Текст книги "Лиловый (II) (СИ)"

Автор книги: . Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

Тут он заметил, что рыжий оставил свою книжку и подошел к нему, встал рядом, заложив руки за спину; Леарза немного неуверенно спросил его:

– Что это за штуки летают?

– А, эти? Это аэро, – пояснил Гавин. – Это… э, черт… на чем вы ездили? Лошади?

– Лошади, верблюды, – с недоумением согласился Леарза.

– Вот, – будто обрадовался рыжий. – Мы ездим на них.

– Это животные?

Гавин рассмеялся.

– Нет, – сказал он. – Машины.

– Они такие маленькие, – удивился Леарза, прижимаясь носом к стеклу. Совершенно прозрачное; в сабаинах тоже умели делать стекло, но совсем не такое ровное, а тут даже страшно становилось, если постоянно не напоминать себе о том, что оно все-таки есть.

– Нет, – удивился в свою очередь рыжий. – …А! Понял. Они просто далеко. Тебе кажется, что маленькие.

– А это что?

– Здания.

– Они из стекла?

– Ну, не только… окна большие, – рыжий потешно замахал руками: подбирать слова ему явно было непросто. – Не знаю, кажется, у вас нет такого понятия. Когда их строили, – он ткнул в ближайший зеркальный столб, – все любили такие окна. Вот. Ладно. Пойдем завтракать, а потом профессора.

– …К профессору? – уточнил Леарза.

– Ну да.

* * *

Кажется, беззаботность помощника профессора подействовала на него; рядом с веселым Гавином и Леарзе становилось как-то спокойнее, впервые за все это время ощущение нереальности происходящего немного утихло, и Леарза наконец заинтересовался окружающим его миром, таким чужим и ни на что ранее виденное не похожим. Гавин привел его в столовую; Леарза озадачился тем, что это за место, в котором он теперь находится, и попытался узнать у рыжего.

– Это ксенологический институт, – сказал тот. – Здесь люди занимаются изучением таких планет, как твоя, и не только.

– …Институт, – повторил за ним незнакомое слово китаб. – Профессор сказал мне вчера, что здесь собираются ученые…

– Да, да, именно так. Профессор и сам ученый, и знаменитый, между прочим! Он… а, как это по-вашему… точно, мастер! Мастер по таким народам, как твой. Культуру, историю. Все-все.

– …Изучает?

– Ну да.

Они сели за маленьким круглым столиком, и Гавин, предложив ему подождать, довольно скоро вернулся с подносом; хотя сам помощник профессора вроде бы завтракать не собирался, он стянул с подноса теплую булочку и принялся жевать ее, роняя крошки.

– И ты тоже ученый? – наивно спросил Леарза.

– Ну, – Гавин рассмеялся, – пока еще нет. Я только у профессора. Но когда-нибудь я тоже как он.

– Станешь.

– Ну да… никак не пойму вашу систему глаголов!

– Нашу что?

– А, неважно. Профессор будет тебя языку, все расскажет.

Леарза даже рассмеялся.

– Он вообще-то строгий, – раздулся рыжий, будто смех его чуточку задел, – сам велел мне учить язык позавчера! У меня еще не так опыта.

– Позавчера? Ты что, и вправду выучил язык за два дня?

– Да, – невозмутимо согласился Гавин. – Когда Морвейн тебя на станцию. Профессор связался со мной и предупредил, что ты у нас будешь.

– Но это же целый язык, – обескураженно воскликнул Леарза. – Там же тысячи слов! Нет, даже больше, наверное!

– Около, э, триста, – спокойно добавил рыжий.

– Трехсот тысяч?

– Да. Конечно, я не все знаю. Понимаешь, э… – он набрал в легкие воздуха, потом сердито выдохнул и потряс головой. – Пусть профессор объяснит. Мне слишком трудно такое… ну… говорить. Это нужно про наш народ, будто про чужой, – он опять замахал руками. – Профессор умеет, он уже объяснял.

– А ты, значит, сдаешься, – раздался голос профессора Квинна сбоку; Леарза от неожиданности чуть не опрокинул кружку, Гавин резко соскочил с места.

– Доброе утро, профессор! – оттарабанил он. Тот рассмеялся и махнул пухлой кистью: садись, вроде как. Леарза оглянулся и обнаружил, что столовая почти пуста: пожалуй, иначе они бы заметили приближение профессора Квинна, поскольку люди здесь его явно знали, и вот сидевший за дальним столиком человек в сером приветственно поднял руку, а Квинн ответил ему тем же, потом придвинул третий стул и сел с ними.

– Я понимаю, язык Руоса – с некоторых пор почти мертвый язык, на котором говорит всего лишь один человек, – мягко обратился он к своему помощнику, – но считаю, Гавин, что тебе все же стоит освоить его до конца, включая глагольную систему: ради опыта. А посему, будь добр, иди вон отсюда и продолжай учить. Время на языковую практику у тебя еще будет, хоть отбавляй. Кстати говоря, что насчет выборки из библиотеки Ларкина? Ты уже составил ее?

– Нет, профессор, – округлил глаза Гавин. Они у него были почти что медные, в тон волосам. – Я пойду, профессор.

Леарза лишь успел озадаченно поднять руку (этот жест он подсмотрел у местных и немедленно взял на заметку). Рыжего и след простыл; только осталось лежать несколько крошек на столе у того места, на котором он сидел. Профессор Квинн огладил свою бороду, добродушно улыбнулся китабу.

– Что ж, я думаю, стоит посвятить тебя в некоторые особенности нашей цивилизации для начала. Не нужно с таким недоверием смотреть на моего помощника, он не лжет, и для любого жителя Кеттерле выучить чужой язык за два-три дня – не проблема. Видишь ли, юноша, ты и сам должен понимать, что цивилизация технологии вынужденно накапливает большой объем знаний с веками. Вот ты учился пиротехнике по книгам своего дяди, если я не ошибаюсь?..

– Да.

– И это результат жизни всего лишь одного поколения! А теперь представь себе, что таких знаний у нас миллиарды и миллиарды томов. Ты сам очень хорошо прочувствуешь это на себе, быть может, уже прочувствовал: чтобы просто жить в здании наподобие этого, нужно уметь пользоваться всеми этими устройствами вроде движущихся лестниц и прочих машин. Таким образом, объем знаний, которые должен к определенному возрасту усвоить ребенок в Кеттерле, очень велик. Как ты думаешь, возможно ли усвоить их без помощи?

Леарза задумался. Логика Квинна ему была вполне ясна: он успел пообщаться с Гавином и выяснил, что тот и вправду очень многое знает.

– Нет, – сказал он. Профессор Квинн кивнул.

– Верно. Человеческий мозг не в состоянии усвоить и всегда хранить в памяти такое количество данных. Но на то мы и люди технологии, и мы, конечно, не оставили его без помощи. Машины помогают нам помнить и понимать. Если бы тебе нужно было помнить много всего сразу, что бы ты сделал?

– Ну, – Леарза уставился в окно. – Наверное, носил бы с собой записную книжку. И подглядывал бы в нее.

– Да, ты неглуп, – улыбнулся ему толстяк. – В этом Морвейн уж точно не ошибся. У нас есть такие записные книжки, юноша, у каждого из нас. Только они находятся прямо здесь, – и он дотронулся до своей головы кончиками пухлых пальцев. Леарза с недоумением посмотрел на него.

– Прямо в голове?

– Именно. Конечно, тебе не следует воображать себе, что в голове у меня обычная записная книжка, из пергамента и все такое. Это устройство выглядит совершенно по-иному. Мы называем его биокартой. Через несколько месяцев после рождения такая биокарта вводится каждому нашему ребенку. Благодаря ей Гавин и выучил твой язык столь быстро, как и я сам, и Беленос Морвейн, и все другие разведчики, которым он был нужен. К сожалению, тебя снабдить биокартой мы не можем, потому что ты не такой, как мы. Поэтому язык тебе придется учить куда дольше. Ну что ж, если ты позавтракал, я предлагаю подняться в мой кабинет и начать это делать.

* * *

Коридоры, движущиеся лестницы, коридоры, холлы, коридоры. Еще коридоры, еще холлы, еще лестницы… Окна, окна, во всех окнах вид нереальный, будто картинки. Все без конца снующие аэро, никогда не кончаются, беззвучно летают туда и сюда, только уже даже их движение перестало казаться живым.

Страшно.

Он обнаружил, что по ночам не может спать. Все вокруг него с самого начала казалось сном, а в последнее время и вовсе кошмаром; все это было неживое, даже люди вокруг, откуда ему знать, быть может, все они, все до единого неживые, ненастоящие? Быть может, на самом деле просто темный бог поглотил его душу, и он давно безумец, а в голове у него мрачные картины, навеянные сумасшествием? Где правда? Откуда знать…

И профессор Квинн, господин Анвар, продолжал только обучать Леарзу языку, лишь понемногу, будто неохотно рассказывая об этом странном мире: быть может, потому и неохотно, что на самом деле никакого мира не существует?

В ту ночь он долго, долго сидел в своей постели, скрестив ноги и раскачиваясь из стороны в сторону, и не мог уснуть; черно-красное небо беззвучно сияло перед ним, пугая, чужое, мертвое, и ему казалось, если он закроет глаза, оно ворвется в комнату и задушит его. Леарза уснул лишь под утро, неловко свернувшись клубком в самом углу постели, и на следующий день больше напоминал снулую рыбу, чувствуя себя совершенно обессиленным и вымученным. Кажется, профессор Квинн замечал это, но ничего не сказал.

Они уже привычно устроились в кабинете Квинна, – кабинетом тот называл просторное помещение с большим столом темного дерева, с пушистым ковром на полу, с длинным книжным шкафом, но книги в этом шкафу в основном были странные, растрепанные и старые, многие на совсем непонятных языках. На другой стене, – во время занятий Леарза обычно сидел лицом к ней и постоянно видел, – висела большая картина, которая отчего-то пугала его: на ней было изображено снежное поле с кромкой тусклых гор вдалеке и черное корявое дерево, на ветвях которого висела, будто запутавшись, наполовину нагая женщина. Ее рыжие волосы были единственным ярким пятном на всей картине, и все было такое холодное и страшное. Леарза не понимал смысла картины и оттого чувствовал к ней сильную неприязнь.

Вот уже почти две недели прошло с тех пор, как они вернулись на Кэрнан; с тех пор Леарза не видел ни Бела, ни Абу Кабила, ни Дагмана: где они, что делают теперь?.. Это его и не очень интересовало, впрочем. Единственные люди, с которыми он общался сейчас, были Гавин и профессор Квинн. Профессор, кажется, вознамерился за рекордно краткие сроки обучить своего подопечного языку Кеттерле, и занятия он проводил каждый день, заставляя Леарзу учить огромные количества слов, объясняя, как строятся в этом языке предложения.

Если же он и рассказывал что-то о мире Кеттерле, то в основном это были простые вещи, чаще всего связанные с повседневным бытом.

Леарза сидел за письменным столом напротив ненавистной картины, перед ним лежала тетрадь с записанными словами, и в руке он вертел карандаш; профессор рассказывал о том, как в языке Кеттерле образуются сравнительные степени прилагательных, но Леарзе плохо удавалось концентрироваться на объяснениях, и он не выдержал, перебил учителя:

– Профессор Квинн, а расскажи, как на моей… планете все так случилось. Как возник… темный бог, почему появились безумцы?

Квинн остановился на середине предложения, но не осердился на него, спокойно посмотрел на него со своего места: объясняя, профессор часто останавливался у окна и закладывал руки за спину. И теперь лицо его сохранило свое благодушное выражение; оно было круглое, а глаза профессора смотрели внимательно из-под густых светлых бровей.

– Да… возможно, настало время подробней рассказать тебе об этом, – согласился Квинн. – Знаю, ребята должны были уже упоминать о катарианском расколе, так?

– Да, я что-то слышал от них…

– Когда-то давно, много тысячелетий назад, люди действительно ничего не знали и не умели, – сказал тогда профессор. – Думали, что небо плоское; и никаких Одаренных у них, конечно, не было. Наш род появился здесь, на Кэрнане, и с самого начала мы шли по пути развития технологии, мы пытались что-то делать своими руками, а не силой мысли. Долгое время продолжалось наше развитие, но в какой-то момент один человек вдруг испугался нашего будущего. Он решил, будто машины разрушают в нас что-то очень важное, что необходимо отказаться от их использования, вернуться к более примитивной, как он говорил: естественной жизни. И он написал книгу, а книга его оказала значительное влияние на многих других, и так начался катарианский раскол: последователи этого человека, – звали его Тирнан Огг, а Катар был его родной планетой, – подняли мятеж и пытались уничтожить все существующие машины, разрушали заводы, взрывали научные комплексы. Другие люди, наоборот, были ярыми сторонниками машин и полагали, что без творений наших рук мы – никто. Видишь ли, человек произошел от другого, более древнего вида животных; главной отличительной его чертой стал разум, интеллект, и когда ученые впоследствии пытались установить, откуда же появилась эта особенность, возникла гипотеза, которую и по сей день невозможно ничем опровергнуть; гипотеза эта гласит, что интеллект у человека появился благодаря ручному труду. То, что еще не было человеком, взяло в руки палку и попыталось что-то сделать с ее помощью…Наши технологии – та же самая палка. Последователи Тирнан Огга отрицали эту гипотезу и считали, что технологии не формируют сознание, а разрушают его.

– И победили сторонники… палки, – тихо сказал Леарза.

– Да, как видишь, – кивнул головой профессор Квинн. – В конце концов, и последователям Тирнан Огга пришлось прибегнуть к помощи технологий, чтобы сражаться, а затем и вовсе бежать. Выжившие рассеялись по галактике, и до сих пор мы время от времени обнаруживаем планеты, на которых живут их потомки. Как Руос.

Леарза молчал и продолжал вертеть в пальцах карандаш.

– Многие из них, отказавшись от технологий, со временем деградировали, – продолжал профессор, – насчет одной из этих планет даже до сих пор ведутся споры, являются ли ее обитатели бывшими людьми. Но некоторые продолжали развивать свое сознание и достигли определенных высот в этом. Собственно говоря, Руос – уже четвертая найденная нами планета… Таким образом, у нас был опыт, и мы знали, чего ожидать. За прошедшее время мы вполне изучили историю Руоса. Восемнадцать тысяч лет тому назад, сразу после завершения войны, корабль с беженцами прибыл на эту планету; на планете на то время находилась только научная станция, малочисленные обитатели которой были перебиты ими. След этого корабля был утерян, и последователи Тирнан Огга остались предоставлены сами себе… но очень быстро среди них начался свой собственный конфликт. Видишь ли, Тирнан Огг погиб, и его ученикам остались лишь его книги, а книги, как водится, можно трактовать по-разному. Так, среди спасшихся беженцев было два человека, которые тебе должны быть известны под именами Эльгазена и Суайды. Эльгазен был, как мы это теперь называем, пуристом; он полагал, что человечество должно сразу и категорически отказаться от использования всех технологий, включая даже силу молнии, которую мы применяли с незапамятных времен. Суайда отстаивал идею более плавного отказа, он считал, что примитивные технологии не причиняют человеческой душе такого уж вреда. Со временем люди разделились на два лагеря, и последователи Суайды ушли жить за горы Талла, тогда как последователи Эльгазена остались на берегу реки Харрод, где тогда было очень плодородное и удобное для жизни место. Между этими двумя сторонами уже тогда возникла вражда, которая со временем только усугублялась.

– Но… последователи Суайды превратились в жалких безумцев, – слабо удивился Леарза. – Как?..

– Конечно, это произошло не сразу. Поначалу, наоборот, обитатели Талла были процветающим народом, они выстроили красивый город, назвав его Дабдара, – впоследствии это название превратилось в знакомое тебе «Эль Габра», – тогда как последователи Эльгазена медленно деградировали, потому что окружающая их среда почти не требовала от них никакого труда. Наконец появились люди, которые осознали это и попытались это как-то изменить. Каждый из них создал свое собственное учение и увлек за собой в пустыню появившихся сторонников; люди эти известны и по сей день, их имена отлично знакомы тебе. Это шесть богов, а последовавшие за ними со временем разделились на племена. Были и те, кто не пошел ни за кем из них, предпочтя беззаботное существование на берегах Харрод, но потом между последователями Суайды и племенами началась война, и эти люди, не принявшие ничьей стороны, ушли на Халельские острова, где деградировали и дальше; к тому моменту, когда Эохад Таггарт отыскал их, они утратили свою письменность и поклонялись тотемным животным.

Профессор Квинн, сделав паузу, постоял, глядя в окно; в светлых глазах его отражалось кэрнанское небо. Леарза сидел молча, опустил голову.

– Война разгорелась не на шутку, и племена начали быстро проигрывать, – продолжил Квинн. – Их ятаганы не могли противостоять огнестрельному оружию последователей Суайды… но все изменилось, когда среди них начали появляться первые люди, предрасположенные к открытию Дара. И вот наконец на свет явился Эль Масуди, а с ним и остальные Одаренные. Они, как ты знаешь, предприняли самоубийственную атаку на Дабдару, несмотря на то, что видевший будущее Эль Кинди отговаривал их.

– Они победили, – сказал Леарза.

– Да, они победили. Они добрались до Дабдары, где располагалась одна вещь… м-м, в твоем языке для нее уже больше нет названия. На нашем она называется ядерный реактор. Эта вещь вырабатывала энергию, которая освещала и обогревала дома в городе. Я должен пояснить тебе, юноша, что ядерный реактор – опасная штука. Его силу можно было бы использовать как оружие, но у последователей Суайды хватало ума этого не делать: потому что взрыв такой штуки уничтожил бы добрую половину Саида и сделал ее необитаемой на долгие годы. Эль Масуди и его товарищи ничего не знали об этом. Они знали, что в этом здании находится очень хитроумная техника… им в этом виделось сосредоточие зла, и они полагали, что если уничтожат ее, то и народ Суайды будет побежден.

– И они ее уничтожили?

– Да. Спутники Эль Масуди погибли для того, чтобы он смог добраться до этого здания, где он и использовал свой Дар. Произошел взрыв. Дабдару стерло с лица земли, – сказал профессор Квинн. – Долгие годы от этого места исходило смертельное для человека излучение. Под его влиянием некоторые выжившие люди изменились.

И это было еще не все. Ведь все племена ненавидели потомков Суайды, вся их злоба была направлена туда, на этот несчастный народ, они видели в нем лишь исчадия ада. Под влиянием этой злобы обитатели Талла начали сходить с ума. Их собственная тьма выходила наружу и искажала их рассудок. Ты когда-нибудь задумывался, юноша, о том, чего хочет сам темный бог?

– Да, – потерянно кивнул Леарза. – Я думал, он хочет сделать Саид своим, чтобы вместо племен там жили только его безумцы и верные слуги…

– А для чего ему это? Разве в Талла им было мало места?

– Ну… но…

– Темному богу ничего не было нужно, – сказал Квинн. – Все, чего хочет тьма в сердце, – это разрушение и пустота…Именно это и предвидел Эль Кинди, именно потому и пытался отговорить Эль Масуди от его затеи. Эль Кинди не сошел с ума: ведь все случилось в точности так, как он предвидел. Он написал книгу, – Квинн вдруг тронулся с места и подошел к своему шкафу, откуда извлек толстый том и показал его Леарзе. – В которой подробно описал, что он видел. Никто не поверил ему тогда, хотя книгу, к счастью, все же переписывали, и одна ее копия дошла до наших дней. Хоть языка времен Эль Кинди уже не понимали, один славный юноша переписал ее, просто срисовав непонятные ему символы, а от него она досталась мне.

Леарза молчал. Профессор поставил книгу на место.

– Ваша цивилизация – не первая, погибшая подобным образом, – сказал Квинн. – Мы уже сталкивались с этим и разработали гипотезу о том, как можно избежать такого исхода… мы пытались подтвердить эту гипотезу, но, увы, не сумели. Возможно, это означает, что отказываться от технологий в пользу чистого разума еще рано.

Леарза продолжал смотреть перед собой; какой-то внутренний протест поднимался в нем в эти минуты, и ему отчего-то начало казаться, что профессор Квинн враждебно настроен к нему.

Он, в конце концов, был представитель той, погибшей цивилизации, пошедшей иным путем, потомок тех людей, с которыми воевали предки Квинна…

– Думаю, на сегодня стоит закончить, – чутко отметил состояние своего подопечного профессор. – Тебе не мешает развеяться, молодой человек. В его кабинете можешь найти Гавина, а может быть, даже и Каина. Эти двое, если мне не кажется, давно знают друг друга.

* * *

Воспользовавшись разрешением, Леарза почти выбежал из кабинета профессора. Он промямлил что-то насчет того, что пойдет к Гавину, но рыжего искать не собирался, бросился в первую попавшуюся сторону и уже через пять минут бесповоротно заблудился в этом гигантском здании, смысла которого никогда не понимал, так же, как и смысла картины в кабинете Квинна; для чего людям было строить эту ужасную махину, в которой могли жить тысячи и тысячи? Для чего делать ее такой чудовищно высокой, – Гавин сказал как-то, что высотой она с настоящую гору, – как муравейник, мерзко, мерзко…

Он понял, что заблудился, но не был в состоянии никак отреагировать на это, просто продолжал бежать, потом быстро шел, потом плелся. Он интуитивно спускался, когда находил новые движущиеся лестницы, потом нашел лифт; Гавин объяснял ему, как пользоваться, и Леарза судорожно выкрикнул на чужом языке:

– Первый!

И лифт поехал вниз. Он мчался быстро, но иногда останавливался, впуская других людей, которые равнодушными голосами называли свои этажи, потом выпуская, а Леарза все ехал и ехал, пока наконец чужой голос не объявил в пустоте:

– Первый этаж.

Тогда только молодой китаб стрелой вылетел вон и обнаружил себя в очень большом зале.

Пол здесь был облицован мрамором, такой гладкий, что ослепительно блестел на свету; люди ходили туда и обратно, на Леарзу никто не обращал внимания. Наверняка он не был похож на них всех: пусть его и одели в их одежду, и немного даже обучили говорить на их языке, все равно он ощущал это, и ему казалось, что они должны пялиться на него и показывать пальцами, но им… им было все равно.

Леарза прошел по залу, пересек его, как крошечный кораблик-дау пересекает широкую реку; поначалу он думал, что перед ним очередные мертвые окна, гигантские окна на всю стену, но потом одно из окон гостеприимно распахнулось перед ним, и на него повеяло холодным воздухом свободы.

Не задумываясь, Леарза шагнул вперед.

Закат горел карминным где-то за зеркальными столбами высотных домов, и аэро по-прежнему сновали в воздухе между ними, – но уже сверху.

И небо сверху было темное, почти черное к востоку, розовеющее к западу; Леарза сделал еще несколько шагов, влекомый людьми, спустился по короткой лестнице и оказался на дороге.

Он поднял лохматую голову.

Он был один, совершенно один, в огромном, гигантском лабиринте из зеркал, из домов, и только равнодушное чужое небо смотрело на него сверху вниз. Он стоял, позабыв обо всем, и смотрел в это небо; тусклые еле видимые звезды отвечали ему холодным взглядом. Столбы зданий попирали это небо своими плоскими и острыми крышами, и расчерчивали собой размытые силуэты аэро, а оно все же смотрело…

Ветерок ерошил его волосы, и люди ходили мимо, но никто не обращал на него внимания. Леарза почувствовал что-то мокрое на щеке. Это было будущее… такое будущее, о каком он даже никогда не мечтал, какое ему и не снилось, и будущее вдруг оказалось до страшного одиноким.

Никто из людей, которых он знал и к которым привязался, уж никогда не увидит этих ужасных и красивых стеклянных небоскребов, не удивится тому, как быстро снуют рыбки-аэро между ними. Все они мертвы… и даже их тел не осталось, ни могил, ничего: мертвая, холодная планета понемногу развалится на куски, замедлит свое вращение и канет в раскаленную массу солнца.

Он смотрел в чужое небо и вспоминал их, одного за другим: треугольную улыбку Острона, синий взгляд Сафир, сурового Сунгая и его кудри под тюбетейкой, бесшабашного Хансу, смешливую Лейлу и глаза Элизбара, похожие на глаза волка, угрюмого Искандера, невозмутимого Исана, который, хоть и был одним из них, пошел с Остроном… И еще более ранние лица, исчезнувшие до того: мать, отца, Кухафу и Джарван, дедушку Михнафа… Дедушка, это ли снилось тебе во сне?.. Джарван!.. Ведь получается, и он, Леарза, был виноват в ее смерти, вместе со всеми остальными…

Он стоял посреди чужой улицы, по которой ходили люди, смотрел в небо, задрав голову, и плакал, как мальчишка.

1,14 пк

– Эй, эй, парень, ты чего тут делаешь? Ты чего… – мир вокруг завертелся; широкие руки поймали его за плечи, потом вдруг с силой потрепали по лохматой голове. – Вот черт. Так, ну-ка пойдем…

Леарза не сопротивлялся, он едва ли понимал, куда ведут его, кто ведет его; послушно сел, куда его буквально опустили силой, сидеть было немного мокро, что-то плескало в спину. Огромный Абу Кабил в кожаной куртке плюхнулся рядом, положил свою медвежью ладонь на его плечо, молча уставился на него добрым взглядом, от которого становилось будто легче как-то.

Леарза тогда не сразу понял, отчего: потому что Абу… Каин не выглядел равнодушным.

Он не помнил в тот момент легкого отторжения, которое испытывал в последние дни при мыслях о разведчиках; нелепо, по-детски вытирая щеки рукавом великоватой ему рубашки, Леарза вздохнул:

– Я не так себе все это представлял… и вообще… как это… как это одиноко?.. – воскликнул он, поднимая глаза к темнеющему небу. – Я знаю, они не одобряли моих выдумок, даже слушать никогда не хотели, но я бы все-таки предпочел, чтобы они тоже могли увидеть все это! Быть может, им бы понравилось?..

Каин молчал, но его рука по-прежнему тяжело лежала на плече китаба.

– Почему только я один?.. Почему… и эти люди вокруг, им просто… им просто плевать на все! Может, они все искусственные? Ведь поэтому к-катариане боялись их, да? Ненавидели? Машины съели их души, оставив только сознание… И все эти ужасные небоскребы… как только можно в них жить? Будто в муравейнике среди тысяч себе подобных, копии одного предмета, с машинами в головах, ужасные… ужасные…

Ладонь на его плече наконец пришла в движение: Каин мягко, почти осторожно похлопал его. Леарзе стало стыдно. Разревелся, как ребенок, посреди улицы, на глазах сотен людей, еще и наговорил Абу какой-то ерунды…

– Это все очень понятно, – сказал Каин. Леарза собрался с духом и обернулся, обнаружив позади себя весело брызжущий фонтан. Фонтан ярко рассыпал жемчуг, освещенный со всех сторон маленькими огоньками. – На свете так много разных «почему», парень, но ответов на них иногда не найти. Приходится с многим мириться! Например, меня всегда возмущало, почему я не умею летать, как птицы!

Леарза судорожно рассмеялся.

– Птицы очень легкие, – заметил он дрожащим голосом. – И мало весят. А ты здоровый, как бык.

– И кости у них полые внутри, – расхохотался Каин, – а мои такие, что черта с два меня поднимешь. Так! Ты, конечно, никому не сказал, куда пошел?

– Я и сам не знал, куда иду, – смущенно признался Леарза. Каин уже извлек из кармана куртки какую-то штуку, ярко блеснувшую экраном, что-то быстро ткнул на ней и приложил к уху.

– Профессор Квинн? – три секунды спустя уже говорил он. – Ваш подопечный со мной, не теряйте!..Да будет вам, я его верну! Ну, может быть, и завтра, какая разница?

Потом он снова что-то натыкал и на этот раз разговаривал на своем языке, из которого Леарза пока улавливал только некоторые слова, но Каин тараторил так быстро и невнятно, что Леарза не разобрал совсем ничего.

– Пойдем, – наконец заявил Каин и поднялся на ноги. – Не замерзнешь в одной рубашке? Держи-ка! Я все равно ее ношу только для красоты.

С этими словами он плюхнул на плечи Леарзе свою здоровенную кожаную куртку, которая оказалась до странного тяжелой. Леарза неловко встал с мраморного парапета.

– Ты в ней камни носишь? – удивленно спросил он. Каин расхохотался.

– Не совсем. У меня там в правом кармане завалялся кое-какой образец с работы. Потом посмотришь. Потом-потом, пойдем же!

И он буквально потащил Леарзу за собой в неизвестном направлении; они пронеслись по улице и оказались на площадке, сплошь уставленной странными штуками, и лишь когда Каин у одной из них открыл дверцу, Леарза догадался, что это и есть самые настоящие аэро: только стоящие смирно на земле.

– Ну, сейчас полетаем! Ты ведь об этом мечтал? Конечно, понимаю! – без умолку тараторил Каин, пока Леарза осторожно устраивался в кресле, которое напугало его, зашевелившись: потом уж только он сообразил, что кресло приняло его форму. – Космические перелеты – не самая зрелищная штука на свете, если только, пожалуй, не брать в расчет гонки по орбите, там и несчастные случаи бывают, когда какой-нибудь сумасшедший сорвется с орбиты и – бам! – в спутник врежется, или даже друг в друга, вот тогда такая пиротехника получается – загляденье, ну если не считать, конечно, того факта, что там кто-то помер в этот момент. Ну, космос – дело такое! Понимаешь ли, воздуха-то там нет, Квинн еще не рассказывал тебе?.. – Леарза очумело потряс головой. – И вообще место не самое безопасное, так что обшивка на кораблях должна быть надежная, из хорошего сплава, в общем… – тут аэро плавно тронулся с места; Леарза поначалу и не заметил, лишь потом сообразил, что они действительно поднимаются в воздух, совершенно бесшумно, будто чья-то невидимая рука тянет их. – В общем, гигантские окна там обычно не делают, а если и есть обзорные комнаты, на время полета их задраивают наглухо!

Они поднялись на нужную, видимо, высоту, и Каин коротко хохотнул; в следующее мгновение аэро так резко сорвался с места, что Леарза едва сдержал восклик. С такой скоростью он еще никогда в жизни не передвигался: все вокруг смазалось, зеркальные небоскребы превратились в мелькающие тени, и только равнодушное тяжелое небо следило за ними, понемногу темнея еще сильнее. Летели они, впрочем, недолго; мельтешение небоскребов утихло, и аэро опустился на другую площадку, пусть и похожую, но расположенную не на земле, а на крыше одного из зданий пониже.

Леарза, все еще не понимая, куда они направляются, послушно пошел следом за Каином; тот спустился по лестнице, – обычной, не движущейся, – и перед ним распахнулась дверь. Леарза шагнул вперед, еще не видя, куда идет, и вдруг погрузился в мир разноцветной ночи и табачного дыма. Он растерялся, и если бы не рука Каина, поймавшая его за плечо, так и остался бы стоять у входа.

Это было странное место, но Леарза вдруг сообразил, что оно похоже на трактир: пусть столики здесь были из какого-то неведомого материала, и стулья высокие, непривычной формы, но все же здесь сидели люди со стаканами, и фоном играло что-то вроде музыки: признаться, поначалу Леарзе показалось, что это просто шум.

Каин усадил его на стул и сам уже весело общался с девушкой, подбежавшей к ним, а Леарза тем временем все-таки сунул руку в карман, оттягивавший куртку, и обнаружил там слиток какого-то металла, холодного и гладкого наощупь. Выудил его; металл тускло сверкнул на него серебром, но в темноте было почти невозможно рассмотреть подробнее.