Текст книги "Runaway Train (СИ)"
Автор книги: Haruka85
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
====== Пролог ======
Мисаки представлял свою жизнь как яблоню: вот он – крохотный росточек, проклюнувшийся из теплого, напитанного жизненными силами чернозема. Он тянет свои первые нежные листья навстречу солнцу, ласковому дождику, заботливым рукам родителей-садовников. Он тянется ввысь, к весеннему ярко-голубому небу, он становится сильнее: уже не хрупкий побег, но гибкий прутик, все так же настойчиво оберегаемый от любого малейшего дуновения ветра. И вот, наконец, гибкий прутик зазеленел первыми веточками, их все больше, они все увереннее стремятся ввысь ко всему новому и неизвестному. Когда-нибудь на юном деревце распустятся первые цветы, когда-нибудь... когда-нибудь из цветов появятся яблоки, созреют чудесные золотистые плоды с пряным медовым вкусом, рассыпчатой мякотью, тающей на языке... Нужно только время, и он станет сильным, он сможет все, что захочет, время пройдет, и будет все.
Мисаки еще не знал, что бывают грозные ветры и молнии, ледяные ливни и град, что за весной, летом, осенью всегда приходит зима. Мисаки понимал, что когда-нибудь надежные руки садовников ослабеют, но тогда... тогда, он думал, его большая, раскидистая крона накроет их и защитит от всех невзгод, а чудесных золотых яблок всегда будет вдоволь, чтобы сделать счастливыми всех: и мамочку, и папочку, и братика...
Но однажды, в ненастную, непроглядную ночь не стало больше добрых садовников, исковеркана оказалась цветущая поляна его маленькой жизни, его крохотное деревце оказалось сломлено у самой земли.
Мисаки было всего восемь лет. Тогда он, переживая свое первое настоящее и уже такое огромное горе, впервые понял: если хочет жить, должен жить сам, сам совершать поступки, принимать собственые решения и сам за них отвечать. Отвечать не только за себя, но и за тех, кто дорог. Чувство вины так никогда и не оставило Мисаки. Сам того не осознавая, он жил теперь ведомый собственным чувством вины и отвестственности. Каждый день, который он проживал, каждое решение, которое принимал... он был обязан: погибшим родителям, доброму и самоотверженному братику, самим Мисаки выдуманным ожиданиям и... Усами Акихико.
День за днем проходила жизнь, и он жил как было решено однажды; день за днем крохотный жизнелюбивый побег с новыми силами тянулся к солнцу от самого основания однажды переломленной яблоньки. Мисаки казалось, росток стал сильным, красивым деревом...
Мисаки казалось? Казалось?! Казалось!
Он не заметил, что уже давно в самой сердцевине его души поселился червячок, имя которому «сомнение», он сегодня окончательно понял, что его яблонька сгнила изнутри и теперь оказалась сломана первым же порывом зимнего ветра.
Мисаки вытащил из принтера своего любовника лист бумаги и осторожно опустился в его рабочее кресло, лишь бы не обнаружить своего здесь присутствия. «Усами-сама...» – официально-почтительно написал парень и задумчиво принялся вертеть в руках дорогую позолоченную ручку с пером. Не так-то просто писать прощальное письмо человеку, с которым ты прожил бок о бок, спина к спине три полных года. Может было бы проще писать, проживи их Мисаки лицом к лицу, глаза в глаза с этим человеком? Может, не пришлось бы и вовсе писать эти ужасные слова, может все было бы по-другому, и ни одной подобной мысли даже не зародилось в голове? И жизнь не казалась бы такой невыносимой и неправильной? Для этого, наверное, кто-то из них должен быть совсем другим человеком. Но жизнь не терпит всех этих «бы» и сослагательных наклонений. Поэтому Мисаки внезапно осознал, что весь его мир не принадлежит ему, и сам он себе тоже не принадлежит и не принадлежал никогда. Едва ли не единственное, что теперь казалось по силам решить, – это жить дальше или умереть без особых сожалений.
Мисаки изорвал бессчетное количество черновиков своего прощания – весь рюкзак был набит ворохом истерзанной бумаги. Не осталось ни одного чистого листа. Наконец на прохладную поверхность стола легла большая студенческая тетрадь, раскрытая на последней странице. Крупные неровные иероглифы, детский почерк и недетский смысл...
«Усами-сама, спасибо Вам за все. Я навсегда останусь Вашим должником, но теперь у меня нет больше причин злоупотреблять Вашим гостеприимством, потому что сегодня меня исключат. Я не уверен больше ни в себе, ни в людях, ни в своих чувствах, ни в правильности своей жизни вообще. Простите меня, я не смогу оправдать ваши с братиком ожидания. Я старался быть лучше, чем есть, но ничего не вышло. Вы всегда были правы, я конченый идиот, и в итоге превратился в бесполезное ничтожество. Кроме меня никто не сможет этого исправить, если шанс вообще существует. Я должен узнать, зачем живу, должен хотя бы попытаться стать самостоятельным человеком. Не хочу, чтобы меня искали. Я знаю, у Вас всегда достаточно сил изменить любое мое решение, на этом я и погорел, но не вмешивайтесь больше в мою жизнь, живите своей. Мисаки»
Мисаки закинул рюкзак за плечи, обвёл взглядом идеально прибранную напоследок комнату, пытаясь запомнить ее во всех мелочах, выложил ключи на тумбочку у входа и захлопнул за собой дверь. Теперь возврата к прошлому больше не было, путь в квартиру отрезан, письмо будет прочитано, а если так, то Мисаки Такахаши оставалось стиснуть в кулак остатки гордости и следовать своему обещанию. Это была его последняя надежда обрести себя.
====== Глава 1 ======
Возврата к прошлому больше не было, не должно было быть. Мисаки заставил себя повернуться спиной к дому Усами Акихико и шагать как можно дальше и быстрее от этого места, где еще несколько дней назад он сам себе казался счастливым. Теперь это ужасное слово “кажется” пожирало душу Мисаки, отбрасывало грязно-серую тень на самое светлое воспоминание, как компьютерный вирус по цепной реакции повреждает все новые и новые файлы, пока не взломает все до последнего.
Все ведь было хорошо. Хорошо? Наверное... или не было? Мисаки и Акихико жили вместе долго, даже очень долго по меркам такого молодого и неопытного человека. Все эти объятия, поцелуи, и... то, и это... Мисаки до сих пор даже сам с собой стеснялся называть вещи своими именами. Все эти проявления романтики и физического влечения со стороны Акихико смущали, возмущали, и все равно не были неприятны, даже наоборот, были приятны до безобразия и желанны, но... всегда навязаны. Никогда, ни разу, думал Мисаки, Усаги-сан не прислушался ни к единому доводу, ни к одному возражению... Как если бы Он хотел, и остальное было неважно. В любое время дня и ночи, в любом месте, чем бы ни был занят Мисаки, о чем бы ни думал, как бы себя ни чувствовал, он должен был сдаться на волю Акихико. “Я люблю тебя, Мисаки”, – раз за разом повторял писатель. – “Ты только мой!
Мисаки, скажи, что любишь меня!” Но как, как можно заставлять человека говорить подобные вещи?! Этого Мисаки никак понять не мог, и чем больше давил Акихико, тем труднее было вымолвить хоть звук, хоть взглядом обнаружить свою привязанность, все труднее становилось признаваться даже себе.
Как можно заставлять любимого человека делать все только для тебя, проводить время только с тобой, общаться только с тобой, отпугивать любых друзей, ограждать от знакомств?! Мисаки никогда этого не понимал, но поначалу подобные мелочи казались даже милыми. Поначалу. Дальше, когда хоть какое-то доверие должно было зародиться между нормальными возлюбленными, становилось только хуже. Мисаки не видел доверия к себе! Совсем, никакого.
И чем больше проходило времени, тем сильнее ощущал: что бы он ни делал, это в первую очередь его обязанность. Содержать в чистоте огромную квартиру, стирать, гладить, готовить, ходить в магазин, обслуживать гостей, следить за режимом дня своего домовладельца, контролировать даже его работу. Всегда быть в дружелюбном настоении, не ворчать, не возражать, в любой момент быть готовым с радостью отдаваться любовным утехам в любой позе и на любой поверхности... В этом списке не хватало разве что воспитания детей, но опять же если вспомнить, что Великий и Божественный Усами Акихико своим эгоизмом и требовательностью мог переплюнуть любое, самое капризное дитя, то и ребенок у Мисаки как бы случился.
А еще был университет. Никто ведь не отменял необходимости посещать лекции, проходить практические занятия, семинары, коллоквиумы, лабораторные работы, выполнять домашние задания. Университет Мицухаши на самом деле был одним из самых престижных вузов страны. Мисаки когда-то давно решил для себя воплотить мечту братика, поступить в Мицухаши на тот самый экономический, который пришлось бросить Такахиро, чтобы поднять братишку. Решил, поставил на уши брата, брат поставил на уши Акихико, Акихико, наконец, поставил в мозги незадачливого абитуриента необходимое количество знаний и “поступил” Мисаки в вожделенный вуз. Вот только Мисаки слишком поздно понял, как был неправ. Он лгал брату, Акихико, себе, преподавателям, сокурсникам, лгал что умеет учиться, сможет набрать баллы и написать диссертацию, будет работать по специальности, добъется успеха. Мисаки не смог ничего этого и не мог даже признаться себе, что не тянет программу, не любит и не понимает специальность, не хочет изучать экономику, вообще не может видеть свой вуз. Он банально сдулся. После всех надежд, на него возложенных, всех денег на него потраченных, всех своих немалых усилий Мисаки не мог сознаться, что ошибся. Все просто, он действительно был обязан брату и Акихико. А еще существовало мнение окружающих. Мисаки не мог позволить себе опозориться после того как весь университет стараниями Усаги с первого же дня показывал на него пальцем; после того как все эти надменные аристократы из семьи Усами вертели Мисаки себе на потеху как диковинной куклой, смотрели как на забавный гибрид домашнего питомца и горничной; после того как все эти редакторы, издатели, директора, соратники и конкуренты в угоду Великому и Божественному Усами-сенсею участливо делали вид, что воспринимают его мальчика всерьёз. Именно так. Мисаки до ужаса устал быть всего-лишь мальчиком Усами Акихико, устал принадлежать, устал соответствовать. Мисаки думал, что сильный, и продолжал тянуть эту лямку, потому что не видел выхода.
Усталость сменилась отчаянием, когда выхода действительно не стало. Все случилось так быстро и незаметно, всего пара недель очередной сессии. Мисаки так устал, что абсолютно перестал хоть как-нибудь успевать и завалил подряд сразу все экзамены из программы семестра. Он раз за разом пытался пересдать, но паника брала верх, и мысли рассыпались как горох.
В тот вечер он вернулся домой раньше обычного после дополнительных занятий перед решающей пересдачей. Комиссия постановила, что если ключевой экзамен завтра будет сдан, то Мисаки Такахаши, так и быть, допустят до очередной пересдачи остальных предметов. Если же нет... Это был последний шанс. Один вечер и ночь наедине с учебниками и конспектами теперь решала вопрос всего дальнейшего обучения. Мисаки машинально привел в порядок кухню и поспешил в свою комнату, не тратя время ни на перекус, ни на кофе, который сейчас был жизненно необходим, чтобы углубиться в чтение. Он не сразу сообразил, что Усаги уже вернулся, когда хлопнула входная дверь, и не откликнулся, когда писатель прокричал:
– Мисаки, ты дома?!
Лишь дочитав параграф до точки, минут десять спустя, Мисаки решил обнаружить свое присутствие хозяину, поздороваться и разогреть ужин. Парень выскользнул из комнаты, неслышно шагнул на галерею и отпрянул. Хозяин квартиры вернулся домой не один. Мисаки прислушался, пытаясь сообразить, будет ли уместнее его присутствие или, наоборот, отсутствие. Негромкие голоса не обманули парня, тон холодный, раздражение говорящих, а точнее, говорившего, не слышимо уху, но ощущается всей поверхностью кожи.
– …Акихико, тебе давно пора заканчивать этот цирк. Я уверен, за три года ты должен был наиграться в этого мальчишку. Тебе тридцать, ты наследник гигантского состояния и положения в обществе, тебе давно пора остепениться и перенять часть дел. Я уже понял, что в вопросах управления на тебя положиться нельзя. Что поделать, гуманитарий… Я согласился, что женить тебя на девушке из приличной семьи не получится. Я надеюсь на Харухико в вопросе наследования, но Акихико, хотя бы выбери себе достойного... партнера! В конце-концов, ты не один такой... особенный среди нашего круга. Возьми, к примеру, наследника рода Исака. Вот тебе достойная пара. И ведь тоже к отцовской досаде глупостями занимается, в игрушки играть не перестанет. Ты понял, что я имею в виду.
Мисаки понял, что. Точнее, кого только что назвали игрушками. И Акихико не мог не понять. Но почему он молчал?! «Усаги, почему ты молчишь? Как ты можешь молчать сейчас?!» А Усами все не останавливался. Множество омерзительных слов вливалось в сознание парня, застывшего у своей двери. Он не мог увидеть говорившего, но буквально слышал это выражение гадливости, эту высокомерную ухмылку на благородном, породистом лице.
– Сын, ты же видишь, насколько он зауряден! Тут не пахнет приличным происхождением, это еще полдела! Ни воспитания, ни образования, ни способностей, да-да, я наводил справки в университете, он полный ноль! Что он читал, что он видел?! Акихико, его кругозор не шире этого блюдца! Внешность?! Самая обыкновенная, если не сказать хуже! Я понимаю, чем он тебя взял. Он молод и хорош в постели. Я читал твои романы. Если он хоть вполовину так хорош, то понятно, чем тебя держит! Но три года! Три года держаться за него ради секса и отпаренных брюк?! Прости, Акихико, похоже, я переоценил твой здравый смысл.
Мисаки стоял, затаив дыхание и ждал, когда же наконец его любовник прервет отца. «Усаги! Чертов Усаги, вели ему заткнуться! Возрази ему хоть что-нибудь! Только не молчи! Я знаю, все эти слова правда, но ты всегда находил что сказать!..» И писатель заговорил:
– Отец, я знал, что именно это услышу. Ничего нового. Ну разве что посоветую фантазировать поменьше, читая мои книги, а лучше не читать вовсе. Там и десятой доли правды нет. Не нужно брать за основу образ Мисаки из моих историй, в эпиграфе всегда есть небольшая пометка на этот счет.
– О, так ты признаешь, в постели он тоже не блещет.
– Отец, время!
– Ты прав, мне пора.
До ушей Мисаки долетела пара легкомысленных смешков, вздох дивана, освобожденного от тяжести двух мужских тел, перестук щегольских туфель по паркету... «Они пришли в дом и даже не разулись!» Еще один непринужденный смешок Усаги, еще несколько его коротких фраз, хлопок запертой двери. Окончание разговора парень уже не слушал, сказанного было достаточно, несказанного было даже слишком много.
====== Глава 2 ======
Мисаки не понял, как долго еще стоял у двери своей комнаты. Все его тело сковал самый настоящий ужас, липкий, холодный. Как после ночного кошмара, когда уже становится понятно, где заканчивается сон и начинается явь, но дыхание продолжает срывается и глаза таращатся в темноту, отыскивая знакомые предметы, лишь бы не увидеть чудовищный образ снова.
Мисаки было так же страшно. Коленки и пальцы тряслись мелкой дрожью, когда он начал приходить в себя после услышанного. Парень медленно, касаясь рукой стены, побрел в сторону кухни, нетвердыми шагами преодолел ступеньки, и уже увереннее, с ускорением добежал до раковины. Он плескал в лицо ледяной водой до тех пор, пока от холода не застучали зубы и не отпустило животное желание набрать раковину целиком, до краев, опустить лицо как можно глубже и утопиться со стыда и злости раз и навсегда.
«Это было бы слишком глупо. Даже для такого примитивного придурка как я!» Мисаки вытащил из выдвижного ящика у раковины пластиковую белую банку, задумчиво погремел содержимым, посмотрел на этикетку – та самая банка, которую достает Усаги, когда проблем становится слишком много. Негнущимися пальцами парень начал выковыривать таблетку из узкого горлышка – бесполезное занятие. Мисаки резко перевернул и вытряхнул банку на ладонь. Крупные глянцевитые драже потоком хлынули врассыпную сквозь пальцы.
– Твою ма-ать! – выругался обычно сдержанный Мисаки. Он заглотил пару кругляшков, оставшихся в руке, поспешно запил все стаканом воды и опустился на четвереньки подбирать с пола рассыпанное лекарство. «По хорошему, смести бы все на совок и благополучно похоронить в мусорном ведре, но кто его знает, что это на самом деле за таблетки... где Усаги их берет?.. сколько они стоят?..» Таблетки подействовали быстро: Мисаки едва ли успел сделать и половину работы, как дрожь в теле стала ослабевать, пожар в груди запульсировал тупой болью и больше не прожигал изнутри необъятную черную дыру, обрывки мыслей наконец начали стыковаться и образовывать обрывки цепочек.
Парень силился понять, что же зацепило его в подслушанном разговоре так сильно? Обидные слова? Но Мисаки и раньше сознавал, что в действительности не представляет из себя ничего уникального. «Ничего уникального» – это еще не страшно, с этим живут. Таких как Усами – единицы, таких как Такахаши – миллионы. Но не полный же «ноль», так ведь сказал папа Усаги? Никогда прежде студенту даже в голову не приходило, что для полного счастья он должен непременно выделиться из толпы. Не так страшно быть нулем среди нулей, как оказаться единственным нулем в ряду единиц? Любовник вечно прикрывал Мисаки от любых невзгод, и тот без особых возражений прятался за широкой, надежной спиной. Мисаки не думал раньше, каково ему будет, если Усаги не придет на помощь. Может ли он защитить себя сам? Сегодня парень узнал, что не может ровным счетом ничего, и был раздавлен чужим презрением и собственной беспомощностью.
“Так они меня видят: игрушкой, бесплатной подстилкой, дешевой домработницей! И чертов Усаги сам меня таким нарисовал для всех. Для всей Японии имя Мисаки Такахаши из романов Усами – синоним разврата. И каждый, кто смотрит на меня, видит не меня, а разнузданного Мисаки из скабрезной книжонки! Я доверился Усаги, я позволил делать со мной все что пожелает в жизни, в книгах, но он не чувствует границы дозволенного, он никогда не остановится, а я просто сдался и плыву по течению. Я бессилен, я просто слабак. Я так всю жизнь свою построил – против своей воли”.
Мисаки опустился на пол и вперил взгляд в одну из злосчастных таблеток. Поток сознания и чувств ослабевал, пока не забылись все до единой неприятности, вся злость, и отчаяние, и ненависть, и любовь. Одна-единственная мысль царапалась в подкорке, не давая выключиться из действительности: “Они даже не сняли обувь, а я только утром пол вымыл...”
====== Глава 3 ======
Акихико давно, а скорее всего, никогда вообще не чувствовал ярости, подобной сегодняшней. И надо было случиться такой нелепости – отправиться встречать Мисаки из университета и у самых ворот наткнуться взглядом не на объект своей страстной влюбленности, а на собственного папеньку, важно шагающего со стороны главного корпуса. Это просто не могло быть случайностью. Акихико дернулся было к машине, чтобы исчезнуть с глаз родителя как можно скорее, но было уже поздно, взгляды встретились, и бежать было бы просто смешно. Натянув на лицо спокойно-ироничное выражение, писатель поспешно двинулся навстречу отцу и после короткого приветствия практически силой потянул его в сторону автомобиля. Мисаки должен был появиться с минуты на минуту, и писатель меньше всего хотел лишний раз подставлять возлюбленного на строгий суд Усами-отца.
– Отец, какими судьбами ты здесь?
– Так, наводил кое-какие справки.
– Какой у тебя может быть интерес к университету Мицухаши.
– Я думаю, ты в силах догадаться, Акихико.
– Если хочешь сообщить мне что-то, не юли, говори прямо.
– Сын, я скажу тебе прямо, мне давно этого хочется, но ты все не даёшь мне развить мысль до конца. И вообще, я давно не пользовался твоим гостеприимством, угости отца чаем.
Акихико знал, если отец забил себе в голову какую-то идею, лучше узнать об этом сразу. Писатель без лишних слов развернул машину в сторону дома.
– У меня есть полчаса выслушать тебя, пока Мисаки не вернулся из университета.
– Получаса мне будет более чем достаточно. При одном условии...
– Что за условия? Это ты мне хочешь что-то сообщить, или я не так понял?
– Сынок, у тебя с детства неприятная привычка. Никак не можешь справиться. Ты никогда не способен выслушать меня от начала до...
– При чем здесь?..
– Да-да, Акихико, я именно об этом! – самодовольно рассмеялся Усами Фуюхико. Писатель шумно вздохнул, заставляя себя выдержать паузу и внимательнее следить за дорогой, а отец продолжал:
– У меня действительно к тебе серьёзный разговор, и ты должен дослушать меня, не перебивая. Хватит у тебя силы воли просто закрыть рот и помолчать, пока я не закончу?!
Акихико чуть более резкими движениями, чем обычно, припарковал машину на подземной парковке, еще раз глубоко вдохнул и выдавил из себя одну короткую фразу:
– Да, папа.
Иногда Акихико очень хотелось закричать на отца, как кричали на него самого в минуты раздражения Мисаки или Айкава, например. Умом он прекрасно понимал, что любой собеседник может заслужить скандал, если переступит определенную грань. Возможно подобная экспрессия даже пошла бы на пользу в отношениях с окружающими, например, с отцом. Но Акихико терпел. Всё его детство прошло в чопорной атмосфере аристократической семьи, дорогой частной школы, под пристальным надзором гувернеров, учителей, прислуги, преисполненных чувства собственного достоинства сверстников. Самообладание, выдержка, почтение к старшим, умение держать хорошую мину при любой игре – все прелести традиционного воспитания были вколочены Акихико, что называется, с молоком матери. Вкуса которого в буквальном смысле слова он, естественно, не пробовал никогда.
Мужчины молча поднялись в квартиру. Акихико помедлил у входа, чтобы разуться, и с ошеломленно наблюдал, как его отец без малейшего смущения шагает прямо в уличных туфлях по идеально натертому паркету в сторону дивана и садится, не испрашивая на то ни малейшего приглашения. “Ну конечно, у папеньки в особняке целый штат прислуги драит территорию с утра и до вечера. Там никто не разувается. Но не в нашем доме! Мисаки ползал на четвереньках всё утро, чтобы привести пол в порядок!” От возмущения щеки писателя залил румянец, но делать замечание гостю, тем более отцу, он не мог позволить себе ни при каких обстоятельствах. Свою обувь он снять теперь тоже не мог, чтобы не выглядеть перед отцом еще уязвимее. Проклиная себя за эту глупую трусость, Акихико на всякий случай крикнул как мог громко:
– Мисаки, ты дома?!
Возблагодарив небеса за последовавшую в ответ тишину, мужчина поспешил поставить чайник на огонь – времени было немного, да и ни на что большее без помощи любимого он бы не замахнулся. Кухня – на сто процентов территория Мисаки. Писатель запретил себе прикасаться здесь к чему либо с тех пор как впервые увидел своего новоиспеченного квартиранта за приготовлением завтрака. На кухне Мисаки по-настоящему преображался, как будто скидывал шкурку обычного мальчика и вспыхивал изнутри мягким теплым светом. Работа спорилась, одно удовольствие наблюдать за умелыми движениями, вдыхать упоительные запахи, слушать быстрое постукивание ножа и шипение масла в сковороде. На кухне хозяйничал вовсе не человек, а маленькое солнышко, солнечный лучик, солнечный зайчик... Солнечный Зайчик – именно так про себя называл Акихико Мисаки с того памятного утра, когда поклялся завтракать вдвоем всегда, каждый божий день без исключения. И с того случая убеждался раз за разом, что провидение неизвестно за какие заслуги одарило его персональным счастьем, заветной путеводной звездочкой, его любимым Солнечным Зайчиком.
Чайник зашумел сильнее, и Акихико, не дожидаясь закипания, на автомате плеснул горячую воду в свои любимые кружки – подарок Мисаки. Однажды утром, когда писатель своим завидным упорством добил последний стакан из стеклянного набора и без особого сожаления потянулся за фарфоровой парой от антикварного сервиза, Мисаки поставил на стол эти кружки. Самые обыкновенные кружки из супермаркета за углом, но Акихико просиял самой довольной улыбкой, разглядывая нехитрый рисунок: первую кружку украшал узор из плюшевых мишек, повязанных разноцветными бантиками, и крохотных всюду рассыпанных сердечек; вторая кружка пестрела всевозможными зайчатами, прыгающими среди множества густо-желтых солнышек. С тех пор волшебным образом чашки в доме биться перестали.
Писатель с нежностью улыбнулся своим мыслям, закинул в воду пакетики чая и тут же пожалел о своем выборе: поить отца из чашки Мисаки – что может быть глупее. И точно:
– Миленький комплект, чудесный чай из пакетика...
В детстве Акихико искренне восхищался этой способностью отца источать сарказмы разной степени тяжести с непередаваемой любезностью на лице и в голосе. Акихико пытался изо всех сил овладеть ею, пока сам с годами не превратился в чудесный объект для издевок. Изучив методы отца с самых основ, вершины мастерства писатель так и не достиг, но знал, лучшая ответная тактика – все та же елейная любезность.
– Я знал, тебе понравится, папа. Но разве ты пришел хвалить наш чай?
– Конечно нет, сынок. Не терпится перейти к делу? Это правильно. Ты не забыл о моем условии?
– Я выслушаю все доводы и не буду тебя перебивать. По крайней мере, пока хватит моего терпения. Но у меня есть встречное условие. Я догадываюсь, что у тебя нет ничего приятного на мой счет. Поэтому что бы ты ни сказал, ты скажешь один раз и больше никогда не повторишь ни мне, ни кому другому.
– Договорились. А теперь попробуй не просто слушать, попробуй меня услышать. Я постараюсь быть краток. Акихико, я считаю, что твоя жизнь пошла по наклонной. Ты сам этого еще, скорее всего, не ощущаешь, но рано или поздно поймёшь. Я слежу за твоими работами, хотя никогда не поощрял увлечения бульварной литературой. К лично моему сожалению, все эти «Бойз-Лав-сториз» нашли своего поклонника и приносят доход. Другое дело, что их становится все больше и больше, и все они отражают твои реальные отношения с любовником. Ты выставил на потеху публике не только своего любовника, но и самого себя. Это всегда было мерзко и примитивно, но теперь становится и скучным, и банальным. Думается мне, Акихико, тебе давно пора заканчивать этот цирк. Я уверен, за три года ты должен был наиграться в этого мальчишку. Тебе тридцать, ты наследник гигантского состояния и положения в обществе, тебе давно пора остепениться и перенять часть дел. Я уже понял, что в вопросах управления на тебя положиться нельзя. Что поделать, гуманитарий… Я согласился, что женить тебя на девушке из приличной семьи не получится. Я надеюсь на Харухико в вопросе наследования, но Акихико, хотя бы выбери себе достойного... партнера! В конце-концов, ты не один такой... особенный среди нашего круга. Возьми к примеру наследника рода Исака. Вот тебе достойная пара. И тоже к отцовской досаде валяет дурака, никак в игрушки не наиграется. Ты понял, что я имею в виду.
Сын, ты же видишь, насколько он зауряден! Тут не пахнет приличным происхождением, это еще полдела! Ни воспитания, ни образования, ни способностей, да-да, я наводил справки в университете, он полный ноль! Что он читал, что он видел?! Акихико, его кругозор не шире этого блюдца! Внешность?! Самая обыкновенная, если не сказать хуже! Я понимаю, чем он тебя взял. Он молод и хорош в постели. Я читал твои романы. Если он хоть вполовину так хорош, то понятно, чем тебя держит! Но три года! Три года держаться за него ради секса и отпаренных брюк?! Прости, Акихико, похоже, я переоценил твой здравый смысл.
«Я обещал молчать, я обещал, я молчу!!!» – слова отца в бешеном танце проносились в голове писателя, румянец на щеках пошел пятнами, а рука, сунутая под подушку, сжалась в кулак. Акихико просто весь окаменел от услышанного. Он должен был молчать, но не мог больше. «Не могу больше! Иначе я его просто ударю!» Как можно спокойнее, только бы не сорваться на крики, Акихико наконец заговорил:
– Отец, я знал, что именно это услышу. Ничего нового. Ну разве посоветую фантазировать поменьше, читая мои книги, а лучше не читать вовсе. Там и десятой доли правды нет. Не нужно брать за основу образ Мисаки из моих историй, в эпиграфе всегда есть небольшая пометка на этот счет.
– О, так ты признаешь, в постели он тоже не блещет.
– Отец, время вышло!
– Ты прав, мне пора.
Акихико вскочил секундой ранее отца, так не терпелось ему выпроводить навязчивого гостя, и поспешил отворить двери.
– Ты прав, мне очень тяжело слушать подобные вещи и не перебивать.
– Я специально выбирал формулировки, которые заставят тебя задуматься.
Мужчины вышли к лифту.
– Я люблю его, для меня он единственный, и я буду с ним, тебе ничего не изменить.
– Я и не собираюсь ничего менять, как ты сам не поймёшь. Жизнь поменяет.
– Отец!!!
– Проводи меня немного, машина ждет внизу, но я еще не все сказал тебе. Проблема в том, что когда-нибудь твой Мисаки поймёт, какая между вами пропасть. И если у него есть самолюбие… У него ведь есть самолюбие, Акихико? Если нет, ты сам давно бросил бы его.
– У него есть самолюбие, – отстраненно подтвердил писатель.
– Тогда он сам бросит тебя, если не совсем глупец, когда увидит насколько ничтожным выглядит рядом с тобой.
– Мисаки вовсе не ничтожество.
– Может быть и нет. Но только для тебя, не для других.
– Он завершит образование, поступит на престижную работу, докажет сам, на что способен.
– Твоя помощь всегда будет придвигать его к осознанию собственной никчемности. А без неё он вряд ли достигнет должности выше начальника небольшого отдела. И то за выслугу лет. Да что там… Ты знаешь, как обстоят его дела в университете?
– Сессия…
– И как успехи? Что слышно?
– Уже шестая по счету, как-нибудь справится. Оценки ведь не главное. Главное – диплом.
– Ты не задавался вопросом, что я сегодня делал в Мицухаши?
– Ты не дал мне времени на раздумья. Как это связано с нашим разговором?
– Напрямую. Я был на кафедре, где числится твой Мисаки, чтобы поинтересоваться его перспективами. Обдумывал, если честно, как выгоднее переставить эту малоподвижную фигуру на шахматной доске человеческих достижений. Естественно, так, чтобы никто из вас, честолюбивых, ничего не узнал об этом.
– Не буду сотрясать воздух излишними возражениями. Что дальше?
– А дальше, собственно то, что парень на пороге отчисления. Его решающая пересдача завтра утром. И если в его ленивом мозгу до завтрашнего дня не забрезжит понимание ключевого предмета из текущего семестра, он вылетит. И ни ты, ни я, ни сам Папа Римский ему не помогут. Ты меня понял?
