Текст книги "Другая жизнь (СИ)"
Автор книги: in_Love_with_a_Psycho
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Повернувшись вокруг себя на одной ноге, режиссер махнул рукой в знак окончания разговора и, напевая под нос какую-то песенку, спустился в зрительный зал. Проводив его взглядом, я не спеша пошла к двери, намереваясь прямо сейчас забрать из костюмерной свою обувь. Проходя мимо Мануэля, я даже не обернулась, хотя внутри меня все сжалось, почувствовав его пронзительный взгляд.
Через полчаса я сидела в гримерке и, сняв свои удобные сапожки, втискивала ноги в блестящие беленькие туфли Констанс. Ощущение, что я заковала себя в кандалы, не покидало, но я подумала о достоинствах натуральной кожи и быстрой разноске подобной обуви. Передвигаться от этого было не легче. Видимо, день все же не задался с утра. Обнадеживало лишь то, что туфли привезли не в день спектакля, и сейчас мне не мешало ходить пышное платье, которое придется надеть завтра.
Сделав пару шагов, я почувствовала себя увереннее. Обувь была действительно удобной. Уповая, что все пройдет гладко, я вышла из гримерной и пошла на сцену, где как раз собирались артисты. Альфред уже приехал, а это означало, что скоро можно начинать. В ожидании все топтались без дела. У одной из кулис я увидела Мануэля. Вокруг него, как змея, вилась Тесея. Я остановилась, точно вкопанная, не в силах отвести взгляд от этой парочки, гадая, насколько права была Ксения. По всему выходило, что на счет Тесеи она не заблуждалась. А вот насколько все это нравилось Либерте, я понять не успела. Увидев меня, он отодвинул с пути Тесею, тут же недовольно нахмурившуюся, и подошел.
– Ну что, ты готова? – спросил он тоном, каким спрашивал перед каждым спектаклем или репетицией, как будто мы ни на день не расставались.
Я кивнула, становясь вдруг неожиданно счастливой. На его лице мелькнула улыбка, но тут же он снова сделался серьезным, с головой уходя в роль. Внимательно глядя на него, я заметила, как он на глазах преобразился. Его взгляд стал иным, манеры, жесты, даже голос, все изменилось, входя в образ великого композитора. Даже на репетиции он не мог работать вполсилы.
– Все готовы? Поехали! – послышался голос Дейва из зала.
Репетиция началась. Стоя за кулисами в ожидании своего выхода, я наблюдала за Мануэлем. Невозможно было не любоваться его исполнением. Всё в нём – от кончиков пальцев до прядей светлых волос – было прекрасно и так правдиво, что заставляло верить в искренность его игры. Я не могла не восхищаться грацией его движений. Легкой поступью он перемещался по сцене, почти не касаясь ее. Его голос был то нежен, то вдруг становился твердым и отчужденным. Глаза блестели, когда его красивые мужественные руки обнимали одну из танцовщиц, вьющихся вокруг. Мне никогда не приходилось оказываться на их месте, и тут я неожиданно представила себя там, на сцене рядом с Мануэлем. Представила, как его сильные руки ложатся на талию и обнимают меня, совсем как на балконе той злополучной ночью. Дыхание перехватило, и я почувствовала, как дрожь прошла сквозь пальцы. Готовая порвать на части всех девиц вокруг Либерте, я снова устремила взор на сцену. Глаза горели лютой ненавистью ко всем существам женского пола, когда-либо касавшимся Мануэля. Но вдруг он повернулся, и наши взгляды встретились. Отпустив девушку, которой оказалась Ксения, он посмотрел прямо на меня. Казалось, мир вокруг нас замер. Сама не до конца понимая еще, что происходит, я улыбнулась ему самой нежной улыбкой. Его глаза ответили, засияв тысячами огней. Я готова была смотреть в эти глаза вечно, но он уже отвернулся, продолжая петь.
– Сестренка, наш выход, – прервала мои мысли подошедшая Мариэла.
Я с опаской посмотрела на нее, боясь, что мои глаза выдадут весь спектр пережитых за последние пару минут чувств. Но ни Мариэла, никто другой не заметили ничего странного в моем поведении. Кроме Мануэля. Я была уверена, что, зная меня достаточно хорошо, по взгляду он мог понять многое.
Находясь под впечатлением от его мастерства, я настолько сама вошла в образ, что уже не знала, где заканчивается реальность и начинается вымысел. Все слилось для меня еще и потому, что я впервые играла свою роль без костюма и грима. Находясь в своих настоящих обличиях, мы плакали, смеялись, ревновали и любили. Сердцем проживая все эти моменты, я видела, что и Мануэль чувствовал так же. Наш дуэт был настолько гармоничен, что я уже не представляла, как вместо него здесь мог стоять Нико. Только Мануэль. Никого больше не видела я в роли Моцарта и в качестве своего партнера. Так искренне я еще никогда не отдавалась чувствам своей героини. Так искренне мне еще ни разу не отвечал мой партнер.
Находясь на сцене, я не могла ни знать, ни видеть, как Альфред наклонился к Дейву и тихо спросил:
– Я один это вижу, или ты тоже заметил?
Пораженный до глубины души режиссер медленно кивнул, выражая согласие.
– Я не ошибся, – бормотал он. – Я знал, что из них выйдет отличный дует.
– Дуэт? – продюсер поднял бровь и хитро улыбнулся. – Думаешь, здесь дело только в этом?
Дейв не ответил, продолжая восторженно следить за происходящим на сцене. После репетиции он подошел ко мне. Режиссер говорил что-то о таланте и о том, что он не оставил равнодушным даже черствого Альфреда. Потом начал нахваливать Мануэля, стоявшего неподалеку. Но я не слышала ничего вокруг. Я смотрела в глаза Либерте, которые сразу, как только стихла музыка, стали вновь холодно безразличными ко всем вокруг, включая меня. Он не подошел и не предложил проводить, как всегда делал раньше. Вместо этого в компании Флавьена и еще пары человек, среди которых я увидела и черноволосую голову Тесеи, он прошел мимо, кивнув Дейву, и скрылся за кулисами. Я хотела броситься за ним, схватить за руку и заставить объяснить, что происходит. Я столько могла бы сказать ему, но не было никакой возможности. Дослушав режиссера, я медленно поплелась со сцены. Было грустно и обидно. Но ничто не шло в сравнение с тем, как было физически больно. Ноги в новых туфлях требовали свободы. Они гудели, ныли и практически отказывались передвигаться.
Кое-как дотащив себя, я села на стул и посмотрела на свое отражение в зеркале. В гримерной никого не осталось. Все очень быстро похватали одежду и умчались. Наверное, дух праздника нельзя было так скоро вывести из организма, и актеры поспешили домой, дабы еще хоть на вечер ощутить вкус уходящего веселья. Я смотрела на себя и не узнавала. За последние полтора месяца я как будто стала старше. Неужели глупенькая любимица своих родителей повзрослела, превратившись наконец в самостоятельную личность, которая чего-то стоит? Или это только освещение делало свое дело, я не знала. Вздохнув, я протянула руку и аккуратно сняла туфли. От пронзившей боли на глаза навернулись слезы. Все произошло, как всегда. Новые туфли стерли ноги. Кинув ненавистную обувь под стул, краем глаза я успела заметить, что на белой подкладке остались следы крови. Стараясь не задумываться о нанесенном ущербе здоровью, я взяла сапоги и, кривясь от боли, сунула в них разболевшиеся еще сильнее ноги.
– Да что ж за день такой сегодня!
Ненавидя себя за слабость, я встала и неуверенно сделала шаг в сторону двери. Жгучая боль не заставила себя долго ждать. Вскрикнув и сморщившись, я рухнула обратно на стул, по пути задев рукой какие-то баночки, которые с жутким грохотом посыпались на пол. Кажется, это были средства для укладки. Глядя на разбросанные вокруг флаконы, не в силах терпеть боль и понимая, что нет сил встать и дойти до дома, я уже готова была расплакаться. Но вдруг дверь медленно отворилась. На пороге стоял Мануэль.
– Я проходил мимо и услышал шум, – объяснил он и вошел. – С тобой все в порядке?
Наверное, я выглядела весьма странно, потому что по мере того, как он смотрел на меня, лицо его становилось все сосредоточеннее.
– Все нормально, – как можно спокойнее ответила я, хотя глаза были на мокром месте, а голос готовился вот-вот сорваться. – Я уронила лак.
Смерив меня недоверчивым и от этого еще более холодным взглядом, Мануэль наклонился, чтобы поднять с пола флакон. Случайно его взгляд скользнул по туфлям, валяющимся под стулом. Ему хватило секунды, чтобы понять, что же случилось. Он выпрямился и поставил лак на место.
– Идти можешь?
Он протянул руку, и я встала, опираясь на нее. От новой внезапно накатившей волны боли захотелось поджать обе ноги. Застонав, я потеряла равновесие и, наверное, упала бы, но Мануэль подхватил меня. Безвольно повиснув в его руках, от обиды на весь мир и на саму себя я заплакала.
– Перестань, все пройдет, – продолжая одной рукой придерживать меня, другой он взял куртку и как маленького нерадивого ребенка одел, уговаривая не расстраиваться.
От ноток жалости, сквозивших в его голосе, стало еще хуже. Что ж я за нелюдь такой, что не могу вызвать у мужчины никаких чувств, кроме сострадания. Я продолжала мысленно корить себя в то время, как Мануэль положил мою руку себе за спину, а своей крепко обнял и прижал меня так, что я почти перестала касаться пола.
– Держись крепче, – посоветовал он, и мы не торопясь поплелись к выходу из театра.
От того, с какой легкостью Мануэль пришел на помощь, и как близко сейчас находился, почти таща меня на себе, вдруг стало странно весело. Произошедшее больше не казалось таким уж страшным кошмаром, как еще несколько минут назад. И все же я боялась посмотреть на своего спасителя, зная, что вероятно опять наткнусь на непробиваемую ледяную глыбу его взгляда.
Примерно представляя, что ожидало нас у дверей театра, я натянула на голову капюшон почти до самых глаз и повернула голову, спрятав лицо в меховом воротнике куртки Мануэля. Мои опасения оправдались. Не успели мы показаться на улице, как вокруг собралась толпа поклонниц. Видимо, они были сбиты с толку явлением своего кумира, волочившего на себе какое-то тело, почти не подающее признаков жизни. Пользуясь смятением в толпе, он остановился и наиграно серьезным тоном произнес:
– Девушки, дайте пройти! Одной нашей актрисе стало плохо, и она не может сама передвигаться.
Я мысленно благодарила Либерте, что он не сказал об истинной причине моей недееспособности. Тем временем, ноги, которые жили сейчас какой-то отдельной жизнью, ведомые Мануэлем, неуверенно потопали по дороге. Мы медленно пошли вперед. Но отойти нам не дали.
– Мануэль! Мануэль! Ты не можешь уйти! – послышался с каждым словом всё приближающийся до ужаса знакомый голосок фанатки-художницы. – Ты должен это увидеть!
С этими словами она буквально налетела на нас, чуть не сбив с ног. Мануэль невольно ослабил объятия, отпустив меня. Всем своим весом, да еще так неожиданно встав на больные мозоли, я взвыла. Девушка, казалось, не обращала на меня внимания, продолжая трещать:
– Я рисовала всю ночь! Я потратила три синих карандаша! Получилось куда лучше предыдущего!
Она размахивала листом бумаги перед Мануэлем, который одной рукой все еще пытался удержать меня, а другой поймать рисунок, чтобы как можно скорее сбежать отсюда. Природная вежливость и любовь к прекрасному, как к полу, так и искусству, не позволяли ему в грубой форме отделаться от художницы. Я же тем временем загибалась от боли и нисколько не смущаясь толпы француженок, которые мало что понимали, сыпала во все стороны отборными русскими ругательствами.
– Спасибо, это прекрасно! Правда! – ответил Мануэль.
Поймав наконец рисунок, снова сгреб меня в охапку и спросил:
– Как ты? Совсем плохо?
– Ничего, – морщась, я глянула на рисунок, с которого мне улыбался синюшный Мануэль, похожий на персонажа фильма “Аватар”, только без хвоста.
Понимая, что смеяться нельзя, но не имея никаких моральных сил сдерживаться, я издала что-то вроде всхлипа и обвисла на Мануэле, уткнувшись лицом ему в плечо.
–Что? Что? Тебе больно? – всполошился он и обхватил меня обеими руками за плечи, причем чертов портрет со своей радостной синелицей улыбкой оказался прямо перед моим носом, заставив невольно отшатнуться. Резкое движение болью отдалось в ногах, отчего я, зашипев сквозь зубы, скорчила гримасу. Бедная художница с ужасом наблюдала за моими манипуляциями, явно воображая себе, что ее искусство напугало меня до полусмерти. Мне одновременно стало жалко ее, стыдно за себя и смешно пуще прежнего. Собрав всю свою волю в кулак, удерживая рвущийся смех и чувствуя, что еще немного, и мы с портретом Мануэля сровняемся в цвете, я как можно любезнее выдавила из себя:
– Красиво, это действительно красиво! Восхитительный портрет!
Наверное, с моим голосом все-таки было что-то не так, потому что юное дарование лишь кивнула и поплелась обратно к толпе поклонниц позади нас. Мне вдруг стало очень интересно, много ли людей наблюдало сейчас этот театр абсурда, и любопытство взяло верх. Я медленно повернула голову, подняла глаза и тут же уперлась взглядом в знакомую девушку из кафе. Ту самую, что месяц назад брала у меня автограф. Видимо, и она меня не забыла. Секунды хватило ей, чтобы узнать, кому же так усердно помогал всеми обожаемый Либерте.
– Так это ж Талья Полянская, дублер Констанс! – крикнула она, а я поспешно отвернулась.
– Талья! Как же так? – послышались со всех сторон голоса. – Но она же завтра должна играть! Кто же будет?
– Не волнуйтесь, завтра все будет хорошо! – крикнул им Мануэль и обратился ко мне. – По-моему пора делать отсюда ноги.
Я неуверенно кивнула, прикидывая, насколько быстро могу сейчас делать эти самые ноги. Он усмехнулся, понимая, о чем я думаю, а в следующую секунду уже держал меня на руках.
– Что ты делаешь? Поставь меня, где взял, – попыталась протестовать я, представив, как окончательно глупо выглядит эта картина со стороны.
– Ты же не можешь сама идти быстро? – снова усмехнулся Либерте, чем вызвал еще больше моего негодования. – Сиди уж.
Понимая, что он прав, и что сама даже босиком доберусь до дома только к рассвету, я снова спряталась от внешнего мира под капюшоном своей куртки.
– Тебе не тяжело? – на всякий случай спросила я.
– Если упадем, то вместе, – как-то двусмысленно ответил Мануэль, делая первый шаг.
Я незаметно смотрела на толпу теперь еще более удивленных девушек, так и оставшихся стоять у театра, пока мы не завернули за угол. Хмыкнув, я крепко обняла за шею Мануэля. Идти было совсем близко. От театра отель отделяло всего одно здание. На нас поглядывали прохожие, но мне было все равно. Прижавшись к Мануэлю, я ловила каждый миг.
Зима наконец окончательно вступила в свои права, и в Париже шел снег. Тихо падая на мостовую, он не таял, а ложился ровным слоем, укрывая землю. Несколько снежинок упали на волосы Мануэля и сверкали точно маленькие звездочки. Вдыхая парфюм, смешанный с ароматом его тела, я не хотела, чтобы эти минуты прошли. Сейчас для меня не осталось ничего в этом мире, кроме ощущения его крепко обнимавших рук и снежинок, таящих на ресницах. Я закрыла глаза, отдаваясь захлестнувшим сознание чувствам и пытаясь быть откровенной с самой собой. Я не хотела, чтобы он отпускал меня. Больше того. Я бы отдала все на свете, чтобы он не только обнимал меня, но и зашел гораздо дальше. Отдавшись воле своих фантазий, я не заметила, что рукой глажу его по жестким волосам.
Мануэль кашлянул, возвращая меня к реальности. Поспешно отдернув руку, я увидела, что мы подошли к подъезду. Чтобы открыть дверь, он опустил меня на землю. Тут же боль снова дала о себе знать. Я сморщилась. Суровая действительность окончательно развеяла приятные иллюзии. Увидев мою неподдельною гримасу, Мануэль снова взял меня на руки.
В тишине и полумраке стоя в ожидании лифта, мне стало совсем не по себе. Капюшон больше не скрывал моего лица, и я краем глаза наблюдала за Мануэлем. Он, казалось, являл собой само спокойствие. Ни один мускул не дрогнул на лице, а взгляд оставался все таким же отрешенным. Физически ощущая неловкость от молчания, так несвойственного его обычному поведению, я снова мысленно корила себя. Лишь когда мы добрались до моей комнаты, и Мануэль опустил меня на кровать, присев рядом, я перевела дух. Он был удивительно заботлив и помог мне раздеться. Сняв сапоги, я почувствовала неслыханное облегчение.
– Хочешь чего-нибудь? – спросил Мануэль, сочувственно глядя на меня.
– Нет, если только утопиться.
Я поморщилась не столько от боли, сколько от ненавистного тона курицы-наседки, каким говорил Мануэль. Совсем не такие ноты в его голосе мне хотелось бы слышать. И потом я все еще чувствовала себя неловко. Дабы хоть немного прийти в себя, я решила отправиться в ванную.
– Пойду приму душ, – сказала я, собираясь с духом, чтобы встать.
– Сама справишься или помочь?
– Босиком дойду, – поспешно ответила я.
– Хорошо. Я пока принесу лекарство, – он опять усмехнулся. – Надо ж тебя до завтра вылечить.
От его взгляда меня бросило в жар, и я насколько смогла быстро скрылась в ванной. Стоя под прохладными струями воды, я не думала ни о стертых в кровь ногах, ни о завтрашнем спектакле. Я пыталась понять, что случилось со мной за последние несколько часов. Находясь рядом с Мануэлем, я теряла контроль над своим телом и разумом. Что делали со мной его глаза, голос, и почему я не испытывала этого раньше? Или же все-таки это началось не сегодня? А может быть, просто я уже слишком давно была одна, и весь мой организм противился одиночеству? Очень много вопросов, ни на один из которых я не могла бы дать точный ответ. Выключив воду и надев длинный махровый халат, я вышла из ванной.
Казалось, меня не было совсем недолго, а Мануэль успел сходить в магазин, принести какой-то еды из кафе напротив и даже поставить на маленький журнальный столик. Не привыкшая видеть готовившего есть мужчину, я с удивлением наблюдала за ним. Мой муж не баловал меня кулинарными способностями, да и вообще мне не встречались мужчины, способные накормить не только себя, но и девушку.
– Садись, – махнул Мануэль в сторону скромного ужина. – Это, конечно, не деликатес, но сходить ты все равно никуда не в состоянии.
– Спасибо тебе, хотя и не стоило беспокоиться, – ответила я, опускаясь на стул, и тут же добавила. – А это что?
На столе стояла бутылка водки. Самой настоящей российской водки. Не веря своим глазам, я уставилась на Мануэля, который сел напротив.
– Это мне подарили поклонницы из России. Не думаю, что ты не знаешь, что это.
В его голосе звучала неприкрытая ирония, но я не хотела сдаваться.
– Вообще-то я больше не пью и не курю, – с вызовом бросила я.
– А я заметил, – он кивнул и посмотрел на подоконник, где стояла полная окурков пепельница, после чего перевел многозначительный взгляд на недопитую бутылку вина под столом, которую я еще не успела выбросить. – Это лекарство. Выпей, тебе надо расслабиться и выспаться. А то ты сегодня какая-то напряженная.
С этими словами он открыл бутылку и налил нам обоим. Подняв кружку, потому что иной посуды у меня не было, он произнес:
– За Россию и тех, кто нас там любит.
Выпив, я почти сразу ощутила, как в желудке стало тепло, и все тело постепенно начало расслабляться. Поев, я почувствовала себя просто замечательно. Теперь можно было и поговорить.
– Я думаю, как завтра все пройдет. Эти туфли… все так некстати.
– Не волнуйся, – ответил Мануэль, и я с ужасом увидела, что он снова наполнил чашки. – Если уж Альфреду понравилось, то зрители будут в восторге. Поверь, нашему продюсеру тяжело угодить, а сегодня он явно был доволен. А ноги намажь мазью, которую я принес. Она отлично помогает. За тебя!
Мы снова выпили. Я смотрела на Мануэля и не понимала, зачем он возится со мной. Но то ли от водки, то ли от каких-то иных чувств мне вдруг очень захотелось поблагодарить его и рассказать, что я чувствовала все эти дни, спросить, что с ним случилось в Италии.
– Мануэль, – тихо позвала я, и он поднял на меня бездонные темные глаза. – Спасибо. Ты даже не представляешь, как я благодарна тебе.
Он махнул рукой и хотел что-то сказать, но я не дала ему.
– Нет, послушай меня, пожалуйста. Я узнала, что у тебя что-то не сложилось с девушкой в Италии, что вы расстались. После всего, что ты рассказал мне тогда в Москве, я все думаю об этом и чувствую себя виноватой…
– Талья, ты ни в чем не виновата, – он все же перебил меня и встал.
Испугавшись, что он уйдет так и не дослушав, я вскочила и схватила его за руку. Теперь он снова смотрел на меня. Кажется, в глазах его мелькнуло удивление.
– Подожди, я хотела сказать тебе…
Звонок телефона прервал меня на полуслове. Выругавшись, я тем не менее не двинулась с места. Момент ускользал, но я никак не хотела отпускать его, понимая, что второй раз не решусь заговорить об этом.
Телефон продолжал звонить.
– Ответь, вдруг что-то важное, – медленно произнес Мануэль и убрал руку.
Я смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Его лицо, еще минуту назад такое доброе и родное, вдруг снова стало равнодушной маской.
– Мануэль, что не так?.. – слова застыли на языке.
На какое-то мгновение мне показалось, что его глаза потеплели.
– Все чертовски так, – он поднял руку и кончиками пальцев коснулся моей щеки, но почти сразу отдернул их и, взяв телефон, протянул мне. – И все-таки ответь.
Понимая, что спорить бесполезно, я сняла трубку.
– Алло, – выдохнула я, не сводя глаз со стоящего рядом мужчины.
Разговор длился меньше минуты. Все это время он пристально наблюдал за мной. Когда я положила трубку, мое лицо выражало крайнюю степень удивления.
– Что случилось? – спросил он.
– В общем ничего, – я пожала плечами. – Звонили с ресепшн. Мне пришло письмо, надо забрать. Только странно это. Кто бы мог написать мне письмо…
– Я принесу.
И не успела я возразить, как он уже хлопнул дверью, выйдя из комнаты. Нехорошие мысли начали закрадываться в голову. Я знала лишь одного человека, у которого был повод слать мне письма. И судя по всему, как раз уже пора было этому случиться. Прошло совсем немного времени, когда вернулся Мануэль. В руке у него был большой толстый конверт. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, от кого это письмо. Мои догадки подтвердились. На конверте красовался московский адрес моего адвоката. Документы о разводе. Я медленно подняла глаза. Мануэль вопросительно смотрел, ожидая ответа.
– Это от Андрея. Когда мы были в Москве, он говорил, что пришлет мне подписать бумаги на развод.
Помолчав, как будто обдумывая что-то, Либерте отступил на шаг.
– Ты, наверное, хочешь побыть одна, пока будешь читать это? Что ж, не буду мешать. Спокойной ночи.
Даже не представляя, насколько не прав, он ушел. Я хотела остановить его, попросить остаться, но не смогла. От неприкрытой злобы, звучащей в его голосе, мне стало не по себе. Я так и сидела, точно статуя, глядя в пустоту своей комнаты. Я снова осталась одна. Такое привычное состояние.
Чтобы хоть чем-то отвлечься, я убрала со стола. Потом переоделась, намазала больные ноги, выключила свет и легла в кровать. Я вертела в руках злополучный конверт. Ненавидя Андрея и проклиная себя за то, что когда-то связалась с ним, я бросила письмо в тумбочку, так и не распечатав. Не желая больше ни о чем думать, я закрыла глаза.
На следующий день я ковыляла на работу, немного прихрамывая. Из обуви мне было удобно только в кроссовках. И если не считать, что на улице за ночь намело снега, и теперь я шла по нему, замерзая, точно в домашних тапочках, то все было вполне сносно. Нестандартные методы лечения Мануэля принесли хорошие плоды. От водки я уснула как убитая, ни о чем не думая. А мазь действительно способствовала скорейшему заживлению. Будучи ему весьма признательна за помощь, я снова не знала, как мне вести себя с ним. Его поведение вчера вечером было настолько непредсказуемым и противоречивым, что вгоняло меня в ступор всякий раз, как я начинала думать о нем. В итоге я решила действовать по обстоятельствам.
А обстоятельства складывались так, что когда я уже сидела перед зеркалом, отдавшись в руки гримеру, ко мне подошел Дейв. Оказалось, Мануэль рассказал ему о моей проблеме, и режиссер разрешил мне выступать в танцевальных балетках – со сцены незаметно, а мне будет удобно. Это была хорошая новость, хотя я и удивилась заботе, которую продолжал проявлять Мануэль. Но окончательно в тупик меня поставил Флавьен.
Перед самым началом спектакля он подошел ко мне и без предисловий спросил.
– Что ты сделала с Либерте?
Я слегка опешила, но взяла себя в руки и почти спокойно переспросила.
– Прости, что?
– Да то, Талья, – он всплеснул руками. – Мануэль весь день какой-то странный. То молчит, то на всех огрызается без причины. Спрашиваю, что случилось, молчит. Может, ты мне объяснишь?
– А я могу? – искренне недоумевала я. – Это он, наверное, после поездки в Италию таким стал.
– Это он, наверное, провел вечер с тобой! – копируя мою интонацию, ответил Моран. – Днем он был вполне адекватен, пока я не оставил его перед дверью твоей гримерной! Скажи мне, что ты такое ему говоришь, если каждый раз, побыв с тобой наедине, он потом сам не свой?
Я смотрела в глаза Флавьена, полные непонимания и волнения за друга, но не могла ответить ничего вразумительного. Не говорить же ему, в каком замешательстве нахожусь сама со вчерашнего дня.
– Прости, я не знаю, что тебе сказать…
– Зато я знаю, что ты должна сказать ему, – он сделал акцент на последнем слове. – Я знаю, что произошло в Москве, и, поверь, если тебе все же дороги отношения с Мануэлем, ты должна быть с ним откровенна. Скажи ему все, что чувствуешь. Он очень этого ждет.
– Я так не думаю.
С этими словами я отвернулась и пошла куда-то в сторону, не видя ничего перед собой. Флавьен позади меня выругался. Видимо, он ожидал иного исхода разговора. Хотелось сесть где-нибудь в уголке, чтобы никто меня не видел, и хорошо обо всем подумать. Но пышное платье не давало сделать этого, да и спектакль должен был вот-вот начаться. Тем не менее, заставить себя не думать я не могла. Вспоминая поведение Мануэля и сопоставляя его со словами Морана, начинало казаться, будто я действительно действовала на Либерте неадекватно. Этому было лишь два объяснения. Либо он меня ненавидит, либо наоборот, относится слишком хорошо. Первое сразу отпадало, ведь в таком случае он не стал бы помогать мне. Оставался второй вариант, в который я бы ни за что в жизни не поверила. Мне было куда проще думать, что Мануэль страдает по своей итальянской подружке.
Спектакль начался, как всегда, под бурные овации зала. Откуда-то донесся крик режиссера.
– Либерте, быстро на сцену!
Точно ураган, мимо пронесся Мануэль, чуть не сбив меня и бросив на ходу:
– Как ты?
– Нормально, – рассеянно глядя на него, ответила я.
– Мануэль! – Дейв уже почти рычал.
Моцарт выбежал на сцену как раз вовремя. В принципе, это была их вечная борьба, режиссера и актера. Дейв всегда боялся, что Мануэль, в конце концов, не успеет, а Мануэль, как специально, каждый раз летел на сцену, за считанные секунды до своего выхода. Ничто не могло изменить этой пагубной привычки. Оставалось лишь смириться, но режиссер не мог. Думая об этом, я стояла, как в забытьи, из которого вскоре меня вывел приятный голос Мариэлы.
– Талья, ты как? Готова?
Она улыбалась. Я рассеянно посмотрела на нее и кивнула. Почему-то взгляд прилип к ее неестественно длинным накладным ресницам, будто раньше я никогда их не замечала. С минуту я бездумно смотрела на нее, но ее голос снова вернул меня к реальности.
– У тебя все в порядке? Ты какая-то странная сегодня. И Мануэль сам не свой, – в голосе слышалось неподдельное беспокойство, и я в который раз укорила себя, что плохо подумала об этой девушке в первую нашу встречу. Воистину, первое впечатление обманчиво. Мариэла оказалась очень милой и открытой, если познакомиться с ней ближе. – Вчера что-то случилось? Слухи ходят, будто вас видели. Это не мое дело, но мне, правда, больно смотреть на вас. Если я могу помочь…
Я не дала ей договорить, потому что вникла, наконец, в истинный смысл слов.
– Слухи? – я вся напряглась, вспоминая вчерашнюю сцену у театра. – Какие слухи?
– Якобы, вчера одна из артисток подвернула ногу, а Мануэль очень сильно ей помог. Я не люблю обсуждать подобное, и мне все равно, что произошло вчера. Просто, поверь, – она понизила голос, хотя в шуме идущего мюзикла было почти ничего не слышно. – Не все в театре обрадовались подобным слухам.
Я невольно поежилась, примерно представляя, кого Мариэла имела в виду. Хотя и помимо театра меня обеспокоило происходящее. Очень не хотелось быть объектом пересудов, не имеющих под собой никаких оснований. Или почти никаких.
– Так, сестрёнка, нам пора!
Я посмотрела на Мариэлу, которая на ближайшие два часа становилась моей сестрой, и вслед за ней шагнула в свет софитов. Всё, что происходило потом, слилось для меня в единый поток чувств, слов и действий. Увидев Мануэля на сцене, такого прекрасного, родного и одновременно далекого, я поняла, что мне больше не нужно притворяться, изображая влюбленную девушку. Я больше не играла. Я так чувствовала, не представляя, как не понимала этого раньше. С первой нашей встречи мое сердце постепенно отдавалось этому мужчине, чтобы теперь взорваться бурей эмоций на сцене рядом с ним.
Но всё когда-нибудь заканчивается. С нескрываемой грустью я наблюдала финальную сцену, где в очередной раз Мануэль умирал за своего героя. Но вот и она подошла к концу. Снова овации, и занавес закрылся. Все участники мюзикла, выдохнув, устремились за кулисы, и когда через несколько мгновений занавес вновь открыли, на ярко освещенную сцену под звуки финальной песни артисты начали выходить на поклон. Сначала дружно выбежали, раскланиваясь, танцоры, после чего встали по сторонам у кулис. Следом на поклон вышли актеры второго плана. Собрав все положенные аплодисменты, они присоединились к дружному ряду танцоров, освобождая проход для исполнителей главных ролей. Под несмолкающую музыку на сцену вышла первая пара – всегда серьезный и сдержанный Мелар вел за руку улыбающуюся Мию, исполняя при этом первый куплет финальной песни. За ними вышли Флавьен и Мариэла, на черед которых пришелся второй куплет. Зрители в зале одинаково хорошо приветствовали всех актеров, но эту парочку принимали особенно тепло. И они щедро платили публике той же монетой, улыбаясь и успевая даже позировать на фотокамеры. Но вот и они отошли немного назад, отдавая свое место заключительной паре – мне и Мануэлю.
Под мелодичный проигрыш я ступила ему навстречу. Сердце бешено забилось, как только наши взгляды встретились. Сделав несколько шагов, он протянул руку, и я крепко сжала ее. Почувствовав мое волнение, он улыбнулся и легкой, но уверенной поступью, повел меня к краю сцены, навстречу зрителям. Увидев нас, зал встал, разразившись бурными аплодисментами. От волнения и огромной энергии зрительской любви, а может быть от слишком близкого присутствия Мануэля, сердце упало, на мгновение остановившись, но забилось с новой силой, все быстрее и быстрее. Все, что произошло потом, длилось всего несколько секунд, но мне показалось вечностью. Боковым зрением я увидела, или скорее почувствовала, какое-то движение и повернула голову. И в этот момент губы Мануэля коснулись моих. От неожиданности я заморгала, не понимая, что произошло. Но заметив его растерянный взор и застенчивую улыбку, поняла, что он хотел поцеловать меня в щеку, но я не вовремя повернулась к нему. Мне стало смешно, и я улыбнулась. Он ответил мне тем же, и я сильнее сжала его руку. Это и послужило толчком, потому что он снова припал к моим губам с самым настоящим поцелуем, нежным и страстным одновременно. Он длился лишь секунду, и вот Мануэль уже отступил на шаг.
