятьсот двадцатый день его впихнули в транспортировочный модуль, и очнулся он уже здесь – на Новой Вероне. Саму планету, даже выхваченный иллюминатором кусок, он не видел. Один лабораторный бокс сменился на другой, еще более пустой и холодный. На планетоиде у него, по крайней мере, была стандартная койка, а здесь не было ничего. Совершенно пустая пластиковая коробка. Из чего он сделал вывод, что надолго он в этом боксе не задержится. Его либо отвезут обратно либо… убьют.

Все-таки второе… Он не сожалел, что тысяча пятьсот тридцать второй день станет последним. Выживание никогда не входило в число его базовых установок. Правда, он рассчитывал на быструю трехминутную смерть, а не на тридцать шесть часов агонии. Но страшное обстоятельство не обнуляет выбор – предоставить процессору в одиночестве исполнять свой машинный долг или тянуть человечность до конца.

Мартин услышал шаги и заметил Лобина. Тот был в своем фартуке. За доктором следовали два киборга в фирменных комбезах. Два безмолвных уборщика.

– Можешь встать?

Опираясь о стену бокса, Мартин поднялся. Лобин заметил на стене отпечаток ладони и поморщился. Вытащил планшет и выдернул вирт-окно доступа. Мартин почувствовал запущенную в разум бесцеремонную руку. Эта рука шарила и что-то искала, что-то двигала и переставляла. Вероятно, он ощутил бы то же самое, если бы Лобин запустил руку в его рану и на живую совмещал бы сломанные ребра.

– Сохрани мое имя в строке «хозяин», – неожиданно буркнул Лобин.

Мартин с усилием взглянул на внутренний экран. Да, так и есть.

Хозяин: Зигмунд Лобин

Пол: мужской.

Возраст: 47

Место рождения: Земля

Семейное положение: Разведен.

Фигура доктора попала в зеленый контур. Зачем ему это? Хозяин? На оставшийся час?

– Сам дойдешь? – не глядя, осведомился новый Хозяин.

– Да, – ответил Мартин.

Он дойдет. Это тоже выбор. Он так решил. Сам. Он дойдет до флайера и до утилизатора. А там, за пару шагов до пылающего жерла, уже на затухающей частоте, он увидит небо…

За сорок шесть минут до полной остановки системы вновь произошла смена хозяина. Мартин слабо удивился. Процедурой был занят процессор. Деловито, игнорируя сигнальный вой, извлекая из базы данных информацию, утратившую актуальность, и помещая в освободившиеся кластеры новую. Лобин из хозяйской строки исчез. Появилась женщина. Корделия Трастамара. Мартин не чувствовал ни удивления, ни любопытства. Все, что в нем оставалось действующего, он сосредоточил на зафиксированных имплантатами коленях. Чтобы не подогнулись. Еще часть имплантатов держала легочные сосуды, препятствуя компрессии. Но скоро и они будут отключены. Это неважно, главное, не упасть, не свалиться в беспамятство, и еще держать голову, чтобы видеть небо. Оно такое… темное, бездонное, в россыпи звезд.

На планетоиде ему в качестве поощрения иногда разрешалось постоять у той части купола, где внешние створки расходились в стороны, позволяя видеть голые, в серой изморози, скалы и восходящую над ними красную звезду. Иногда на серые скалы падал снег. Мартин знал, что это вовсе не снег, это смерзшиеся частички газа, а снег, настоящий снег, бывает только на кислородных планетах. Здесь, на безжизненном планетоиде, это лишь жалкая видимость, пародия. Он знал, что пейзаж за стеной купола всегда будет одним и тем же, что ничего не изменится, что небо не посветлеет, что космос останется черным и безмолвным, но тем не менее всегда выбирал именно эту разновидность поощрения, если ему предлагали выбор.

Кажется, он снова провалился в беспамятство. Имплантаты окончательно отказали. Он успел взглянуть на таймер. Еще тридцать девять минут. Когда кожа сначала вздуется, полопается и обратится в пепел, он будет еще жив… Но вместо жара – умиротворяющее тепло. Мартин очнулся и услышал гул двигателя. Флайер! Что это? Его везут обратно? Нет, звук другой. Ему тепло. Это термоодеяло. И еще… еще нет боли. Мартин прислушался к себе. Он в сознании! Вот только что вернулся. И минуту назад на вопросы отвечал процессор. Новая хозяйка запрашивала данные о состоянии. Да какое у него может быть состояние? Он сломан. Кому понадобилась эта груда окровавленных обломков? Сказано же – рекомендуется ликвидация. Он солидарен с процессором, со своим бесстрастным кибернетическим двойником. Даже вслух произнес.

– Рекомендуется ликвидация.

В ответ последовал укол сквозь заскорузлую от крови рубашку. И тело вдруг стало прозрачным. Боль ушла. Боль ушла! За все предшествующие тысяча пятьсот тридцать один день боль стала неотъемлемой составляющей его тела, дополнительной физической категорией к объему и массе. С отменой этих физических параметров материальный объект обязан приобрести противоположные качества. Вот и тело его стало вдруг невесомым, лишившись одной из своих фундаментальных характеристик. Может быть, и нет никакого тела? Может быть, это мерцает уже неограниченная физикой искра сознания, а процессор мертв? Пройдет совсем немного времени, и сознание тоже угаснет. Уйдет в небытие? Если небытие такое и есть, трансцендентное, неосязаемое, то он согласен на поглощение. И чем быстрее, тем лучше. Вот только таймер все еще светится. Все еще меняются цифры. Двадцать пять минут до полной остановки. Работоспособность 2%, уровень энергии критически низкий… Собственно, его уже нет, этого уровня. Должен был уйти в минус. Система пожирает неприкосновенный запас еще живых тканей, разлагает на удобоваримые молекулы драгоценные тромбоциты, дергая их из спасительных сгустков. И кровь уже сочится, вновь подступает к горлу. Неожиданно на губах сладкое и твердое. Таблетка глюкозы. Анализ молниеносный. Глюкоза! Микроскопическая доза, но это не менее десяти минут к оставшимся двадцати. Нет, он не хочет! Не хочет. Процессор сильнее, рассудительней, рациональней и… у него есть хозяйка. Высшая воля. Хозяйка приказывает. Система, воющая от голода, хватает подачку. Мартин отворачивается.

Обратный отсчет замедлился. Цифры замерли. Еще одна таблетка. Вместе с охватившей его невесомостью это почти блаженство. Растворяющее, безбрежное. Ну и пусть…

Комментарий к Часть вторая. Глава 1. Выбор

* Алгезиметр – прибор для оценки болевой чувствительности.

========== Глава 2. Пациент скорее жив ==========

Мартин лежал на смотровом столе. Лицо белое, осунувшееся. На веках – чернильные тени. Они стекают по вискам, ползут на скулы, подступают к переносице. В уголках губ, на подбородке засохшие кровяные сгустки. Корделия потянулась за салфеткой и осторожно сняла побуревшую отмершую корку.

Стоявший по другую сторону стола Ренди стянул запачканные перчатки, бросил в утилизатор и взглянул на монитор.

– Смотри-ка, живет. Показатели по самой границе.

Корделия тоже оглянулась. Давление 70 на 40, пульс 120, сердечный ритм рваный, мозговая деятельность в диапазоне дельта. Почти кома.

– Я сделал все, что мог. Откачал кровь из легких, сшил разорванные сосуды, совместил кости. Я действовал как если бы речь шла о человеке. Но человек на его месте был бы уже мертв. Все надежда, что он… не совсем человек.

Усталая женщина, еще не успевшая сменить свой маскировочный комбез на одежду, более приличествующую владелице яхты, потрогала влажный от пота, настораживающе холодный лоб киборга и вдруг подумала, что семь лет назад, на затерянной в космосе планете Хронос, вот так же лежал в остывающем модуле первый, исходный Мартин. И лицо у него было такое же, белое и осунувшееся. Только волосы, судя по голографиям, у первого Мартина были светлее. Мартин второй выглядел по сравнению с ним едва ли не брюнетом. Правда, волосы у него потемнели скорее от пота и крови, чем от переизбытка меланина.

Ренди уселся на вращающийся табурет. Покосился на капельницу. В подключичной вене киборга обнаружился буквально впаянный в тело катетер, что сначала вызвало у хирурга поток ругательств, а затем вздох облегчения. Не пришлось искать среди синяков обескровленные жилы. Сейчас к катетеру тянулась трубка от пластикового мешка с глюкозой. Скорость Ренди установил чуть выше рекомендуемой, сорок капель в минуту. Возможно, киборгу не повредили бы и шестьдесят, но врач не рискнул экспериментировать. Его пациент был слишком слаб. Освоит ли система избыточный поток углеводов при столь значительных повреждениях? Он знал о киборгах слишком мало, тем более о таких, уникальных.

– По меньшей мере это странно, – вдруг начал врач.

– Что именно? – глухо отозвалась Корделия, продолжая смывать кровь с лица Мартина.

– Насколько я понял из разговора с Сергеем, это не простой киборг. И даже не бракованный, как те шестерки, о которых наши репортеры монтировали ролик, а киборг разумный. Изначально разумный. То есть практически человек, с полноценно функционирующим мозгом.

– Да, ты все правильно понял. Единственный в своем роде, уникальный экземпляр. Чудо нейрокибернетики! – с горечью резюмировала Корделия.

– Тогда почему? – не унимался Ренди. – Единственный, уникальный экземпляр, а с ним обходятся как… как… – Врач не сумел подобрать соответствующего сравнения. – В медицинской школе, где я учился, так не обходились даже с лабораторными крысами. А здесь не крыса, не мышь… Здесь человек! И вот так варварски… Я военный хирург, много чего повидал, от иллюзий в пользу рода человеческого давно избавлен, но сегодня обнаружил, что и меня можно удивить. Взять хотя бы эти раны…

– Можешь определить, каким оружием их нанесли?

Ренди задумался.

– Помню, привезли к нам в госпиталь одного парня. Взрывом его накрыло. Да не простым. Террористы бомбу взорвали. Самодельную. Начинили ее металлическими штырями, сантиметров по десять каждый. Вот парня этими штырями к перекрытиям и пригвоздило. Как бабочку. Один штырь легкое пробил, второй в животе застрял, а третий кусок скальпа отхватил. Вот ту рану в легком мне наш киборг и напомнил.

– Из чего же в него стреляли? Из арбалета?

Врач пожал плечами.

– Да я бы не сомневался, если бы в ходу у наших вояк были мечи и копья. Но в наше время бластеров и плазменных винтовок… Хотя здесь, на Вероне, говорят, в моде все антикварное, в том числе и оружие. На светские рауты надевают кринолины и римские тоги. Вон, даже деньги бумажные в ходу. Почему бы не найтись луку или арбалету?

Корделия не отвечала. Она сменила салфетку и свежим смоченным в антисептике лоскутом очищала руку Мартина от тех же бурых засохших пятен. Протерла ладонь, тыльную сторону, провела салфеткой между пальцев.

– У него ногти синие. Ты заметил?

– Да. И мелкие гематомы по всему телу.

– Побои?

– Это внутренние повреждения. Микротравмы, разрывы.

– А причина?

– Утверждать не берусь, ограничусь предположением. Ибо специалистом в этой области не являюсь. Это имплантаты. Я тут накануне кое-что почитал, когда стало известно, что моим пациентом может стать киборг, и выяснил, что имплантаты при необходимости, если хозяином отдается прямой приказ, фиксируют мышцы изнутри, лишая киборга возможности двигаться. Правильному киборгу это особого дискомфорта не доставляет, если он идеально послушен, а вот если киборг пытается противиться хозяйскому приказу или противостоять системе, вот тогда с ним могут происходить не совсем приятные вещи. На сканограмме видно, что у него много старых, уже зарубцевавшихся разрывов. А это свежие. Им не больше суток.

Корделия обошла стол и взялась за вторую руку. Действовала она по-прежнему с излишней осторожностью, будто Мартин был не просто покрыт синяками, а вовсе лишен кожного покрова, и под ее руками проступали обнаженные нервы. Внешне она была спокойна, действовала точно, без дрожи, без истеричной слабости. Но изнутри походила на задумавший извержение вулкан. Ее душила ярость. Ярость чисто рассудочная, без гормонального топлива, но отточенная и холодная. Эта ярость играла не желваками на скулах, а картинками в мозгу. Она видела себя в каюте капитана, у оружейного сейфа, в котором Шон МакМанус держал три бластера и две штурмовые винтовки. Сейф запирался семизначным кодом, известным только капитану, но воображение рисовало сейф хрупким, как уставленный посудой сервант в доме фанатичной домохозяйки. Корделия разбивала стекло и доставала винтовку. Затем, уже с оружием, (кажется, на поясе у нее появлялась граната) она угоняла флайер, и тут уже ее фантазийная муза позволяла себе вольности. Сначала она вела флайер к дому Волкова, но оказывалась почему-то перед ярко освещенными вратами головного офиса «DEX-company», под неоновой аркой, и брала на прицел первого попавшегося сотрудника. Затем шла по коридорам этой роскошной живодерни, поднималась с этажа на этаж и отстреливала всех, не разбирая, кто виновен, а кто, как маленький зависимый человечек Лобин, стоял рядом. На самом верху, на 146-м этаже, или какой там у них, она обнаруживала Бозгурда. Он был слишком самоуверен, чтобы сбежать. Сидел за огромным столом и улыбался. Она тоже улыбалась. А потом стреляла. Нет, сразу она его не убьет. Будет убивать медленно. Сначала прострелит ему коленные чашечки. И осведомится, как он себя при этом чувствует, затем отстрелит ему пальцы, и тоже поинтересуется. Затем… Корделия тряхнула головой, отгоняя эту отвратительную, но такую соблазнительную картинку. Хватит, иначе она в самом деле побежит к Шону за винтовкой. И наделает глупостей. А глупости делать нельзя. Если и запускать механизм возмездия, то с холодной головой, с отрепетированным покер-фейсом и планом Б.

– Бозгурд сказал, что Мартин им больше не нужен, – заговорила Корделия, отвечая на первоначальный вопрос, – что технология испытана и обкатана. Более того, у «DEX-company» в планах запуск новой линейки киборгов. К Bond’ам, Mary и Dex’ам добавится «Совершенство». Эти киборги будут изначально разумны. Их будет немного и только по индивидуальному заказу.

Врач уставился на нее в испуге.

– Это… это возможно? Производство вот… таких?

Он кивнул на Мартина. Корделия пожала плечами.

– Не знаю. Ведущий нейрокибернетик, создавший Мартина, погиб при невыясненных обстоятельствах. Вероятно, в «DEX-company» нашелся еще один гений, разгадавший дозировку нейромостимуляторов. Но если им это удастся, печальная судьба Мартина повторится. И не единожды.

– Почему?

– Потому что люди завистливы, Ренди. Они не простят этим разумным киборгам ими же созданного совершенства. Они будут мстить.

========== Глава 3. Игры, в которые играют люди ==========

Он очнулся от наступившей тишины. Система молчала. Были какие-то цифры, но без истеричных всполохов и мерцаний. Нейтральное желтое свечение. Мартин поискал таймер. Нет. Погас. Указанные тридцать шесть часов истекли. Дальнейших указаний система не получила и отключила счетчик. Мартин прислушался. К себе. Затем – к непосредственно примыкающему обрывку вселенной. Тепло. Тихо. Боли нет. Работоспособность 4%. Уровень энергии… растет. Регенерация запущена.

Сломанные ребра не смещаются и не трутся друг о друга, царапая изнутри острыми краями. Попробовал шевельнуться. Получилось. Ни наручников, ни фиксирующих ремней. Руки и ноги свободны. Ощутил едва уловимую вибрацию. Где-то далеко внизу заработал в своем непроницаемом кожухе прыжковый двигатель. Транспортник? Корвет? Готовится к прыжку? Его увозят? Куда?

Запустить сканирование? Да/Нет.

Нет.

Энергии не хватает. Система сигнализирует о наличии в крови сильного анальгетика. Повышен уровень магния и калия. Глюкоза с витаминами поступает прямо в кровь через подключичный катетер со скоростью 40 капель в минуту. Человеческая норма. Но так даже лучше. Медленно. Пусть будет медленно. Пока он так слаб, с ничтожным уровнем работоспособности, с поврежденными легкими, с отключенным имплантатами, для тестов и проверки всевозможных теорий он не пригоден. Не потянет. А тесты возобновятся, он знает… Ни для чего другого он людям не нужен. Вся его ценность – в уникальности некогда поставленного эксперимента. Полноценный синтез мозга и процессора. Без подавления и подчинения одного другим. Ему говорили, что он такой единственный, уникальный, поэтому и живет свой 1531 день. Как только алгоритм слияния органики с кибернетической составляющей будет окончательно установлен, необходимость в поддержании его жизни иссякнет. Он уподобится сдохшей на лабораторном столе крысе и будет утилизирован. На Новой Вероне это случилось. Его списали как изношенное оборудование. Бозгурд, нажимая на спусковой рычаг, так и сказал:

– Ты отработанный материал, устаревший хлам…

Количество людей на борту пока неизвестного ему корабля Мартин определил по голосам. Шестеро. Два объекта ХХ и четыре – ХУ. В медотсек заходили двое, хозяйка и врач. Врач ни разу не явился без ее сопровождения. Все манипуляции – обработку ран, смену капельниц, инъекции, снятие показаний с приборов, – он производил только в ее присутствии. Она даже брала на себя некоторые не требующие медицинской квалификации процедуры. Зачем? Могла бы дать врачу права управления первого уровня, и тогда не пришлось бы контролировать пациента хозяйскими полномочиями. Но прав управления она врачу так и не дала. И даже уведомила об этом остальную команду. Никаких прав управления. Она бы и от своих хозяйских прав отказалась, если бы он, Мартин, хотя бы немного им доверял… Так и сказала. Если бы Мартин, – не киборг, не жестянка, не урод, не тварь кибернетическая, – немного им доверял… Она произнесла это, уже выйдя из медотсека, уже на пути к пультогостиной, произнесла намеренно негромко, но Мартин услышал.

Глюкоза, витамины, аминокислоты поступали в кровь непрерывно, но очень медленно, человеческими порциями. И тут же расходовались на регенерацию. Система давала на восстановление до приемлемого рабочего состояния 560 часов. Если бы он мог усваивать углеводы естественным путем, через желудок, дело пошло бы быстрее. Но он этого не мог.

– Когда ты ел в последний раз?

Хозяйка задала этот вопрос примерно сутки спустя после того, как он уловил вибрацию прыжкового двигателя. Так как в ближайшие после прыжка часы не последовало ни переговоров с диспетчером станции гашения, ни торможения, ни стыковки, он предположил, что корабль оснащен собственной гасильной установкой и обладает таким ценным качеством, как автономность. Может двигаться по космическим трассам без привязки к станциям. А, следовательно, практически недосягаем для преследователей. Не то чтобы Мартина так уж интересовали оснастка и ходовые достоинства корабля, но в минуты бодрствования, когда система напоминала ему, что, будучи кибермодифицированным организмом, он обязан подчиняться установленным нормам сна, Мартин пытался строить предположения об ожидающей его участи. Он выжил, вернее, его почти насильно вернули к жизни. Он по-прежнему во власти людей, по-прежнему их игрушка. Что ждет его завтра? Это другие люди, но вряд ли они отличаются от тех, кому он принадлежал раньше. Люди все одинаковые. Все играют в одни и те же игры. Эти, новые, например, играют в снисходительность и милосердие. Вон хозяйка как старается. Обтирает его салфетками, меняет простыни и даже судно принесла, когда почки, после двух литров физраствора с глюкозой, вспомнили о своем предназначении. Теперь вот заинтересовалась его пищеварительными способностями.

– Мартин, твой желудочно-кишечный тракт выглядит так, будто ты им никогда не пользовался. Ты когда ел в последний раз?

– 96 дней, 7 часов и 37 минут назад, – ответил он.

– Ты это… сам так решил? – осторожно спросила она.

Решил ли он сам? Вероятно. Это решила та часть его «я», которая у людей определяется как подсознание. Ему, как существу искусственному, в наличии подсознания было отказано, и потому желудочные спазмы, следовавшие за каждым проглоченным куском или даже глотком воды, были отнесены к последствиям аппаратного сбоя. Они, всемогущие лица с правом управления, искали неполадки в отвечающем за физиологию программном блоке. Им даже в голову не приходило, что он, Мартин, это человекообразное оборудование, эта говорящая кукла, попросту отказывался жить.

Он не мог по-другому убить себя. Система блокировала самые безобидные попытки нанести себе повреждения. Система боролась и со спазмами, пытаясь удержать пищу в желудке. Его пытались кормить насильно, через введенный зонд, но только ободрали ему глотку и повредили пищевод. Прямым приказом его заставляли есть, он подчинялся после непродолжительной борьбы с имплантатами, но очень скоро охваченное тайным саботажем тело сводило все усилия на нет. Где-то включился органический механизм самоуничтожения, механизм вне сферы влияния процессора, человеческий механизм. В конце концов кому-то из лаборантов пришла в голову идея с парентеральным кормлением. Мартина вырубили блокатором, вкололи транквилизатор, а когда он очнулся, в подключичную вену уже был намертво впаян катетер. Его вживили в кость, и Мартин мог от него избавиться только вместе с ключицей. Он смирился. Во всяком случае, он избавлен от мучительных спазмов и приступов неудержимой рвоты. Он не пытался выломать катетер или повредить капельницу. Тем не менее его запирали в стенде на несколько часов, чтобы он, гонимый человеческим упрямством, не вмешивался в процесс восполнения питательный веществ.

Побывавший в секретной лаборатории Бозгурд, понаблюдав за очередной схваткой человеческой составляющей с процессором, небрежно осведомился:

– Это та самая жестянка, которая воображает себя человеком?

Бозгурд был единственным человеком, которого Мартин пытался убить…

Эти люди его боятся. Тщательно делают вид, что это не так. Но боятся. Даже врач. Действует уверенно, разговаривает бодро, шутит, отпускает забавные словечки, и… боится. А вот хозяйка – нет. Мартин тайком сканировал ее – каждый раз, когда она приближалась. Анализировал голос, дыхание, пульс, размер зрачков, уровень гормонов в крови. Ни малейших признаков страха. Нет, она не хранит абсолютное спокойствие. Она то слегка сердится, то негодует, то раздражается, даже приходит в ярость. Но все это в каких-то гомеопатических дозах. Ее агрессия не выходит из зеленой зоны. Ее голос вкрадчиво-нейтрален. Она как будто избегает обозначить свой статус, как будто все еще не знает, кто он, и своей бестактностью боится его оскорбить. И оттого, что она так осторожна и так расчетлива, ему становится страшно. Что кроется за этим спокойствием? За этой необъяснимой деликатностью?

Хозяйка явилась с чашкой теплого сладкого питья.

– Это вода с медом. Всего одна ложка, если понравится и не вызовет тошноты, через пару часов можем повторить.

Мартин смотрел на нее. Пытался понять. Почему? Зачем? Сканирование снова без результатов. Теплая жидкость приятно растеклась по гортани, согрела пищевод. А вот примет ли ее желудок? Желудок молчал. Ни спазмов, ни судорог, ни тошноты. Мартин ждал реакции не менее напряженно, чем сама хозяйка.

– Ну что ж, первый опыт… – И тут же осеклась. – Извини… Я хотела сказать, что с первой ложкой удачно получилось. Вторая попытка через два часа.

Уже поднявшись и отойдя на пару шагов, спросила:

– Может быть, принести тебе планшет? Там книги, игры. Или дать тебе доступ к корабельному искину? «Бегемот» рад будет поболтать.

Но Мартин отрицательно качнул головой. Он не хотел планшет и болтать не хотел. Он хотел тишины. Тишины и покоя.

========== Глава 4. Декретный отпуск ==========

Корделия вышла из медотсека и прислонилась к двери. Пот заливал глаза, колени подгибались. Держась рукой за стену, она прошла несколько шагов, затем все-таки прислонилась к переборке и медленно сползла вниз. Команда настороженно наблюдала за ней, сгрудившись у входа в пультогостиную. Кто-то, кажется Лена, подался было вперед, но Корделия предостерегающе вытянула руку ладонью вперед. Все послушно застыли. Корделия растопырила пальцы, показывая, что ей требуется пять минут. И закрыла глаза.

– «Все мерзостно, что вижу я вокруг…»* – проговорила она одними губами.

Слабость при выходе из медотсека настигала ее уже не в первый раз. Пожалуй, это становилось почти традицией. Она осторожно, но уверенно задвигала за собой дверь, вполне непринужденно, с прямой спиной и безмятежным выражением лица делала несколько шагов, а затем сползала по стенке. Ее накрывало отдачей. Нет, ни страха. Страха она не испытывала, как не испытывала подлинной ярости или восторга. Накрывало ее другое, чему она затруднилась бы дать определение. Что-то непонятное, тягостное и тревожное. Это необъяснимое не выдавало своей природы симптомами, не учащало пульс, не поднимало давление. Оно подкрадывалось в абсолютном безмолвии, поселялось внутри и за короткое пребывание в пустующей сфере эмоций поглощало все душевные и физические силы. Это был какой-то энергетический паразит, погружавший щупальца в самое сердце и опустошавший его с аппетитом шебского кровососа. Она бы предпочла, чтобы это был страх. Страх, по крайней мере, преодолим и понятен. Но как бороться с тем, чему нет названия? Может быть, она все же боится, но называет это по-другому? Не смеет признаться ни команде, ни самой себе, что Мартин ее все-таки пугает? Неуправляемая машина-убийца. Она сколько угодно может твердить Ордынцеву, что успеет остановить его прямым приказом, но сомнения остаются. Реакция киборга превосходит человеческую, даже реакция умирающего киборга. Ей приходилось это видеть на Шебе. Бывает, киборг, исполняя приказ уничтожить врага, совершает немыслимое. Даже с развороченной грудной клеткой, с оторванными конечностями, он способен сокрушить противника, молниеносно свернуть шею, вырвать лицо, перебить позвоночник. Что уж говорить о Мартине, который за двое суток на «Подруге смерти» восстановил работоспособность до 20%? У него хватит энергии двумя пальцами вырвать хозяйке горловой хрящ. Или ударить в висок так, что она уже не очнется. И не успеет она отдать спасительный приказ, не успеет даже набрать воздуха в легкие.

Она понимала, но не боялась. Не боялась, невзирая на все параноидальные реплики майора, который при каждом ее возвращении в медотсек хватался за бластер. Тогда что же ее гложет? Вина? Совершенно безличная и беспричинная? В чем, собственно, состоит эта вина? В экспериментах над ним она не участвовала, не стояла у истоков его создания, не тешила свою ученую гордыню игрой в бога, не лгала и не предавала… За что ей себя винить?

Самым невыносимым был этот его генетически аномальный взгляд. Взгляд подопытной собаки, которая терпит удары током. Взгляд существа, которое не верит, что дверь клетки уже открыта… Что эта дверь вообще может быть открыта… Он наблюдал за ней, за ее действиями, за ее руками. Наблюдал пристально и тревожно, с безысходным ожиданием. Его темные, странные, фиолетовые зрачки то сужались, то расширялись. Он к чему-то внутренне готовился. В этом взгляде не было ненависти. Было только ожидание – ожидание боли. «Что же вам надо от меня, люди?» – казалось, спрашивали эти глаза. А у нее не было ответа. Корделия выходила в коридор и долго сидела, пытаясь найти этот ответ.

Огромная планета, в полтора раза массивней Земли, заполняла обзорные экраны буро-зеленой поверхностью с прожилками рек, зеркалами озер, синими пустошами морей и гладью океана.

– Ты уверена? – спросил шеф отдела безопасности, когда «Подруга смерти», зависнув на стационарной орбите, ожидала запрос от планетарной таможни.

На голоплатформе сидел огромный черный кот. В одной лапе кот держал вилку с нанизанным на нее грибом, а в другой – что-то среднее между песочными часами и копией прыжкового двигателя. Когда развернулось вирт-окно с официальными геральдическими ромбами, кот насупился и буркнул:

– Никого не трогаю, починяю примус.

Посадка на Геральдику осуществлялась только после тщательного досмотра корабля, сканирования и процедуры идентификации всех новоприбывших. Впрочем, для резидентов планеты этот ритуал сводился к минимуму. Красивая породистая женщина-офицер таможенной службы любезно улыбнулась с экрана:

– Госпожа Трастамара, приветствую вас на родной планете. Ваш пропуск сейчас будет готов.

– Здравствуйте, Элис, – ответила Корделия, которая, подобно Александру Македонскому, знала в лицо и по именам всех служащих таможни и космопорта Геральдики.

Женщина-офицер польщенно смутилась и взглянула на сканограмму.

– У вас на борту киборг? – Голос офицера выдал удивление.

Киборги на Геральдике были редкостью. Держать их в качестве обслуги, телохранителей или любовников считалось недостойным истинного аристократа. Для этого существовали люди.

– Да, – спокойно ответила Корделия, – DEX-6. Вас что-то смущает? У меня есть разрешение и договор купли-продажи. Желаете взглянуть?

– О нет, нет! В этом нет необходимости, – порозовела служащая таможни, торопливо выводя на экран голографическую копию пропуска. – Посадка разрешается. Вы воспользуетесь личной площадкой?

– Разумеется, – ответила Корделия, кивая капитану, чтобы тот занял свое место, узурпированное ею на время общения с таможней.

Ордынцев повторил вопрос.

– Ты уверена?

– А что ты предлагаешь, Сергей? Привезти его на Новую Москву? Или, может быть, на Землю? На Геральдике у него будет, по крайней мере, то, чего он был лишен с рождения, покой и безопасность. И ни одного хомо сапиенс на сотни миль вокруг.