Текст книги "Манифест Рыцаря (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Но явление великого полководца Ревиара Смелого всё же было для неё неожиданностью. Она открыла рот, затем молча поклонилась.

– Идём, сестра, – на степном ильти ответил ей Ревиар. – Правитель встретит тебя не здесь.

Любого другого она бы засыпала вопросами. За Ревиаром шагала молча, глядя под ноги и считая шаги. Ступеньки. Булыжники мостовой. Пороги дворца – ни её, ни полководца не задержали даже на минуту.

В прохладном зале, залитом ярким светом, царили пустота и тишина. Туригутта подняла глаза от пола. Задержала дыхание. Никогда прежде она не имела возможности видеть тот самый белый престол, о котором слышало всё Поднебесье.

За него она когда-то почти умерла. Но ничего ужасающего и волшебного не было в мраморном кресле без украшений и резьбы, что на небольшом возвышении стояло точно посреди круглого зала.

Правитель стоял за ним, опираясь локтем о спинку. Тури поклонилась.

– Мы подождём госпожу Милу, – ответно кивнул Гельвин, не меняя позы, – она пожелала присутствовать.

– Кто-то ещё? – бросил Ревиар, расстёгивая плащ у горла. Правитель покачал головой:

– Наследник Элдар сообщил своё суждение. Как и остальные полководцы и князья. Желающие высказаться отдельно могут прийти. Не думаю, что стоит терять время. Присаживайтесь, сестра.

В зале сесть можно было либо на трон, либо на мраморный пол у его подножия. Туригутта предпочла второе. Рядом тут же сел Ревиар Смелый.

Когда в сопровождении двух дам появилась госпожа Мила, именно она заняла место на троне. В присутствии одних женщин, мужа и отца она не носила вуали, и Туригутта была рада видеть её приветливое лицо и мягкую улыбку, обращённую ко всему миру. Перед Правительницей воевода поднялась.

– Мы слушаем тебя, Туригутта Чернобурка, – обратился Гельвин к женщине, – говори же.

– Что вы хотите услышать, мой государь?

– Я не знаю. – Правитель пожал плечами, наклонился, по-прежнему облокачиваясь на спинку трона, – просьбу о помиловании? Объяснения или оправдания грабежей? Рассказ о поединке молодого наследника Лияри с мастер-лордом Оттьяром?.. Прошу.

– Я не прошу о помиловании.

– Что насчёт грабежей из-за расхищения обозов?..

– Грабежи были.

– И как быть с жестокими убийствами, насилием над мирным населением, поджогами?

Туригутта чувствовала пульсирующую жилку у левой скулы.

– Убийства были, – ровно ответила она, – поджоги, насилие и… прочее.

– И предыдущий приговор…

– Считаю его справедливым, мой государь. – Тури опустила голову, но голос её не дрогнул. Правда ей всегда давалась легко.

Какой бы неприятной ни была.

– Любопытно, – изрёк Гельвин, обходя трон и неспешно прогуливаясь вокруг Туригутты, – особенно в свете полученного нами прошения о помиловании.

«Мотылёк, зараза рыцарская! – Туригутта стиснула зубы, подозревая, что лицо её выдаёт. – Взялся спасать со всей серьёзностью».

– Мне не известно об этом… было.

– Я так полагаю. Прошение длинное, очень приятно изложенное… вы умеете читать?

– Нет, мой государь.

– Стоит научиться. Сможете оценить, – он обратился к Ревару, тот улыбнулся другу и повелителю, – порыв юного отважного сердца ученика Лияри. Напомните, вы ведь участвовали в смещении его отца с поста Наместника? И присутствовали при казни его и двух старших братьев Лияри? – Получив кивок, Гельвин вздохнул. – Это то, что я назову судьбой. Итак, сестра-воительница. Инцидент получил огласку. Поединок окончился в пользу юного Лияри. Мы в затруднительном положении.

– Ты преступница, Чернобурка, – коротко высказался Ревиар, – не обольщайся. И ты выплатишь все долги.

Молчащая леди Мила только улыбнулась.

– Сестру Туригутту не нужно запугивать, дорогой отец. Она знает.

– Благодарю, моя госпожа, – кивнула Тури, улавливая молчаливое послание в зелёных глазах Правительницы.

«Женщины на войне, мы обе; она тоже знает, чем мы платим и чего лишаемся».

– После письма вашего… рыцаря, – тут правительница сдержала нежную улыбку, – мы также получили мнения других мастеров войны. И мы приняли решение. Сестра получит звание… – Чистый голос Милы разносился под сводами белого зала. – …и продолжит службу в рядах войска Элдойра. На этот раз самостоятельно и отдельно от прежнего командира. Отдельно от командования гарнизонами и Дозоров. Я надеюсь, что с помощью дорогого отца смогу лично следить за успехами, направлять её и содействовать. Вы согласны, мастер-леди?

– Мастер-леди? – Голос Тури внезапно охрип, воздух в груди стал тяжёлым, и в глазах потемнело. Никаким усилием воли победить приступ было невозможно. К жизни её вернул спокойный голос полководца Ревиара:

– С условием, что земельный надел сестра отвоюет себе сама. Где-нибудь на востоке. С поддержкой гарнизонных войск и соблюдением всех правил.

– Это бесконечно великодушно. – Голос едва подчинялся Туригутте.

– Значит, решили, – положил конец беседе Правитель, и вслед за его словами медленно поднялась леди Мила, – мы ждём от вас славы Элдойра, мастер-леди, а не его позора. Будьте благословенны.

…Из белого зала дворца Тури выходила наугад. Едва ли не наощупь. Увидев собственное отражение в мраморной поверхности стены, яростно взлохматила волосы и сплюнула в сторону.

От прошлой Туригутты Чернобурки осталось так мало. Синеватая рябь татуировок. Шрамы, побелевшие и затерявшиеся, с годами она начала забывать, какие и когда получены. Но ружская смуглость, яркие индиговые полосы боевой раскраски, амулеты в разноцветных косичках, где было всё это? Истреблено суровой аскезой военной службы, знавшей чёрно-белые воинские костюмы триумфа и серые краски траура.

И кровь. Много крови. Все её оттенки.

– Сюда, мастер-леди, – почтительно поклонился юноша-ученик, распахивая ворота, ведущие к аллее Павших Мучеников. Тури не сразу сообразила, что обращается он к ней.

Самой себе женщина казалась самозванкой. Мастер-леди, кто это? Как может быть ею Чернобурка, Степная Нечисть? Или может – вновь Туригутта вспомнила своё отражение среди прочих. Оно было похоже на них, напыщенных, благородных леди-воительниц в белых вуалях…

Солнечный зимний день в Элдойре способствовал многолюдным улицам. Спешили нарядные горожанки в храмы и алтари. Мальчишки затевали гурьбой зимние забавы на первом выпавшем снегу. Девицы неспешно прогуливались вдоль улиц, держась под руки с подружками. У харчевен песком посыпали мостовые угодливые зазывалы.

Тури бездумно двигалась вперёд, сквозь город, не чувствуя под сапогами земли. Она пересекла два или три спуска, прошла через Конюшенный переулок, по извилистым лестницам срезала путь через квартал, погуляла у зернохранилищ и старых мельниц, переделанных и обжитых предприимчивыми торговцами, и двинулась к западным воротам. Чуть южнее, в тихом квартале Башен, спохватилась. Как так вышло, что ноги сами несли по знакомому маршруту, и откуда она его помнила спустя столько лет?..

У кованых узорных ворот, изысканно-дорогих, без вычурной отделки, Туригутта Чернобурка стояла долго.

Было бы проще шагнуть с подвесного моста в ледяную реку, чем постучать в ворота.

Возможно, его нет дома. Полководец почти наверняка отсутствует в городе, решая важные дела где-нибудь – где угодно, в каком угодно углу Поднебесья.

Возможно, Тури вовсе не стоит вновь встречаться с ним.

Уже очень давно Ниротиль – искажённый, поблёкший двойник себя самого, яркого, блистательного воина, ничего не боявшегося, не страшащегося нарушать любые правила. Ради победы.

«На хер победу; много радости она принесла?» На решительный стук в ворота привратник явился моментально.

– Дома ли твой господин?

– Кто спрашивает? – церемонно поинтересовался седовласый пожилой мужчина, и Туригутта приготовилась представиться, отстёгивая привычно воеводские ножны от ремня…

– Добрый друг, кто там у дверей? – раздался вдруг сверху женский голос, и Тури замерла, перешагивая через порог, невольно схватившись за эфес любимой сабли.

…Годы украсили леди Орту. Застенчивая девочка из прошлого, озабоченная холодностью мужа, ушла. Тури мало помнила её лицо. Едва могла перечислить и обозначить отдельные черты ненавистной супруги полководца: голубые глаза, румянец, чуть вьющиеся волосы, одинаковые серые платья. Она была незаметной в окружении глинобитных хижин Мирмендела, она терялась в каменных дворцах Флейи.

Ничего общего с роскошно одетой госпожой, окаменевшей при виде воеводы точно так же, как и сама воевода. Оставшиеся в прошлом глинобитные хижины, воинские шатры и дворцы чужбины меркли перед мозаичными стенами, дорогими коврами и изящными сундуками, выставленными вдоль стен. Новый богатый дом Ниротиля – незнакомая для Тури часть его жизни.

Не сводя глаз с леди Сонаэнь, Туригутта прищурилась, кашлянула и провозгласила громко, зная, что хотя бы один оруженосец в доме присутствует:

– Мастер-леди Туригутта Чернобурка к брату Ниротилю!

Послышалась знакомая хромающая поступь из внутреннего двора. В домашнем одеянии, отряхивающий руки – неужели Тило дошёл до садоводства, быть того не может, – весь дышащий незнакомым, невоинским уютом и умиротворением, он явился.

Демонстрируя щетину на подбородке. Чистую одежду с вышивкой. Ухоженные ступни оседлого жителя.

Оглянулся на жену – безмолвную свидетельницу встречи старых соратников, любовников, бывших друзей. Тури прищурилась. Комок в горле бился в такт с участившимся сердцем.

Настоящая леди, его жена; леди от рождения, никакого «мастер» перед именем. Леди в дорогих сафьяновых туфлях, тёмной парче, кружевном покрывале. Леди без шрамов, синяков, мозолей и царапин. Есть только несмываемое – для Тури – пятно измены; предательство тем тяжелее, что Тило измену простил. Вот она, прощённая, никем не проклинаемая; забытый позор мужа, очевидная гордость дома. Никогда не носившая тяжёлых сумок, не вязнувшая в грязи за обозами, не ловившая стрел и копий, когда кто-то целился в него…

Короткий поединок взглядов оставил Туригутту на взводе, когда леди Орта безмолвно поклонилась супругу и покинула балкон.

– Заходи, – бросил Ниротиль воительнице, и она проследовала за хозяином во внутренний двор.

Вместо оруженосца обнаружился молоденький ученик. Глядя круглыми глазами на воеводу, он дважды споткнулся, поднося ей воду. Тури вздохнула. Некоторые вещи не меняются.

– Ты сам его выбирал? – поинтересовалась лениво, едва пригубив воду: положенный жест, полумёртвый обычай. Тило вздохнул:

– Если бы. Задолжал кое-кому в Школе. Это его племянник. Очередной.

Тури хватило одного взгляда на смущённого паренька, и она улыбнулась:

– Нэртис?

– Нэртис, старый ростовщик, чтоб ему. Да. Иди, юноша. Оставь нас.

Тихие вкрадчивые шаги звучат, отдаляясь, по узорчатому мозаичному полу.

В тишине Тури вздыхает.

Этот дом красив и изыскан, так почему кажется похожим на клетку? Дорогую, обставленную куда тщательнее прочих клетку с хитрым замком?

Дом-ловушка. Должность – тоже ловушка. Звание – цепь с ошейником. Есть что-то уродливое в том, что воевода теперь часть игры, часть мозаики, «мастер-леди», одна из многих.

В доме всего слишком много: мозаики, красивой мебели, невидимых слуг, натирающих позолоченные вазочки от пыли до блеска.

И что-то нужно сказать заложнику дома, бывшему командиру, минуты идут, и Тури не знает, с чего начать, ненавидя себя за это. Хочется говорить – не отшучиваться, не сплетничать, не жаловаться, говорить, но она не знает как, она может только нападать и обороняться, что в данной ситуации нужно меньше всего. И, хуже для обоих, Ниротиль не умеет этого точно так же.

– Я теперь мастер-леди, – выдохнула Туригутта, наконец находя первую неверную тропку среди возможных, – меня не казнили. Твоих рук дело?

– Не понимаю, о чём ты.

– Как и в прошлый раз? – она усмехнулась, кладя руку на воинский пояс. – Даже я с годами умнею.

– Достаточно, чтобы подвергнуться королевскому суду? – Он некрасиво нахмурился, и отчуждённость сменилась привычной дискуссией командира и подчинённого. – Не бежать, когда была возможность? Выставить мальчишку Лияри против Тьори Кнута?

Тури ненавидела, каким тоном Тило произнёс семейное имя Мотылька.

– Мальчишка вызвался сам. Тебе должно быть лучше известно; это семейство отличается особым упрямством, если что решают, то не спрашивают никого. Или… о, капитан, да брось: тебя смущает, что это его сын, который защитил меня?

– Мужчины Лияри питают особое пристрастие к моим женщинам, это ты хочешь сказать? – лицо Ниротиля выражало мягкую забаву.

«Моим женщинам». Но Тури не была, больше нет.

Она всё ещё любила его, как и годы назад; возможно, особое отношение следовало назвать иным словом, но Тури никогда не поддавалась искушению обдумывать чувства. Вероятно, признавалась воительница себе, боль так и останется осадком в сердце навеки, подобно старому шраму. И она наконец-то простила его.

Впрочем, Ниротилю об этом знать было необязательно. Туригутта знала совершенно точно, с кем однажды поделится. Если доживёт.

– Всё, что я хочу сказать, – «счастливо оставаться». – Она поднялась с кресла, выпрямилась, принимая почти парадную стойку. – Соберу под знамёна кого придётся по предместьям – сам понимаешь, казна больших денег мне не платит – и рвану на восток.

– Не может быть, – вымолвил полководец с лёгким смешком недоверия, – ты вернёшься туда снова? В Самху? В Пустоши? После всего? Скажи, что ты не сделаешь этого.

– Сделаю.

– Кому и что ты хочешь доказать, Чернобурка? – Наконец, он взорвался, вскочил напротив, подался вперёд, прекрасный в своём гневе. – На что ты рассчитываешь? Ты уже умирала там; я умирал; мы едва выжили. Что, всё ещё ждешь, что я побегу на край земли спасать тебя? Тебе мало славы? Очнись, глупая женщина, ты не для этого носишь воеводские ножны!

Когда-то давно они орали друг на друга в шатрах, и прежде Тури всегда уступала – уступала как своему командиру, как старшему, но теперь, наконец, замахнулась для решительного удара.

Удар не достиг своей цели – Тило среагировал всё так же быстро, как и прежде, поймав в ладонь её кулак.

Возможно, дамскую пощёчину он принял бы как должное.

И кричать на него Туригутта не стала.

– Следи за языком, мастер войны, – угрожающе холодно произнесла она, – и подумай. Дважды подумай, прежде чем звать меня «глупой женщиной».

– Ах, как же, моя «мастер-леди»…

– Именно. Не «женщина». Не чья-то. Меньше всего твоя. Я больше не хочу доказывать тебе ничего, Тило.

Вот она и бросила ему в лицо печальную, обоим известную правду последних лет.

Мы перестали быть соратниками. Мы не стали любовниками и спутниками жизни. Ты и в дружеской верности мне отказал.

Лицо Ниротиля смягчилось, он опустил глаза, борясь с собой. В это мгновение перемирия казалось, что всё осталось по-прежнему и есть путь назад, дороги по-прежнему открыты, но – Туригутта не позволила себе поддаться старой привычке. Даже когда оказалась в объятиях, знакомых, крепких, отчаянных. Даже когда Тило тихо произнёс:

– Я всё равно буду тебя ждать, лиса. Всегда.

– А я тебя не буду, – хлюпнула она носом напоследок, всё же вытягивая скатерть из-под драконьих нард и беспардонно сморкаясь в расшитый серебряной бахромой угол.

– Будешь.

– Нет. – Тури выпуталась из его рук, решительно вытерла глаза. – Я тогда тебя ждала. Тогда, когда ты не пришёл.

И, видимо, правильно сделал. Теперь – теперь я знаю, что такое, когда кто-то умирает за тебя. Этот долг поцелуями не отдать. Жить с ним тяжело. Любить за него невозможно.

– Ты простишь меня, если в этот раз я пойду с тобой?.. – вполголоса пробормотал полководец. Туригутта не поддалась, сделала шаг назад, прочь от него:

– Твоё место здесь. С сыновьями. Женой. – Слово всё ещё жгло желчью на языке. – Из следующего похода ты не вернёшься, мы оба это знаем. А я рискну.

– Останься.

– Нет.

– На одну ночь. На один вечер.

– Нет. Не провожай. Я люблю тебя, капитан, но теперь ты больше мне не нужен. Я сама по себе. Прощай, Тило.

Она уходила почти вслепую, пьяная от слёз, запоминая и впитывая горюющим сердцем картину, которую намеревалась пронести до смертного часа: бело-голубую мозаику дворика, опадающие с разукрашенных гирлянд павлиньи перья и Ниротиля Лиоттиэля, точно так же вытиравшего глаза и сморкавшегося в злополучную скатерть.

Город заливало ярким солнцем ранней зимы. Высокое, светлое небо без единого облачка предвещало сильные морозы. Слёзы быстро остывали на щеках и ресницах. С каждым шагом Туригутта Чернобурка дышала легче.

Ведь долгое уныние и самоедство никогда не были ей свойственны.

И плакать было не о чем, теперь, когда впереди ждали честь, слава и осязаемый шанс – в очередной раз совершить подвиг.

«Подумать только! Чёртов Мотылек был прав; я тоже… тот ещё рыцарь».

***

За три недели полупостельного режима Левра навестила вся Тиакана.

Приходили лекари и пристально изучали ранения. Обстоятельно ощупывали тело с ног до головы. Приходили, словно кто-то накрошил сладкого пирога и набегали муравьи, дознаватели Дозора и военного суда. Наставники проводили у него по часу в день, восхваляя доблесть в борьбе с грехом и осторожно советуя не слишком усердствовать в оной. Скорее всего, следовало это понимать как желательный отказ от вызова на поединки всех воинов-грешников, какие только водились в Поднебесье. Левр только усмехался.

Чужие грехи и собственная честь его интересовали меньше всего.

– Ты добился неоспоримой победы, эскорт-ученик Левр из Флейи, – церемонно сообщил Бритт. Юноша сглотнул прежде, чем задать действительно тяжёлый, но интересующий вопрос:

– Он умер?

– Рано или поздно умрёт, вспоминая об этом дне. Пока жив, драться чем-то, кроме костылей, уже вряд ли сможет, – спокойно ответил оруженосец, не сводя глаз с юноши. – Доволен?

Доволен ли он был? Проводив из окна взглядом свиту капитана и вновь вынужденный вернуться в постель, Левр часами пытался найти просто ответ на этот вопрос. Доволен ли он был, что жадный лживый военачальник, порочащий имя его князя, имя воспитавших его земель, наказан? Да. Доволен ли был, что очистил своё имя от подозрений в помощи беглянке? Да. Что победил сильнейшего в настоящем бою? Да.

И тут же непрошеными гостями возникали другие вопросы. Что будет дальше? Казнят ли Туригутту Чернобурку всё равно или помилуют? Не стоило ли её всё-таки казнить? Отпустить до поимки? Почему она не приходит? И почему, почему, почему именно сейчас, когда свершилась упоительная победа, осталась мучительная пустота внутри?

Они приходили. Каждый день. Торговцы с третьими дочерьми от четвёртых жен, впечатлённые его «воинской доблестью». Кастеляне дворян. Неизвестным наречием изъясняющиеся тиаканцы, установившие с ним, Левром из Лияри, отдалённую степень родства через предков, живших полторы тысячи лет тому назад. Оруженосцы и воины, вдруг разглядевшие в нём равного или будущего товарища.

Туригутта не приходила. Ни днём, ни во снах.

Оказалось, что ранения – это невесело; и если поначалу Левр чувствовал себя почти героем, то всего лишь спустя неделю всё, что осталось, – боль выздоровления, уже позволявшая вставать на ноги, но мешающая жить в удовольствие. Словно удар мастер-лорда выбил его с налаженной широкой дороги в глубокую канаву и никак не удавалось выкарабкаться и встать на ноги достаточно твёрдо.

Почему-то ногам досталось больше всего.

– Да не ныл бы, – бурчал Бритт, – ты вообще не видал ран, понял?

Оруженосец Туригутты был недоволен тем, что пришлось остаться присматривать за её рыцарем-защитником. Когда Левр поинтересовался, зачем же в таком случае он остался, ответ был прост:

– Она приказала.

День за днём юноша проходил на немеющих ногах всё дальше по коридору, пока в один прекрасный день не спустился во двор. Под ноябрьским холодным солнцем Левр зажмурился, кутаясь в одолженный у гарнизонных служителей тёплый плащ.

Пахло сосновой смолой, морозцем и мазью, которой натирали сани и оси телег. Поздняя осень ещё не давала возможности предпочесть тот или иной вид транспорта окончательно. В грязи Эдельского тракта виднелись глубокие колеи от полозьев саней, что волокли несчастные лошади.

Как нигде высокое небо предгорий синело над долиной Исмей.

– Йе, мальчик! – послышался высокий голос, и на мгновение Левр готов был увидеть Туригутту. Но нет; то оказалась служанка, невысокая девушка, закутанная теплее остальных, и она несла в руках бумаги.

– Левр из Флейи. Это тебе! – Девица сияла, как начищенный медяк. – Мой господин повелел передать тебе лично, когда придёт почта.

– Господин Элдар?

– Ну да. Что-то интересное? – Она любопытно покосилась на ворох бумаг. Левр нахмурился, в волнении отворачиваясь.

Два свитка. Из Школы Воинов и суда. Пальцы задрожали, юноше стоило труда развернуть письмо с тяжёлой печатью. Казенный почерк сообщал, что Левру присуждается воинское звание, минимальное жалование – при условии прохождения службы в гарнизоне, а также право на обзаведение жёнами, домохозяйством – дальше шло перечисление предполагаемых богатств: шатров, наложниц, рабов, рабынь, скотины всех пород.

Второе письмо было подписано Наставником Мархильтом. Левр малодушно свернул его, лишь завидев знакомые расплывающиеся буквы, но отступать было поздно, и потому он вздохнул и вчитался в послание. Мастер-лорд сообщал, что гордится учеником, и поздравлял с получением звания. Также он радовался – буквы совершенно сливались в нить и вязь становилась нечитаема, – что за беспримерную отвагу в деле защиты чести княжества юного воина приглашают в личные патрули самого Иссиэля.

Третье письмо было небрежно сложено в несколько раз и пришло из Флейи – от двоюродного деда по материнской линии. С ужасом юноша обнаружил, что почти забыл родное наречие, пытаясь проникнуть в смысл слов старика или хотя бы в оттенок его настроения. Непонятно было, гордится родич его поступком или презирает за него.

Левр как раз пытался вдуматься в сложные формулировки на флейском диалекте, когда мимо пронёсся, громыхая доспехами, Бритт.

– Слышал, парень? – Неожиданно было обнаружить на лице вечно хмурого оруженосца сияющую улыбку – в которой, правда, не хватало двух зубов. – Чернобурку помиловали!

– О. – Левр выдохнул, не зная, как ему лучше реагировать на чудесное сообщение.

– И это не всё. Теперь она «мастер-леди», ты представляешь? – Бритт лучился счастьем, словно помилование коснулось его самого.

– Удивительно, – пробормотал юноша, робко улыбаясь и напрочь забывая о собственном звании.

Она жива. Она жива и выбралась… она награждена…

– Мы уезжаем, парни! – взвыл Бритт, обращаясь к соратникам. – Сестра-воин теперь госпожа! Эй, нас призвали, вы, засранцы, собирайтесь! Спасибо, брат Левр. – Сияющий, он обернулся к юноше, вновь заскрипели латы, оруженосец встряхнул юношу. – Ну, будь здоров, бывай… чистого пути до Лукавых Земель!

Левра передёрнуло. Он не смог выдавить даже жалкого «спасибо».

Письма в руке подтверждали истинность слов Бритта, всё это было правдой, всё, происходящее вокруг. Это никак не могло быть сном, потому что рёбра болели, как и ноги, и руки, и бока. Только вот Левр едва ли мог поверить, что всё закончилось.

«А служба в рыцарском патруле? Это же была твоя мечта! – важно произнёс внутренний голос. – А парадные доспехи по размеру? А венки, которые сплетут и возложат юные девы…» Это и многое ждало Левра впереди. Тракт – просторен и безопасен, никто не станет храпеть в ухо по ночам, никто не преследует по пятам, ничто ему не будет угрожать. Разве что по ночам далёкие звёзды высокого зимнего неба напомнят – увы, Левр по-прежнему поэт, и вскоре ему всё будет напоминать о Туригутте. И рыцарь в смятении.

– Посторонись, парень! – крикнули ему всадники, седлавшие коней, и Левр отошёл с пути.

Прирождённые кочевники. Воины штурмовых войск. Теперь павлиньи перья на их знамёнах реют гордо после того, как их госпожу-предводительницу оправдали. Теперь Туригутта мастер-леди – и за ней идут войска. Воины. Много крепких мужчин, готовых отдать жизнь по приказу.

На что ей бестолковый молодой рыцарь, обуза в пути? И отчего этому рыцарю так хочется быть одним из них, вольных воинов, собравшихся в дорогу за каких-то полчаса?

Последнее из знамён исчезает вдали. Левр корит себя и топит в бессмысленных мечтаниях, зная, что вскоре времени на них попросту не останется: Исмей покидал эскорт-ученик, в Мелтагрот вернётся воин.

Но, пока что, на пути от одного к другому, он в последний раз малодушно забывается в фантазиях, отгоняя прочь удручающую реальность.

Туригутта Чернобурка не из тех, что оставляют в подарок книги, заложенные сухими цветами. Она не вышивает на пяльцах. И вряд ли знает слово «пяльцы», если речь не идёт о каком-нибудь зверском способе пытки. Левр может обижаться, может тосковать, может отчаянно глядеть в темноту над собой ночью, гоняя мысли по кругу – зачем, почему, а что, если. Простая, как стрела, мысль приходит к нему: он Чернобурке вернул долг за преступления отца. Не больше. Не меньше.

Легче не становится.

Это должно было закончиться так, рассуждал он, сидя у куста замёрзших отцветших хризантем и глядя в тептар – открытый на пустой странице, назначенной стать последней. Почти завершённый «Рыцарский манифест» лежал перед ним – Левр боялся перечитать его, потому что это значило бы только, что история действительно закончилась.

Он и пленница разошлись в разные стороны, как незнакомцы, которыми и были, которыми им полагалось оставаться.

Для него это было путешествие – к себе, через непознанное, путешествие к званию, путь выше, чем он мог вообразить.

Для неё это была одна строчка в толстом томе бесконечных историй.

Если бы он мог остановить время, каким-то образом сделать всё, чего не сделали другие: спасти её из рук разбойников, насильников, провести невредимой через все войны и битвы, спасти от отца, Наместника Лияри, от её любимого капитана (предателя, – яростно шепчет Левр, делая выпад ножом в никуда, – которому она беззаветно предана…)

Если бы мог отделить правду её историй от преувеличения или недомолвок. Если бы мог быть с ней всегда.

Если бы Левр только верил меньше в сказки, песни и легенды, в то, что мимолётно вспыхнувшее чувство затмевает многолетние привычки и заведённые порядки… и если бы знал, что нарочитая грубость и простота воинов никогда не отражает их истинной натуры, потому что война – это обман и скрытность. И открывшаяся и вывернувшаяся наизнанку Туригутта вовсе не так и проста. И тем сложнее, чем больше он узнаёт о глубине обманчиво простой воинской жизни от неё самой.

Теперь же Левру оставалось смотреть вслед, пытаясь проникнуть взглядом сквозь расстояния. Туда, где, с войском великолепных воителей, Туригутта Чернобурка исчезала в окружавшей её легенде, не попрощавшись со своим рыцарем.

Одна.

И, кажется, нимало тем не тяготилась.

========== Эпилог. На одну историю больше ==========

Девушка, обнявшая его, была красива.

Они все были красивы; все, даже совсем одурманенные, развратно развалившиеся нагими по подушкам, демонстрирующие синие следы грубых соитий на своих телах. Чёрные огромные глаза говорили о полной отрешённости от реального мира. Левр вздохнул, неловко стискивая колени. С парадным обмундированием получалось плохо.

Он был бы рад пересесть, но только с принятого положения мог хотя бы отчасти контролировать ситуацию в следующем зале дома удовольствий – где, изгнав всех обитающих там красоток, вёл переговоры владыка Иссиэль.

А Левру за ним, как рыцарю, полагалось следить. Насколько он мог судить, наибольшая опасность, что угрожала князю, представлялась грядущим похмельем и тяжёлым отравлением дурманом. Юноша мог только надеяться, что ему не придётся провести всю ночь в подобной атмосфере: от духоты, спёртого воздуха и мешанины ароматов у него начинала болеть голова.

– Молодой рыцарь поведает нам о своих подвигах? – промурлыкала красавица, прилипшая к его плечу. Левр кашлянул.

– Ну, если считать подвигом моё пребывание в этом приюте бесстыдства и оплоте порока…

Девицы рассмеялись. Левр выдохнул. За месяцы при княжьем дворе он научился ведению светских бесед. Даже и с куртизанками – коих официально, конечно, в Мелтагроте не существовало. Левр даже прослыл остряком. Остроумие его заключалось в том, что юноша говорил именно то, что думал, пусть и то, что непременно оскорбило бы слушателя, с каменным выражением лица и нигилистической тоской в голосе.

Так делала она.

Туригутта.

Сколько Левр ни боролся с собой, но чувство жило в нём. Пуская корни, переиначивая его идеальную рыцарскую жизнь и отравляя реальность вокруг. Как старая заноза, она всё ещё была там.

Он действовал по всем полагающимся правилам, подчинялся всем советам и ни единой молитвы не пропускал, послушно изживал по капле все грехи, в которых считал себя повинным, но – заноза оставалась на своём месте, в самом его сердце.

Что ж, жить с ней можно. Остальные жили. У каждого была своя.

Оставшиеся чуть более трезвыми девицы, смело отбросив вуали и приникая каждая к плечу избранного рыцаря, наперебой выбирали маршрут гуляний, заглушая своим щебетом суть переговоров, ведущихся в соседнем зале. Не то чтобы иначе можно было что-то расслышать: фестиваль вишенного цвета вовсю гремел над Мелтагротом. Впервые за годы Левр охранял праздник, а не веселился на нём, хотя порой разницу трудно было заметить. Вместе с другими княжьими стражами он неспешно прогуливался по улицам и аллеям, любовался красотками в лучших нарядах, что стыдливо опускали взгляды при виде молодого рыцаря.

Менее забавно было часами выстаивать при входе в галереи Чертогов Любования, где князь Иссиэль проводил время со своими наложницами – придворными дамами его супруги, сыновьями, родственниками, дальними и ближними, и порой принимал посетителей и гостей, если особенно ценил их. Иногда Левру хотелось, чтобы он ценил их поменьше.

Даже подогнанные, доспехи весили достаточно, чтобы к концу смены он изнемогал от их тяжести. А когда привык, то явился следующий враг – скука.

Да, трижды в неделю он участвовал в парадном проезде князя по Мелтагроту. Маршрут мог меняться непредсказуемо, и Левр с удовольствием наслаждался видами городских улиц, даже бедных, на окраинах, в низинах и рвах под холмами, на которых гордо возвышалась Сосновая Крепость.

Бывали и трудные минуты. Не только когда какой-нибудь несчастный забулдыга начинал приставать к рыцарям, неподвижно замершим у Чертогов, – это было даже весело: один из них являлся строго по средам и прикладывал все усилия своего весьма изощрённого, надо признать, чувства юмора, чтобы заставить рыцарей двинуться с места или хотя бы рассмеяться.

Несколько раз Левр проигрывал рвущемуся изнутри смеху.

Но иногда среди толпы, текущей мимо, являлась женщина – и часто Левр ловил себя на том, что ему стоит труда устоять на месте и не побежать за ней. Это всегда была она. Иногда одетая как ружанка. Иногда – как суламитка. И рассудком юноша понимал, что ни одной из них не может быть Туригутта Чернобурка. Сердце принимать очевидную истину отказывалось.