Текст книги "Runaway Train (СИ)"
Автор книги: Haruka85
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Они снова побежали по узким, витиеватым коридорам и лестничным переходам в недрах закулисья. Наконец гитарист распахнул перед другом небольшую дверь, втолкнул его внутрь и скрылся, выкрикнув напоследок, едва перекрывая голоса выступающих в зале:
– Никуда не уходи! Увидимся! Удачи!
Мисаки огляделся, чтобы сориентироваться – он оказался абсолютно один в довольно тесном, тонущем во мраке помещении с выходом на балкон. Парень сразу узнал это место – подобие крохотной VIP-ложи – из зала оно смотрелось как неприметная ниша в стене несколькими метрами выше общего уровня сцены. Стоило глянуть вниз – и выступление представало перед наблюдателем во всех деталях, участников премьеры можно было разглядеть в мельчайших подробностях, как на ладони, а видеоряд на огромных жидкокристаллических мониторах создавал эффект персонального кинотеатра.
Выбора не было – действие моментально захватило парня без остатка. Он осторожно опустился на краешек кресла и обратил все свое внимание на сцену. Сегучи уже стоял перед публикой – небрежно-элегантный, идеальный, как и всегда. Он легко и с юмором рассказывал зрителям историю создания клипа, по очереди приглашая на сцену всех, кто участвовал в создании сингла и новорожденного клипа.
– Дело было приблизительно год назад, стоял такой же чудесный апрель, как и сейчас... – начал свой рассказ Накано Хироши. – Могу сказать со всей очевидностью, в ту ночь я был абсолютно счастлив. Я возвращался домой, мне оставалось пройти всего пару сотен метров, когда я увидел на мосту этого человека. Навстречу мне шел парень, и я ни за что не обратил бы на него внимания, если бы внезапно на моих глазах он не вспрыгнул на перила. До сих пор для меня остается загадкой, действительно ли он собирался расстаться с жизнью намеренно или просто свалял огромного дурака под влиянием момента, но я счастлив, что успел остановить его...
Мисаки застыл и обратился в воспоминания – это была история их с Хиро первой встречи, история его побега, он слишком хорошо знал, о чем будет рассказано дальше...
Хиро говорил недолго, но успел выложить всё – в мельчайших подробностях. Не то чтобы Мисаки это злило, нет. “Но зачем?!”
– Песня долго не могла найти своего автора, – продолжил тем временем Сегучи, – нам пришлось перебрать множество вариантов, и, сказать по чести, все они были достойными образцами любовной лирики. Но каждый вызывал у меня как продюсера сомнение. Поиски продолжались достаточно долго, пока однажды в литературном ежемесячнике издательства “Марукава” я не наткнулся на стихи одного именитого автора, признанного миллионами, но, как оказалось, решительно отошедшего от дел. Мало кому известно, чего стоило добиться его аудиенции, но одного взгляда хватило, чтобы понять – этот человек поймёт музыку так, как слышим ее мы – композитор и продюсер...
Сердце Мисаки пропустило удар, еще один... На сцену неспешной походкой вышел Усами Акихико. “Отошел от дел?!” Его первые слова утонули в восторженном рёве поклонников. “Так Усаги-сан написал песню на музыку Хиро?! И он не сказал мне ни слова?! Друг называется!” – это была последняя посторонняя мысль в голове. Парень смотрел, не отрываясь, впитывая взглядом черты родного и такого далекого лица, отмечая мельчайшие детали до боли знакомого образа, вслушивался в каждый звук, каждый вздох возлюбленного – недостижимого и желанного. Всё тот же, по-прежнему красивый, сильный, гордый, каждое движение полно благородного аристократизма, но лицо осунулось и неуловимо постарело, уголки губ отчеркнул легкий штришок иронии, и взгляд из-под очков не казался таким острым и ярким, как раньше.
Гомон публики заглушал голос Акихико, и Мисаки нестерпимо хотелось закричать, чтобы все – все до единого замолчали, чтобы дали насладиться этими короткими минутами с Усаги-саном, когда его слова, казалось, были обращены к нему лично.
– Я буду краток, – попробовал продолжить свою речь писатель после того, как овации немного поутихли. – Ни за что не стал бы рассказывать историю этих стихов, но мой хороший друг... – Усаги выразительно кивнул в сторону Сегучи, – хитростью вырвал у меня обещание. Приблизительно год назад из моей жизни исчез человек, которого я очень любил и люблю до сих пор, несмотря на то, что нет никакой надежды когда-либо встретиться вновь. Именно это событие открыло во мне скромные способности к поэзии – прежде я был способен только на прозу. Так или иначе, все мои стихи посвящены одному-единственному человеку, но будут понятны каждому, кому доводилось испытывать чувство безвозвратной потери. Наверное именно это чувство побудило меня услышать в оптимистичной и умиротворяющей музыке Накано Хироши историю о том, как поезда уходят в один конец, о том, как исчезают дорогие нам люди, чтобы никогда не вернуться... – Акихико коротко кивнул и, не добавив ничего сверх сказанного, просто покинул сцену.
“Любит до сих пор?! Меня?!” Мисаки дёрнулся к двери, выскочил в коридор и огляделся по сторонам. Слова Акихико привели весь его организм в состояние боеготовности: “Где я? Как отсюда выбраться?” – этого он не знал: даже среди работников клуба далеко не все умели ориентироваться в лабиринте закулисья. Единственное решение, которое показалось относительно здравым, заставило парня вернуться на балкон и зорко уставиться в толпу, чтобы отыскать знакомую компанию за столиками, а среди них и Усаги. “Вот они!” – Мисаки заметил на привычных местах команды “Nittle Grasper” и “Bad Luck”. Писателя не было видно. Сегучи, вместо того, чтобы присоединиться к празднующим товарищам, не спускаясь со сцены, исчез вслед за Акихико. Хиро купался в восторженных взорах Аяки и по всему был чрезвычайно горд собой. Как водилось всегда, в обществе своей возлюбленной он забыл обо всем на свете. “Хиро, черт тебя задери! Какого хрена я заперт здесь, когда вы все там?! Когда Усаги-сан куда-то исчез! Вместе с Сегучи!!!” Ему уже рисовался в красках все тот же черный, сияющий “Ауди” и вышколенный шофер в белоснежных перчатках, услужливо закрывающий дверь за обнимающимися Акихико и Томой. Мисаки в отчаянии стиснул поручень балкона.
Свет в зале неожиданно померк, и прежде чем зазвучали первые аккорды хорошо знакомой Мисаки мелодии, в абсолютной тишине на черных экранах крупными белыми буквами проступили титры: “There are over one million youth lost over the streets of Japan…”*
“Call you up in the middle of the night
Like a firefly without a light
You were there like a blowtorch burning
I was a key that could use a little turning…”
Пронзительный, с легкой хрипотцой, голос Шиндо Шуичи выводил куплет за куплетом поток слов, исполненный боли, любви и безысходности... Прежний Мисаки не понял бы ни слова по-английски, но теперь сознание, минуя вербальную форму, легко считывало четкие, чувственные образы, мучительные и острые для человека, чей смысл жизни превратился в ожидание. В оцепенении он растворился в музыке, в мыслях, в памяти... На гигантских мониторах мелькали лица Хиро, Шуичи, Фуджисаки вперемежку с детскими рисунками, неприглядными сценами уличной жизни подростков, которыми так быстро пресытился Мисаки в первые дни после побега... Заключительные куплеты повторяли один другой практически слово в слово:
“Runaway train never comin’ back
Runaway train tearin’ up the track
Runaway train burnin’ in my veins
Runaway but it always seems the same…”
В темноте сменялись фотографии молодых людей, подростков и совсем малышей с датами их исчезновения: “Если вы видели одного из этих детей или являетесь одним из них, пожалуйста, позвоните по этому номеру”. Мисаки забыл, как дышать: с финальной фотографии в лицо зрителям смотрел он сам. “Такахаши Мисаки,” – гласила надпись. Тишина.
Зал взорвался исступлённым рёвом и апплодисментами. На сцене в мгновение ока снова материализовался Сегучи. Прежде чем широко улыбнуться гостям презентации, его быстрый взгляд метнулся в сторону балкона, скользнул по Мисаки и с долей тревоги устремился куда-то мимо него, вглубь ложи. Парень невольно обернулся. В потемках, у самой двери, застыл Усами Акихико.
*англ. – “Более миллиона молодых людей потерялось на улицах Японии”
====== Глава 36 ======
“...Столько долгих лет замыкал я этот круг,
Это я его привёл на встречу к тебе...”
М. Леонидов, “Не дай ему уйти”
Сегучи так настойчиво твердил свое: “После выступления не уходи в зал, иди направо и жди меня за кулисами. Запомнил? Усами, не вздумай перепутать!” – как будто у него кто-то что-то посмел бы перепутать. Усами невесело усмехнулся, нервно перебирая пальцами незажженную сигарету, – нещадно тянуло курить. Публичные выступления всегда нервировали его сверх всякой меры, а уж необходимость вывернуть душу наизнанку перед уймой любопытствующих чужаков и с перспективой быть записанным на камеру была подобна прогулке на эшафот. Но Акихико сам имел неосторожность попасться – пообещал. Обещания свои он держал во что бы то ни стало, это было его непреложным правилом. Поэтому выступить пришлось, причем по существу, а не отделываться общими, ничего не значащими фразами, как было принято на литературных вечеринках. С другой стороны... может, давно стоило махнуть рукой на все эти подростковые комплексы? Ну вывалил на людях всю подноготную – и что? В каком месте убудет? А у Сегучи борьба за рейтинги.
По всему выходило, что махнуть рукой было нельзя, – уж больно поганенько себя чувствовал писатель, поджидая друга в условленном месте.
– Иди за мной, Усами-сан! – скомандовал Тома, на крейсерской скорости направляясь мимо Акихико к дальней двери.
Писатель со вздохом отделился от колонны и поспешил за другом, поскольку в этих кривых закоулках, заваленных аппаратурой и напичканных всевозможными входами, выходами, подъемами, спусками и перекрестками отстать было все равно, что заблудиться.
– Сегучи, я не удивлюсь, если за очередным поворотом нам попадется светофор. Ну или указатель на Пекин!
– Поговори мне еще, я тебя здесь и оставлю! – вяло отбрехался Тома в ответ на шутку писателя.
– Какой-то ты странный сегодня. Что с тобой?
– Скоро сам узнаешь. А сейчас не дергай меня, у меня работа нервная.
– Знаешь, я и так сегодня перевыполнил планы по послушанию на годы вперед.
– Тогда придется перевыполнить на десятилетие, – Сегучи уверенно притормозил у очередной двери и осторожно заглянул внутрь. Удовлетворенно кивнув самому себе, прижимая палец к губам в молчаливой просьбе не шуметь, он приглашающим жестом впустил Акихико внутрь полутёмного помещения и аккуратно прикрыл дверь снаружи.
Писатель сделал пару неуверенных шагов, остановился и снял очки. Потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку. После слепящих лучей софитов и рампы на сцене глаза слезились и никак не могли приспособиться к перепаду освещенности. Акихико осторожно помассировал глаза и лоб, прежде чем водрузить очки на место. Помещение заканчивалось балконом, обращенным, судя по всему, прямо на сцену. Он снова присмотрелся и остолбенел: под заключительные строки хорошо знакомой песни с экранов на него глядело улыбающееся лицо Мисаки. На фоне гигантской сияющей копии четко обрисовывался силуэт оригинала – эффект близкий к фантастике. Мужчине понадобилось время, чтобы поверить – это не бесплотный силуэт, а сам Мисаки собственной персоной стоит к нему спиной у перил и смотрит куда-то вниз.
– Мисаки... Мисаки... – одними губами позвал Акихико, совершенно не чувствуя уверенности, чтобы позвать вслух. – Мисаки... – он почти забыл, каково это имя на вкус. Он приказал себе забыть его, чтобы не сойти с ума.
“Возможно ли?!” – это должно было произойти: юноша обернулся, как будто почувствовал что-то за спиной.
“Сегучи, сукин сын! Это подло!” – их взгляды пересеклись и намертво вцепились один в другой так, как не позволяли себе соединиться онемевшие от потрясения тела.
“Я же просил, не надо!” – свет софитов ударил с утроенной силой, оглушительные звуки поздравительных речей обрушились на барабанные перепонки.
“Ты просил не искать тебя!” – Акихико инстинктивно отступил на шаг.
“Я не искал!” – Мисаки придвинулся на два.
“Зачем ты здесь?” – Акихико отступил еще и уперся в стену.
“Не подходи!” – сделав еще несколько стремительных шагов, Мисаки оказался на расстоянии вытянутой руки.
– Не подходи! – хриплым шепотом выдавил Акихико. И хорошо, что стена оказалась рядом – так проще удержаться на ногах, которые предательски обмякли.
– Усаги-сан! – Мисаки мешкал.
– Не надо! – писатель, не разрывая зрительного контакта, молча помотал головой и облизнул пересохшие губы.
– Усаги-сан!!! – еще отчаяннее выкрикнул юноша и опустился к ногам Акихико, прямо на пол. – Пожалуйста! Не прогоняй меня!..
Усами ошеломленно смотрел сверху вниз, как Мисаки, его дорогой мальчик, уткнулся лицом ему в колени и сжался в комок, не решаясь упрочнить прикосновение ни единой другой частью тела. Но даже этой легкой связи хватило для того, чтобы почувствовать дрожь его беззвучных рыданий, горячую влагу слёз, напитывающую ткань брюк, и мгновенно остывающую на коже.
– Пожалуйста! Позволь мне побыть рядом с тобой. Хоть чуть-чуть, хоть на минуточку! Не гони меня! Усаги-сан! Мне так не хватает тебя!.. Я больше не могу!.. Пусть я никогда не смогу стать достойным тебя, пусть с тобой будет кто-то другой, лучший! Пускай! Но мне никогда никто не был нужен, кроме тебя!..
Акихико едва мог различить смысл слов между сдавленными всхлипами и горестными вздохами парня. “Истерика. Я и сам к ней близок!” Писатель осторожно сполз по стене вниз и устроился рядом с Мисаки, обхватывая его за плечи, прижимая к широкой, надежной груди. Другая тяжелая, крупная кисть опустилась на растрёпанную макушку, с наслаждением пробежалась пальцами по жестким, непослушным прядям и ласково погладила. Мальчишка неловко обхватил писателя за талию и крепко стиснул руки у него за спиной.
– Пожалуйста, – бормотал он, умоляя, – только скажи мне, что у тебя все хорошо! Не молчи! Слышишь?
– Что я должен сказать?
– Что у тебя все хорошо, что ты счастлив!
– Если все, что тебе нужно, – услышать это, то да, Мисаки, я счастлив, и у меня все хорошо, – самая настоящая злость.
“Что? Что у меня может быть хорошо? Это издёвка?” – руки сами собой расслабились, скользнули вниз и упокоились на шершавом, пыльном ковролине. Акихико резко откинул голову назад, гулко ударился затылком о грубую, заскорузлую поверхность оштукатуренной стены, внутри черепа электрическими волнами разбежалась боль. “Интересный эффект”, – с удивлением он повторил удар еще раз и еще, но влажные дорожки все равно заструились по щекам к шее.
– Акихико! – писатель вздрогнул и выпрямился подобно тугой пружине.
– Как ты меня назвал?..
– Усаги-сан, прости меня, прости!!! Я не хотел причинить тебе боль! Я думал только о себе. Прости, что мне понадобилось столько времени, чтобы понять!
– Ты сам-то... счастлив? – попутно сглатывая сухой ком в горле, писатель снова задал вопрос.
– Ни единого дня! Ни секунды я не был счастлив! Я бы всё отдал, лишь бы забыть этот год, как страшный сон!
– Не выйдет... – Акихико без предупреждения поднялся на ноги. – И не уверен, что стоит.
Помедлив, размышляя о чем-то своём, он как будто решился действовать и протянул юноше руку, и тот уцепился за нее, как за самую большую драгоценность в мире. Мисаки целовал сильные пальцы любимого, пропитанные хорошо знакомым запахом табака, прижимался к ним щекой, бережно гладил тыльную сторону ладони, опасаясь выпустить её из рук.
– Не уходи! Усаги-сан, дай мне еще минуту, я прошу! – негромко, комкая слоги, взмолился Мисаки, и тут же крепкое рукопожатие писателя захватило власть над его слабой кистью, потянуло вперед и вверх, заставляя принять вертикальное положение. – Пожалуйста, не уходи так быстро!
Солёная влага продолжала заливать некрасиво опухшее и покрасневшее лицо, давно размокшая, мятая бумажная салфетка, уже не могла справиться со своими прямыми обязанностями, и юноше не оставалось ничего, кроме как часто шмыгать носом, – еще чуть-чуть и подступит икота.
Усами с сомнением оглядел на предмет профпригодности свой платок, вытащенный из нагрудного кармана, встряхнул его, разворачивая, и аккуратно вытер лицо парня:
– Давай, сморкайся. И не вздумай больше реветь, ты же знаешь, я с трудом это переношу.
В ответ на элементарную заботу Мисаки против своего желания разрыдался с новой силой, и на сей раз икота всё-таки взяла своё.
– Ох... – Акихико снова приложил платок к пылающим щекам мальчишки. – Малыш, ты меня вынуждаешь... – и прильнул губами к влажной солёности его разгоряченных губ.
Самый вожделенный поцелуй в жизни Акихико, самый сладостный. Как он мог бредить кем-то другим? Как могло показаться, что десять лет мечтаний о Такахиро, имеют какой-то смысл? Они не весили ничего по сравнению с годом, прожитым без Мисаки! Но стоил ли чего-то этот год рядом с долгожданными минутами его возвращения?
– Идём! – позвал Акихико своим низким, пробирающим нутро голосом.
– Куда? – не сразу отозвался Мисаки.
– Домой... – с изрядной долей сомнения ответил писатель, пытаясь в потемках разглядеть хоть какой-то отклик со стороны парня. – Если хочешь...
– Больше всего на свете!
Акихико толкнул дверь, увлекая за собой ничего не соображающего мальчишку. Повинуясь одним своим инстинктам, они выбрались в пустынный вестибюль на удивление быстро.
– Я вызову такси, посиди здесь немного, – писатель осторожно подтолкнул юношу к длинному ряду кожаных банкеток, вынул телефон и продиктовал диспетчеру адрес клуба.
– Усаги-сан! – стоило сбросить вызов, и его шею обвили цепкие объятия.
Тяжелые очки, повинуясь чужой воле, покинули переносицу мужчины, и к его рту неловко, но требовательно прижались мягкие, трепетные губы.
– Я не могу отпустить тебя, Акихико...
“Акихико? Это что-то новенькое!” – никогда прежде любимый не называл его по имени. Никогда прежде его малыш не стремился дарить ласку или брать её... Поцелуй кружил голову. Ничто не имело значения, никто не был важен...
– Да ты охренел, Усами?! – неистово взревел чей-то незнакомый голос.
В тот же миг Мисаки, сильным рывком вырванный из объятий, покатился по скользкому кафелю, а на левую скулу писателя обрушился увесистый кулак.
– Ведь как знал же, что ты конченная сволочь! Но чтобы до такой степени!.. – агрессор схватил за грудки и встряхнул Акихико, так что пуговицы жилета с треском раскатились во все стороны.
– Докатиться до какого – такого? И вообще, вы хоть бы представились, любезный, – без тени волнения ответствовал Усами, не предпринимая попыток высвободиться.
– Издеваешься?! Ну поиздевайся напоследок, пока здоровье позволяет, – яростным толчком в грудь незнакомец обрушил всю тяжесть своей жертвы на огромное настенное зеркало. Водопад осколков затопил вестибюль до краёв. – Да ты, оказывается, слабак, Усами!
– Отпусти его! – нападающий допустил ошибку. Он совершенно выпустил из внимания хрупкого мальчишку, с которым расквитался так легко. Он так увлекся расправой, что не заметил, как сам оказался опрокинутым навзничь. Десятки крупных и мелких осколков стекла с наслаждением впились в его тело, раскрашивая причудливые серебристые узоры на полу ярко-алыми цветами крови.
– Что тебе нужно, Юки?! Проваливай отсюда! – продолжал звонко орать Мисаки, заслоняя собой Акихико.
– Юки?! Юки Эйри?! Ха-ха-ха! – неожиданно для всех расхохотался Усами. – Мисаки, отдай мне уже очки, мне без них как-то неловко, знаешь ли...
– Можно подумать, ты меня не узнал, старый извращенец! – Юки, криво морщась от боли, раздирающей израненные ладони, снова поднялся на ноги.
– Ха-ха-ха! Да я не старше Сегучи буду!
– Не смей даже имя его произносить, урод! Как ты посмел целоваться с этой дешевой шлюшкой после всего, что у вас было с Томой?! Прямо в его клубе! – шипение Юки переполняла ненависть. – Да ты не стоишь ни единой его слезы!
Акихико сделал шаг вправо, ловко обогнул своего худенького защитника и, хрустя подошвами об осколки, ленивой походкой приблизился к Эйри:
– Это тебе за Мисаки, – он отвесил сопернику звонкую, обидную пощечину правой рукой, – это за Сегучи, – добавил левой. – Я хотел бы добавить лично от себя, да не хочу больше пачкаться. Запомни, сопляк, Сегучи – мой друг. Умерь свою больную фантазию, у нас ничего с ним не было и нет. Единственный человек, из-за которого он способен плакать – ты. Но если я узнаю, что это произошло, приложу все силы, чтобы защитить его. По своему усмотрению.
Все тем же размеренным шагом Акихико вернулся к Мисаки, подхватил его под локоть и озарил одной из самых блистательных своих улыбок толпу зевак, со скоростью лавины заполнивших холл.
– Хоть это и не моих рук дело, но запишите урон на счет Усами Акихико, – он подмигнул растерявшимся охранникам, которые в ужасе пытались оценить ущерб, нанесенный заведению двумя неприкасаемыми, согласно постановлению президента, персонами, и осторожно повёл потрясенного Мисаки к выходу, где уже несколько минут кряду перематывало счетчик городское такси.
====== Глава 37 ======
–То-ма-а-а! – раздался у самого уха возглас Сакума Рюичи – в жизни, как и на сцене, способности его голоса оставались воистину впечатляющими. Даже после более десятка лет тесной дружбы с вокалистом Сегучи вздрагивал каждый раз, когда тот подкрадывался незаметно. Рюичи удивительно чувствовал момент, когда непременно настигнет Тому врасплох. Он ни разу не упустил возможности “встряхнуть” друга и всегда наслаждался результатом. Вот и сейчас клавишник заметно дёрнулся, прежде чем повернуться и озарить всю подтянувшуюся компанию своей солнечной улыбкой. Каждый из “Nittle Grasper” умел что-то своё: если Рюичи умело валял дурака и виртуозно пользовался образом заигравшегося ребенка, чтобы обезоружить любого противника и скрыться от настигающей неприятности, то Тома своей мягкой улыбкой и невозмутимым спокойствием умел смягчить любую выходку и обойти все острые углы. Чаще всего Сегучи чувствовал себя терпеливым отцом маленького неуправляемого проказника, тогда как Норико выступала в роли его несчастной матери. Видимо они оба очень любили свое непоседливое чадо, иначе никак нельзя было объяснить, почему его до сих пор никто не отшлёпал.
– Рю-тян! Зачем так кричать?
– То-мааа! Мы едем в Кабуки-тё, на-но-да! – Сакума сиял, как лампочка накаливания, не прикрытая абажуром. В его цепких объятьях были стиснуты сразу двое, и оба были с разной степенью интенсивности окрашены в оттенки розового, – плюшевый кролик Кумагоро и юное дарование Шиндо Шуичи. Последний выделялся сегодня не только марганцовочным цветом волос и душераздирающим колоритом в одежде, но и густым румянцем на младенчески-пухлых щеках. “Снова перебрал с шампанским? Или...” – Тома с подозрением уставился на Рюичи. Ни для кого не было секретом его особое отношение к младшему товарищу, только что крылось за ним на самом деле: то ли ревность, то ли зависть, то ли дружба, то ли покровительство, то ли?.. Что там еще могло быть, доподлинно не известно никому. Клавишник иногда сомневался, ведомо ли это самому Рюичи.
– Ох, уж как я за вас рад, Рюичи! – не сдержал сарказма Сегучи. Впрочем, сарказм этот вовсе не предназначался прямому собеседнику, скорее, команде его сопровождения. Некоторые лица из числа здравомыслящих – такие, как Кей и Норико, – понимающе подмигнули клавишнику.
– Тома, поехали с нами! Будет весело!
Сегучи еще раз в задумчивости прикусил нижнюю губу. Он устал от шума, устал от ежедневного напряжения, устал от одиночества по ночам, да и просто физически устал... Доводов было слишком много, а решение нужно было принять одно. Тома хотел было махнуть на все рукой и поразвлечься раз в кои-то веки, но бросив незаметный взгляд на Шуичи, увидел в его слишком по-взрослому прищуренных глазах столько неприкрытой антипатии, что отказался сразу же и бесповоротно. К чему портить вечер себе и мальчишке. В конце концов, ему и так уже порядком досталось от президента.
Тома, и вправду, устал, но домой идти не хотелось – что там? Да ничего, в том-то все и дело! Все-таки годы брака, хоть и переполненного безразличием, мало-помалу выработали привычку к определенному укладу жизни. А оставаться дома один он вообще не любил с детства.
Постепенно все звуки стихли. Разъехались нагулявшиеся вволю гости. Растащив по закоулкам посуду и мебель, прекратили бесконечные, казалось бы, тараканьи бега офицанты. Рабочие сцены разобрали аппаратуру и потушил свет. Тома остался один. Он умел быть незаметным, когда хотел. Сейчас президент хотел стать незаметным для самого себя, слиться со сценой, с залом без единого зрителя, наполнить музыкой себя, а собой – саму вселенную.
Сегучи щелкнул переключателем на щитке, зажигая один-единственный прожектор из всех. Плотный конус теплого, белого света выхватил из мрака ослепительно-белый рояль фирмы “Knabe”, в точности как у Элвиса Пресли, – давняя мечта и настоящий шедевр со своей собственной индивидуальностью, предмет гордости для его обладателя.
Бесшумными, невесомыми шагами Тома взбежал по ступенькам и пересек сцену. Едва касаясь, провел подушечками пальцев по идеально отполированной крышке рояля и легко открыл её. Хищно прикусив тонкую замшу за самый краешек, он потянул телесного цвета перчатку с правой руки и коротко скользнул обнажившимися пальцами по голубоватым венкам левого запястья, проникая за тугой отворот второго манжета. Полностью выворачивая наизнанку тончайшую кожу, он несколькими неспешными движениями избавил левую кисть от тесного плена другой плотно облегающей перчатки, и небрежно сбросил себе под ноги. Согревающим, чувственным движением Сегучи погладил лакированную древесину и откинул крышку клавиатуры. Пуговица ловко выскочила из петли, и серо-голубая ткань приталенного спортивного блейзера уверенно поползла по тончайшей белоснежной сорочке, открывая плавные линии плеч, изящество рук, гибкость осанки. Он задумчиво потянул за кончики экстравагантной, красно-синей бабочки, расправил клетчатую ленту, небрежно перекинул по обе стороны от высоко поднятого воротничка. Тома ослабил еще пару пуговичек, позволяя прохладному воздуху интимно соприкоснуться с мелькнувшей в узком вырезе сорочки нежной шеей. По-кошачьему грациозное потягивание – и Тома оказался сидящим за клавиатурой.
Точеные пальцы резво пробежались по клавиатуре. Ноты были не нужны. Талант и опыт позволяли Сегучи без затруднений играть любую однажды запомнившуюся мелодию. Музыка полилась со сцены в зал, заполняя этот маленький мир потоками звуков – глубоких и сочных. Мажорные и минорные интонации сменялись вместе с оттенками переживаний Томы, которых случилось в избытке за сегодняшний, такой долгий и непростой, день.
Презентация имела успех, но другого он и не ожидал. Талант авторов и исполнителей, сценаристов, режиссера и звукорежиссера, операторов и продюсеров не вызывал у президента никаких сомнений. И даже Шиндо Шуичи, непрестанно срывающийся аккурат накануне любого мало-мальски значимого мероприятия, на сей раз умудрился удержать себя в руках. Даже не смотря на очевидность постигшей его личной трагедии. То ли дело было в том, что на сей раз творцом собственного несчастья стал он сам, то ли... Память услужливо подсунула внутреннему взору музыканта лучащуюся удовольствием мордочку Рюичи и несколько смущенную, но полную восхищения – Шуичи. Объятие старшего исполнителя не было таким, как обычно – дурашливым, порывистым, резковатым. Оно было непривычно... бережным? “На-но-да!” – добрая улыбка промелькнула по лицу Сегучи, расправляя упрямую складочку между тонких бровей, убавляя и серьёзности, и возраста. Шуичи не был тем человеком, чья судьба волновала музыканта, чего не сказать о Рюичи, который временами, Тома не раз замечал, чересчур уж пристрастно относился к восходящей звезде. “Пусть будет так”...
Ни личная жизнь двух эксцентричных солистов, ни итоги премьеры – первые официальные сводки будут подготовлены только к завтрашнему вечеру, а основную массу рецензий от ведущих музыкальных критиков опубликуют в течение недели – не волновали Сегучи так, как план по воссоединению Усами Акихико с его неуловимым возлюбленным. Как обычно, вся конструкция громоздилась на хрупком фундаменте из многочисленных “бы” и “если”. Если Хиро сумеет убедить Мисаки приехать. Если успеть приготовить презентацию ровно к каникулам. Если Сегучи уломает Акихико выступить. Если самолет не опоздает. Если Мисаки окажется в нужное время и в нужном месте, чтобы увидеть, услышать достаточно и понять... Если Акихико будет достаточно покладист, чтобы слепо последовать чужой воле, позволить себе быть понятым...
Расчет оправдался, круг оказался замкнут, и эти упрямые двое встретились – Сегучи успел краем глаза увидеть, каким ошеломленным – это читалось в каждом жесте – выглядел Мисаки, прежде чем внезапно исчезнуть в глубине ложи. Они встретились, они – Сегучи доложили в красках – покинули клуб вместе. Смогут ли они снова?.. Тома подарил им самое большее из возможного – шанс. Доводилось ли ему когда-либо встречать людей, настолько необходимых друг другу и одновременно настолько неспособных воплотить свою страсть? Встречал... Не единожды... Сам он по злой насмешке судьбы был лишь половинкой – частичкой того целого, что никогда не существовало и никогда не сможет существовать. Вот если бы... Если бы ему был дан шанс... “Уж я бы его ни за что не упустил! И раз мне не дано, моё счастье – давать шансы другим,”– он продолжал перебегать пальцами по клавишам, выдавая мелодию за мелодией в унисон своим мыслям. – “Пусть будет так...” Повинуясь ассоциациям, он взял первые аккорды величайшего хита “The Beatles” и, окончив вступление, неожиданно для себя дополнил песню голосом:
“When I find myself in times of trouble
Mother Mary comes to me
Speaking words of wisdom, “Let it be”.
And in my hour of darkness
She is standing right in front of me
Speaking words of wisdom, “Let it be”...*
Сегучи зябко повёл плечами, ощущая сперва движение воздуха за спиной, а долю секунды спустя осознал, что теперь на сцене не один. Песня оборвалась звенящей тишиной. Музыкант не успел обернуться, но уже понял, кто стоит позади. Этого человека он узнал бы без единого взгляда, без единого вопроса, отличил бы даже во сне. Его запах – знакомые нотки дорогого парфюма, табака с ментолом и чего-то еще, близкого и родного; его дыхание – тяжелое, частое; его присутствие – мурашки по коже.
– Играй, Тома, – низкие, бархатные интонации около самого уха отозвались щемящим чувством в центре груди. – Пожалуйста.
Усилием воли Сегучи заставил себя ослабить крепкий узел, в который мгновенно оказалось стянутым всё его существо. Озябшие пальцы нервно дернулись на клавишах, подхватывая припев ровно в том такте, где он оборвался.
