Текст книги "Манифест Рыцаря (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Понятно.

Ветер усиливался, то и дело падали крупные капли будущей грозовой бури, тёмные южные горизонты обросли пугающе низкими лиловыми тучами.

– Собирайся, – Тило зашагал наружу, на мгновение сжал её плечо, – выезжаем. Проводи меня.

Письмо с вестями он прижимал к сердцу.

Туригутта ругала себя, позволяла мыслям течь, как дождю с неба, предчувствовала будущее всем телом и не смела надеяться на лучшее. Солнце расставляло рваными косыми лучами за них последние верстовые столбы. Громыхали сыплющиеся, словно горох из дырявого мешка, молнии, раскаты били, как ружские барабаны, часто, гулко и с треском.

Может быть, если бы я была красивой, если бы я была леди, если бы я могла подарить ему сыновей, если бы я могла. Может, если бы я была лучшей воительницей.

Туригутта обещала себе, что прощаясь не даст слабину. И, как и многие обещания, это нарушила.

– Тило! – крикнула она, уже зная, что протянутыми руками не остановит его, и встретила его извиняющуюся улыбку, редкую, добрую. Она знала, она была редкой, для неё только, чаще в тяжёлые минуты; но он прикусил губу, поднял ладонь – исполненный привычки жест, который она, оказалось, выучила наизусть – зачем только лгала себе, зачем, что это был просто дружеский жест. – Прости, лиса, – сказал он, – кто-то должен остаться. Я не могу.

Он уходил на юг, а она осталась, когда буря обрушилась на них; гроза затапливала пыльную степь, бросал ветер пригоршни мокрой пыли и песка в лица. Лошади пугались и храпели, молнии били над ними, и Тури благодарила Бога за ниспосланную грозу, потому что никто не мог упрекнуть её в том, что она заливалась слезами.

…Конечно, потом она узнала подробности. Узнала, что, прослышав о недуге Ниротиля, леди Сонаэнь и госпитальеры выдвинулись в Сабу и предместья и провели там больше полугода; узнала, что именно в объятиях своей жены провёл Тило те три месяца, что отсутствовал на берегах Гремши. Проводил с женой; той, которая ухаживала за ним, готовила ему еду, зашивала одежду – чем ещё полагалось заниматься женам? Рожать сыновей. И теперь он уходил на юг снова. В свою новую жизнь.

Оставив её блуждать по степям, среди бурь, ветров и одиночества, как когда-то на поле победы.

***

Вряд ли Туригутта Чернобурка знала, но у неё в глазах стояли слёзы. И, если в начале её рассказа Левр хмурился, то к концу он желал лишь обнять её, прижать к груди, ставшую маленькой и хрупкой. С её твердыми мышцами и порывистыми движениями, за всеми резкими выпадами и смертоносной грацией степной гадюки, она всё же была женщиной.

Левр впервые обратил внимание на то, какие длинные у неё ресницы – днём, когда она гримасничала, это было не так заметно. Но в ночи её глаза казались действительно похожими на звёзды – и, увидев её однажды заново, сидящей у костра и глядящей глазами-звёздами в небо, Левр уже не в силах был отвести взгляда.

Он тонул. Тонул в ней.

– Я теряла воинов и лошадей. День за днём мы шли через Пояс Бурь, пытаясь пересечь его, хотя в сезон ветров это почти невозможно – но у нас не было выбора; или верная гибель, или риск. И, когда мы увидели воду и оазисы Макеф, за нами уже не было белого города; только ураганы, грозы, пыль и степь. А жить хотелось. И в руках были мечи… сам рассуди, стоило ли оно того. И вообще, давай спать уже.

Она протянула руки к одеялу, и Левр увидел, как дрожат пальцы. И не веря своим глазам, не веря тому, что видел, он протянул руку, чтобы коснуться её плеча. Она стряхнула его прикосновение, и было что-то в этом движении, нечто неуловимо женское, простое, понятное и горькое. И юноша не рискнул быть настойчивым.

И вроде всё было как прежде. Байки о военных походах. Оружие под рукой. Её татуировки и следы ожогов на лице и тёплой смуглой шее. Запах дороги и костра от её одежды.

Только вот, как ни старался, Левр больше не мог увидеть воеводу Чернобурку, приговорённую к смерти за мятеж и грабежи.

Была просто Тури.

Комментарий к Когда рыцарь тонет

Полюбуйтесь на потрясающую иллюстрацию от Cudzinec —

https://yadi.sk/i/-RujrPxj3Uddob

========== Дороги и письма ==========

Туригутта проснулась от звуков голосов.

Несколько мгновений ей потребовалось, чтобы полностью попрощаться со сном. Тело словно вибрировало: чувство опасности, как надоедливый муравей, ползло под кожей. Она лежала не шевелясь, размеренно дыша и вслушиваясь.

Мужские голоса были слышны плохо за мерными звуками дождя и предрассветными трелями птиц.

Это могли быть деревенские жители, вернувшиеся с промысла. Или дозорные, нашедшие беглецов. Разбойники. Охотники за головами. И те, и другие. Главное, что слышала воительница, так это лязг оружия, и этого ей было достаточно. Туригутта не шевелилась. Ногой она легонько толкнула Мотылька. Чёртов сопляк дрых, как степной сурок в полдень. Тури задержала дыхание. Отдельные слова снаружи звучали на сурте, но языка она почти не понимала.

Всё внутри неё кричало, что люди, с оружием крадущиеся в ночи, вряд ли являются друзьями. Она толкнула Левра сильнее.

– Ни звука, – упредила она его сонные протесты. – Ты слышишь?

– Сапоги. Тихо, – среагировал он в кои-то веки правильно, и оба они медленно сползли с койки на пол.

Выбираться из землянки пришлось по очереди. К счастью, не было никаких огней вокруг. Тури умыкнула, кроме их собственных вещей (из тех, что уцелели в реке), котелок и плошку с маслом. Мотылька долго уговаривать не пришлось – на себе он унёс ещё сырую шкуру, судя по запаху, волчью. Пробираясь вокруг тёмных землянок, беглецы переговаривались шёпотом, умудряясь спорить. Ни один не знал, в каком направлении двигаться.

Ночной лес пугал Туригутту ещё сильнее, чем дневной. Вечером она вычисляла по привычке кочевников ориентацию землянки, но в полном мраке одну было не отличить от другой, как и деревья вокруг. Женщине начинало казаться, что внезапно воздух заканчивается в лёгких. Она выдохнула, пытаясь подавить приступ паники, это почти помогло – почти же! – когда некстати из одной из землянок показались мелькающие огни факелов.

– Что с тобой?! – яростно раздался шёпот над ухом, но Тури могла только открывать рот и задыхаться: голова кружилась, она беспомощно взмахнула скованными руками, ноги подкосились…

В следующую секунду она и мальчик уже были в ближайшем схроне. Пахло сыростью и чем-то очень неприятным. Тури поморщилась и едва успела склониться набок: её безумно тошнило, а голова всё ещё кружилась.

– В еде был яд? – Голос мальчика звучал, как скулёж побитого пса; взглянув на него мельком, Туригутта обнаружила распахнутые зелёные глаза, несчастные и полные ужаса. «Я умру?», – задавали эти глаза единственный вопрос. Она бы рассмеялась. Но следующая порция рвоты не дала ей сделать этого.

– Это… не связано… с ужином, – пробормотала она спустя некоторое время, – это бывает.

– Это какая-то болезнь?

– Можно и так сказать. Я в порядке. Надо выбираться отсюда. Чем это пахнет? Как на бойне.

– Мясо какое-то сушится. – Мотылёк пожал плечами, подхватил её под мышки и поднял на ноги. – Идём?

– Нет там никого? – Тури не желала признаваться, что её всё ещё шатает при мысли о возвращении в страшный лес, смыкающийся тёмными стенами мокрой хвои вокруг. – Выгляни.

Он отпустил её и скользнул к занавеси на входе. Тури с облегчением вздохнула, морщась от противного запаха сохнущей крови. Определённо, это были не молочные ягнята. Воздух вновь застыл у женщины в горле, но причиной был уже не безотчётный страх перед замкнутыми пространствами и огнями факелов. Она протянула руку в темноту, нащупывая окорок, болтающийся на крюке под низкими сводами склада.

Определённо, не ягненок. Не лосятина и не оленина. Что-то слишком маленькое, чтобы принадлежать животным, и слишком знакомо пахнущее.

– Я не видела скота вечером, – прошептала она себе самой, – здесь не мычат коровы, не блеют овцы и козы.

Она прежде не испытывала тяги молиться, но это был тот момент, когда даже самые отчаянные богохульники подумывают о том, чтобы начать.

Пасть на колени и горячо просить о спасении.

– Мотылёк… – Голос был позорно слабым, жалким подобием её обычного командного тона. – Мотылёк, иди сюда!

– Тише, – зашипел он, возвращаясь, – что случилось?

– Нужен свет.

Ей, должно быть, показалось, или он на самом деле застонал.

– Я не шучу. Здесь что-то есть, и я хочу на это посмотреть. Припасы. Мы могли бы взять с собой, если они свежие.

– Зачем бы стали лесники держать испорченные?

– Просто помоги мне с огнём! – Тури подняла руки. – Или принеси откуда-нибудь?

– Я посмотрю, – шепнул он.

Когда он, не издав ни звука, вернулся, то даже в темноте Туригутта была уверена, что юноша побледнел. Ей не нужно было больше доказательств. Знакомый запах высохшей крови, давно не вызывающий тошноту, вдруг заставил ослабнуть колени. Хребет словно рассыпался в мелкий песок. Тури шатнуло.

Афсы тоже были людоедами, подумалось ей. Съедали врагов, особенно самых сильных, надеясь перенять часть их силы и опыта. Афсар носили боевую раскраску и издавали крики, их было слышно за полторы версты. Ну, кроме тех, что предпочитали отсиживаться в погребах с книжками об истории Поднебесья, полными всяких мудрёных слов вроде «мимикрия».

Но никто из Афсар не притворялся безобидными дровосеками, дожидаясь на заброшенных лесных тропинках случайных путешественников. Туригутта знала, как сражаться с Афсар в степи. Знала, как выбраться из ямы. Не боялась дать отпор десятку вооружённых мужчин, даже если это закончилось бы её бесславной кончиной. И всё же при одной только мысли, что придётся идти через ночной лес, полный людоедов и пугающих звуков, голова у женщины шла кругом, голос застревал где-то в глотке и хотелось плакать, спрятавшись в маленькой безопасной норке…

Большая тёплая рука подхватила её за талию, и она вынуждена была зашагать в ногу с рыцарем, почти ничего не видя в кромешной лесной тьме.

***

До знакомства с мастером войны Туригуттой Чернобуркой Левру чувство настоящего страха знакомо не было.

Конечно, ему бывало страшно. Например, когда нужно было войти в огромный зал, наполненный разноголосым шумом, и там были девушки и, что много хуже, старшие ученики. И какая-то далёкая родня. Все смотрели на него, давали свои оценки, что-то между собой обсуждали…

А потом отправили его в Школу Воинов, в общие залы. В Школе тоже было страшно. Когда по внезапной, непредсказуемой детской жестокости стайка мальчишек вдруг начинала преследовать и травить одного и каждый боялся стать следующей жертвой. Когда мастер-лорд Мархильт заболевал и, сидя на смотрах на лавке, сварливо ругался с лекарем, держась за сердце и жалуясь на свой давний недуг – последствие ранений. Когда ночью одолевали мысли о будущем, которое Левр не хотел делить ни с кем из товарищей, какими бы неплохими парнями они ни казались, но и оставаться один не хотел.

Тот страх был парализующим, бесплотным, бессмысленным. Новый стал похож на острие ножа, вонзающегося в тело. Острый, мгновенный, заставляющий бежать или бить. Он – Левр хмыкнул, позабавленный мыслью – даже нравился. Вызывал самое настоящее привыкание.

Особое чувство осмысленности жизни.

Правда, глядя на примолкшую отстранённую Туригутту, Левр опасался завести с ней разговор о прелестях приключений в осенних ночных лесах срединного Загорья. В ответ она, скорее всего, разбила бы ему нос. Одного перелома за месяц более чем достаточно, рассудил юноша.

Упоение очередным побегом быстро оставило его. Рёбра ныли, вокруг было сыро и темно, в любое мгновение сзади могла показаться погоня, к тому же Левр окончательно потерял всякое представление о том, куда он и его спутница двигаются.

Внезапно лес начал светлеть и редеть, и вскоре перед путниками показалась тонкая полоска зеленоватого свечения. По крайней мере, обозначился восточный горизонт. Темнохвойный лес сменился редколесьем. Двинувшись вперёд, Левр едва не угодил в канаву, за которой на насыпи обнаружилась широкая дорога – ни по одной такой юноша прежде никогда не ходил и не ездил. Затащив на неё молчаливую и погружённую в себя Туригутту, он замер, поражённый.

По ней могли бы проехать в пять рядов повозки, не зацепив одна другую. Даже после дождя накануне на дороге не было ни следа от колёс, ни колеи, хотя в рассветных сумерках движение уже было оживлённым. Двое грязных, уставших, странно выглядящих и дурно пахнущих путников, выбравшихся из леса на обочину, не удивили никого.

– Наконец-то что-то знакомое, – услышал Левр удовлетворённый зевок от Туригутты, – это, золотце, Атарский тракт; жаль, не знаю, какая именно его часть, но ни с чем не перепутаю; самая широкая дорога в Загорье.

На расстоянии версты друг от друга вдоль тракта были разбросаны небольшие группки домов, лавок, гостиниц и кузниц; в тракт, словно ручейки в реку, вливались меньшие дороги и тропы; скрипели колёса медленных повозок, запряжённых волами или ослами, то и дело раздавался цокот копыт летящего галопом посыльного в форменных одеждах королевской почты или воеводства.

В ближайшем трактире Левр и его спутница обнаружили, что являются счастливыми обладателями двадцати грошей и одной ногаты серебром, распиханных по сапогам. По ценам тракта это было ничтожно мало, но роскошествовать юноша в любом случае не собирался. Туригутта вовсю зевала, оживившись только с появлением обеда. Не сговариваясь, они посмотрели друг на друга, когда дородная волчица в высоком головном уборе поставила перед ними миску с рубленым мясом.

Левр сглотнул.

– Знаешь что, Мотылёк? Я всегда думала, что жрать других можно от сильного голода. Но мы голодали, я и парни, и никому и в голову не пришло… не приходило. Хотя это, конечно, проще всего. Знай себе, посиживай в чаще да жди, пока какой-нибудь аппетитный толстяк…

– Прошу вас. – Левр ощутил тошноту на корне языка. Он бы решил, что Туригутта желает отвратить его от обеда, чтобы всё мясо досталось ей, но миска так и осталась стоять нетронутой посередине между ними. Воительница продолжала:

– В любом случае, нас не сожрали. Ты не выглядишь удивлённым. Ты слышал о подобном?

– На севере от вольных городов есть территории, на которых это происходило, – признал Левр справедливость базарных сплетен. – Небольшие долины, принадлежащие одной-двум семьям или кланам. Их почти не осталось. У нас говорят…

– …что это горцы виноваты, да? Так везде говорят, я тебя утешу. Что ж, значит, нам особенно повезло. Так что, ты скажешь мне, куда мы теперь направляемся?

Он тщательно взвешивал вероятный ответ на этот её вопрос ещё с Мостов. Но уже не удивлялся тому, что Туригутта выжидала прежде, чем спросить.

– К трону. Я хочу просить Правителя рассудить…

– А. Мудрый Правитель.

Холодная мягкость её голоса провоцировала развить дискуссию, но Левр принял твёрдое решение. И, тем не менее, он сознательно поддался:

– Если нас не послушают в Мелтагроте, в вольных городах у реки делать нечего, в горы мы попросту не доберёмся…

– «Мы, нас, наше». Мальчик, ты можешь получить своё звание за разоблачение бедолаги Тьори. Меня всё равно казнят за мои преступления. Будь то в Элдойре или на окраинах.

Он замер. Мысль о том, что в любом случае воевода будет казнена или сослана на любую другую каторгу, казалась нелепой; после всего, что они пережили вместе, Левр почти привык считать Туригутту Чернобурку кем-то вроде Наставника, разве что с особо дурным характером.

Заметив его колебания, она жестоко улыбнулась.

– Лучше тебе было отпустить меня, когда я предлагала, до того, как половина Загорья видела тебя сигающим за мной в Варну.

– Вы могли бы просить оправдания и пересмотра судебного решения.

– Мотылёк, на дворе не грёбаный век Пророчества, чудес не случается. Мертвецы в Лучне не восстанут из могил и не простят меня за набеги. За это оправдания не бывает.

– За вас мог бы просить полководец. – Левр ненавидел себя за жалкое выражение в голосе. В ответ из темноты донеслось невесёлое фырканье:

– Он и просил.

– Я мог бы просить…

– Мог бы! – Её голос стал похож на карканье. – По какому праву? Ты, если бы даже захотел, не служил бы в моих сотнях.

– Почему?

Она колебалась. Он мог это видеть. Наконец протянула к нему руки, разжимая правую. Левр старался не глазеть на её увечье, но теперь она требовала его взгляда. Он молча уставился на недостающие пальцы, сжимая невольно руки под столом. Широкие грубые шрамы отмечали ту часть, которую тронул огонь.

– Эту историю я не хочу рассказывать, – произнесла Чернобурка: глаза её метали опасное пламя, – ты был маленьким мальчиком, ты не мог нести ответственность за то, что произошло во Флейе… да и не было тебя там.

– Эти раны из Флейи?

– Оттуда.

– Должно быть, долго было больно, – выдавил Левр из себя.

Она продолжала, горько отворачиваясь:

– Больно! Что ты знаешь? Садился задницей на горячую плиту на печи когда-нибудь? Падал в костёр? Хватался за раскалённую кружку или котелок? Представь, что вокруг дым и сверху падает огонь, и снизу огонь, и там, где есть воздух, огня больше всего, а твои друзья, твоя семья – всё горит вокруг. И когда тебя вытащат, это не закончится. Это будет длиться.

Странным образом от того, что она звучала тише, слова обретали пугающую глубину. Обычно каркающие, хриплые интонации голоса смягчились, но полностью стёрлось циничное, весёлое и беззаботное выражение лица. Левр, старательно избегающий смотреть на её шрамы и увечную руку, не знал, куда ещё смотреть.

– Так как? – почти прошептала воевода. – Как думаешь, больно ли гореть?

– Кто это сделал? – Он знал ответ, но хотел его услышать.

– Твой отец. Не бери в голову: мы все убиваем друг друга время от времени. Мой капитан твоих братьев повесил вместе с отцом. Но теперь между нами кровь, и ты никогда не мог бы служить под началом у Ниротиля Лиоттиэля: сам знаешь, это запрещено.

Мертвенная тишина между ними долго не продержалась.

– Я всё равно буду за вас просить, – произнёс Левр; Туригутта фыркнула, не поднимая на него глаз:

– Твоё дело; когда будешь болтаться рядом со мной в петле, пой «Славься, белое воинство нашего города», сохрани верность принципам.

Снова она замолчала, и Левр не посмел спорить с ней.

Вечером, когда Туригутта отключилась на лавке в конце коридора – дешёвые комнаты, разумеется, были переполнены, – Левр молча пил омерзительно кислое горское вино внизу. Шипучее, оно оставляло странный привкус на языке, щекотало глотку и, что хуже, при ясном рассудке напрочь отключало навыки ходьбы.

Ну и пусть. Рыцарь клялся спасать невинных, защищать слабых и прочее, прочее, но где написано, что он должен оставаться трезвым при этом?

«К тому же, – рассудил Левр уныло, – я не настоящий рыцарь. Даже не близко». Он сглотнул: тошнота подкралась незаметно, без предупреждения, его даже не мутило. Просто тошнота.

Просто переломы. Просто синяки. Шрамы, летопись прошлых побед и поражений, как сожжённые пальцы. Как быстро можно привыкнуть к тому, о чём читал и грезил годами? Но он мечтал о другом. О лентах, букетах, сияющем наконечнике копья, только не о том, что его будут травить через половину Поднебесья, как беглого преступника.

На крыльце заднего двора громко гоготали путешествующие торговцы, трое местных крестьян и две шлюхи. Одна носила сиреневую ленту в волосах, другая, похоже, только подрабатывала недостойным ремеслом. Левр проигнорировал их, тяжело опускаясь на край ступени. Прежде он опасался бы оказаться один в ночи, среди придорожных нищих, пьяный, Бога ради, но всё изменилось.

Что они могли ему сделать?

– Угощайся, парень, – с сильным восточным акцентом проскрипел тот из них, что стоял ближе к юноше, – попробуй, это новый урожай; медовуха свежая, солнце ещё не растворилось…

– Мне хватит, – пробормотал Левр. – Издалека?

– Саабские выселки. Слышал?

Никогда не слышал. Он пожал плечами. Собеседнику явно было всё равно.

– Пятый месяц торгуем, – продолжил делиться он насущными переживаниями, – вернусь – потрачу всё на свадьбу. Ты женат?

– У него девка наверху, – встрял другой. Левр хмыкнул. Почему эти праздные пьянчуги всегда всё замечают?

– Ты её купил? Дороги они нынче?

Пьяная ухмылка родилась на губах, едва он представил возможное возмущение Туригутты, услышь она сам собой вырвавшийся ответ:

– Досталась в довесок, бесплатно; тратиться на такую я бы никому не посоветовал.

***

С самого утра Мотылёк развил кипучую деятельность, и от его юной бодрости Туригутта готова была проклинать собственные стареющие кости. Всё, чего хотела она, – лежать на месте не шевелясь, с месяц или около того. Но мальчик, накануне надравшийся в стельку, был свеж и улыбчив. Даже потратил час на письмо, занимавшее от силы несколько строк.

Почтовые отправления за дополнительную плату собирал ровесник Мотылька, вихрастый рыжий оболтус.

– Три гривны за поездку, – хвастался он, словно не догадываясь, что на тракте делать этого не стоит, – а всё потому, что я неграмотный и чужого не прочту.

– Кто тебе, дурень, платит, болтливому, – не выдержала Тури, – порешат по пути, и плакали письма и денежки.

– Королевскую бирку видала, тётя? – гордо продемонстрировал серебряный кулон паренёк. – Вдоль тракта любая гостиница моя, любой конь и обед… жалко, девчонок не полагается.

– Боже сохрани от тебя девчонок, – пробормотал хозяин трактира, отпуская посыльного в его путешествие.

Судя по сурово сжатым губам её Мотылька, в письме содержалось нечто важное. Туригутта пожалела в очередной раз, что читать так и не научилась. Не то что это было редкостью даже среди благородных. А уж в кочевых войсках читать умел едва ли каждый пятый. Каждый третий – если считать среди воевод. Уметь говорить, знать, когда молчать, – вот что было важно.

Она едва не прослезилась, увидев знакомые гербы на лошадиной сбруе следующего посыльного. Клематисы, южные звездоцветы, как их звали кочевники; всадник вёл происхождение из Ибера. Туригутта закрыла глаза, представляя, что за погода там теперь, как пахнет юг, откуда до её родных степей рукой подать. Две, три ночи скачки, неделя, и она могла бы быть дома, в безопасности Черноземья, где, конечно, не всегда доставало воды, но зато было пространство.

Загорье начинало действовать ей на нервы всё сильнее. Руки были скованы, но всё чаще ей казалось, что на ней ещё и ошейник с шорами, а также намордник и тяжёлая упряжь позади. Атарский тракт был многолюден, но ещё большие толпы ошивались вокруг; казалось, это одна огромная бесконечная перенаселённая улица вдоль всего плоскогорья Тиаканы.

Тиакана. Где-то совсем близко её гарнизоны – если парни до сих пор там. Тури ухватилась за эту мысль. Она была измотана, будущее оставалось неопределённым, но она всё ещё была собой. И это успокаивало. Возвращало в привычное состояние готовности.

Боевой готовности. Как в прошлом. Она попыталась подсчитать, сколько лет провела в войсках Элдойра, и потерпела неудачу.

Атарский тракт кипел жизнью. Они двигались на юго-восток.

– У меня ноги по задницу стёрты. Давай передохнём! – взмолилась Туригутта ближе к полудню. Мотылёк был упрям.

– Нет.

– Маленький, на час-другой, перерыв.

– Нет.

– У нас есть деньги. – Она обогнала его, пытливо заглядывая в лицо. – Можно было бы купить осла – не самое рыцарское животное, знаю, но мои ноги…

– Нет. Мы идём дальше.

Дождавшись, пока он прошагает мимо, она прыгнула ему на спину, закидывая скованные руки ему на шею. Манёвр удался, а он всё ещё не усвоил, как именно нужно скидывать душителей.

– Вези меня, мой благородный ишак! – возопила Тури громко на ильти. – Будь моим скакуном!

– Тебя одолел злой дух, Степная Нечисть? – огрызнулся он, безуспешно пытаясь стряхнуть её, пыхтя и изворачиваясь. – Слезь с меня!

– Прокати меня! Йе, скачи вперёд, к славе и почестям!

Когда она была моложе на целую жизнь, таборные гихонки подобными выходками вымогали состояния у краснеющих благочестивых Наставников, вовремя умея задрать юбки или поставить случайных прохожих в неловкое положение. Мотылёк не был знаком с гихонцами и их повадками, очевидно. Он поддался после недолгой борьбы.

– Так куда мы идём, мальчик? – спросила она, наверное, в тысячный раз. – Ты же не думаешь дойти пешком до Элдойра?

Судя по его каменно-серьезному лицу, именно это он и намеревался сделать. По крайней мере, до того, как она спросила.

– Нет, – не оправдал её надежд юноша, – не в столицу.

– Жаль, жаль. Я бы знатно веселилась. Скажи мне, сердце моё, куда же иначе?

– Что это, там, впереди? – вдруг спросил Мотылёк, и Туригутта уже хотела ворчливо напомнить ему, что её не проведёшь жалкими попытками сменить тему, когда вид на восточный горизонт заставил сердце в её груди затрепетать.

– Сигнальные башни Тиаканы, – хрипло сказала она, – мы у западной окраины Исмей. Мои войска здесь стояли. Недалеко. Перед тем, как я… в общем, если хочешь, я расскажу.

…Она никогда не любила горы, но плоскогорья Тиаканы отличались от нелюбимых кочевниками каменных застенков отвесных скал. Гигантская природная крепость защищала древнее царство веками. Его разорила не война и грабежи, а чума и внутренние раздоры. Но, оставленная полтысячелетия назад, Тиакана ожила вновь с воцарением Гельвина в Элдойре.

Он просто не мог оставить самую удобную позицию на западных склонах горцам. Поэтому, как только было объявлено о новом строительстве гарнизонов, кочевые войска были первыми, кто отправился к ним.

Туригутта ещё помнила, как Ниротиль занимал крепости Тиаканы. Это было вскоре после Флейи. Тогда огромный замок-крепость только начинал разрастаться, весь в строительных лесах и копошащихся далёких фигурках каменщиков и воинов. Покрытые известью, из дыма и пара, окружавшего плавильни и кузницы, появлялись знакомые лица. Другие все были в саже. Вся земля, одежда, все кони были покрыты полосками: сажа, извёстка, рыжая глина. В следующий раз Туригутта оказалась в Исмей спустя много лет. В последний раз она вошла туда накануне своего ареста.

Княгиня Этельгунда когда-то говорила, что воительниц судят строже, чем их братьев. Туригутту судили мягче – по крайней мере, за военные преступления.

Она была непристойно пьяна почти две недели после возвращения из Лучны. Если в Пустошах оправдать себя ещё получалось – голодом, одиночеством, – в этот раз Чернобурка знала точно: резню ей не простят. Она ждала казни каждый день. И, не дождавшись сразу, казнила себя сама.

В меру сил, конечно. Похмелье было бы слишком жестоким орудием убийства. Особенно после их попоек. Зная о своём бедственном положении, Туригутта отправила весть Ниротилю – полководец ограничился коротким отказом с ней разговаривать. «Со всеми сожалениями сообщаю, – гласил его полуофициальный ответ, – что дела дома чрезвычайно занимают всё свободное время». Тури пила три дня, но не могла избавиться от картины перед глазами: он и его сын, его жена, в богатом доме, оплаченном её кровью в том числе. Подлый предатель и обманщик. Легковерный идиот.

Сообщение об аресте пришло задолго до того, как появились в чёрных плащах верные воины его величества. За два дня до них явился поверенный из воеводского корпуса. Тури с трудом могла вспомнить, чего именно длинноносый кретин хотел, но он постоянно требовал, чтобы она приложила испачканный в чернилах палец к бумагам, а когда она отказывалась, пытался принудить силой.

Чем эти попытки заканчивались, она не помнила тоже. Возможно, она с ним дралась. Возможно, трахалась. Возможно, и то, и другое. Она и прежде любила выпить и покутить, но с годами склонность к пьянству ей удалось в себе одолеть. Разорение Лучны и окрестностей вызвало самые худшие воспоминания – и самые дурные из старых привычек.

– Туригутта Чернобурка здесь? – гаркнул где-то над ней беспощадно бодрый голос, и ей пришлось выпростать из-под себя руку, чтобы подтянуть сползшие штаны.

– А кто её ищет? – простонала она недружелюбно. Нависнув над ней, воин в чёрном плаще скривился с выражением сокрушающейся добродетели. Лицемерный ублюдок.

– Приказ поступил за подписью Правителя. Из Школы Воинов по постановлению Совета. Из воинского придела Храма…

– Подвинь-ка ведро, любезный, – булькнула Тури, но тот даже не двинулся с места:

– Приказано прибыть в белый город на воинский суд.

– И в чём меня обвиняют? Сгинь! – Она рявкнула на Бритта, невовремя сунувшегося из-за спины королевского конвоира.

– В резне.

Он почти улыбнулся, когда она разразилась нарочным невесёлым смехом.

– Штурмовые войска. В резне. Удивительно. Когда такое бывало? А, нет, послушайте, они ведь набираются, грёбаная твоя душа, именно для этого. Убирайся.

Вместо этого её выволокли вниз, всыпали палок и связали. К тому моменту, когда похмелье отпустило, её везли в Элдойр королевские конвоиры. Тури успела спеть несколько мерзких песенок, обругать всех присутствующих, их души, их отцов и матерей, предложить близость нескольким мимо проезжавшим и наблевать на капитана стражников.

Это было дно. Ниже не падал никто, а если падал, то не признавался; а ей нужно было быть лучше, честнее и, надёжнее всего, погибнуть с честью до того, как её осудят. Как Этельгунда. Помнится, княгиня говорила об этом жизнь назад после особо бурных празднований. Говорила о том, что мужчины могут воевать друг с другом, но не потерпят соперничества с женщинами; и женщины на этом поле битвы всегда проигрывают, пока пытаются сражаться честно. Или вообще как угодно сражаться.

Так оно и было.

Туригутта готовилась к пыткам и длительным допросам. Ничего этого не было. Спокойный Наставник говорил ровным тоном, очень внимательно выслушивал её ответы, что-то черкал в своём тептаре.

– Полководец Лиоттиэль знал о ваших намерениях? Почему вы не сообщили ему о том, что собираетесь штурмовать мирное поселение? Сколько дней точно вы пробыли в гарнизоне? Каков был паёк? Полководец получил от вас послание? Как давно вы лично встречались с ним?

И тому подобное. Сотни и сотни вопросов, действительно важных вопросов, на которые она, уже окончательно придя в себя, выдавала чёткие лаконичные ответы без ругани, шуток, споров:

– Никто не появился с приказами. Я отправила ему послание трижды, после перестала. Три года назад. Точно не знаю. Не подумала. Ошиблась.

Брат Тило был ни при чём, в конце концов. Это она облажалась.

***

– …Потому что мне стало всё равно, – выпалила она, глядя на юношу, и запихнула в рот краюху хлеба, – опротивели мечи, знамёна, поединки. А пока полководец развлекался жизнью со своей шлюшкой-женой….

– Благородной дамой. Следите за словами.

– Мотылёк, прими как данность: я буду считать её шлюхой – не потому, что она спала с кем-то, кроме своего мужа, а потому, что с врагом.

– Вы её ненавидите?

– Я? Она не заслуживает моей ненависти, но да, дорогой, я её ненавижу. – Она всплеснула скованными руками, сжимая их в кулаки.