Текст книги "Dum spiro, spero (СИ)"
Автор книги: Green-Tea
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Пит… Подумай о последствиях. Что произойдет в конце? Хотя… Сейчас никто из нас не в безопасности. И… жители Капитолия, и жители Дистриктов… – я хватаю ртом воздух будто бы перед прыжком. – А вы… в Тринадцатом…
Господи, почему так больно бьется сердце? Почему мне так страшно?
– Не встретите завтрашнего рассвета!
Я выкрикиваю последние слова и встречаюсь взглядом с Ним. Змеиная злоба, ненависть и страшные искорки горят в его глазах. И машет рукой отряду миротворцев, приказывая:
– Выключайте немедленно!
Последнее, что я вижу на экране – портрет Пита перед госпиталем. Я закрываю глаза, слышу топот сапог и чувствую сильные удары в плечо и живот. Я кричу от резкой боли, автоматически поднося руку к ране. Открываю глаза и вижу свои окровавленные пальцы и испуганные глаза молодого парня. В его руке сияет кинжал, покрытый моей кровью. Я падаю вперед, рядом с камерой. И последнее, что увидят жители Панема, это моя кисть обагренная кровью.
========== Глава 15. ==========
– Всегда, – шепчет мне Пит, и я иду его искать.
Тихий-тихий голос родного человека стихает вдалеке, в мире, в котором все окрашено в нежно-оранжевые тона, в котором все предметы не имеют острых углов. Я бреду среди белых облаков, и мне кажется, что я сейчас на небе. Тропинки едва видны, воздух наполнен запахом укропа и корицы. Я чувствую на своей щеке теплую руку и пытаюсь понять, чья же она. Когда я осознаю, что это ладонь Пита, я пытаюсь удержать ее, но она исчезает, как и сам силуэт, который примерещился мне.
Я остаюсь совсем одна, сажусь на голубую траву и вдруг вспоминаю…
Мама дает мне чай вместе с успокоительным сиропом. Я упала с ветки, когда пыталась попасть назад, в Двенадцатый, и ушибла пятку и копчик. Пит укладывает меня на кровать, а я прошу его побыть со мной. Он что-то шепчет, но я уже не слышу. Должно быть, какая-та часть мозга запомнила одно-единственное слово и теперь, в наркотическом сне, выпустила снова. Будто в насмешку. Ведь я даже не знаю, жив ли он. Успела ли я…
Я шевелю пальцами, пытаясь понять, жива ли я. Я не чувствую никакой боли, а это обозначает всего лишь две вещи: либо меня уже нет среди живых, либо мне вкололи большое количество морфлинга. Господи, пожалуйста, скажите мне , что я мертва! Я так устала, запуталась… Всем станет легче от моей гибели. У Сноу больше не будет большой проблемы в моем лице. Повстанцам смерть Сойки-пересмешницы предаст сил в борьбе. Капитолийцы восстанут после несправедливой гибели невинной девушки. Правда… Есть на свете горстка людей, которым я по-настоящему дорога. Прим, мама, Пит, Гейл, Хеймитч, Эффи, Порция, Финник… Это список можно продолжать и продолжать. Каково будет им узнать о том, что я больше никогда ничего не скажу, не рассмеюсь, не обниму их? Я знаю, как это – терять тех, кто тебе дорог. Теперь я не знаю, действительно ли хочу умереть…
Ответ приходит через несколько минут – хочу. Потому что я понимаю, что морфлинг – это не надолго. Скоро мне урежут дозу, и вернется боль. Нестерпимая, режущая боль, заставляющая корчиться и кричать. Хотя, кричать – не про меня. Я дала себе установку – не кричать, еще тогда, в Казематах. Чтобы они со мной не делали, я старалась не издавать ни звука. Чтобы хотя бы мой голос остался со мной, когда они меня убьют… Смерть избавит меня от криков и боли. Потому что я больше не боюсь умереть. Я боюсь вновь испытать ужасную боль.
Я хочу сесть, но у меня получается лишь издать слабый стон.
– Скажи, ты сама поверила в то, что я позволю тебе так просто умереть, дорогая? – едко шепчет кто-то, сидящий рядом. Я тут же узнаю змеиный голос и интонации. Сноу.
Я с трудом открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Неестественно зеленые с большими черными зрачками. Впервые я могу спокойно заглянуть в них, потому что морфлинг притупляет все чувства, все то, что делает меня человеком.
– Не переживай, солнышко, – продолжает он, пародируя интонацию Хеймитча на последнем слове. У меня сжимается сердце. – Ты попадешь на арену живой, даже здоровой. Потому что твоему дружку будет куда веселее смотреть, как ты сама себя убиваешь.
Дружок… Интересно, кого он имеет ввиду? Пита или Гейла? Я думаю, что все же Пита. Гейл хоть и мелькает иногда в агитроликах, но он сейчас не так важен для Сноу. Его основная задача – выбить из колеи Пита. Потому что президент знает о том, что несчастный влюбленный из Дистрикта 12 может сделать с помощью слов, равно как и я знаю об этом. Не он ли убедил всю страну в том, что мы любим друг друга? Не из-за него ли страна считала на продолжении всех прошлых Игр, что мы не только обручены по традиции угольного Дистрикта, но я еще и ношу под сердцем его ребенка? Кстати, как мы будем выкручиваться с мнимой свадьбой? Ладно, Сноу решил вторую проблему, заявив, что я потеряла ребенка из-за удара электрическим током, одной головной болью меньше. Но ведь вряд ли люди забыли о том, что мы еще и женаты? Если нас поженят в Тринадцатом – Капитолий не признает наш брак законным. Потому что ни я, ни он не достигли 18-летнего возраста, чтобы иметь возможность заключить брак. А жениться после моего дня рождения еще раз я считаю глупым. Господи, как порой проще быть взрослыми! Хотя… Чего нам стоит съесть этот дурацкий хлебец и пожениться по традиции нашего Дистрикта?
– Интервью из-за тебя мы перенесем, – продолжает тем временем Сноу.
– Когда? – одно слово, да и то хриплым голосом – единственное, что я могу сказать.
– Через три дня. Тут тебя быстро подлатают, – он резко наклоняется, хватает меня за подбородок и заглядывает в глаза. – Только попробуй выкинуть подобный фокус на интервью. Я превращу твою жизнь в ад. Даже нет! Твоя жизнь будет в тысячу раз хуже ада. Если я не сотру тебя в порошок на месте, конечно…
Он поднимается на ноги и выходит из палаты, унося за собой шлейф запаха из крови и роз. Меня сразу начинает тошнить, но мой желудок опустошен, так что меня не хватает надолго. В палату тут же вбегают медсестры, чтобы поменять простыни и рубашку, испачканные рвотой. Я даю волю слезам. Эти люди видели меня избитой, не отличающей право от лева, плохо слышащей, кричащей и вырывающейся. Какое им дело до моих слез? Мне протягивают коробку с бумажными платками, но никак не утешают, понимая, что это бесполезно. Я сижу, пытаясь подавить накатывающую истерику.
Действие морфлинга ослабевает, и я чувствую страх. Нет, не за себя. Я практически перестала бояться за свою никчемную жизнь. Пит, Прим, мама, Гейл, Мадж, Эффи, Порция… Я боюсь за них. Именно за них. Я знаю, что Сноу не убьет меня. Нет, моя жизнь должна быть гораздо хуже смерти, чтобы Питу в Тринадцатом было больно. Очень больно. Моя смерть сильно повлияет на него, но не так, если Сноу будет периодически показывать меня измученной, избитой по телевизору, дразня его таким образом. Дескать, она у меня, и ты ничего не сможешь сделать. Показывая ему то, что от каждого его слова будет зависеть то, что он сделает со мной.
К горлу подступает ком, едва я вспоминаю о нем. Господи, почему же так больно? Из слов Сноу можно понять, что Пит жив. А все равно так плохо, будто это он, а не я, скоро отправиться на арену. Будто его пытали, а я сидела в сторонке, ничего не делая. Я мотаю головой из стороны в сторону. Пит не виноват. Он ничего не может сделать, ведь это не он принимает решение. Если бы он мог хоть что-то сделать для меня, он бы обязательно сделал бы это. Но сейчас он всего лишь пешка в руках властей Тринадцатого. К сожалению…
Мне безумно хочется сейчас увидеть Пита. Обнять, прижаться к могучей груди, прошептать, что он самый лучший, что я очень по нему скучала. Услышать ободряющий шепот, улыбнуться в ответ на его улыбку, вновь услышать, как он смеется. Я слишком устала, чтобы бороться, сопротивляться. Почему я пережила так много? Мне всего семнадцать. Почему я не могу быть обычным подростком? Ну, ладно, не совсем обычным. Подростком, который нелегально охотится, живет без отца, дружит с таким же нелегальным охотником. Ах, да, еще и у нее есть страсть в лице пекаря, отец которого чуть не женился ее матери. Но нет, мне не дано.
– Мисс, – одна из медсестер осторожно трогает меня за плечо.
– Да, – я поднимаю заплаканные глаза и утираю слезы платочком.
– Вам… Вам передать просили, – дрожащим голосом продолжает она, протягивая мне сверток.
Затем, когда она выходит, и я остаюсь совсем одна, тяну за зеленую ленточку, и оберточную бумагу… На ладони у меня остается моя брошка сойки-пересмешницы, которую мне подарила Мадж. Разглядываю ее, обвожу контур и откладываю в сторону. Маленькая круглая бусинка, лежащая в небольшой шкатулочке кажется мне знакомой. Я осторожно прикасаюсь к жемчужине и узнаю ее. Да, я провела много времени, сидя на кровати и разглядывая ее переливчатые узоры. Я осторожно вытаскиваю жемчужину из гнездышка и прижимаю ее к губам. Меня это успокаивает. Будто сам Пит целует меня своими прохладными губами. Ведь именно он подарил мне этот дар моря.
Я лежу, вспоминая все то, что произошло тогда, у берега моря, за пару часов до того, как я взорвала арену, и меня забрали в Капитолий. Вспоминаю, как мы вскрывали ракушки… А ведь именно Питу попалась та самая, с жемчужинкой. И как он, смеясь, объяснял Финнику, что уголь под очень сильным давлением превращается в жемчуг. Я улыбаюсь краешками губ, вспоминая ту историю. И свой первый приезд в Капитолий. Тогда глупышка Эффи именно так представила нас кому-то из Капитолийцев. Красота, порожденная страданием.
Я не знаю, что стало с ней и с Порцией. Кажется, их увезли из Капитолия в тот же день, что привезли меня. Мне хочется верить в это, потому что хоть я никогда и не была особа близка с ними, с меня хватит того фактора, что на моем счету больше половины Дистрикта 12. Мне становится нестерпимо больно в том месте, где когда-то находилось моя душа. Меня сломили, растоптали, размазали по стенке. Я давно перестала быть той, что готова защищать. Я слишком слаба, слишком устала.
Я сжимаюсь в комок, по-прежнему держа жемчужину у губ. И тут я понимаю, что моя майка начинает становиться мокрой. Я подношу руку к животу, потом смотрю на пальцы. Кровь. И мне сильно хочется спать. Я не чувствую боли, сладко зеваю, закрываю глаза, надеясь, что на этот раз навсегда.
========== Глава 16 ==========
POV Китнисс.
Я сижу, обхватив колени руками, и раскачиваюсь из стороны в сторону. Господи, как мне плохо… Количество морфлинга в последний раз было черезчур большим, потому что меня мучает слишком сильное желание принять новую дозу. Из-за того, что у меня разошлись швы, Сноу пришлось отменить интервью. И он перенес дату непосредственно Игр еще на три дня. Правда, все пять дней утекли как вода. Я лежала, привязанная к кровати длинными кожаными ремнями, не в силах пошевелиться. Мне достаточно быстро урезали дозы морфлинга, поэтому больше всего на свете мне хотелось умереть, чтобы больше не страдать ломкой и не испытывать жуткую боль.
Господи, а я-то думала, что прошла все круги ада еще тогда, в Казематах, а оказалось, что нет ничего ужаснее того, когда тебе кажется, что твое тело горит. Тридцать пять уколов в грудную клетку, чтобы у меня не болели ребра. Не знаю, но я была уверена, что я сейчас умру на месте от той боли, которую испытывала. Даже большая, на тот момент, доза морфлинга не сильно помогла. Интересно, что будет со мной на арене, ведь морфлинга не будет совсем… Наверное, я сплету веревку и повешусь на ближайшем дереве.
– Китнисс, ты идешь есть? – в комнату заглядывает Мерцелла и вдруг замирает, увидев меня, сидящей посередине ковра.
Я мотаю головой из стороны в сторону, показывая, что сейчас хочу двух вещей: либо морфлинга, либо смерти. Меня бьет дрожь, во рту все пересохло, но я не хочу просить дозу, потому что знаю, что сломаюсь без морфлинга уже завтра. Господи, почему же так плохо?
– Китнисс, детка, как ты? – обеспокоено смотрит она на меня, опускаясь рядом на ковер.
Надо же, не пожалела платья ради меня… Хотя все уши прожужжала нам с Финником о том, что оно стоит целое состояние. Мне с трудом верится, что она все же беспокоится обо мне.
Я неопределенно мотаю головой. Мерцелла поглаживает меня по голове, помогает подняться и ведет к кровати. Она закутывает меня в одеяло, даже целует в лоб.
– Я прикажу, чтобы тебе принесли ужин сюда, хорошо? – заботливо предлагает она, прежде чем выйти. Я киваю.
Как только она выходит, я подтягиваю колени к груди и начинаю вдыхать носом и выдыхать через рот, чтобы успокоиться. В голове все путается, меня все еще трясет. Но мне надо собраться.
Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать лет. Мой дом – Дистрикт номер двенадцать. Моя мать – лекарь. Сестра ей помогает. Я – охотник. Я – трибут. Я – победитель. Я скоро снова попаду на арену. И я боюсь, что те, кто мне дорог, не выдержат этого.
– Как ты, Кит? – в комнату входит Финник.
Я поднимаю на него красные глаза. С ним можно не притворяться. С ним можно быть откровенной. Он видел меня и не такой. Да и я его…
– Как будто меня переехало поездом, – хрипло усмехаюсь я.
Он смеется, делая вид, что оценил шутку. Финник опускается на край моей кровати. Я сжимаю его ладонь.
– Что будет с нами завтра, Финн? – тихо шепчу я, привычно сокращая его имя, хотя знаю, что он терпеть этого не может. Плачу за то, что он позволил сократить мое. Мы оба предпочитаем полные имена.
– Честно? Я не знаю, – он делает вид, что не замечает сокращения. – Буду надеяться, что мы будем сидеть в тепле, с едой и водой и решать, что нам делать дальше.
Но мы оба знаем, что обманываем друг друга. Сноу отплатит за испорченное шоу очень жестоко. Ведь им пришлось отменить интервью из-за меня. Вместо этого покажут что-то типа сводки о каждом из трибутов. Будут упоминаться их умения, способности и преступления, за которые их приговорили к арене. Трибутам запрещено смотреть эту передачу. Ее даже не будут транслировать на наши мониторы. И я почти уверена, что не увидела бы там ничего хорошего о себе.
– Финник… – тихо зову я его. – Как ты думаешь… Как они?
Я шепчу это так тихо, что едва слышу свои слова. Но я знаю, что он меня услышал, потому что молчит. Финнику больно говорить на эту тему, а я затрагиваю ее довольно часто в последнее время. Я уже начинаю жалеть, что вообще спросила, но он вдруг отвечает:
– Знаешь, Китнисс, им сейчас плохо. Потому что они знают, куда мы скоро попадем.
– Им еще больнее чем нам, Финник, – зачем-то добавляю я. – Питу еще хуже, чем Энни. Потому что она уже смотрела на тебя по ту сторону экрана, а он нет. Мне кажется, что нет ничего страшнее того, чем смотреть на своих близких на арене. Когда ты там, как-то легче, не правда ли?
– Да, ты права. Легче переживать все самому, чем смотреть на своих близких. Спокойной ночи, Китнисс. Постарайся выспаться.
Он поднимается, целует меня в лоб и собирается уйти, но я удерживаю его за руку.
– Финник, удачи тебе, – зачем-то шепчу я, хотя прекрасно знаю, что увижу его на арене.
– И тебе, Китнисс.
Мы обнимаемся и соприкасаемся лбами. Это наш маленький тайный ритуал. На удачу, как мы говорим с ним. Он выходит, а я медленно погружаюсь в сон, надеясь, что завтрашний день будет легче.
– Доброе утро, Китнисс, – зовет меня кто-то из темноты.
Я с трудом открываю глаза и с трудом различаю образ своего стилиста. Я медленно сажусь на кровати и приветливо улыбаюсь. Нила протягивает мне простую одежду и ведет на крышу. Да, я правильно вчера попрощалась с Финником, ведь с утра нам не удалось увидеться. Появляется планолет, точно таким же образом, как и всегда – из ниоткуда. Из него сбрасывают лестницу и становлюсь на нижнюю ступеньку. Меня тут же замораживают, пока поднимают наверх.
В плечо мне вводят следящее устройство, и я привычно вздрагиваю. Я тут же вспоминаю то, как Джоанна вырубила меня, вытаскивая его. Когда дело сделано, я, наконец, могу пошевелиться. Появляется безгласый и ведет нас в комнату, где нас ждет завтрак. Мы едим в полной тишине. Ну, как едим… Я с трудом заставляю себя проглотить хоть кусочек пищи, зато пью много воды, вспоминая предыдущие опыты на арене.
Полет продолжается около часа. Едва мы приближаемся к арене, стекла темнеют, ведь ни один из нас не должен видеть место сражения до начала Игр. Планолет приземляется. Нила ведет меня через длинные сети коридоров в комнату для подготовки. Так называемый Стартовый комплекс.
Я чищу зубы, принимаю душ. Мне заплетают волосы. Потом Нила приносит мне одежду. Скептически осматриваю ее, позволяя помочь одеться. Я критически осматриваю себя в зеркале: черные штаны, спортивное белье, длинная и облегающая футболка, коричневый ремень, темно-зеленый свитер и черная ветровка с капюшоном, подозрительно похожая на ту, что была на мне на 74 Играх. Штаны и куртка из ткани, отражающей тепло тела, что наводит на мысль, что нам придется померзнуть.
Хожу туда-сюда по комнате, размахивая руками, желая убедиться в том, что в одежде удобно. Больше всего из экипировки мне нравятся ботинки, хоть они и те, что были на мне на моих первых моих Играх: гибкая, тонкая резиновая с жесткими шипами подошва подойдет для бега и скалолазания. Ну, в моем случае, лазанья по деревьям. Кожа мягкая.
Нила вытаскивает из кармана мою знаменитую брошь и прикалывает ее на край куртки. Теперь остается только ждать сигнала. Я сижу на диване, маленькими глоточками поглощая воду, пока есть такая возможность. Потом уже знакомый женский голос сообщает, что пора готовиться к подъему на арену.
– Не забывай того, что вам советовали, – негромко говорит Нила. – Беги и ищи воду. Постарайся не вляпаться в передряги. Ты, конечно, опытнее большинства трибутов, но они не совсем то, что тебе кажется.
Мы с ней обнимаемся, хотя никогда не были подругами. Я встаю на специальный диск, и тут же опускается прозрачный цилиндр. Я готовлюсь к тому, что сейчас меня увидит моя семья. Я расправляю плечи, натягиваю на лицо маску равнодушия и смотрю вверх, пока меня поднимают на арену. Несколько секунд я нахожусь в полной темноте, а потом в глаза бьёт солнечный свет.
Я оглядываюсь, замечая, что меня подняли одной из последних. И тут же пугаюсь, потому что не могу найти Финника. Да и не только его… Нас всего двенадцать! Где еще половина?
Сомнения и страхи начинают наполнять меня, но я до боли впиваюсь в предплечье, в следящее устройство, чтобы не потерять голову. Оглядываюсь снова. Мы на утоптанной площадке. В двадцати ярдах от меня – рог Изобилия. Все припасы разбросаны вокруг него на равных расстояниях. Более ценный – ближе к центру. Сзади – озеро. Справа и слева – густой сосновый бор, над которым возвышается гора. Так как она очень высока, я позволяю себе предположить, что на этот раз мы проведем больше всего времени именно в горной местности.
И в ту же секунду звучит до боли знакомый голос Клавдия:
– Дамы и господа, позвольте объяснить мне вам причину того, что сейчас вас в два раза меньше, чем должно было быть. Нет, просто вы поделены поровну. И сейчас половина из вас находится в нескольких километрах от ваших напарников с этажей. Каждый из вас получит подсказку о том, где он может найти союзника. Если, конечно, вы захотите заключать союз. Итак, семьдесят шестые Голодные Игры объявляются открытыми!
Ровно шестьдесят секунд. Ровно через одну минуту я буду в Игре. Возможно, я убью кого-нибудь. Возможно, сама умру. Мысли путаются, и я вспоминаю упражнение, которое помогло вчера.
Меня зовут Китнисс Эвердин.
Пятьдесят.
Мне семнадцать лет.
Сорок восемь.
Мой дом – Дистрикт 12.
Сорок шесть.
Я – охотник.
Сорок четыре.
Как и мой отец.
Сорок два.
Моя мать и сестра – врачи.
Сорок.
Я родом из самого бедного района Дистрикта 12.
Тридцать восемь.
Моего лучшего друга зовут Гейл Хоторн.
Тридцать шесть.
Отец моей лучшей подруги – мэр.
Тридцать четыре.
Я – трибут 74 и 75 Голодных Игр.
Тридцать два.
Я – победитель 74 Игр.
Тридцать.
Каждую ночь я просыпаюсь из-за кошмаров.
Двадцать восемь.
Каждую ночь я кричу.
Двадцать шесть.
Каждую ночь я вновь переживаю события той арены.
Двадцать четыре.
Мой отец погиб при взрыве в шахте.
Двадцать два.
Пит Мелларк спас мне жизнь.
Двадцать.
И его я люблю больше жизни.
Восемнадцать.
В конце 75 меня забрали в Капитолий.
Шестнадцать.
Меня пытали.
Четырнадцать.
Меня сломали.
Двенадцать.
Но я буду держаться ради сестры.
Десять.
Мой Дистрикт сожжён дотла.
Восемь.
Человек, которого я люблю, страдает.
Семь.
Я не знаю, где человек, ставший мне другом.
Шесть.
Я умру из-за собственной глупости.
Пять.
Я – символ революции.
Четыре.
Я не знаю, доживу ли до завтра.
Три.
Я должна попытаться бороться.
Два.
Я не хочу убивать.
Один.
Но вон тот лук – мой.
Гонг.
========== Глава 17. ==========
POV Китнисс
Я бегу так быстро, как только могу, хотя под ребрами разливается боль. М-да, лечение не слишком помогло. Перепрыгиваю через небольшую коробку, хватаю лук, вытаскиваю одну стрелу из колчана, который лежит рядом, и осматриваюсь. Практически все предпочли унести ноги, дабы не связываться со мной. Я не убиваю первой, но и не позволяю подойти ко мне слишком близко. Резким движением беру рюкзак, лежащий у самого Рога Изобилия, надеясь, что он полон полезных вещей. Беру парочку ножей, два колчана со стрелами и маленький рюкзачок в надежде на то, что смогу переложить потом в свой, большой. И вдруг замираю, услышав тикающий звук. Что-то мне это напоминает… Отпихиваю деревянную коробку, разламываю первым попавшимся под руку топором конструкцию, что лежит под ней, и в ужасе отшагиваю назад.
Потому что передо мной лежит бомба. Дрожащими пальцами переворачиваю ее так, чтобы видеть часовой механизм. Две минуты. Через две минуты те, кто не спасется и не убежит, взлетят на воздух, превратившись в тысячу маленьких кусочков. Я бегу прочь, едва не выронив свое оружие. Стараюсь просчитать, сколько секунд осталось до большого взрыва. Я едва достигаю края леса, когда взрывная волна отбрасывает меня в сторону. Я лечу на землю, прикрыв голову руками, и жду, когда все закончится. Слышу еще один взрыв и медленно благодарю всех известных мне богов за то, что не лишилась слуха, как в прошлый раз. Я не знаю, погиб ли кто, но, честно говоря, мне плевать. Едва взрывы утихают, я поднимаюсь на ноги и бегу так быстро, как только могу. Петляю, стараясь увеличить расстояние между противниками.
Едва не падаю, когда земля резко уходит вниз. Останавливаюсь только тогда, когда понимаю, что больше не выдержу. Сажусь на поваленное дерево, раскрываю большой черный рюкзак, вытаскиваю маленький рыжий. Открываю его и вижу набор шприцев, вату, бинты, йод, морфлинг, успокоительное, жаропонижающее и несколько коробочек с антибиотиками. Надеюсь, что они мне не понадобятся. Пошире раскрываю черный рюкзак. Спальный мешок, пара коробков спичек, большая фляга, полная воды, несколько яблок, галеты, вяленые кусочки говядины, большая коробка печенья, веревка, проволока, кошки, пленка и большая мужская футболка черного цвета. Да уж, я в такой утону, а вот Финнику она вполне пригодится.
Финник… От его имени мне становится еще больнее. Физическая боль от большой нагрузки, раздирающая мне ребра, куда-то уходит, уступая место душевным ранам. Как ты, друг? Где ты? Почему не здесь? Мне хочется плакать, но слезы сдерживает осознание того, что на меня смотрят дорогие мне люди. И тут же становится еще больнее, едва я вспоминаю о Прим и Пите. Как они? Надеюсь, что держатся. Надеюсь, что верят в меня. Надеюсь, что не смотрят на то, как мне плохо. Мне хочется, чтобы это все вдруг закончилось. Чтобы я больше никому не была нужна. Чтобы меня никто не ждал. Чтобы умереть с чистой совестью. Но я не могу бросить маму, Прим, Пита, Хеймитча, Гейла, Мадж, Сей с ребятами… Я не могу просто так умереть. Им ведь будет больно.
Я не могу оставить Финника совсем одного. Единственный человек, находящийся в радиусе пятидесяти километров от меня, которому сейчас не наплевать на то, что со мной происходит. Где он? Как он? Пережил ли сегодняшний день? Одергиваю себя – конечно, пережил. Это же Финник.
Поднимаюсь на ноги, вновь бреду куда-то в неизвестном направлении. В голове крутится только одно – нужно найти источник воды. Без нее я долго не протяну. Хоть у меня и полная фляга, надолго ее не хватит. Устало двигаюсь среди деревьев. Натыкаюсь на маленький ручеек и радуюсь, как ребенок. Пристраиваюсь у воды, снимаю тяжелый рюкзак. Собираюсь порыбачить, чтобы в сумерках развести костер. Прицеливаюсь, натягиваю тетиву, и тут начинают палить пушки.
Замираю в странной позе, загибая пальцы. Восемь раз. Всего восемь человек. Для первого дня это мало. Видимо, сказывается отсутствие профи. Трясу головой, отгоняя мысли о том, что среди убитых может быть Финник. Нет, он не умер. Я ловко выуживаю из пруда парочку рыбешек, собираю хворост для костерка возле ближайших деревьев. Едва пристраиваю добычу над огнем, как к моим ногам опускается серебряный парашют. Дрожащими пальцами развязываю узел, не понимая, что мне могли прислать. Раскрываю баночку и вижу небольшой листочек бумаги. На нем каллиграфическим и до боли знакомым почерком выведено: «Он к северу от вас, мисс Эвердин. Чем ближе вы будете подходить к нему, тем больше подсказок получите».
И тут же все понимаю. Да, это то самое изменение в Играх, о котором говорил Клавдий. Каждый из нас получит бумажку с сообщением о том, где находится напарник. Честно говоря, я рассчитывала на более подробные координаты, потому что найти человека не слишком просто по такому скудному направлению. И тут до меня доходит тот факт, что это маленькая записочка означает тот факт, что Финник жив. Мне хочется кричать от радости, но это было бы слишком неосмотрительно с моей стороны.
Я прикасаюсь рукой к вискам, закрываю глаза и тяжело вздыхаю. Почему-то мне становится больно, хотя я безумно рада тому, что мой напарник, да и просто близкий человек, жив. Сердце сжимается, мне еще сильнее хочется зарыдать. Я не знаю причины, не знаю, что вообще происходит со мной. Я разрушаю себя, часто плачу, истерю без повода. Да, психика у меня значительно испортилась с тех пор, как я попала в Капитолий. Интересно, что будет потом? Что я начну делать дальше?
Пока я думаю, рыба успевает слегка пережариться. Беру себе одну, остальные заворачиваю в пленку и засовываю поглубже в рюкзак. Тушу костер, затаптываю угли. Ем рыбу на ходу. Ищу дерево, на котором растет мох, чтобы определить, где находится север. Провожу рукой по шершавой поверхности, дышу полной грудью. Я не должна опускать руки. Я не должна нервничать. Я сильная… Точнее была. Когда-то.
Меня отрезвляет мысль о том, что Финник, сейчас, должно быть, уже ищет меня, а я тут прохлаждаюсь, рассуждаю о прелестях жизни. Мне почему-то становится стыдно. Я припускаю вперед, предварительно забросав кости от рыбы сухими листьями.
Я иду минут пятнадцать, прежде чем замечаю, что вокруг меня царит полная тишина. В этом участке леса нет ни одной птицы – я не вижу их гнезд на ветках, ни одного зверя. Воздух, кажется, звенит от напряжения вокруг меня. Мне вдруг становится страшно. Я стараюсь шагать как можно тише, но ветки все равно предательски хрустят под ногами. Тихо-тихо, но я все же издаю шум. Должно быть, если бы я была в лесу, полном звуков, я и не замечала бы собственных шагов, благо охота приучила меня ходить очень тихо. Правда, всё равно не так, как Гейл. У него настолько мягкая походка, что его никогда не возможно услышать. Даже в октябре, когда земля покрывается сухими листьями. Я помню, как поддразнивала его, говоря, что из него получилась бы прекрасная девушка с бесшумной походкой. Воспоминание заставляет меня улыбнуться.
Еще через три минуты начинаю верить в то, что здесь никого нет. И это, честно говоря, настораживает. Неспроста здесь нет абсолютно никого. На Играх ничего не бывает просто так. Мой мозг перебирает самые изощренные ловушки, которые только может вспомнить и придумать. Я зажмуриваюсь, отгоняя неприятные мысли. Нашла, чем забивать себе голову. Придумывать ловушки поизощреннее. Для кого, скажи на милость? Мало тебе твоего негласного счета жертв, который ты начала еще два года назад?
Я медленно и осторожно пробираюсь через лес, уже убежденная, что здесь одна, но все равно настороже. И не зря. Потому что они меня замечают. Я вздрагиваю от звука ломающейся ветки, автоматически выхватывая стрелу и заряжая лук. Быстро оборачиваюсь назад и вижу неестественно зеленые глаза, звериный оскал, длинную, как у собаки, морду и мохнатые уши. Стрела поражает переродка прямо в лоб, а я уже готова кричать от ужаса. Потому что такие собачки обычно не ходят поодиночке.
И тут я вижу остальных. Пока их только пятеро, но я уверена, что их намного больше. Я замираю лишь на мгновение, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Резко срываюсь с места, петляя между деревьями, как заяц. Сердце бьется так сильно, что кажется, будто я вот-вот останусь без ребер. Ноги ватные, дышать становится невыносимо. Я слышу ритмичный стук лап за своей спиной. И тут же вспоминаю такие же частые, закономерные удары плетью, которые видела, которое получала сама… В ушах слышится свист, а мне теперь хочется не только кричать, но и плакать. Я закусываю нижнюю губу так сильно, что чувствую во рту металлический привкус крови. Снова вспоминаю кровоточащие раны во рту Сноу.
Я задыхаюсь. Ноги сводит. В боку сильно колет. Господи, я сейчас упаду. Но вместо этого я практически пролетаю под поваленным деревом, так некстати расположившимся на моем пути. Во рту пересохло. Рюкзак больно бьется о лопатки. Я устала. Я слишком долго бегу. И тут понимаю, что не знаю, куда и зачем я бегу. От них не убежишь. Они быстрее меня.
Я чувствую спиной их горячее дыхание и свист, с которым они втягивают воздух. Я больше не могу. Можно, я умру быстро и безболезненно? Можно, мою смерть не покажут в прямом эфире? Можно, мои родные не узнают о том, что мертва?
Я спотыкаюсь о дурацкий корень какого-то дерева, который не заметила на земле, и лечу в овраг. Понимаю, что мне уже плевать на то, что сейчас я умру. Господи, пусть мне только не будет больно! Я лежу на животе, уткнувшись носом в прелую листву, и жду. Только вот никто не приходит. Я больше не слышу ни топота, ни дыхания, ни свиста. Медленно переворачиваюсь на спину и вижу, что переродки бродят по краю оврага, в который я упала, но не подходят ближе. Они рвутся, мечутся из стороны в сторону, но не приближаются. Что здесь? Ловушка? Испуганно вскакиваю на ноги, по-прежнему не отрывая взгляда от гигантских собак. Вся свора вдруг разом поднимает уши, прислушиваясь, и убегает.
Я медленно поднимаюсь к краю злополучного оврага, тянусь рукой впереди себя и вдруг замечаю маленький мигающий квадратик в нескольких сантиметрах от моей руки. Надо же. Силовое поле. Как же я преодолела его? Провожу рукой за ним и понимаю, что поле на этот раз можно перейти. Я могу. А вот эти милые собачки – нет. Поэтому и не добрались. Поэтому не разорвали.
