Текст книги "Манифест Рыцаря (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Вместо ответа Левр наклонился и поцеловал её, впитывая все мгновенные перемены в её облике: мягкость губ, чувствующуюся улыбку и ямочки на щеках, трепет пушистых ресниц. Туригутта закрывала глаза в поцелуе. Туригутта отвечала ему. В короткое мгновение он снова видел её другой, той, спрятанной от всех вокруг, кроме него, женщиной, чувственной, нежной, и – что она пыталась скрыть старательнее всего – мечтательной.

– Если я и умру, то с твоим павлиньим пером на груди, – шепнул Левр.

– В задницу его себе засунь, это перо. Как уговорить парней отвернуться, вот о чём я думаю, – другим голосом ответила она, едва улучив мгновение между касаниями их губ. – Будь я проклята, если позволю тебе умереть в твоём тщательно охраняемом от всех посягательств целомудрии. Это было бы просто оскорбительно.

Левр ничего не ответил, не позволяя себе отвлекаться на нарисованные ею картины. Как это было бы? Стоя, в каком-нибудь углу? Под прикрытием порванных штандартов? Под свист зрителей? Изгоняя ужасное зрелище из воображения, Левр притянул Туригутту в следующий, более глубокий поцелуй.

– Но ты умеешь быть последовательным, признаю, раз решил устроить из своей смерти долбаный спектакль, – вновь забормотала она, прижимаясь к нему всем телом и обхватывая его спину руками, – ладно. Я больше не зла на тебя. На сумасшедших злиться грешно. Ты погибнешь геройски – этого ты и хотел.

Несказанное «а меня казнят» повисло в воздухе.

– Поверь в меня хоть ты. – Сильные руки на мгновение обхватили его голову, прижали к округлой тёплой груди, и, должно быть, ему примерещился поцелуй в волосы и лёгкие поглаживания.

– Ах, мой Мотылёк. Мой ты бедный, бедный, рыцарский Мотылёк. – И снова были её глаза, чёрные бриллианты, способные соперничать с небесами, полными звёзд. – Ночь молода. Не трать время, облизывая меня на глазах у этих засранцев, давай уже найдём себе местечко поуютнее. Разве не будет это похоже на песни, если я стану твоей первой, а ты – моим последним?..

На это Левр мог ответить только ещё одним отчаянным поцелуем.

– …Прекрати это, – совсем другим, слабым голосом попросила Туригутта через пару минут, румяная и размякшая, – долбаные адские пекла, как же я всё-таки на тебя зла. И не пытайся своими слюнявыми нежностями меня задобрить. Я целую красивых молодых рыцарей, а не они меня.

– У меня есть соперники? – Следующая неловкая попытка поцеловать её провалилась, особенно когда Туригутта грозно ответила:

– Блядь, да полон замок!

И, возмущённо пыхтя, утопала прочь.

«И вот так мы расстаёмся».

========== Честь Прекрасной Дамы ==========

Туригутта всегда считала, что асуры придают слишком много значения внешним деталям убранства. Чересчур пекутся о формальностях, нередко в ущерб внутреннему составляющему. Зачем украшать смерть, думалось кочевнице, раз уж все знают, зачем собрались? Турниры, театральные представления, танцы, что угодно – только не казни. А поединок Мотылька с мастер-лордом мог быть только казнью.

– …Не нужно ли опустить шлейф, сестра? – почтительно поинтересовалась служанка у Тури, и воительница скрипнула зубами.

– Оставь как есть.

– Будет ли уместно предложить вам услуги…

– Ничего не нужно, иди. А эту тряпку я не надену. – Швырнуть вуаль не получилось, она запуталась на так и не снятых кузнецом кандалах. Девушка, прислуживающая воительнице, не переменилась в лице.

– Господин напомнил неоднократно о правилах приличия.

В детстве – Тури не любила вспоминать детство, это всегда заставляло её грустить и печалиться – словосочетание «благородная дама» никогда не казалось ей осмысленным. Во-первых, она не знала, чем «дама» отличается от прочих женщин, а во-вторых, понимание благородства сильно менялось от народа к народу. Руги не отличались заносчивостью асуров. Вольные кочевницы, конечно, соблюдали правила приличия, но они были едины для всех. Уж в этом можно было быть уверенными.

Правила никогда не были нужны иначе как для наблюдателей, решила Туригутта ещё тогда. Озвучивать свою позицию капитану Элдар, явившемуся за ней лично, она не стала.

– Воинский костюм полагается тем, кто не лишён звания, – мягко нарушил тишину капитан Элдар, протягивая поочерёдно предметы одежды Туригутте. – Я взял на себя смелость выбрать ваш наряд на сегодняшнее испытание. Окажите мне честь, любезная сестра, и составьте компанию.

Это было не приглашение, приказ; но Тури оценила милосердие капитана королевских отрядов.

– Не следует ли мне идти в цепях? Или вы возьмёте Степную Нечисть на повод? – всё-таки не удержалась она от подначки. Изящная чёрная бровь изогнулась, у рта появилась морщинка – больше ничем удивления Элдар не выдал:

– Я не позволил бы себе так обращаться с дамой. Посоветовавшись, мы решили ограничиться символическими оковами. Прошу вас, сестра.

Между кандалами на её запястьях, скрытых широкими рукавами платья, молодой горец самолично растянул тонкую золотую цепочку.

– Ты был в Сальбунии, Элдар? – спросила она, глядя на него, старательно затягивающего шнуровку по бокам платья. Воин невесело фыркнул:

– Был. Я помню вас там. С полководцем Лиоттиэлем.

– Тогда никого не наказывали. Ты считаешь, я одна заслужила наказание? Из всех?

– В дни войны мы терпели немало и позволяли себе многое… – Она охнула: шнуровки впивались прямо в плохо сросшиеся рёбра, напомнившие о себе. – …заключали союзы с теми, кто мог пригодиться. Отдавали земли врагам. Поручали войска… – Элдар поднялся, Тури напряглась под его холодным взглядом, – …женщинам. Настали дни мира. Всё изменилось.

– Если бы, – пробормотала воительница себе под нос, шагая вслед за капитаном наружу, к ристалищу.

Туда, где за её честь собирался сражаться и героически погибнуть Левр Мотылёк.

Благородная дама шла на поединок для того, чтобы увидеть победу в свою честь. Воительница шла, потому что её честь обязывала её быть с братом-воином до конца и не отворачиваться, когда он будет умирать, за что бы он ни сражался.

Туригутта не боялась смотреть на смерть. Она привыкла к ней. И, если кому-то из её друзей суждено было умереть, она предпочла бы быть рядом. Ей было двенадцать, когда отец представил ей её будущую семью. Тринадцать, когда она выбрала для себя юношу, который к избранному клану не принадлежал. Семнадцать, когда его не стало.

Помнилось, как будто было вчера: марево послеполуденной июльской степи, шершавые от работы в поле на сборке амаранта руки, сделавшаяся тихой и беззвучной степь, когда прозвучало: «Его нет больше с нами». И всё смолкло.

Иволга в кустах акации. Шорох у сеновала, где цесарки разгребали кучу прелого ячменя. Онемела и стала беззвучной степь. Первый и единственный раз в её жизни Туригутта онемела от удара горя; настороженная, боящаяся того, что все узнают, братья узнают, отец узнает, и вдруг осознавшая, что нет никакой разницы для него, кто узнает и что будет.

Она так и не увидела его тела.

Годы спустя Туригутта поняла, что отличало первое близкое столкновение со смертью. Что делало его особенно жутким, помимо новизны. Она не видела, как это произошло; не дотронулась до вещественного, зримого свидетельства произошедшего, не узрела доказательств. И это оставило наиболее глубокую, поныне зияющую рану в душе, неугасимый огонёк бесплодной надежды: где-то там, в далёких, растворившихся в безвременье степях, до сих пор жил молодой, весёлый темноволосый всадник с верёвочными плетёными браслетами на запястьях. Жил без неё.

Как бы ни было тяжело, ни от одной смерти Туригутта впредь не отворачивалась. Их было много, мёртвых друзей, ждущих её на той стороне, и она не колебалась, провожая туда очередного.

Подпадал ли Левр Мотылёк под определение «друга», она не могла сказать. И всё же собиралась стать свидетельницей его смерти.

– Самоуверенная недоросль, – пробормотала она, занимая своё место рядом с капитаном Элдар. Горец вежливо, но холодно ей улыбнулся.

– Сестра-мастер, вы выглядите встревоженной больше, чем ваш юный защитник, – заметил он. Тури хмыкнула.

– Не защитник он мне.

«Не меня он защищает, точнее сказать, – договаривает воительница про себя, косясь на непроницаемого капитана слева от себя, – хотя нельзя не признать, что некоторая доля личной приязни вмешалась в идею о защите рыцарской чести».

– Вне зависимости от того, проиграет он или победит сегодня, ваша история уже разошлась в нескольких вариантах даже среди двора моей семьи. – Наследник Элдар откровенно наслаждается происходящим, не намеренный скрывать своё удовольствие. – Господин Хедар даже прислал своего живописца запечатлеть поединок.

Безразличным взглядом Тури проводила руку капитана. Художник действительно был и занимал место в первом ряду на грубо сколоченном ристалище. Она представляет собой зрелище, это точно. Серое платье вместо воинского костюма не столь впечатляюще, зато тонкая золотая цепь между кандалами, преподнесённая с утра капитаном, как и неизбежная белая вуаль (хоть и весьма условная, под стать оковам), дополняют её облик.

Что может увидеть художник? Все они, мужчины Элдойра, мужчины Поднебесья, видели одно и то же, соперницу, Степную Нечисть, соратницу, но не её саму. Тури давно забыла, как выглядит. Из отражения в клинке смотрит женщина на десять лет моложе, чем накануне. На десять лет старше, чем она должна выглядеть.

Всё, что Туригутта чувствует, – смиренное ожидание близящейся казни Мотылька. Роскошно обставленной, надо отдать должное повадкам асуров, жесткосердных эстетов, любующихся смертями и жаждущих зрелищ любой ценой.

Это не турнирный бой, не праздник, атмосфера далека от напряжения военного лагеря. Это что-то, что Тури чувствовала во Флейе тысячу лет назад, то, что она ненавидела. Это особое ощущение, что кто-то совершает бессмысленное самопожертвование ради несуществующих, незначительных вещей. Вроде клятв и чести. Один идиот нашёлся, вот он, появляется, взмахивая своими мотыльковыми крылышками, а другие, совсем не такие, продажные, лживые, готовы полюбоваться тем, как его изувечат и бросят медленно умирать.

Тури вздохнула.

– Наставник уже прочитал два стиха, – пожаловалась она вскоре, переминаясь с ноги на ногу; храмовый служитель зачитывал строки из Писания. – Что-нибудь более увеселительное предвидится?

– Мы в Тиакане, – усмехнулся Элдар, – конечно, в Атрейне для разогрева какую-нибудь несчастную изменницу забросали бы камнями и выпороли бы пару воришек, но местная знать любит более изысканные представления. Сожалею.

– Просто охота покончить с этим уже, – пробормотала Тури, ёрзая у перил: садиться пока не полагалось.

В качестве развлечения вдоль ристалища проносили знамёна погубленных врагов королевства с последовательным изложением обстоятельств побед войск Правителя над супостатами. С ужасом, близким к священному, Туригутта разглядела и памятное ей знамя Сувегина. Она прищурилась. Одного вида этого знамени – две башни, между которыми расцветала плетистая роза – хватило, чтобы появился горький привкус на языке.

– Сестра-мастер должна быть довольна: её заслуги мы не оставили без внимания, – вырвал воительницу из погружения в прошлое голос капитана Элдар, – вы не жалеете?

– О чём? Победах? – бездумно ответила она. Элдар фыркнул:

– О том, что не вы стоите против мастер-лорда.

– Я не спятила до такой степени и хочу быстрой смерти. Чистый удар на плахе – против расчленения при толпе руками Тьори Кнута?

И в общем, уравнение и его решение были ей заранее известны. Вмешался Мотылёк, и сразу равновесие нарушилось. Горечь во рту усилилась.

Наконец, представление приблизилось к кульминационному моменту. Тури подалась вперёд. Элдар остался недвижим. В центре перед взорами зрителей явились поединщики.

Ни на одном из них не было никаких доспехов; конечно, мастер-лорд Оттьяр явился в полном воинском облачении, церемониальном костюме и при поясе. Красивый, холодный и ещё более надменный, чем его запомнила Тури, он почти мгновенно привлёк внимание немногочисленных, но разряженных дам. Вуалей почти не было видно – одна-две, и те принадлежали воительницам. Женщины Тиаканы предпочитали открытые лица.

Восторг, отразившийся на большинстве из них при появлении Оттьяра, сменился исступленным томлением, стоило показаться Мотыльку. Против воли Тури оглядела присутствующих женщин с чувством лёгкого превосходства. Желчной, отравленной, изломанной гордости. Он собирается умереть ради меня. Юноша, прекрасный, как рассвет весны.

Несмотря на пронизывающий ветер Предгорий, кроме кафтана, штанов и лёгких сапог, на нём ничего не было. Разве что в воинский хвост вплетённое павлинье перо, что не осталось незамеченным.

– Заткнитесь, – заранее прошипела Тури сквозь зубы в ответ на молчаливое выражение забавы на лице капитана.

– Могло быть хуже, – задумчиво ответил Элдар, почёсывая кончик своего длинного носа, – гораздо. Например, он мог прицепить куда-нибудь на пояс лисий хвост. О, но это выглядело бы как добытый трофей, вы не находите?

***

Ристалище в Мелтагроте было серым. Или белым. Или прозрачным и невесомым – Левр на самом деле не помнил. Всё, что он знал, так это то, что турнир в Мелтагроте был тысячу лет назад, и за время, минувшее с той поры, он постарел в тысячу тысяч раз.

И ристалище в Исмей – ни парадных труб, ни музыкантов, ни жонглёров и представлений циркачей – Левр запомнил лучше, чем ему хотелось бы. Воспалённый страхом ум подмечал все детали, вплетал их в картину, узел за узлом укладывал в память: сколоченные наспех грубые лавки, кое-как расставленные жаровни, радостные, хоть и мёрзнущие на ветру разносчики горячей снеди, спешащие вдоль рядов.

В сером платье, с золотыми цепями на запястьях, как заточённая прекрасная принцесса, Туригутта рядом с капитаном Элдар.

А точно между ним и Туригуттой, словно сошедший со старинных гравюр, замер в опасливо-небрежной стойке мастер-лорд Оттьяр.

Церемонные приветствия закончились. Постепенно затихали переругивания торговцев и разговоры зрителей. Левр изыскивал силы сделать ещё хотя бы один шаг – странно, ведь на нём не было тяжёлых доспехов, – когда Оттьяр заговорил.

– Когда Бог хочет смерти перепёлке, она сама летит к силкам. Ужели за двадцать лет жизнь так опротивела тебе, юноша?

Левр молчал.

– Знаешь, как называется то, что ты устроил, мальчик? – негромко произнёс Оттьяр, наклоняя голову и перевешивая меч через плечо: лёгкий, уверенный жест, призванный продемонстрировать, как силён мастер. – Я не уверен, что знаю подходящее слово. Может, ты подскажешь? Как называется весь этот беспорядок, завязанный на кодексах, рыцарской чести и безумной лжи, имеющий целью лишь одно – впечатлить не первой свежести потаскушку со званием?

Левр не отвечал. Он знал, жизнь много раз убеждала его, что разговорчивый противник отвлекает внимание. Он даже не выискивал ответы, не подбирал выражения для них. Хотя и не мог не запоминать то, что слышал.

– У тебя есть родственники, мальчик из Лияри? Я спрашиваю на всякий случай. Потому что я убью тебя, и ты, когда умрёшь, станешь последним в своём доме. Последним. Предпоследнего убила вот эта женщина и её командир, кстати. Ты же знаешь? Она сказала тебе?

Вольность его движений выдавала многолетнюю практику, готовность сражаться и воевать в любой обстановке. Рост, осанка, поступь – не школьная, полевая; движения отточены не тренировками, а битвами, в которых ему довелось выжить. Такими же, в которых побывала Туригутта.

Ещё не успев сориентироваться, не до конца поняв, чего ждать, Левр поднял руку с мечом, встретив первый ленивый, неторопливый удар, близкий гипнотизирующий взгляд мастер-лорда. И услышал шипение гневного ужаса со стороны Туригутты.

Так отчётливо, так близко, словно она, как прежде, храпела ему на ухо.

– О, мальчик, на твоей стороне юность и любовь, – пропел, двигаясь по кругу ускоряющимися шагами, Оттьяр, – поверь мне, о такой смерти будут петь песни.

И следующий его удар закружил происходящее и Левра вместе с ним, бросил в самую гущу настоящего боя, в котором юноша никогда не бывал.

И, судя по тому, что едва успевал отбивать удары, вряд ли ему доведётся. Левр панически пытался заставить себя не дрожать. Не бояться. Зря: первая же попытка стойкости закончилась длинной царапиной вдоль плеча, от более серьёзной травмы он едва увернулся.

Оттьяр оскалился, не празднуя долго. Он пошёл в атаку вновь, пробуя удары нижним боем, подсекая ноги противника, спешно оттесняя его к краю трибун. Юноша едва успевал отбиваться, не пытаясь атаковать; он не мог приноровиться к бою, не чувствовал баланса, не успевал уловить, когда мастер-лорд вкладывает весь свой вес в удар, когда – опирается на скорость и гибкость.

В спину Левра упёрлась твёрдая планка перекладины трибуны для черни.

Оглушительная тишина в ушах рассыпалась, и оказалось, вокруг ликует и беснуется толпа, визг девушек, пронзительный и противный, перемежается бранью воинов заставы, и сквозь какофонию звуков доносится охрипший голос Туригутты:

– …Мотылёк, долбаный ты засранец, или ты его – или он тебя; старый ублюдок тебя загоняет, кого ты жалеешь, идиот, бей наверняка… бей!

И, словно её возглас был целительным лекарством, верным руководством к действию, Левр подчинился. И ударил вслепую.

И ещё раз. И ещё.

Напав с силами, порождёнными отчаянием, он выиграл небольшое расстояние до опасных планок трибуны. Оттьяр не удивился порыву и продолжил атаковать. Следующие удары были тяжёлыми и намеренно беспощадными.

Левр опробовал три из своих лучших ударов прежде, чем понял, что Оттьяр знает их все, их – и многие другие, о которых юноша и представления не имел. Он запаниковал. Показалось, всё должно немедленно закончиться, но – и Туригутта оказалась права, и прав был капитан Элдар: Оттьяр намеревался его наказать, разобраться с ним принародно и жестоко. Выбора не было ни у одного из них.

И Левр отбивался.

Холодный пронизывающий ветер предгорий, крик, день накануне, высокое небо, низкие тучи – всё исчезло; исчезло прошлое и мечты о будущем, исчезли героические песни и баллады, всё изученное и выученное. Остался он один в настоящем, он и Оттьяр. Он – и звон стали, искры синих огней перед глазами, когда удар его противника был слишком удачен, и его отбрасывало этим ударом на шаг, на полшага назад, и ноги соскальзывали, подводили.

Он проигрывал. Он проигрывал не потому, что не умел драться, но потому, что ему не хватало – не знаний, не умений, ни тем более постановки рук, но опыта и жестокости. Того, чем в полной мере обладала Туригутта.

Опять она. Её грубое, обветренное хитрющее лицо, в котором день за днём он выискивал хоть какие-то призраки красоты, которые должны были быть найдены в его Прекрасной Даме, но вместо этого находил всё то, чего ему самому не хватало. Всё, что на самом деле должен был видеть в своём отражении настоящий рыцарь. Сила. Стремление победить любой ценой. Запредельная верность, против правил, против здравого смысла, против всего. Способен ли он был на это?

Мог ли он надеяться на то, что когда-нибудь заслужит подобную любовь?

Мог ли он соперничать с тем воином, с воинами, самой войной, которой она отдала сердце?

Мог ли быть достойным?

Подсечка Оттьяра отправила его на землю, и юноша едва успел перекатиться, чтобы не встретить удар лезвием плашмя. Сначала ему показалось, когда он подскочил, отплёвываясь и встряхиваясь, что обошлось без повреждений, но по торжествующему блеску серых, стальных глаз мастер-лорда юноша понял, что случилось то, чего ему удавалось благополучно избегать до сих пор. По левому бедру поползла тонкая горячая струйка, и Левр малодушно понадеялся, что ему лишь показалось. Но – не осталось сомнений – ткань на колене начала стремительно промокать. То была кровь.

Оттьяр примерился к следующему удару, и Левр только тупо моргнул, уходя влево и вдруг ощущая быстро нарастающую слабость и дурноту. Он успел. Следующий удар цели не достиг. Мастер-лорд сделал шаг назад. Выигранная минута жизни.

«Сражайся», – говорила где-то далеко Туригутта. Из её скованных рук падали павлиньи перья. Разлетались, осыпая жемчужную пыльцу с крыльев, бабочки из-под её бесшумно ступающих босых ног. Расплывались чернильные кляксы на разлинованных пустых страницах тептара, складывались в ненаписанную, несуществующую, непрожитую историю, которой ему прожить было не суждено, но он хотел быть её достойным.

Мальвы в далёкой незнакомой степи роняли лепестки в черноземную июльскую пыль, истоптанную тысячами пар копыт, расчерченную колёсами повозок и копьями ночных стражей.

От удара Оттьяра Левр отбился вслепую, пот заливал ему глаза. Он поднял руку стряхнуть его, и резкая боль расколола мир пополам, зашла со стороны сердца, выхватила из лёгких остаток воздуха.

От последующего удара он не отбился, но кончик клинка скользнул по правому боку, прошёлся по бедру, порвав тунику и штаны.

Забыт был ледяной воздух предгорий. Забыты жаркие дни июльского Приморья и неизведанной степи, оживавшей в рассказах Туригутты. Мир горел и плавился знойной болью, не дававшей возможности вдохнуть. Чернильные пятна поплыли перед глазами. Но в руках всё ещё был меч, в ушах звенел пронзительный женский крик, и он поднял руки, сделавшиеся неимоверно тяжёлыми, и замахнулся.

Что-то подхватило его, вздёрнуло в воздух, встряхнуло и закружило, как прорезавшиеся невесомые крылья, и он врезался во что-то податливое и мягкое. Затем упал, роняя меч, себя и, самое главное, собственную жизнь и честь в песок и грязь ристалища.

***

…Кровь капала на песок. Крики оглушали. Только одного голоса не было слышно, голоса Мотылька. Он вряд ли мог издать хоть звук. Тури прижала руку ко рту, её затошнило, она знала боль, ещё бы ей не знать её, никакие сломанные ноги и руки рядом не стоят, это боль умирания.

Долгий, тёмного нефрита взгляд обратился к ней с тоской, мукой, признанием поражения, осознанием, обидой. К ней, воплощающей всё, чего глупый Мотылёк сам себя лишил, заворожённо мчащийся на её разноцветное пламя, пылающее, но никогда не гаснущее – и никого не греющее.

В этом взгляде было всё, кроме страха. Он не боялся.

Но одновременно с подскочившими на трибунах зрителями, голосящими о целителе, в нескольких шагах от Левра грациозно, медленно и с непередаваемым демонстративным изяществом на землю опустился мастер-лорд Оттьяр, держась за грудь.

– Что это? – встревоженно загрохотал Бритт за спиной Туригутты. – Капитан, кто-нибудь считал удары?

– Кровь с обеих сторон, мастер меча!

– Где Наставник, спросите его, чья сторона взяла, быстрее!

Они спешили. Бегали, спотыкаясь, переспрашивая, толпились с взволнованными лицами, желая узнать лишь одно: кто оказался прав, на чьей стороне правда. Тури не отказалась бы знать её тоже. Наставник на ристалище направился к Левру. Спустя мгновение в воздух он вздел его меч, и одновременно на трибунах подскочили, гомоня, зрители.

Капитан Элдар рядом с воеводой откинулся на спинку своего сиденья, поёрзал, склонил голову набок.

– Никогда не находил ничего интересного в поединках чести, но вынужден признать, этот стоил того, чтобы увидеть.

– Он жив? – спросила негромко женщина, всматриваясь, щурясь, в центр поля.

– Видимо, жив; милостивая сестра, я надеюсь, вы не откажете мне ещё в одном одолжении…

– К бесам степным долги между нами, Элдар, я хочу, чтобы ты сказал, что он жив.

Она никогда не вела себя, как трепетная дева, и, возможно, пришло время. Капитан Элдар смотрел на неё строго и без улыбки.

– Художник из Нэреина, к которому я обратился, чтобы он запечатлел всё происходящее, желает написать ваш портрет, сестра. Неразумно будет отказаться. Буду рад, если вы снизойдёте до этой просьбы. Что же касается вашего рыцаря Левра, полагаю, ему будет оказана вся необходимая помощь. – Он нажал на слово «вся».

– Он не мой рыцарь. Он даже не воин…

– Он защищал вашу честь.

«И своего князя, – подумала Тури, – и всего этого долбаного королевства. Всех, кроме себя, мой глупый Мотылёк». От ристалища вернулся Бритт, переполненный животрепещущими новостями.

– Парень при ногах и руках и пока что дышит, – пробасил он неодобрительно, – по большей части, раны неглубокие. Козёл Тьори тоже – насколько я могу судить. Обоих забрали лекари. Правда, на стороне мальчика…

С Туригутты было довольно. Её отталкивали и тянули в разные стороны, кое-где намечалась потасовка, кто-то громко требовал назад против правил сделанную ставку, но она всё же прорвалась сквозь толпу, перемахнула через оградку и устремилась к Мотыльку.

***

– …И конечно, ты будешь считать себя правым. Видишь ли, когда ты побеждаешь, то вся эта шелуха, самопознание, раскаяние, долготерпение, вот это всё, оно спадает, оно исчезает, растворяется. Ты снова пируешь. Пройдут годы; и вдруг окажется, что осталось мало тех, кто готов вспомнить с тобой твои победы. Их просто не станет больше. Потом уйдут и те, кто знал твои поражения. А ты всё будешь корить себя, что не успел любить своих друзей так, как они того заслуживали, а врагов ненавидел меньше, чем мог бы, не понимал их, стремясь перетянуть всё на себя…

Должно быть, это были голоса смерти. Только почему-то в них Левр узнавал голос Туригутты Чернобурки. Спокойный, рассудительный, без какого-либо намёка на шутку, такой, каким она говорила со своими воинами и ни разу с ним.

Ему показалось, на лоб легла мокрая тряпка, а где-то в сплошь горящем теле, в котором он не ощущал отдельных частей, лишь далёкую пульсирующую боль, отозвалось участившимся биением сердце. Если только это оно было. Юноша попытался овладеть собственной рукой, дотронуться до призрака Туригутты, но ему не удалось этого сделать. Красноватые тени перед глазами суетливо метались туда-сюда, ничто не желало долго оставаться на месте. Потолок вращался и падал на него, Левр зажмурился – и ясный голос воеводы вернулся, как только исчезло всё остальное:

– …уже думаешь, как поразишь их своими достижениями? Что? Что изменилось в тебе, благородном? Что, ты проткнул кого-то острым металлом и потекла кровь? Ты стал лучше, мир стал лучше? Ты всё так же боишься, всё так же хочешь подвести всё под свою философию, по-прежнему полон надежд.

– Это ты про себя, – не будучи в силах говорить, Левр изо всех сил думал в пространство. И, возможно, она каким-то образом услышала, потому что продолжила с тяжёлым вздохом:

– Но здесь, Мотылёк, здесь нет размаха твоим крылышкам, поверь; твои доспехи тянут их к земле. Есть свобода, и ты её не вкусил, хотя я звала. Туда, где и место воину. Туда, где ты узнаешь себя. Узнаешь, чего стоишь. Узнаешь ли ты? Но для этого тебе придётся жить. Обещаешь на этот раз?..

Это была она; прямая и честная, правдивая даже тогда, когда можно было бы покривить душой, польстить, уйти по-женски – по-дамски – от неприятной правды. И Левр был благодарен, что она не лукавила. И оставалась с ним всё то время, что близкая синева смерти и красные тени беспамятства – он чуял их – маячили перед внутренним взором, а он изо всех сил боролся с ними. Долго. Так долго и отчаянно боролся, что после не мог вспомнить, когда и как выкарабкался из борьбы – в сон.

В котором, должно быть, примерещился её силуэт, тёплые губы на его лихорадочном лбу и весёлый короткий смешок, когда она долго гладила его лицо. Ведь, когда Левр открыл глаза, над ним не было Туригутты.

Не было её и в комнате, полной паутины, пыли и сухого запаха старых книг.

– Тури… – позвал юноша своё видение и грезу по имени, но она вновь не отозвалась.

Что ж, Прекрасная Дама вновь нарушала порядок, созданный Левром в давних детских фантазиях. Возможно, она лежала в пьяном беспамятстве где-нибудь в коридорах или казематах. Или давно болталась в петле над ристалищем. От этой мысли Левру стало не по себе, и он вознамерился встать с постели.

Первая попытка подняться закончилась обмороком, а ко второй Левра окружали трое лекарей и озабоченный оруженосец Бритт. Начался медленный путь назад, в мир живых.

– Сколько пальцев видишь? Можешь говорить? Попей…

– Чувствуешь здесь? Нога болит? А где болит?

– Везде…

– Ещё попей. Голова кружится? Куда! Сиди смирно.

Он отвечал покорно на все надоедливые, повторяющиеся вопросы, сам боясь задать главный: кто победил в поединке и где Туригутта? Вместо этого лекари наперебой заставляли вспоминать родословную, порядок месяцев в календаре, местонахождение столицы королевства и заповеди Писания.

– …Но мы не услышали главного, что парень должен был сказать. – А это был Бритт, сложивший руки у груди и неизменно стоявший за спинами целителей. – Давай, Мотылёк, произнеси это, я поставил на тебя, сделай меня богаче…

– …Больше никогда? – простонал юноша, и оруженосец покатился со смеху, радостно ударяя по рукам с одним из лекарей и строя рожи другому, надувшемуся:

– Плевком с земли дракону в глаз! Ты всё-таки не безнадёжен!

…Спустя вечность лекари оставили юношу. Бритт задержался в дверях, оглянулся.

– Она на суде, парень, – возвестил он, без труда разгадывая мысли Левра, – почти сразу после твоей победы она и королевские стражи отбыли в столицу на королевский суд.

– Когда это было? – пробормотал Левр.

– Вчера вечером. Сегодня они должны прибыть в столицу.

Не говоря больше ни слова, оруженосец воеводы ушёл.

«Завтра, – похолодел Левр, вновь уплывая в бессознательную тьму, – для неё всё решится завтра».

Комментарий к Честь Прекрасной Дамы

Это заняло много времени, извините; сенокос, засолка огурцов, постройка сарая и экзистенциальный кризис занимают много времени!

А также – наслаждайтесь иллюстрацией от неповторимой Kudzinec

https://a.radikal.ru/a26/1807/05/58e4a4951364.jpg

========== Одинокий рыцарь ==========

Комментарий к Одинокий рыцарь

Извиняюсь за небольшой ангст)

Кстати, следующая глава будет последней)

…Горы всегда заставляли Тури чувствовать себя неуютно. Но над Элдойром даже горы казались мирными, безопасными и уютными. Нельзя было бы представить белый город без горы Белоснежной, нависающей над ним с запада.

«Кто назвал её Белоснежной? Она цвета охры, – подумала Туригутта, вздыхая и направляясь к южным воротам, – охра с синевой гранита. Белого в ней только ледники». Впрочем, и Элдойр, белый город, также не отличался белизной.

Женщина покосилась на сопровождающих. Воины капитана Элдар ничем не выдавали отношения к предстоящему пересмотру приговора печально известной Степной Нечисти. Она не расспрашивала их о планах Правителя также. Соберётся ли снова Совет? Будут ли её держать в темнице? Принародно позорить? Закуют ли в колодки?

Мелькнула мысль просить немедленной казни, если только кто-нибудь заикнётся о кандалах.

Но ворота Военного Совета были почти пусты, ни столпотворения, ни шума возмущённых мастеров, никаких намёков на предстоящее судилище. От одной из каменных скамеек отделилась фигура в плаще – Туригутта тревожно вглядывалась, пытаясь узнать лицо под капюшоном. Плащ кочевника. Походка всадника. Осанка воина.