Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: in_Love_with_a_Psycho

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Непростая история. Мануэль мне так ничего и не объяснил. Я понял только, что к тебе приезжал Андрей, а к нему Сандра. Думал, что дело только в этом. Ты так неожиданно пропала, ничего никому толком не объяснив. И эти дурацкие слухи.

Он замолчал, снова что-то обдумывая. Только сейчас мне пришла в голову мысль, и я тут же ее озвучила:

– Почему ты просишь меня помочь Мануэлю? Сандра разве справится с этим не лучше меня?

Флавьен снова посмотрел на меня, и судя по взгляду, его явно одолевали сомнения на счет моей вменяемости.

– Сандра уехала почти сразу после того, как ты ушла от нас. У нее что-то не сложилось с контрактом, и она вернулась в Рим.

– Ладно, – я снова вздохнула, окончательно путаясь в происходящем и в собственных ощущениях. – Я поговорю с ним.

Флавьен облегченно вздохнул, но я быстро добавила:

– Не сегодня. Завтра. Я должна все обдумать. А теперь мне пора.

Я встала и уже намеревалась уйти, но он остановил меня, схватив за руку. Удивившись такой фривольности со стороны всегда сдержанного Морана, я вновь повернулась к нему.

– Спасибо тебе.

С искренней благодарностью на меня смотрели карие глаза, которые снова приобрели свой светлый оттенок. Улыбнувшись, я кивнула, высвободила руку и пошла домой.

Тем вечером мне было, о чем подумать. Не сомкнув глаз почти полночи, я все для себя решила. На следующий день я намеревалась поговорить с Мануэлем и расставить все точки в наших странных отношениях. Но сначала я хотела сама убедиться в правдивости слов Флавьена. Не то чтобы я сомневалась в них, такими вещами шутить все же не принято, но узнать, насколько все плохо, мне было необходимо.

Проспав полдня, я нехотя оторвала себя от кровати, собралась и отправилась на встречу с судьбой. Хотя это звучало несколько напыщенно, но для меня в тот момент такое определение было в самый раз. Давая разные названия этому мероприятию, я медленно приближалась к театру. Ноги немного не слушались, но я старалась выглядеть как можно более уверенной. Самое смешное, что я опять опаздывала на дневной спектакль. Только теперь в качестве зрителя. Пробившись в кассу одной из последних, я так страдальчески посмотрела на женщину в окошке, что она без разговоров продала мне билет на боковое место не очень далеко от сцены. Наверное, она приняла меня за полоумную поклонницу, но я не жаловалась. В том состоянии, в котором дрожащей рукой протягивала билет охране на входе, пряча глаза, чтобы меня никто не узнал, я действительно была мало похожа на адекватного человека. Но и это меня не заботило. Пробравшись к своему месту в зале, когда свет уже погас, а зрители затихли, я от волнения не чувствовала рук. Они же в тот момент теребили билетик, медленно уничтожая его.

Я знала всю постановку наизусть. Мне не нужно было смотреть на сцену, чтобы знать, с какой стороны сейчас выйдет Мелар, как к нему подойдет Мия, а потом они возьмутся за руки и запоют. Но сердце предательски дрожало, чувствуя с каждой секундой момент, когда на сцену выбежит Мануэль. Я точно знала, что сейчас он берет карандаш и твердой рукой проводит маленький штрих, завершая грим Моцарта. Теперь он надевает камзол, открывает дверь и направляется к сцене, с каждым шагом все быстрее, переходя на бег. Дейв кричит ему вслед, но он уже не слышит. Еще шаг, и вот он уже на сцене.

– Вольфганг Амадей Моцарт, к вашим услугам! – крикнул он, и зал взорвался аплодисментами.

Сердце подскочило, сделало кульбит и упало где-то в грудной клетке полумертвым органом. Я смотрела на него, слышала его, но не верила своим ушам. Грудной голос Мануэля, всегда низкий и немного с хрипотцой, теперь звучал сипло и надрывно. Я с ужасом ждала песен. По моим скромным представлениям петь в таком состоянии было не просто нельзя, а чревато потерять голос окончательно. Судорожно сцепив пальцы, которые уже искромсали билет и теперь ковыряли друг друга, я сидела, не дыша, вслушиваясь в каждую ноту. Пока Мануэль пел не один, все было очень неплохо. Другие исполнители вытягивали его, когда голос совсем сдавал. Но неумолимо приближалось время, когда свет станет приглушенно алым, все актеры уйдут за кулисы, оставив Моцарта один на один со зрителями.

Мануэль шагнул вперед, устремив взор куда-то вдаль, отдаваясь чувствам героя, мучимого страданиями, возможно, не меньше самого актера. Зал затих, все вокруг замерло. Остался лишь он. Этот голос, вызывающий дрожь, и взгляд, смотрящий в саму душу. Он пел, голос дрожал и предательски срывался. Измученное лицо выражало боль, на глазах блестели слезы. Он падал на колени, протягивая руки в темноту зала, где, не шевелясь, восторженно следили за ним тысячи глаз. Была ли та боль игрой роли, или же он сознательно обрек себя на унижение, с каким выходит петь безголосый исполнитель. Хотел ли он поддержки зала или прилюдной казни. Глядя на него, я понимала только, что больше ни секунды не выдержу в этом зале.

Стараясь сохранить как можно больше спокойствия на лице, я встала и быстро направилась к выходу. Поймав на себе недоуменные взгляды нескольких зрителей и охраны, явно пораженных уходу из зала в столь искренний и оттого еще более жестокий момент, я прошла по вестибюлю в сторону служебных дверей, ведущих на сцену. Теперь я не прятала лицо, и дежуривший охранник без труда узнал меня и пропустил. Я шла по коридору вдоль гримерных, но мне не попадалось ни души. Все были настолько заворожены Мануэлем на сцене, что не обращали ни на что внимания. Здесь я опять прекрасно слышала надломленный голос, который чем дальше, тем больше старался взять высокую ноту, но всякий раз срывался и переходил на шепот. Перед глазами стояло измученное лицо. Лицо любимого мужчины.

Без труда найдя за кулисами Дейва, рядом с ним я увидела и Альфреда. Он был как всегда напряжен и предельно сосредоточен. Ни один мускул на его лице не выдавал и тени сочувствия своему подопечному. Очевидно, он лишь подсчитывал прибыль, какую мог получить с похода на мюзикл сердобольных любительниц охрипшего Либерте. Как долго зрело и копилось во мне зло на продюсера, последней каплей которого стало выступление Мануэля, но я уже ничего не могла поделать. Собравшись с мыслями, под оглушительные аккорды и барабаны я подошла к Альфреду и тронула за плечо.

– Талья? – он обернулся и недоуменно уставился на меня. – Что ты здесь делаешь?

Злобно сверкнув на него глазами, я раскрыла рот, но в шуме музыки можно было только кричать, что я бы с удовольствием и сделала, если бы не люди вокруг. Не желая привлекать внимания, я позвала Альфреда, и мы вместе прошли в коридор, где музыка звучала приглушенно.

– Зачем вы это делаете? – начала я, когда вокруг не осталось никого, кто мог бы нас услышать.

– Что именно? – непонимающе взглянул на меня Альфред.

– Зачем вы позволяете Мануэлю петь? – как ни пыталась, я не смогла сдержать раздражения. – Неужели вы не понимаете, что он может окончательно потерять голос?

– Послушайте меня, девушка, – он сощурился, а в глазах засверкали нехорошие искры. – Не суйте свой нос, куда не просят. Его никто не заставлял, он сам принял решение играть сегодня, и я не в праве это опровергать. В отличии от некоторых, Мануэль отдает себе отчет, что в конце сезона публика желает видеть своих любимцев, а не дублеров.

На последнем слоге он скривился, явно давая понять свое отношение ко второму составу артистов, в который некогда входила я сама. Приняв это за личное оскорбление, я уже совсем не могла держать себя в руках.

– Любимцев, говорите? – теперь я сощурилась. – Я и вижу, что для вас актеры не люди, а что-то сродни собак, которых вы выдрессировали так, что они бояться вам слово сказать. Только меня этим больше не испугать. Я прекрасно знаю, как вы умеете уговаривать. Погубив мою карьеру, не делайте того же с Мануэлем.

Поглощенная своими словами, я не заметила, как Альфред махнул рукой, и вот уже рядом со мной стояли двое охранников.

– Уведите ее и больше сюда не пускайте, – бросил он и, развернувшись, пошел назад на сцену.

– Вы прекрасно знаете, что он не дотянет до конца сезона с таким голосом! – крикнула я ему вслед, хотя руки охранников уже цепко держали мои. – Он даже до конца недели не пропоет!

Будучи уже у двери на сцену, Альфред снова обернулся и с самой добродушной, но от того еще более неприятной улыбкой произнес:

– Я знаю, – и скрылся за дверью.

В изнеможении я опустила голову. Руки все еще сжимали охранники, но я и не думала сопротивляться. Тем более я хорошо знала этих ребят, с которыми раньше здоровалась каждый день, приходя на спектакли.

– Талиана, прости, – заговорил один, и в его голосе я услышала искреннее сожаление. – Но мы должны вывести тебя.

– Да, знаю, – я безвольно кивнула. – Отпустите, я сама уйду.

Руки разжались. Я медленно брела по коридору. В голове стучали барабаны, но я запоздало поняла, что это отголоски музыки со сцены, где все еще пытался допеть свою песню Мануэль. Я вышла в холл, прошла мимо дверей в зрительный зал. Здесь музыка снова звучала громче, но за ней было почти не слышно Либерте. Он шептал в микрофон, пытаясь петь, но просто не мог. Напряжение было настолько сильным, что ощущалось даже через стены. Сил сопротивляться нахлынувшим чувствам не осталось. Я облокотилась на ближайшую колонну и закрыла глаза, из которых медленно текли слезы. Я ничего не могла сделать, да и ничего уже не хотела, только бы убраться отсюда подальше. Оторвавшись от холодного камня, я сделала несколько шагов к выходу, но тут с удивлением услышала, как последний проигрыш Мануэль пропел во весь свой сильный и красивый голос. Запоздало я поняла, что это зазвучала фонограмма.

Не помня, как очутилась на улице, я пришла в себя только, когда театр остался далеко позади. Я медленно бродила по улицам, на которые постепенно опускался вечер. Не знаю, думала ли я о чем-то конкретном. Мысли расплывались в голове, перед глазами проходили неясные образы. Стараясь скоротать время до вечера, когда закончится второй спектакль, я все брела и брела куда-то, когда зазвонил телефон. Не сразу сообразив, что это у меня, я порылась в сумке. На дисплее, к моему удивлению, светился номер Морана.

– Да, Флавьен, что-то случилось? – дрогнувшим голосом произнесла я.

– Привет, я не могу долго говорить, у нас спектакль, – его голос сливался с музыкой и звуками на фоне, но я все же могла разобрать слова. – Мануэля отпустили до послезавтра домой. Вернее, прогнали. Сам Альфред заставил его отлежаться перед заключительными днями. Так что он уже ушел. Я сказал ему, что ты хотела поговорить. Он ждет тебя. Не бросай его в такой момент, Талья, прошу тебя.

Я уже открыла рот, чтобы заверить Морана в своем искреннем стремлении увидеть Либерте, но он уже положил трубку. Ничего не оставалось, как убрать телефон и отправиться в гости к Мануэлю.

Путь до отеля занял гораздо меньше времени, чем я предполагала. Наверное, мне слишком сильно хотелось увидеть Мануэля и убедиться, что с ним все хорошо. Хотя бы на столько, на сколько это сейчас было возможно. Если на улице я не позволяла себе побежать, то очутившись в отеле, по лесенкам я просто взлетела. Последние несколько метров до комнаты дались с некоторым волнением, но я не позволила эмоциям завладеть разумом и уверенно постучала.

– Открыто, – ответил мне незнакомый мужской голос.

Несколько сбитая с толку, я посмотрела на номер комнаты. Она точно принадлежала Либерте. Потянув дверь на себя, я заглянула. Мануэль лежал на кровати и, увидев меня, искренне улыбнулся. Он хотел что-то сказать, но сидящий рядом мужчина окинул его суровым взглядом и повернулся ко мне.

– Здравствуйте, – произнес он, и по его светло-синим одеждам я поняла, что это врач. – Вы, должно быть, Талиана? Садитесь.

Я кивнула и, подойдя ближе, присела в кресло напротив кровати.

– Мануэль мне все время пытался рассказать о вас, но я так и не позволил ему, – доктор снова грозно посмотрел на пациента, но в этой напыщенной суровости я уловила тень беспокойства, участия и заботы. – Знаете, я не первый раз лечу подопечных Альфреда, то этот парень явно нарывается на серьезные неприятности. Если вы не прочистите ему мозги, в ближайшее время он рискует попрощаться с голосом на всю оставшуюся жизнь.

Врач перевел взгляд на меня, ожидая ответа, но я была настолько поглощена лучистыми глазами Мануэля, что почти ничего не могла сказать.

– Да, обещаю прочистить ему мозги, – улыбнулась я, не представляя даже, как это возможно.

– Прекрасно, – удовлетворенно кивнул светила медицины и вновь обратился к Либерте, который неохотно перевел взгляд на него. – А вы, молодой человек, обещайте, что в точности выполните все мои назначения. У вас есть двое суток, чтобы молчать и восстановить связки. Ни слова, поняли меня? Только теплый чай, полоскание и отдых. Ваш организм истощен так, что непонятно, как вы вообще выходите на сцену.

Он встал и уже, казалось, собрался уходить, но помедлил и добавил:

– Никогда ничего не говорил Альфреду, но до такого состояния нельзя доводить актеров, – потом он снова посмотрел на меня, уже направляясь к двери, и я встала, чтобы проводить его. – Смотрите, девушка, этот певун сейчас на вашей совести. Вы уж помогите ему.

– Я все сделаю, обещаю, – кивнула я и захлопнула дверь.

Оставшись наедине, мы некоторое время молчали. Я, потому что не знала, что сказать. Мануэль, потому что говорить ему было вообще противопоказано. Мы только смотрели друг на друга. Потом я подошла к кровати и села рядом, туда, где недавно сидел врач.

– Талья, я так… – открыл рот Мануэль, но его голос тут же сорвался и захрипел.

Ему пришлось замолчать, уставившись на меня беспомощным взором.

– Тихо, – я предостерегающе посмотрела на него. – Тебе нельзя говорить.

Мануэль попытался мне что-то объяснить без слов, но общаться так было весьма затруднительно. Подумав, я открыла сумку, достала записную книжку, ручку и протянула все это Мануэлю. Он тут же оценил мою изобретательность, сел на кровати, принявшись писать, потом вернул блокнот, и я прочла:

«Я очень рад, что ты пришла».

– Зачем ты довел себя до такого состояния? – я искренне волновалась за него и хотела бы получить ответ, но он только пожал плечами. – Я хотела поговорить с тобой и все объяснить.

Он снова взял ручку и принялся писать. Прошло пара минут, прежде чем он протянул назад записную книжку.

«Ты помирилась с мужем, так ведь? Я понимаю твое решение, хотя и не до конца. Особенно не понимаю, почему нельзя было сказать об этом сразу. Сандре ты легко рассказала о своем замужестве, а от меня держала в тайне довольно долго».

Прочитав этот нехитрый монолог, я нахмурилась. Из слов Мануэля выходило, что он все понял совсем не так. Но это не сломало моей решимости, хотя не было смысла отрицать, что как только я увидела его, лежащим в постели с самым несчастным видом, ее стало значительно меньше.

– Послушай, Мануэль, – собравшись с мыслями, начала я. – Дело не только в Андрее. Тем более, я с ним не мирилась. Хотя не буду скрывать, я приняла решение.

Мануэль смотрел на меня почти черными глазами, отчего говорить становилось куда сложнее. Я бы предпочла, чтобы он отвернулся, но знала, что он этого ни за что не сделает. Поэтому я отвернулась сама. Опустив голову, я увидела его руку, лежащую так близко с моей. Не задумываясь, я схватила ее и принялась перебирать его длинные пальцы. Это не только успокаивало, но и вселяло уверенность. Обращаться к безмолвным рукам было куда проще, чем к их обладателю.

– Я приняла решение, – повторила я рукам Мануэля. – После свадьбы Илены и Флавьена я вернусь в Москву.

Мануэль лишь тяжело вздохнул. Ожидая, что он захочет что-то написать, я немного подождала, но он остался неподвижным, только пальцы слегка шевелились в такт моим движениям.

– Тогда в кафе я сказала Сандре про замужество только, чтобы поддержать ее. Поверь, она все еще любит тебя. Я хочу сказать, мы все порой совершаем ошибки, но должны уметь их осознать и попытаться исправить. Андрей и Сандра, возможно, были неправы. Но кто из нас не ошибался? Нужно дать им шанс. Нельзя ломать такие долгие отношения только потому, что кому-то вдруг показалось, что он полюбил другого. Это неправильно.

Выслушав меня, Мануэль высвободил свою ладонь и снова взялся за блокнот. Оставшись без дела, руки опустились, да и вся я, высказавшись, как будто опустела. Что-то внутри готово было вот-вот сломаться, но я держалась, уверенная, что поступаю правильно. Тем временем Мануэль вернул мне блокнот.

«Не уверен, что наши отношения с Сандрой еще можно вернуть. Но тебе переубеждать бесполезно, ведь так?»

Я быстро пробежала глазами две строчки и горько улыбнулась.

– Да, это так. Мы должны во всем разобраться, в себе, в своих чувствах, – я искренне говорила то, что думала, не видя смысла лгать. – Для этого мне нужно уехать. Рядом с тобой я не могу трезво мыслить, так уж сложилось, прости.

При этих слова на лице Мануэля мелькнула довольная улыбка. Он снова принялся писать.

«Поступай, как знаешь. Я понимаю, что переубедить тебя сможет только время. Но пообещай мне, что если вдруг в Москве тебе станет плохо, ты тут же дашь мне знать».

От этих слов на душе потеплело. Я перечитала их еще раз, а потом подняла глаза на Мануэля и улыбнулась. Он ответил мне тем же, отчего вдруг слезы навернулись на глаза. Я положила голову ему на грудь и тихо произнесла, все также улыбаясь:

– Обещаю, что если что-то пойдет не так, то прилечу в Рим первым же рейсом.

– Я буду ждать тебя, – просипел он, и сразу получил от меня шлепок по руке.

– Тебе велено молчать и пить горячий чай. Вот и молчи! – я поднялась и огляделась. – Где у тебя чайник?

Тем вечером я так и не ушла домой. Когда я только собралась уходить, Мануэль попросил остаться. Да и мне самой не хотелось упускать эти последние часы, проведенные вместе. Мы лежали рядом на кровати и разговаривали. Вернее, говорила я, а он лишь иногда писал несколько слов в блокноте. Он просил рассказать как можно больше о моем детстве, учебе в колледже и институте, поездках, днях рождениях, друзьях. Мой монолог затянулся глубоко за полночь, а Мануэль внимательно слушал, точно вбирая в себя информацию. Наконец, эти рассказы о жизни утомили меня настолько, что положив голову на подушку, я закрыла глаза и уснула.

Проснувшись на следующий день, я обнаружила Мануэля мирно спящим на моей подушке. Я не хотела его беспокоить, но желание привести себя в порядок было сильнее. Медленно встав с кровати, надеясь не разбудить его каким-то неловким движением, я быстро собралась и тихо вышла. Придумав себе прекрасную причину, чтобы ненадолго уйти, я спокойно направлялась к себе в отель. Конечно, принять душ – очень важное и нужное мероприятие, но не настолько, чтобы обманывать саму себя.

Я шла по улице, наслаждаясь новым солнечным днем, и пыталась вновь заверить себя, что поступаю правильно. Вообще-то я была в этом полностью уверена, но находясь рядом с Либерте, подсознательно меня все больше тянуло оставаться с ним и дальше. Но это было неправильно. Это было нечестно. Чувства слишком многих людей пострадали бы, случись мне уехать в Италию. Я не представляла, как буду смотреть в глаза родным Мануэля, которые ждут их с Сандрой свадьбу. Я не могла даже представить, что будет, если вдруг встречу ее саму. Но все это меркло в сравнении с чувствами горечи, сожаления и стыда, которые я испытывала всякий раз, думая о своей собственной семье. Как ни крути, а отец в который раз оказывался прав. Мое место было в Москве, рядом с мужем и родителями. Меня ждал семейный бизнес, который в один прекрасный день мне предстоит унаследовать. А это значит, что все развлечения и приключения нужно было оставить в стороне, взяться за ум и настоящее дело. Но сейчас я ни в коем случае не хотела оставлять Мануэля одного.

Несмотря ни на что, он был и оставался моим близким, почти родным человеком, который столько сделал для меня, возможно сам того не подозревая. Завтра он снова вернется на сцену, на свое место, а я опять останусь одна, теперь уже надолго. Но сегодняшняя ночь будет нашей, пусть даже самой последней.

– Давно проснулся? – как можно бодрее спросила я, заходя в номер.

Мануэль сидел на подоконнике в своей любимой позе. Прислонившись спиной к стене, он болтал одной ногой, а на второй, согнутой в колене, лежал мой блокнот. Мануэль что-то писал или рисовал в нем карандашом. Увидев меня, он счастливо улыбнулся и помотал головой. Видимо, проснулся он недавно, но выглядел заметно лучше, чем вчера. По крайней мере, он выспался в первый раз, не знаю за сколько времени. Меня вообще часто посещали мысли, что вся труппа мюзикла страдает хроническим недосыпом.

Обрадованная довольно бодрым видом Мануэля, я заварила чай и только после этого подошла к нему. Поставив на подоконник кружки, я заглянула в блокнот. Сказать, что я была потрясена, это не сказать ничего. На листе бумаги я увидела красивый черно-белый портрет. Меня удивила странная манера исполнения, жесткость линий, такая не присущая Либерте в жизни, но проявившаяся в его таланте рисовать. Девушка на рисунке была немного похожа на меня, но с такой же уверенностью можно было подумать, что эта Сандра.

– Не знала, что ты рисуешь, – искренне восхитилась я. – Очень красиво.

Мануэль бросил короткий взгляд на меня и взял кружку. Кивнув в знак благодарности, он сделал два больших глотка, поставил ее и снова посмотрел мне в глаза. Я немного растерялась. Все же вынужденное молчание вводило меня в некоторую неловкость. И хотя мне можно было говорить сколько угодно, не слышать ответов собеседника было непривычно, а потому я тоже старалась молчать. Мануэль тем временем открыл чистый лист и быстро написал:

«Это твой портрет. Я хочу, чтобы у тебя осталась частичка меня, раз меня самого не будет рядом. А рисование – лучший способ подарить кому-то немного своей любви. Но я никак не могу закончить, какая-то деталь все время ускользает. Поэтому я хотел попросить тебя позировать мне. Если ты не против».

Пока он писал, я внимательно следила за рукой, читая слова. Когда последняя точка встала на место, Мануэль снова поднял глаза на меня. Я совсем растерялась. Даже не знаю, от чего больше. Откровенные слова о скором расставании, которое Мануэль принимал, понимая, что не в силах это предотвратить. Или дело было в его просьбе, но с минуту я молчала, а потом тихо произнесла:

– Прости, но я никогда не позировала, меня вообще никто не рисовал до той поклонницы.

Мануэль снова застрочил:

«Тебе ничего не надо делать. Просто сядь рядом и расслабься. Смотри в окно».

– Ладно, – я неуверенно согласилась. – Мне рисунок и так очень нравится, но если без этого нельзя…

Я села рядом с ним на подоконник и взяла чашку, чтобы хоть чем-то занять себя на время незапланированного художественного сеанса, и стала смотреть на улицу. Мануэль снова задвигал рукой, продолжая рисовать. За окном сгущались сумерки. Я смотрела на улицу Парижа, одну из сотен улиц города, так круто изменившего мою жизнь. Какая ирония судьбы. Этот последний вечер с Мануэлем начался точно так же, как когда-то и первый. Круг замкнулся. Скоро карусель остановится, и всем будет пора по домам. Может быть, Мануэль тоже чувствовал нечто подобное. Я хотела спросить его, но не решалась отрывать от рисунка. Слишком сосредоточенным было его лицо, слишком серьезны глаза в те моменты, когда он бросал на меня короткие взгляды, всякий раз заставляющие сердце пропускать удар.

Он закончил неожиданно. Меня вдруг коснулась его рука, еще мгновение назад сжимавшая в руке карандаш. Я повернула голову и посмотрела на лежащий передо мной лист бумаги. Слишком совершенным было лицо на бумаге, слишком выразительны глаза и чувственны губы.

– Я не настолько красива, как эта девушка, – невесело усмехнулась я, сама не ожидая от себя такой реакции. – Но все равно спасибо.

Я уже встала и сделала движение в сторону от окна, то тут его пальцы накрыли мою руку, еще лежащую на рисунке. Я быстро повернулась, чтобы неожиданно оказаться прямо лицом к Мануэлю, который уже тоже стоял на ногах. Мои движения казались резкими, обрывочными, в то время как его были плавными, практически бесшумными, но уверенными и настойчивыми. Чувствуя, как земля уходит из-под ног, я сделала шаг назад и прислонилась к подоконнику. Мануэль неотрывно следовал за мной, не разжимая рук и глядя в глаза.

– Тебе, правда, понравился рисунок? – спросил он, и я кивнула.

Его голос больше не был сиплым, но звучал непривычно низко, немного хрипло, отчего казался еще более волнительным.

– Тебе нельзя разговаривать, – в который раз прошептала я.

Где-то на улице раздался шум, и небо озарили вспышки фейерверков. В свете закатного солнца этот праздник жизни завораживал своей красотой. Но я не обратила на это никакого внимания. Мой взгляд был прикован к стоящему рядом мужчине. В разноцветных отблесках салюта, игравших в его глазах, я видела свое отражение. Он улыбнулся, хотя морщинка между бровей сохраняла серьезное выражение на его красивом лице. Светлые волосы блестели в последних отсветах дня. Одна прядка упала на лицо, заслонив глаза. Я подняла свободную руку и убрала ее назад. Мне всегда нравились его жесткие волосы. Не желая отказывать себе в этом, возможно, последнем удовольствии, я погладила его по голове, потом рука опустилась ниже, обнимая за шею. Он продолжал улыбаться, немного снисходительно, будто поощряя мои действия, но я остановилась. Борясь с невыносимым желанием прижаться к нему, почувствовать всем телом его тепло, вдохнуть его запах, растворяясь в ощущении близости, я медлила, потому что не могла себе этого позволить. Почувствовав мою неуверенность, Мануэль отступил на полшага назад.

«Наверное, так даже лучше», – подумала я и попыталась высвободить руку, которую все еще держал Мануэль.

В руке я все еще сжимала блокнот и теперь надеялась укрыться от всей чувственности момента за рассматриванием своего рисунка. Подняв руку, я потянула его к себе, но Мануэль снова сделал лишь один едва уловимый жест и перехватил блокнот с другой стороны. Еще одно движение, и мой рисунок, преодолев половину комнаты, приземлился на кровать. Не сразу сообразив, что случилось, я удивленно посмотрела на Мануэля.

– Прости, – заговорил он, и его голос снова звучал странно и соблазнительно. – Но я не могу отпустить тебя просто так.

– Что? – словно загипнотизированная переспросила я.

– Я люблю тебя, – выдохнул он и прижался губами к моей шее.

Я почувствовала, как смыкаются за спиной его руки, сжимая мое тело в объятиях. Я ощущала его поцелуи, спускающиеся от шеи все ниже. Я знала, что он был искренен в своих чувствах, по крайней мере, в данный момент.

– Я знаю, – тихо ответила я, прижимаясь губами к его уху.

Кидаясь, как в омут с головой, в этот водоворот из разнообразных чувств и ощущений, я всякий раз вбирала их все до конца. Каждый раз, подсознательно боясь, что очередной раз может стать последним, теперь я точно это знала. Как и Мануэль.

Той ночью мы были вместе в последний раз.

Я ушла очень рано, когда еще только расцвело. Мануэль не пытался меня остановить. И за это я была ему особенно благодарна. Я шла по улице, ступая по еще влажному с ночи асфальту. Солнце первыми лучами уже касалось деревьев, пробуждая ранних птиц с беззаботными трелями. Я шла, не глядя по сторонам, и ни о чем не думала. Я и так слишком много занималась этим неблагодарным занятием в последние дни. Теперь все было окончательно решено и сделано. Все точки стояли на своих местах. На душе было спокойно. Слишком спокойно. Скорее никак. Я смирилась с тем, что ожидало меня, точно осужденный на казнь, который смиряется со своим приговором.

Добравшись до своей кровати в номере отеля, я рухнула без сил, едва скинув обувь. Я хотела снять свитер, но почувствовав на нем запах парфюма Либерте, легла спать прямо так. Ночью нам было некогда сомкнуть глаз, поэтому я проспала весь день. Вечером я спустилась в ресторан только чтобы поесть. После ужина, вернувшись к себе в номер, я все еще не чувствовала себя отдохнувшей, поэтому снова легла в постель. Лишь на утро следующего дня я, кажется, пришла в себя. Приняв горячую ванну, я позвонила Илене, которая оставила мне огромное количество сообщений на автоответчике. Подруга вместе со своим женихом искренне переживали за нас с Мануэлем. Я успокоила их, заверив, что все благополучно разрешилось. И это было почти правдой.

Прошло несколько дней, когда однажды утром я спустилась по лестнице и уже направлялась к выходу из отеля, намереваясь поехать к Илене, но вдруг меня окликнул администратор. Подойдя к стойке, за которой стоял молодой симпатичный парень, я улыбнулась.

– Доброе утро, мадмуазель Полянская, – он ответил мне дежурной, но от того не менее милой улыбкой. – Вам письмо.

Он протянул небольшой конверт, и я с удивлением взяла его. Поблагодарив администратора, я отошла в сторону и вскрыла письмо. Моему удивлению не было предела, когда, достав его содержимое, я обнаружила там пригласительный билет на заключительный спектакль мюзикла «Амадеус». Конечно, я ни на минуту не забывала и точно знала, что это событие именно сегодня, но побывать там даже не представляла возможным. Все билеты были давно распроданы, да и потом мой последний визит в театр не увенчался успехом. Радостно рассматривая приглашение, я запоздало заметила маленькую записку, также вложенную в конверт. Ровным твердым почерком там была написана лишь одна фраза, но от нее начала кружиться голова:

«Буду рад видеть сегодня на спектакле лучшую Констанс. Альфред».

Не помня себя от радости, я бросилась на улицу, чуть не сбив по пути охрану у входа. Я летела, точно на крыльях, в счастливом предвкушении, что смогу в последний раз увидеть свою любимую труппу на сцене. Пусть даже я не буду играть, но я смогу быть рядом.

К моему облегчению у Илены тоже был билет на вечерний спектакль. Конечно, она заранее позаботилась об этом, чтобы поддержать своего возлюбленного в такой волнительный момент. Размышляя о превратностях судьбы, мы с Иленой, как когда-то первый раз в декабре, шли на спектакль. Меня немного потряхивало от волнения, но я старалась держать себя в руках и даже преуспела в этом нелегком деле.

То, что будет аншлаг, стало понятно еще у входа в театр, где собралось небывалое количество людей, спешащих попасть внутрь. Периодически мелькали разочарованные лица поклонников, которым не досталось билетов. Вообще атмосфера была очень доброй, почти праздничной. Общая энергетика зала, встречавшего аплодисментами своих любимых героев на сцене в последний раз, передалась и артистам. Все играли в полную силу, точно не было за плечами этих двух лет ежедневных репетиций и спектаклей, одинаковых песен, приевшихся сцен. Все актеры, певцы и танцоры последний раз проживали жизни своих персонажей, точно в первый и единственный раз. Даже у Мануэля голос снова обрел свою былую красоту и утонченность, хотя я и подозревала, с каким трудом ему дались спектакли в эти заключительные дни. В самые трогательные моменты у зрителей на глаза наворачивались слезы, а уж когда на сцене расплакалась Мариэла, не выдержала и я сама. Вытирая слезы, стараясь не испортить и без того пострадавший макияж, я следила за каждым движением, звуком, доносящимся со сцены. В завершение спектакля, когда заиграла последняя песня, зрители с первых рядов дружно встали и начали одаривать артистов розами так, что к концу выступления все они держали по цветку в руках. А я снова плакала, вспоминая, как именно на этой песне Мануэль случайно поцеловал меня.