Текст книги "Dum spiro, spero (СИ)"
Автор книги: Green-Tea
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Постепенно просыпаются все остальные. Крессида рассказывает, что мы примерно в трех-четырех кварталах от дворца Сноу. Мы на одной из тех улиц, где капсулы отключены ради безопасности жителей. Несмотря на это, никто не знает, что нам делать. Мы могли бы добраться до дома президента, смешавшись с толпой капитолийцев, только вот что дальше? Никто из нас не знает, как можно выманить Сноу, да и вряд ли это такая уж и легкая задача.
Крессида говорит, что президент давно не появлялся на публике. Все свои речи он начал произносить в своем дворце ещё даже до того, как в город вошли повстанцы. Все планы по выкуриванию Сноу тяжело выполнимы, некоторые вообще из ряда фантастики, и мы недостаточно оклемались, чтобы действовать радикально. Моя рука все еще сильно болит, а Гейл слишком слаб, чтобы вообще куда-то идти, как бы он не храбрился.
В наступившей тишине мы слышим тихие шаги наверху, а затем раздается скрежет открывающегося люка. Сверху на нас смотрит Джейд.
– Выходите. Я принесла вам еду.
Мы переглядываемся, и Китнисс бросает взволнованный взгляд на Гейла, который снова спит.
– Не будем его трогать, – предлагает Финник. – Принесем ему еды после, а сейчас пусть отдыхает.
Мы поднимаемся по скрипучей лестнице и следом за Джейд проходим в гостиную, где все окна предусмотрительно занавешены плотной тканью. На столе нас ждет ужин, кажется, это какой-то суп. Но мы несколько дней не ели горячей еды и рады даже такому блюду.
– Кажется, с вами был еще один парень, – говорит Джейд, когда оглядывает нас. – Я не знаю, как его зовут, но он был едва в сознании, когда вы пришли…
– Гейл, – говорю я. – Его зовут Гейл. Ему надо еще немного отлежаться, и сейчас он спит, поэтому не пришел.
– А, – только лишь и произносит она в ответ.
Мы едим суп-пюре из овощей и смотрим новости. Ведущий перечисляет погибших и говорит, что из нашего отряда выжило только шесть человек. За информацию о нашем местонахождении назначена большая награда. Показывают ролик с нашей перестрелкой с миротворцами, правда, момент, где появляются переродки, которые разрывают их на куски, вырезали.
Повстанцы выпуск новостей не прерывают.
Мы собираемся вернуться в подвал, когда Джейд говорит, что у нее есть мазь для меня и Гейла. Все остальные спускаются в подвал, пока я жду, когда девушка принесет мне лекарство.
Обстановка в доме богатая. Кажется, муж Джейд зарабатывал неплохо. В какое-то мгновение я задаюсь вопросом, кем же он работал, раз она даже после его смерти может содержать такой дом. Насколько я знаю, многие женщины в Капитолии разоряются, если теряют мужа, потому что не могут сами контролировать свои расходы.
– Красивый у вас дом, – говорю я, принимая у Джейд лекарство. – Очень уютный.
– Спасибо. Обустраивала его я самостоятельно. И вы все можете обращаться ко мне на «ты», я ведь ненамного старше тебя и Китнисс.
Я киваю и чуть улыбаюсь.
– Спасибо за лекарство.
Джейд отдает мне несколько одеял, потому что в подвале жутко холодно. Нам нечем ей отплатить, поэтому всю помощь приходится принимать в дар.
После я спускаюсь обратно в подвал, где Китнисс с Крессидой обрабатывают мне и Гейлу раны мазью, которую нам дала сестра Эффи. Видимо, это одно из хваленых капитолийских средств, потому что боль тут же становится не такой сильной и даже вполне терпимой. Мы пытаемся разработать план, но сходимся только на том, что нам нельзя идти всем вместе. Реальных идей, как пробраться в президентский дворец, у нас нет.
Мы еще раз обрабатываем раны и порезы, приковываем Финника к лестнице и ложимся спать. Я дремлю пару часов, а потом просыпаюсь от того, что кто-то тихо разговаривает. Китнисс и Гейл.
Я осторожно переворачиваюсь на бок, чтобы не только слышать их, но и видеть.
– Спина болит меньше. Вы достали какие-то лекарства? – спрашивает Гейл, возвращая Китнисс пустую банку из-под супа.
– Джейд дала нам мазь, – говорит девушка, наливая ему воды.
– Джейд? – морщится Гейл, переспрашивая.
– Та девушка, в чьем доме мы прячемся.
– Я не помню, как мы сюда пришли, – хмурясь, сознает Гейл.
– Ты почти ничего не пропустил. Зализываем раны и строим безумные планы по покушению на президента и его дворец.
– Так и знал, что вы без меня ничего не можете, – посмеивается Гейл, шумно глотая воду.
Они замолкает, а потом, повернувшись, смотрят на меня. Я тут же закрываю глаза, притворяясь спящим.
– Я всегда знал, что ты выберешь его, – с болью в голосе бормочет Гейл. – Всегда. С того самого момента, когда ты нашла его у реки на ваших первых Играх.
– Гейл…
– Во время Квартальной Бойни ты так его поцеловала… Меня ты так никогда не поцелуешь.
Я вспоминаю песчаный пляж и закат. Я думал о том, как бы спасти Китнисс жизнь, пока мы караулили сон остальных. Я пытался убедить ее в том, что из нас двоих должна выжить именно она и говорил, что никому не нужен.
– Мне, – возражает она. – Мне нужен.
А потом она поцеловала меня так, как никогда раньше. Это был поцелуй из тех, когда хочешь большего.
Тогда я ей не верил. А сейчас почти готов поверить, что это правда.
– Наверное, это тот самый способ, которым тебя можно покорить, – продолжает Гейл. – Пожертвовать всем ради тебя, – он надолго умолкает. – Нужно мне было вызваться самому и заменить его на первых Играх. Тогда бы я защитил тебя.
– Нет, – качает головой Китнисс. – Ты должен был остаться с нашими семьями. Они бы погибли, если бы не ты.
– Его ты любишь больше, чем свою семью.
– Я никого не люблю так сильно, как я люблю Прим, – возражает Китнисс.
– Но ты выбрала Пита Мелларка еще на своих первых Играх, Китнисс. Только слепой не заметит, как он тебе дорог. Не удивлюсь, если через пару лет ты выйдешь за него замуж.
Китнисс молчит. Не возражает. Но и не говорит о том, что мы полгода назад обручились из-за прихоти Капитолия. Я вижу, как в свете керосиновой лампы, которую нам дала Джейд, чтобы мы не остались в полной темноте, блестит цепочка, которую крутит в руках Китнисс.
– Я пойду спать, Гейл. Спокойной ночи, – отвечает, наконец, она и возвращается на ту кучу одежды, где сплю я. В какое-то мгновение она утыкается носом мне между лопатками, а потом отстраняется.
Я переворачиваюсь на спину, все еще надеясь, что она считает меня спящим. Сквозь полуприкрытые веки наблюдаю за ней, но Китнисс лишь натягивает плед, который нам дала Джейд, повыше и пытается уснуть.
Утром мы поднимаемся очень рано и помогаем Джейд приготовить завтрак. Все окна, разумеется, всё ещё занавешены. Мы завтракаем оладьями и смотрим новости, которые прерываются роликом Бити. В ходе войны новый поворот. Кто-то из повстанцев придумал пускать по улицам конфискованные машины, чтобы активировать большинство капсул. Таким образом они захватили множество кварталов почти без потерь. Повстанцы прокладывают три пути, в ролике их называют просто линиями «А», «Б» и «В».
– Такой успех скоро закончится, – замечает Гейл, который уже может позволить себе подняться наверх, чтобы позавтракать. – Скоро капитолийцы отключат определенные капсулы, а потом будут активировать их вручную, когда противник подойдет поближе.
Когда Бити отпускает бразды правления эфиром, угрюмый миротворец перечисляет кварталы, жителям которых приказано эвакуироваться. В окно наблюдаем, как в центр города тянутся толпы беженцев: люди идут в одних ночных рубашках и халатах, несут драгоценности и животных. Дети с широко распахнутыми глазами тащат за собой любимые игрушки. Они настолько шокированы, что не плачут.
Джейд говорит, что ей надо выйти в город и что она заодно посмотрит, что происходит в городе и попробует добыть какие-то полезные сведения, поэтому мы снова возвращаемся в подвал.
День проходит в бесплодных попытках разработать план, но договариваемся мы лишь о том, что нам следует разбиться на группы и попытаться проникнуть во дворец по отдельности, но мы пока не знаем, как это сделать. Крессида предполагает, что если Джейд добудет какие-то сведения, нам будет легче составить порядок действий.
Вечереет, а хозяйки дома все нет, и мы начинаем нервничать. В голове крутится тысячи вариантов: может быть, ее арестовали? Или же она нас выдала, или пострадала, попав в толпу беженцев? Однако, девушка возвращается часов в пять. Она приготовила для нас жаркое из свинины с картошкой, и мы безмерно благодарны ей за то, что она так о нас заботится.
Джейд рассказывает, что встречалась с несколькими знакомыми, чтобы узнать побольше о том, что происходит в городе. Она говорит, что сейчас активно размещают беженцев в домах здешних кварталов и миротворцы буквально выбивают двери, потому что многие не хотят пускать к себе жителей пострадавших районов.
Мы беспокоимся о том, что и в ее доме могут разместить беженцев, но Джейд говорит, что по крайней мере сутки у нас еще есть: ей удалось с кем-то договориться. Мы включаем новости, в которых все тот же миротворец зачитывает, сколько беженцев будет размещено в квартире на той или иной площади. Он призывает жителей Капитолия быть великодушными и сострадать друг другу. Потом миротворец рассказывает, что сегодня днем толпа до смерти забила юношу, похожего на меня. Когда показывают его портрет, Крессида фыркает и выдает:
– Ну, если не считать светлых волос, он похож на Пита не больше, чем я. Видимо, люди совсем отчаялись.
Отныне каждый, увидевший мятежников, должен немедленно сообщать об этом в надлежащие органы, которые займутся установлением личности и арестом подозреваемых.
Под конец миротворец еще раз призывает капитолийцев активно делиться кровом с беженцами и говорит, что даже президент велел подготовить часть своего дворца для размещения пострадавших.
Эта информация позволяет нам разработать новый план. Китнисс предлагает разделиться на группы и смешаться с толпой. Мы сможем попасть в президентский дворец, если притворимся беженцами. Не думаю, что на входе будут особо внимательно вглядываться в наши лица: пострадавших слишком много. Решаем выдвигаться с утра, потому что сейчас всем необходим отдых.
– Думаете, Сноу действительно пустит беженцев во дворец? – спрашивает Китнисс через несколько часов, когда мы укладываемся спать.
– Ему придется хотя бы ради того, чтобы показать по телевидению.
Финник и Гейл продолжают бесплодные попытки уговорить нас взять их с собой. В конце концов, Китнисс дает добро только Финнику, который заверяет, что если почувствует, что теряет контроль, сразу же вернется в дом Джейд. Гейл же слишком слаб, его раны начинают кровоточить при резком движении, и Китнисс упорно настаивает на том, чтобы Хоторн остался в доме. Они ругаются, но никто не желает отступать.
Спят все урывками, то и дело кто-то будит остальных криками: нам снятся кошмары. После того, как меня раздирают на куски переродки-ящерицы из катакомб с лицами погибших друзей, я даже не пытаюсь заснуть. Поэтому мы рады, когда Крессида, единственная, у кого есть часы, говорит, что наступило семь утра. Делим между собой остатки консервов и жалеем, что никак не можем отблагодарить Джейд за все то, что она для нас сделала и сделает, потому что Гейл остается у нее.
Девушка помогает нам нанести грим, прячет нашу армейскую одежду под плащами и пальто, ботинки – под какими-то пушистыми тапочками, вручает в руки сумочки и другие безделушки, крепит на волосах парики и прячет оружие в верхних слоях одежды. Через пару часов нас уже сложно отличить от беженцев, которых, кстати, полно в нашем переулке, что нам только на руку.
Первыми идут Поллукс и Крессида, затем мы с Китнисс, а Финник пойдет последним. Перед тем как уйти, Крессида крепко обнимает всех нас.
– Будьте осторожны, – говорит она, и они с Поллуксом смешиваются с толпой беженцев.
Мы должны последовать сразу за ними, поэтому пока Китнисс освобождает Финника от наручников, я собираюсь попрощаться с Гейлом. Мы никогда не ладили, но сейчас никто не гарантирует нам, что мы встретимся снова, поэтому мы неловко пожимаем друг другу руки, а затем Гейл, оглянувшись на Китнисс, шепчет:
– Позаботься о ней. Не дай Кискисс наделать глупостей.
Он абсолютно серьезен. Киваю.
– Я правда хочу, чтобы она была счастлива, – чуть помолчав, продолжает Гейл. – Поэтому береги и себя, ладно?
Ему тяжело говорить такое, поэтому выдавливаю из себя улыбку.
– Конечно.
Я отхожу от него, чтобы дать возможность попрощаться с Китнисс. Финник заключает меня в объятия и похлопывает по спине.
– Без глупостей, ладно? – говорю я.
– Разумеется. Только в крайнем случае. Я же обещал, – заверяет меня Финник.
Китнисс выпускает из объятий Гейла, мы тепло прощаемся с Джейд, благодарим ее за все то, что она для нас сделала. Девушка еще раз поправляет нам шарфы: на улице очень холодно, а мы рады лишней возможности спрятать лица. Затем выходим на улицу.
Комментарий к Глава 39.
Конец близок, хе-хе
========== Глава 40. ==========
На улице еще не рассвело, и в темноте можно разглядеть только тех, кто идет в паре метров от нас. С одной стороны, это хорошо, с другой – Крессиду и Поллукса пока не видно. Мы стараемся не привлекать к себе внимание, и бредем, опустив головы, стараясь смешаться с толпой. Где-то вдалеке слышна стрельба, вокруг стоны и плач. Дети вокруг нас хнычут и просятся домой, взрослые уговаривают их потерпеть еще чуть-чуть.
– Куда мы идем, пап? – дрожащий от холода мальчик тянет мужчину лет тридцати за руку.
– В президентский дворец, там нам дадут новое жилье, – нервно отвечает мужчина, пытаясь одновременно совладать и с мальчиком, и с тяжелой сумкой.
Начинается снегопад. С запозданием до меня доходит мысль о том, что сейчас ноябрь, и что холода – норма. В нашем Дистрикте в это время обычно уже лежал снег. Я вспоминаю о том снеге, что сейчас ложится на руины и пепелище; ненависть к Сноу разгорается еще сильнее.
Мы выходим на широкую улицу, видимо, одну из центральных. Когда продвигаемся вдоль череды модных бутиков, на ум приходит, что здесь нас провозили на машине во время Тура Победителей. Мы тогда ехали на вечеринку в Президентский Дворец. Магазины, кстати, битком набиты беженцами, и из-за стеклянных витрин на нас глядят испуганные лица. Кажется, скоро и у Джейд дома будет полно гостей. Похоже, Гейлу в подвале придется быть крайне осторожным.
На постаментах, сооруженных из старых коробок, стоят миротворцы, которые управляют потоками людей. Стараемся держаться от них подальше и не показывать лиц. Китнисс шепчет, что видит Крессиду с Поллуксом в двадцати-тридцати ярдах от нас. Она бросает осторожный взгляд через плечо, а затем, дернув меня за рукав, продолжает:
– Финник вроде как идет за нами. Только вон там на нас пялится какая-то девочка, так что пойдем помедленнее, чтобы пропустить ее вперед. Если она от нас не отстанет, придется разделиться.
Мы замедляем шаг и, едва передвигая ноги, бредем среди толпы. Китнисс через некоторое время снова оборачивается, и едва ли не стонет.
– Давай разойдемся и смешаемся с беженцами, – бормочет она. – Встретимся на площади, наверное. Я попробую догнать Крессиду и Поллукса, а ты можешь дождаться Финника.
Я чуть тяну ее в сторону, а затем, пристроившись в переулке, обнимаю ее.
– Будь осторожна, – прошу я, быстро целуя ее. – Береги себя, пожалуйста.
– Конечно. Ты тоже будь осторожен и присмотри за Финником.
Она быстро целует меня в щеку и спешит обратно в толпу. Я, чуть подождав, тоже начинаю лавировать среди беженцев, выглядывая синий плащ, в котором пошел Финник. Он ярдах в десяти от меня, и мне надо добраться до него, не привлекая особого внимания. Рядом со мной хнычет маленькая девочка, которая, кажется, потерялась, и я с невероятным усилием заставляю себя не останавливаться. Она может меня выдать, а мне так хочется ей помочь.
– Ты где Китнисс потерял? – неуверенно бормочет Финник, когда я настигаю его. Чтобы он меня заметил, мне пришлось схватить его за руку.
– Пришлось разделиться, – отвечаю я. – Встретимся на площади.
– Хорошо, – соглашается он.
Грохочут выстрелы, и пара-тройка людей вокруг нас валятся на землю. Вопли и детский плач сливаются в единый гул, раздается рокот второй очереди. Несколько миротворцев, снующих в толпе, падают замертво. Мы с Финником валимся на землю и ползем несколько ярдов, потом прячемся в переулке.
– Кто стреляет? – спрашиваю я.
– Кто-то на крыше, – отвечает Одейр. – Вроде как повстанцы, потому что стреляют по миротворцам, но с меткостью у них не очень.
– Нужно подобраться ближе ко дворцу Сноу, – говорю я. – Улица почти закончилась, а значит, Крессида с Поллуксом и Китнисс должны быть на подходе.
Мы двигаемся перебежками, прячась за столбами и в переулках. У Финника нет оружия, поэтому ему приходится вырубить раненого миротворца, чтобы забрать его автомат. На следующей улице произошло нечто ужасное, потому что все усеяно трупами. Я перепрыгиваю через тела, и меня подташнивает от вида оторванных конечностей и луж крови.
Кажется, повстанцы подошли совсем близко к Президентскому Дворцу: президент Сноу приказал активировать капсулы в кварталах, где полно беженцев; толпы горожан оказались в западне: с одной стороны миротворцы и ловушки, с другой – повстанцы.
Везде, где мы только не проходим, кровь, битое стекло, пыль и тела погибших людей. Мы добираемся до гигантской круглой площади, где полно народу. Китнисс и Крессиду с Поллуксом нигде не видно, и мы с Финником решаем разделиться, чтобы найти их. Я окружными путями подбираюсь ко дворцу, спотыкаясь о чьи-то потерянные вещи. Примерно на полпути натыкаюсь на баррикаду, в середине которой находится дом Сноу. Внутри полно детей, замерзших и напуганных. Самым взрослым вряд ли больше четырнадцати.
Никто и не собирался пускать их во дворец. Они сидят в загоне, окруженном миротворцами, которые здесь явно не для защиты детей. Если бы капитолийцы хотели спасти их, то отправили в какой-нибудь бункер. Нет, сейчас эти дети – живой щит Сноу.
Толпа начинает волноваться. Кто-то кричит о мятежниках. Видимо, повстанцы прорвались в самый центр города, к президентскому дворцу. Начинается паника. Люди хаотично бегут, сшибая друг друга с ног, буквально затаптывая насмерть. Я спиной врезаюсь в фонарный столб. Кажется, вот-вот взорвутся капсулы. Но нет.
Над баррикадой возникает планолет с эмблемой Капитолия, и из него сыплются десятки серебряных парашютов, очень похожих на те, которые нам присылали на Игры. Даже в таком хаосе дети за баррикадой понимают, что здесь лекарства, еда и подарки. Они неловко пытаются развязать веревки одеревеневшими пальцами. Планолет исчезает.
Через двадцать секунд с десяток парашютов одновременно взрываются.
Снег заливает кровью, всюду фрагменты детских тел и разорванная одежда. Многие дети погибли мгновенно, но часть еще корчится от боли на земле. Некоторые все равно с сомнением глядят на парашюты в своих руках, словно внутри может находиться нечто ценное. Миротворцы спешно начинают разбирать баррикады; кажется, они сами не ожидали такого. В образовавшуюся брешь устремляются люди в белой форме.
Медики. Врачи повстанцев.
Вместе с ними просачиваются те, кто хочет помочь умирающим детям: и капитолийцы, и мятежники.
Я хочу подняться и попытаться найти Китнисс, но вдруг вижу светлую косу и знакомую спину. Я вспоминаю тот июнь два года назад, когда мы томились на площади во время Жатвы. Я помню Эффи в розовом костюме и розовом парике, и бумажку с именем Прим. Она тогда казалась мне маленькой и беспомощной, а сейчас она здесь, среди крови и трупов, выглядит повзрослевшей на много лет. Только вот парашюты…
Я уже не на площади, а в Тринадцатом, в нашей с Китнисс комнате. Я почти сплю, а она, приподнимаясь на локтях на кровати, рассказывает о том, что Гейл с Бити придумывают ловушки. Она бормочет что-то о том, что это жестоко и неправильно, но я помню лишь то, что это опасно. Смертельно опасно.
Только вот Китнисс рядом нет, и она не сможет спасти Прим во второй раз.
Зато есть я.
И Финник.
Я понимаю это, когда начинаю двигаться вперед, к полуразобранной баррикаде. Уже не думая о маскировке, отчаянно зову обоих по имени. Финник слышит меня, непонимающе поднимает голову и щурится, когда я машу руками и умоляю их обоих уходить оттуда. Я почти у цели, почти у самой баррикады. Финник, кажется, понимает причину моих криков и начинает тащить Прим в сторону, несмотря на то, что девушка сопротивляется.
А потом взрываются остальные парашюты.
***
– Пит, – шепчет мне Китнисс, и я иду ее искать.
Огненные шары, вырвавшиеся из парашютов, пролетели над баррикадой и врезались в толпу. Один из них задел и меня, совсем несильно, но боль была такой, будто меня целиком окунули в расплавленный металл. Огонь слишком быстро распространился по моей одежде. Но в мире, в который я попал, нет боли от ожогов.
– Пит, – выдыхает мне в ухо Китнисс, но когда я поворачиваюсь, ее рядом нет.
Я в странном мире, где нет ничего. Только черные облака и черное море.
– Пит, – зовет меня уже другой голос, грубоватый бас. Хеймитч.
Но ментора рядом со мной нет.
– Пит, – синхронно зовут меня три мужских голоса. Моя семья.
Но ни отца, ни братьев рядом нет.
Я провожу в этой ловушке годы, века, тысячелетия. Здесь нет ничего, кроме голосов, зовущих меня по имени. Постепенно я понимаю, что схожу с ума. Когда ко мне, наконец, приходит хоть кто-то, я готов обнять его. Морфлинг, текущий по венам, уносит вместе с собой безумную боль.
Когда его действие ослабевает, я понимаю, что все еще жив. Горло першит, воздух пропитался запахом средств от ожогов и парами морфлига. Иногда я различаю голос миссис Эвердин. Когда я кое-как выдавливаю из себя имя Прим, женщина говорит, что ее дочь цела. Ну и слава Богу, потому что я не знаю, как бы смотрел в глаза Китнисс. Если от нее еще хоть что-нибудь осталось.
Стены здесь белые-белые. А вокруг врачи. Они завертывают меня в новые слои кожи, мажут мазями, чтобы клетки стали частью меня, растягивают и крутят руки и ноги, чтобы они встали точно на место. И в один голос твердят, что мне повезло: глаза целы, лицо и волосы не пострадали, легкие хорошо переносят лечение. Я снова стану человеком.
Ко мне начинают пускать посетителей, как только моя новая кожа способна выдержать давление простыней. Меня по-прежнему накачивают морфлингом, поэтому я вижу как живых, так и мертвых.
Хмурый Хеймитч, Эффи с Джейд, которые тихо гладят меня по голове, Мадж, смеющаяся над чем-то. Цинна демонстрирует мне готовые эскизы свадебного платья, а Боггс убеждает в том, что я молодец и поступил, как герой.
Однажды утром я узнаю, что должен существовать самостоятельно. Есть, пить, ходить. Когда я начинаю различать сон и реальность, спрашиваю про Китнисс. Хеймитч говорит, что она жива, но находится в ожоговом центре, как и я, и пытается существовать дальше.
Ее сестра выжила в том страшном пожаре. Прим получила сильные ожоги, чуть не лишилась ноги и сейчас проходит курс реабилитации. Но Прим жива.
А Финник Одейр, толкнувший ее за бетонное ограждение, когда взорвались остальные парашюты, нет.
Пламя мгновенно охватило все его тело. Финник вспыхнул, как спичка. Он сгорал заживо.
На глазах у Китнисс.
Я ни о ком не спрашиваю, кроме сестер Эвердин, но мне все рассказывают сами: Капитолий пал в тот же день, когда вспыхнули парашюты. Крессида с Поллуксом отправились в Дистрикты снимать репортажи о разрушениях, вызванных войной. Гейл, который, несмотря на все свои обещания, пошел за нами и был схвачен миротворцами, сейчас в той же больнице, что и я: лечит спину и душу. Хотя, последнее он вряд ли вылечит. Парашюты-то были его.
Во время краткого визита президента Койн, я узнаю, что Сноу собираются казнить через пару недель.
Правда, через три дня выясняется, что Койн уже не сможет посмотреть на его смерть.
Потому что маленькая Энни Креста, окончательно сошедшая с ума после смерти мужа, ночью прокралась в комнату, где жила президент, и прострелила ей голову.
Предсмертной записки не было, но всем и так было понятно, за что мстила девушка. В конце концов, именно Койн отдала приказ сбросить бомбы на беззащитных детей, медиков и людей, которые просто хотели помочь.
Энни тоже застрелилась.
Хеймитч рассказывает, что все в спешке организовывают выборы нового президента. Мне тоже приносят бюллетень, но большинство имен я не знаю, поэтому ставлю галочку наугад. В итоге президентом становится Плутарх.
Никто не позволяет мне увидеть Китнисс или Прим, хотя я не перестаю о них спрашивать. Доктор Аврелий, психолог Китнисс, говорит мне, что она пока что слаба из-за многочисленных ожогов и сильного душевного потрясения. Какое-то время она даже не говорила, и сейчас все близкие, особенно Прим, пытаются помочь ей оправиться от тяжелой потери.
А меня к ней пускают спустя полтора месяца, когда и ее, и моя новая кожа прижилась настолько, что можно надеть какие-нибудь свитера грубой вязки, не боясь получить небольшие ранки и кровоподтеки. Я предпочитаю скрывать тело, особенно руки, под длинными полами одежды, потому что сейчас я больше похож на куклу, сотканную из лоскутков: моя нормальная кожа, по сравнению с той, что мне пересадили, смотрится очень бледно.
Плутарх обещает мне полную регенерацию через пару месяцев, когда я буду окончательно здоров, но я не уверен, что буду готов к этому: процедура влечет за собой воспоминания об Играх, которых я сейчас стараюсь избегать.
Когда мы встречаемся с Китнисс в первый раз, она почти ничего не говорит. Все двадцать минут, что нам отвели на встречу, она просидела, уткнувшись носом в мой свитер, а я неуверенно гладил ее по спине.
– Мне так жаль, – шепчет она. – Господи, как же мне жаль, что так случилось.
– Ты не виновата, Китнисс, – тихо отвечаю я. – Ты ни в чем не виновата.
– Нужно было убедить его остаться в доме Джейд, – стонет она.
– Тогда, возможно, погибла бы Прим, – с болью в голосе отвечаю я. – Финник спас ей жизнь, Китнисс, и, я уверен, он хотел бы, чтобы ты была счастлива.
Когда нас выписывают из больницы, на улицах уже декабрь и лежит снег. Мы сразу же отправляемся на вокзал. Хоть Плутарх и просил нас задержаться, мы очень хотим вернуться домой. Мы едем впятером: я, Китнисс, Прим, миссис Эвердин и Хеймитч. На вокзале нет лишней шумихи и суматохи: всего один-два репортера. Нас провожают Эффи с Джейд.
– Берегите себя, – наставляет нас Эффи. – И обязательно приезжайте к нам в гости!
– Конечно, – улыбаюсь я. – И ты к нам.
– Когда-нибудь, – смеется она и еще раз обнимает всех, даже Хеймитча, который сопротивляется и вопит.
Прим смеется, и у меня теплеет в груди. У нее шрамы на кистях рук, и я думаю, что на остальном теле тоже, хотя их и не видно: она в брюках и теплой куртке. Прим радуется тому, что возвращается домой, Прим радуется снегу, Прим радуется всему. Я знаю, что ей тяжело, потому что на ее глазах погибло множество детей, но она взрослая не по годам.
Поезд увозит нас домой, подальше от разрушенного Капитолия, от войны, от воспоминаний. Дистрикт-12 разрушен и теперь полон призраками прошлого. Он – тяжелая память о тысячах погибших людей, которых мы знали, но это дом, и я всегда хотел вернуться туда.
***
Мы медленно возвращаемся к жизни, возрождаемся из праха и пытаемся жить дальше. У нас строят фармацевтический завод, так что у многих есть работа. На Луговине устраивают братскую могилу. Половину Дистрикта отстраивают заново. Снова возводят стены пекарни, куда возвращается моя семья.
Мы наполняем жизнь обычными делами, проживая дни сначала на автомате, заставляя себя, но затем постепенно вливаемся в бесконечную череду. Китнисс привлекает меня к книге Воспоминаний, где мы пишем то, что никогда не хотим забывать, пусть даже память о некоторых вещах, например, о цвете глаз Финника или Руте в цветах, приносит нам обоим сильную боль.
Гейл в Дистрикт не возвращается. Как-то миссис Эвердин обмолвилась, что он теперь часто мелькает по телевидению. Кажется, он живет во Втором. Но вся его семья – мать и братья с сестрой – возвращаются в Двенадцатый, и мы часто встречаемся на улицах.
Дистрикт оживает, восстает из праха, многие выжившие возвращаются сюда из Тринадцатого. Пару месяцев назад половина Дистрикта разделяла радость Прим: Лютика вернули в Двенадцатый. Раненый, исхудавший, он все равно был желанным гостем, о котором девочка не переставала волноваться. В конце концов, Китнисс пришлось позвонить Эффи и попросить ее каким-нибудь образом связаться с Тринадцатым и потребовать кота назад.
Однажды вечером, уже в мае, я сижу на крыльце и рисую. Не Игры, войну, переродков или погибших друзей. Я рисую Прим и Китнисс, сидящих посреди Луговины, трава на которой начала вырастать заново, несмотря на то, что ее никто не засевал. Сестры смеются, играют с Лютиком,
– Привет, – говорит Китнисс, присаживаясь рядом со мной на ступеньки. – Что рисуешь?
Я чуть улыбаюсь и показываю ей страницу альбома.
– Вас с Прим.
Китнисс наиграно стонет и закатывает глаза.
– Тебе скоро можно будет открывать выставку «Семья Эвердин в тысячах ситуаций».
– Ты преувеличиваешь, – смеюсь я.
– Ничуть, – спорит она. – Мама просила тебя приготовить пирог или торт на мой день рождения.
– Кто-то вчера кричал, что не хочет отмечать его.
– Я думала, что не смогу, – Китнисс качает головой. – Это был слишком тяжелый год, и я думала, что слишком рано, ну, понимаешь, чтобы радоваться…
Еще бы я не понимал. Теперь кошмары стали еще ярче, и в них появились новые персонажи. Однажды она призналась мне, что ей снится могила, в которой она лежит, а все, кто погибли в Играх или на войне, бросают в нее горсти земли, как на настоящих похоронах.
В моих кошмарах Китнисс умирает тысячами различных способов, и порой я стараюсь вымотать себя до изнеможения, чтобы просто отрубиться и не видеть снов.
– Я понимаю.
Китнисс поднимается, чтобы уйти домой, а затем садится обратно.
– Пит… – начинает она, но колеблется.
– Да? – я отрываюсь от рисунка и смотрю на нее.
– Я… – тянет она, а затем вытаскивает из-под ворота своей футболки цепочку с кольцом. Бриллиант отражает заходящее солнце. – Я не знаю, что нам делать с этим. Койн ведь умерла.
Помолвка.
– Я никогда не буду принуждать тебя к чему-то, Китнисс, – я качаю головой. – Ты же знаешь. Ты можешь выбросить это кольцо и забыть обо всем.
Мне больно, и слова давят мне горло, но я хочу для нее счастья. Не важно, с кем, не важно, что это причинит мне боль. Китнисс столько пережила, стольких людей потеряла, что я хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь она не знала горя.
– Я не могу забыть, Пит, – она смотрит на меня почти возмущенно. – Я не хочу забывать, Пит. Ты был со мной, когда рядом не было никого. И ты верил в меня, когда в меня никто не верил. Даже я сама.
– Китнисс, ты мне ничем не обязана.
