355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » . Ганнибал » Лиловый (II) (СИ) » Текст книги (страница 17)
Лиловый (II) (СИ)
  • Текст добавлен: 17 апреля 2017, 03:30

Текст книги "Лиловый (II) (СИ)"


Автор книги: . Ганнибал



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 43 страниц)

Он смолк; в зале воцарилась короткая тишина.

– Данные будут отправлены Лексу на анализ, – произнес капитан Синдрилл. – Но, я полагаю, довольно очевидно, что между бездушными и аристократами не может не быть определенной враждебности.

– Взаимоотношения между ними типичны для древнейшего классового общества, – заметил Каин. – Многие бездушные чрезвычайно завидуют аристократам и мечтают занять их место.

– Скорее всего, в этом и кроется корень зла, – пробасил Морвейн, не поднимая взгляда. – Рано или поздно бездушные взбунтуются. Если начнется гражданская война… вообще любая война фатальна для цивилизации типа Катар.

– Получается, мы застали Анвин на относительно ранней стадии развития, – добавил один из присутствовавших ученых, – и до разрушения планеты еще очень далеко. Тем выше вероятность успеха эксперимента.

Беленос Морвейн промолчал.

Хоть он всеми силами пытался увлечься работой и позабыть, все равно горький червячок ел его изнутри. Он знал, что поступил опять неправильно; вся его надежда была на то, что Волтайр и профессор Квинн справятся. Но…

Но изо дня в день смотреть, как… нет, невыносимо.

Позднее, когда совещание уже закончилось, и голоса разведчиков истаяли в вакууме, капитан Синдрилл вновь подошел к Морвейну, разглядывавшему фотографии Тонгвы на стенде, и вполголоса произнес:

– Остается ждать лишь выводов Лекса. Я, впрочем, почти уверен, что он отправит вас на планету, Беленос.

* * *

Огромный холл был неясно освещен старинными лампами, свисавшими на цепях со сводчатого потолка. Многое здесь было из драгоценного дерева, инкрустированное серебром и золотом, прекрасные резные панели на стенах, тяжелые обитые бархатом стулья, длинный стол с полированной поверхностью. Этой роскоши было много лет; резьбой по дереву занимался когда-то древний знатный клан аристократов, от которого ныне осталось едва ли два человека.

Ему, в общем-то, подобная роскошь была не нужна, он знавал и лишения: будучи восемнадцатилетним юнцом, он ушел в голую степь и провел там почти два года, исследуя собственное сознание. Однако по давно сложившейся традиции Наследник должен был жить в этом месте, где веками жили его предки.

Марино Фальер и теперь сидел во главе стола, опершись о столешницу локтями, и в руках держал старый уже рисунок, сделанный одним из космонавтов: на наброске изображен был инопланетный корабль, каким они увидели его.

Тяжкие думы одолевали его.

Вот бесшумно открылась высокая дверь, и в холл шагнул знакомый ему человек. Он был невысок ростом и выглядел обрюзгшим, видавшим виды; короткие черные волосы курчавились за его ушами, всем своим обликом Тегаллиано напоминал разочаровавшегося в себе и в жизни, слабовольного мужчину возрастом больше пятидесяти лет, однако глаза его были черными и пугающими. Этот человек был не так прост, каким казался. Фальер доверял ему; это уже само по себе что-то означало, потому что Фальер мало кому доверял.

– Положительного результата нет, – коротко сообщил Тегаллиано, подойдя к столу и остановившись у другого его края. – Хотя у моих людей было несколько подозреваемых на примете, все они при проверке оказались обычными закованными.

Фальер нахмурился, положил рисунок на столешницу и поднял на главу управляющих Тонгвы тяжелый взгляд. Тегаллиано продолжал стоять, чуть сгорбившись, его одутловатое лицо ничего будто не выражало, короткие толстые пальцы рассеянно скользили по полированному дереву, щупая уголок стола.

– Что же, вы думаете, что они действительно так и не отыскали Анвин? Или, может, что они не сумели проникнуть в наше общество?

– …Нет, – помолчав, ответил Тегаллиано. – Наоборот, я более чем уверен, что они уже здесь. Это и пугает, господин Фальер. Они достаточно хитры, чтобы не попасться даже моим людям.

Фальер, задумавшись, потер покрытый щетиной подбородок, вздохнул.

– Однако это необходимо было сделать, – пробормотал он, не глядя на главу управляющих Тонгвы. – Для чего?.. Как же это порою трудно, если бы вы могли это себе представить, Тегаллиано. Я твердо знаю, что мы должны продолжать искать. Но приведет ли это к чему-то, – не знаю.

– Возможно, прямые проверки – не лучшее средство, – предположил тот. – Мы выведем их на чистую воду хитростью. Пусть думают, что мы ни о чем не догадываемся. Когда они утратят бдительность, будет проще поймать их. Мои люди будут продолжать наблюдения.

– Да, вы правы. Выждем… время покажет.

Время; всемогущее время всегда, всю жизнь было его союзником. Время не подводило его и не обманывало. Когда восемь лет тому назад его младший брат попытался совершить переворот и занять его место в сияющем дворце, время приняло его сторону, и он победил. Алехандро считал, что сильнее его… но Марино оказался опытней.

И ждать он умел как никто другой, но отчего-то в последние дни начинал тревожиться. Эта тревога была дурным знаком. Наследник давно привык доверять своим инстинктам, они зачастую вели его, когда рассудком он еще не понимал, в какую сторону движется.

– Другие вещи беспокоят меня, господин Фальер, – осторожно произнес Тегаллиано, глядя куда-то поверх рисунка с инопланетным кораблем. – Бездушные волнуются. Новости о появлении чужаков достигли и их ушей откуда-то. Вы знаете, старые сказки… эти люди все воспринимают примитивно, и вести об инопланетянах испугали их.

– Чем же это плохо?

– Они… нервничают, – толстяк пожал плечами. – Я опасаюсь, если инопланетяне действительно войдут с нами в контакт, и мы не предпримем каких-то решительных действий, бездушные могут взбунтоваться.

– Этого не произойдет, – решительно возразил ему Фальер. – …Однако необходимо быть начеку. На Анвине наступает смутное, тяжелое время.

* * *

Он хорошо знал эти старые теории, но никогда не соглашался с ними. Вселенная бесконечна; зародившись из точки с непредставимыми размерами, вселенная существовала много миллионов лет и будет существовать… Вселенная возникла сама по себе, просто потому, что такова была случайность, и…

Он уверен был: они неправы. Он твердо верил, что есть непознаваемое, вечное существо, воля которого и воплотила реальность в жизнь. Он твердо верил, что вселенная существует с высшей непреложной целью, и венец ее развития – человечество, а человечество должно поставить перед собою первостепенную задачу: познание Бога.

Он верил: когда человечество придет к Богу, сольется с ним, тогда реальность в ее нынешнем состоянии перестанет существовать, время остановится, и наступит вечное блаженство.

Эти идеи проповедовали его предки поколениями.

Но были они.

Они полагали, что человечество – лишь крохотная пылинка в безбрежном океане и никак не может быть ни вершиною, ни смыслом, что венец нашего существования – смерть.

– Если это так, – говорил он, обращаясь к холодным небесам, – то отчего во вселенной нет иного разума, кроме нашего? Нет других форм сознания? Разве это не доказывает, что мы – уникальные, мы важнейшие?..

Мириады звезд зажигались пред ним и по мановению его руки гасли.

И теперь он стоял в полном одиночестве, не обращая внимания на ледяной воздух, сжавший его голые плечи тисками, босой на каменных плитах балкона, стальные иглы холода впивались в ступни, он не чуял их.

Глаза его были закрыты; звезды сияли, а он искал среди них, продолжая аккуратно перебирать тонкие нити пальцами.

Оставалось только искать. Время уходило; прошлое переставало быть истинным, будущее еще не вступило в силу. Оставалось искать такое будущее, которое бы устроило его. Это было непросто. Будущее состояло из мириадов чужих решений, и хотя он мог осторожно передвигать нити паутины…

Как бы он ни искал, оставалось одно; и в будущем для него мерцала огромная красная звезда. Он еще не знал, что за человек кроется за нею, но решение, принятое этим человеком, должно было определить все.

В ту ночь Марино Фальер пытался найти этого человека.

Он все глубже погружался в пучины собственного сознания, и диковинные, подчас даже пугающие видения представали перед ним. Неведомые сияющие столбы, ослепительные сгустки света, мерзкие твари; нагие люди, погруженные в вечный сон, плыли в бесконечном мраке, тонкая мерцающая пуповина связывала их с толстой ветвью бытия, вокруг которой порхала моль. Чудовищные насекомые грызли этих людей, перебирая мохнатыми липкими лапами.

Он искал, зная, что рискует собою, и вот перед ним предстал человек.

Он дрейфовал в космосе сознания, руки его были безвольно раскинуты в стороны; паутина окутывала его собою, так, что не видно было даже его лица, и ее струны тянулись от него во все стороны.

Фальер замер, чувствуя странную панику, почти ужас. Бестелесная кисть его поднялась, еще немного – он коснулся бы этого человека…

Удар.

Он вздрогнул и открыл глаза. Его колотило; пожалуй, никто и никогда еще не видел Наследника столь потрясенным и даже растерянным. С усилием он распахнул дверь и бросился в теплый мрак комнаты.

Метался там туда и обратно, не находя себе места, наконец практически упал на край постели и медленно поднял дрожащую руку.

Пальцы его все были обожжены.

* * *

Ночной холод врывался в распахнутую настежь дверь, но он продолжал сидеть за кухонным столом, сгорбившись и обхватив себя за лоб ладонями, и будто ничего не замечал.

Шел снег, и ветер задувал маленькие белые бурунчики по полу в комнату, абажур низко висевшей люстры раскачивался от дыхания зимы, в темноте похожий на темное пятно над его головой. Подбородок сидевшего человека выхватило из сумрака тусклым сиянием с улицы, четко очертило контур его острого носа с горбинкой, но глаза оставались в тени рук.

Вселенская тяжесть наваливалась на сгорбленные плечи Леарзы, давила на хребет. Он проснулся глубокой ночью и больше уж не мог уснуть, бережно накрыл нагое плечо Волтайр одеялом и ушел на кухню, чтоб не беспокоить женщину. Плоский планшет тенью лежал на столе возле его правого локтя, но Леарза с негодованием отодвинул его.

Страх душил его; молодой китаб раньше нечасто сталкивался с этим чувством и теперь попросту не знал, что ему делать и как бороться с липкими пальцами кошмаров. Сомнения одолевали его.

Он уверен был, что она крепко спала, когда он уходил из спальни, знал, что совершенно бесшумно спускался по лестнице, да и теперь сидел почти неподвижно; но все равно слишком долго в одиночестве побыть ему не удалось, и его уши уловили шорох ее шагов.

Она открыла дверь кухни, вяло поднеся кисть ко лбу, сонным голосом спросила его:

– Ты чего тут сидишь совсем один?

Он не ответил, отвернулся. Она была даже на вид мягкая и уютная, от нее так и веяло теплом, вьющиеся волосы ее растрепались и спускались черными прядями по плечам. Она еще наполовину была во сне, но медленно выныривала из бездумного мира грез, его сгорбленный силуэт насторожил ее, встревожил. Она подошла, шаркая сваливавшимися тапками, к столу и положила ладонь на его спину между лопатками, чуть пошарила.

– Ты же замерзнешь и простудишься. Для чего ты открыл дверь?

– Так лучше думается, – скривившись, отозвался Леарза. – Оставь. Иди спать. Я потом приду.

Она не послушалась и опустилась на стул рядом, склонилась над столешницей, заглядывая в его прикрытые ладонями глаза.

– Опять сон приснился?

– Опять… – уголок его рта дернулся.

– Если ты прекратишь так много думать об этом, они наверняка пройдут. И ты не говорил еще с профессором Квинном? Может быть, мне поговорить с ним?..

– Нет!

Она даже отпрянула от него от неожиданности; Леарза убрал руки, взглянул на нее. Призрачный зимний свет падал на ее круглое лицо и выбелил его, ясно вычертив линии, тогда как его лицо оставалось во тьме, он знал.

Осекшись, он вздохнул и снова сгорбился.

– …Извини. Но профессору… лучше не знать. Эти сны не пройдут, ты понимаешь? Они будут сниться мне… потом он начнет разговаривать со мной даже наяву, и я окончательно сойду с ума.

– И ты будешь сидеть, сложа руки? – спросила она.

– Я ничего не могу с этим сделать, Волтайр. Тысячи, если не миллионы людей до меня прошли этот путь.

– Я все-таки думаю, что надо посоветоваться с профессором. Ладно, ладно, не сердись. Но ведь он много лет посвятил изучению цивилизаций вроде твоей, не может быть, чтобы у него не было совсем никаких идей по этому поводу! Наконец, он был одним из тех, кто разработал теорию массового бессознательного Катар…

– Молчи, – с тоской в голосе попросил ее Леарза. Слова ее впивались ему в душу, терзали его; рассудком он понимал, что она права, но все было не так просто, как ей казалось.

Он боялся.

Он знал: он явится к профессору и расскажет правду, и профессор будет по-прежнему благодушно улыбаться ему и, возможно, что-нибудь посоветует, но потом…

Больше всего он боялся, что в Дан Улад после этого явятся вооруженные разведчики и заберут его. Что с ним сделают потом?.. Заточат в застенках ксенологического корпуса, будут наблюдать за ним, как за подопытным кроликом, вести записи, исследовать его неуклонно впадающий в бешенство мозг…

Может быть, ради своей науки они даже не подарят ему легкой смерти, будут держать его связанным, чтобы посмотреть, как далеко это все может зайти.

Эти мысли были ужасными; картины, рисовавшиеся его воображению, оказались еще страшней.

В последние дни он начал опасаться даже Волтайр. Что, если она не послушает его и расскажет профессору? Тот наверняка предпримет что-то… это Волтайр не понимает, чем ей грозит его состояние, но профессор!..

И это тоже угнетало его. Леарза понимал: если он действительно обратится в безумца, как это случалось с сотнями людей на его родной планете, Волтайр окажется в смертельной опасности. Он, конечно, не обладает никаким Даром, да и мечник из него, к счастью, ерундовый, однако она – беззащитная женщина, даже с кухонным ножом в руке он будет для нее неодолимой угрозой.

Он понимал, что он должен сделать, но никак не мог решиться.

А она подняла руку и молча ласково принялась гладить его по затылку.

Он склонился над столешницей еще ниже и вовсе лег; ее ладонь все не убиралась, прикосновения успокаивали, но в то же время что-то будто кровоточило у него внутри, жгло, не давало покоя.

– Я должен уйти, – тихо сказал он, зажмурившись.

– Уйти?..

– Прочь из Дан Улада, – добавил Леарза. – Вернуться в ксенологический. Может, кто-то из младших согласится приютить меня.

Она помолчала.

– Ты действительно думаешь, что ты настолько опасен?

– Я не могу отвечать за себя, Волтайр. Я не знаю.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – сказала женщина. – Но если ты думаешь, что так будет лучше… по крайней мере, ты не собираешься уходить сейчас же? Ведь, если не считать этих снов, я не замечала за тобой ничего странного.

Леарза вскинулся, стряхнув ее ладонь. Метель за окном не прекращалась; ледяной сквозняк тянул по ногам. На мгновение ему показалось, что эта комната находится на самом дне какой-то чудовищной пропасти, из которой невозможно выбраться. Женщина по-прежнему сидела рядом с ним, и ее глаза были почти белыми от падавшего в них света, и Леарза ощутил глухое отвращение.

– И на том спасибо, – глухо сказал он и стремительно поднялся. Волтайр осталась сидеть; как был, в одной футболке, босой, он подошел к раскрытой двери и шагнул туда. Снег ударил ему в лицо, но он не ощущал этого, он спустился по замерзшей лестнице и оказался в черно-белом саду.

– Леарза, – позвала его Волтайр, подбежавшая к двери. Он не обернулся и пошел прочь. – Леарза, что ты делаешь!..

Она так и не пошла за ним следом, и он скоро оказался на таком расстоянии от дома, что не мог слышать ее голоса, бесконечно бродил по занесенным снегом дорожкам, а с черного неба сыпался на него белый пепел. Он не чувствовал холода и рухнул ничком под старой яблоней, руки его увязли в хрустком покрывале, он лежал, упираясь лбом, пепел заметал его, а внутри у него больно рвалось и таяло.

Она отыскала его позже, она была обута в сапоги и наспех накинула на плечи старую куртку Бела, опустилась перед ним на корточки, трясла его за плечи.

– Леарза! Леарза, чем ты думаешь! Ведь ты простудишься! Вставай сейчас же, пойдем домой!

То ли от холода, то ли от боли все онемело в нем, он послушно поднялся и пошел за нею, но что-то безвозвратно ушло раз и навсегда.

* * *

Зачарованные сиянием огней Централа бездушные наивно полагают, что все без исключения аристократы – словно молодые боги, они одинаково могущественны, и по одному их слову небо поменяется с землею местами; однако в самом деле это не так.

Семья Кандиано издревле считалась одной из благороднейших в Тонгве, и отец его был телепатом, имел значительные связи во дворце и одно время даже возглавлял службу связи. Те времена ушли, отец умер, под конец жизни впав в постыдное состояние старческого слабоумия, а сам он, к сожалению, талант своего родителя не унаследовал.

Тем не менее Орсо Кандиано был почтенный, всеми уважаемый человек, владел роскошным особняком почти в самом центре Тонгвы, и многочисленные бездушные служили ему. Жены у него, правда, не было: она умерла два года тому назад, пытаясь разрешиться от бремени, но в итоге Кандиано похоронил и ее, и злополучный плод.

Поначалу он был действительно безутешен; погиб его единственный наследник, на которого он возлагал такие значительные надежды, – что, если ребенок вырос бы телепатом, как дед?.. Но время лечит любые раны.

Сегодня в богатом особняке Кандиано ярко горели огни, а в сумрачных залах с широкими окнами звучали голоса.

В первое время после возвращения одной из миссий Традонико в Централе только и говорили, что об инопланетянах, чей корабль так напугал космонавтов, однако вот уже почти год прошел (по времени Анвина), а инопланетяне все никак не объявлялись. Говорить о них попросту стало неинтересно: ровным счетом никаких новостей о них не было, а все, что можно было сказать, уже сказали.

И Орсо Кандиано ничуть не беспокоила перспектива появления этих странных существ (Традонико почему-то был уверен, что они люди, но в пышных холлах особняков часто высказывались предположения, что это раса негуманоидного происхождения), его волновали другие вопросы. Жизнь продолжалась, а он в последние годы чувствовал себя совершенно никчемным, бесполезным человеком, и это мучило его.

Таким образом, хотя люди вокруг него беспечно разговаривали, смеялись, сам хозяин сидел в одиночестве поодаль от шумных компаний, облокотившись о ручку кресла, и размышлял о своем. Кандиано было сорок три года; он не строил иллюзий, молодость уже прошла для него. Все же он не был еще стар. В первое время, будучи двадцатилетним юнцом, смысл своей жизни он видел в благополучии фамилии Кандиано, страстно мечтал открыть в себе дар не слабее отцовского, потом, когда понял, что он не унаследовал этого таланта, возложил свои надежды на будущего сына. Однако теперь Орсо Кандиано казалось: этот смысл слишком… мелок. Человек следует своим примитивным инстинктам, создавая семью и заботясь о потомстве; такая жизнь теперь не устраивала его, и он начал задумываться о том, какова высшая цель бытия человеческого существа.

Он как раз погружен был в раздумья о мировом равновесии и каких-то подобных вещах, когда уединение его оказалось разрушено: двое подошли к низкому столику, возле которого он устроился.

– Не возражаете, если мы нарушим ваш покой, Орсо? – вежливо поинтересовался мужчина. Кандиано поднял взгляд: а, это старые знакомые, супружеская пара Камбьянико.

– Да, пожалуй, нет, – отозвался он, потому что этикет не позволял ответить на подобный вопрос утвердительно. – Присаживайтесь, мои любезные друзья. Надеюсь, этим вечером вы не скучаете.

– Ничуть, – глубоким хрипловатым голосом ответила женщина. Беатриче Камбьянико никогда в жизни нельзя было бы назвать красивой или даже симпатичной; у нее было слишком вытянутое лицо, кожа испещрена оспинками, губы узкие, крючковатый нос, – но вместе со всем этим каждая ее черточка была столь оригинальна, что она поневоле привлекала к себе внимание, и понемногу, общаясь с нею, собеседник совершенно забывал свое первое негативное впечатление.

– Хотя, пожалуй, я понимаю, отчего вы уединились здесь, поодаль от остальных, – чуть недовольно взглянув на жену, добавил Витале Камбьянико. – Эти светские разговоры кого угодно утомят.

– Ну что ты, – она надула губы. – Такие интересные новости! Вы слышали, Орсо? Говорят, на днях должен из Вакии прибыть двоюродный брат Теодато Дандоло! По слухам, еще их родители разругались насмерть и не общались много лет, но этот Моро, кажется, намерен восстановить родственные отношения.

– Тьфу, – немного рассердился ее муж, – и это ее интересные новости. Женщины! Лучше бы эти люди обсуждали последний опубликованный труд господина Контарини, но нет, их волнуют какие-то там самонадеянные юнцы.

– Господин Контарини написал новую книгу? – спросил Кандиано; действительно, ни Теодато Дандоло (короткий укол зависти: Дандоло был одним из вычислителей), ни какой-то там Моро его не интересовали. – Я еще не имел возможности прочесть ее.

– О, если хотите, я вам принесу свой экземпляр. Мне кажется, мысли, которые он высказывает в своем труде, просто неоценимы, – важно ответствовал Витале Камбьянико, большой любитель философских трактатов, – не говоря уже о том, что они беспрецедентны! Никто до господина Контарини, кажется, не задумывался о таких вещах. Вот скажите, Орсо, что вы думаете о наших отношениях с бездушными?

– …А что? – удивился тот. – Мне кажется, я думаю то же, что и все… никогда раньше не обращал внимания на эту тему. Предки бездушных принесли благородную жертву, позволив нашей цивилизации развиваться, и мы обязаны уважать их за это.

– Да, но это не все, – светлые глаза Камбьянико блеснули. – Положим, предки нынешних бездушных действительно сделали свой выбор, и мы обязаны их уважать, но современные нам с вами бездушные? Спрашивал ли их кто-нибудь, хотят ли они жертвовать собой ради нас?

– …Странный вопрос, – Орсо Кандиано поднял седоватую бровь.

– Вот в этом и дело, – невпопад добавил Камбьянико. – За них уже все было решено. Но вы сходите как-нибудь в жилой квартал закованных, Орсо: посмотрите, в какой чудовищной нищете они живут. Как они страдают! Неужели они в самом деле должны страдать?

– А вы сами там были?

Камбьянико это сбило с толку: очевидным образом, ответ был отрицательный.

– Нет, но мы с женой принимаем меры, – наконец нашелся он. – Мы мечтаем организовать общество, целью которого было бы помогать бездушным и особенно закованным. Ведь это по-человечески, не правда ли? Сострадание – то, что отличает нас от машин.

– Я не уверен, что бездушные оценят ваши старания, – прохладно заметил Орсо Кандиано. – Впрочем, если вы действительно желаете попробовать, я бы на вашем месте поговорил сначала с кем-нибудь из управляющих; только они в полной мере понимают этих людей, они точно знают, каковы чаяния и надежды бездушных.

– Да, конечно, вне всякого сомнения, вы правы, Орсо. Так я занесу вам на днях книгу?

– Почему бы нет, если она вам не нужна, – согласился он.

Супруги пожелали ему доброго вечера и оставили его; Кандиано продолжил сидеть в одиночестве, снова оперевшись локтем о ручку кресла. «Этот Камбьянико, – думал он, – непроходимо глуп. Из тех, кто любит кричать во всю глотку и ничего не делать. Что он знает о бездушных? Ничего. Другое дело господин Контарини, возможно, болван попросту неправильно понял его философские построения».

* * *

Молочное сияние заливало мир. Под ногами была твердая металлическая поверхность; всюду, куда ни посмотри, – облака…

«Я на крыше. Все как и должно быть».

Одной рукою он держался за серебристый поручень, уходивший в туман, он знал, что поручень должен быть холодным, но холода не ощущал. В ушах отчаянно свистел ветер. Облака окутали город, так что не видно было ничего, кроме пробивающих сливочную поверхность шпилей. Где-то далеко мерцал красный огонек.

Он стоял, потому что никуда не нужно было спешить; он не представлял себе, что можно делать что-то еще, только стоять и смотреть на эти облака, столпившиеся вокруг него. За исключением ветра, все оставалось неподвижным. Само время остановилось.

Как он оказался на этой крыше, наконец, что это за город, – он не помнил, но и это было неважно, он просто дышал полной грудью и чувствовал себя свободным.

Свобода…

Он помнил, что он должен опасаться за свою свободу, но почему – не знал, все расплывалось в дымке. Никто не мог настичь его, пока он здесь, и он оставался, и ветер трепал его куртку, волосы, напрасно пытался сбить его с ног.

– Время, – произнес знакомый голос. – Словно песок между пальцами, оно неумолимо ускользает, и никакими усилиями не сдержать его. Ты знаешь, почему?

– Нет, – отозвался Леарза. – Время не касается меня.

– Верно. Ты хватаешься за любые знания, какие только можешь добыть. Но ты боишься времени и избегаешь его, даже вопросов о нем. Ты поступаешь, как трус. Обернись и посмотри мне в глаза.

Он медленно повернулся.

Рядом с ним, совсем близко, стоял другой человек. Ветер точно так же вздыбил на нем кожаный плащ, рвал его длинные волосы; ноги этого человека утопали в тумане, светло-карие, почти желтые глаза в упор смотрели на Леарзу.

– Проклятый ублюдок, – выдохнул китаб. – Оставь меня в покое, убирайся! Какого черта ты преследуешь меня? Я не хочу даже вспоминать о тебе. Ты мертв! Ты мертв!

– Мне некуда идти, – повторил Эль Кинди.

– Так исчезни, растворись!

– Я не могу. Я – часть тебя. Ты можешь бесконечно убегать от собственной тени. Прими это, как полагается мужчине, и не скули, будто побитый щенок.

Леарза осекся и склонил голову, тяжело дыша. В чем-то этот мерзавец был прав; он понимал, что принять это, как мужчина – означает…

– Ты и этого боишься, – снисходительно добавил Эль Кинди. – Ведь никто не знает, что ожидает тебя там.

– А ты? – Леарза поднял взгляд на него и криво усмехнулся. – Ты же умер! Что ждало тебя там, Эль Кинди?

– Я не знаю, – бесстрастно отозвался тот. – Ведь я – не то же самое, что человек, живший тысячи лет назад. Я лишь его кровь в твоих жилах.

Я, в отличие от него, так никогда и не перешагнул этой черты.

Он остался стоять, навалившись спиною на поручень крыши, и туман обволакивал его. Страха в груди не было, только бесконечная усталость. Ничего нельзя было изменить… ничего.

– Что это за место? – хрипло спросил Леарза.

– Это твое собственное сознание, – был ответ. – Долгое время эта часть его была наглухо закрыта от тебя самого. Но время уходит, и наконец оно раскрывается.

– Пока что я только вижу тебя во снах, – сказал он. – Скоро начну слышать и наяву, так? Как Острон и остальные. А потом…

– Но я не Асвад.

– Откуда мне знать, кто ты на самом деле!

Эль Кинди тихо, сипло рассмеялся.

– Ты никогда не был идиотом.

– Они считают, что это лишь особенность головного мозга, – пробормотал Леарза. – Что все дело в его устройстве. Быть может, когда-нибудь они научатся удалять эту проклятую часть, из-за которой я вижу тебя. Сделают мне лоботомию…

– Это все равно, что умереть.

Он отмахнулся.

– Перестань стоять на месте, – сказал Эль Кинди. – Возьми себя в руки. Хоть раз задайся вопросом о том, что такое время.

– Да для чего мне это? Я не имею к нему никакого отношения! И ты проваливайся к черту!

– Ты имеешь ко времени самое прямое отношение, Леарза. Или ты забыл, кто ты?

– Проклятый неудачник.

– Время неравномерно. Оно истинно только в одном-единственном моменте: сейчас. Прошлое уже утрачивает свою истинность, становится иллюзией. Будущее еще не наступило и может быть изменено.

– Разве? – оскалился Леарза. – Очень тебе удалось изменить его, а?

– Я пытался. То, что я не смог, лишь означает, что я был слаб.

– Уж если ты был слаб…

– Были и сильней меня, – возразил Эль Кинди. – К сожалению, наш Дар всегда был самым… тяжелым бременем. Многие сходили с ума, не в состоянии справиться с видениями.

Леарза промолчал. Время стояло на месте; единственный истинный момент…

– Человечество насажено на иглу времени, – добавил Эль Кинди, оглядываясь на облачное море позади себя. – И не может слезть с нее. Но такие, как мы…

– Не сравнивай меня с собой! У меня нет твоего проклятого Дара и никогда не было!

– Почему ты считаешь, что его никогда и не будет?

Он осекся.

Тишина.

– Нет, – прошептал Леарза. – Только не это. Нет. Этого не может быть. Ведь дедушка сказал, что Дар не откроется мне. Я лишен твоих чертовых способностей. Я…

– Он сказал, что Дар не откроется тебе, – перебил его Эль Кинди, и его золотые глаза уставились на китаба. – Что небо заберет тебя раньше. Небо забрало тебя.

* * *

– Надоели, честное слово, – чуточку сердито буркнул себе под нос молодой Теодато Дандоло, комкая надушенную записку и метко швырнув ее в корзину для бумаг. – Спасибо, Нанга, и можешь идти.

Нанга, смуглый и пожилой уже бездушный, коротко поклонился и послушно вышел.

Теодато Дандоло принадлежал к древнему, хотя, может быть, доселе не слишком знатному клану, в числе представителей которого талантливые люди встречались, но довольно редко; сам он был гордостью и главной надеждой своих родителей, которые, невероятно обрадовавшись тому, что их сын открыл в себе дар вычислителя, вскоре после его совершеннолетия удалились на покой в один из уединенных степных монастырей. В самом деле Теодато был на удивление на них не похож; почтенные супруги Дандоло с младых лет были честолюбивы и амбициозны, помимо прочего, свято чтили учение Арлена и твердо для себя решили, что закончат свою жизнь в медитациях и посте.

Молодой их отпрыск терпеть не мог старые традиции и не слишком-то стремился занять какое-нибудь уважаемое место в Централе. Разумеется, его приняли в гильдию вычислителей, и довольно часто у него появлялась какая-нибудь работа, но карьерный рост Теодато интересовал мало.

И тут еще этот докучливый двоюродный брат, который, видите ли, решил, что необходимо простить друг другу старые обиды (родительские в том числе), и с неделю тому назад прислал письмо, в котором просил разрешения нанести визит.

Теодато пожал тогда плечами и ответствовал, что он ничуть не возражает, – в самом деле ему было глубоко наплевать. Но потом каким-то образом выяснилось, что о прибытии этого проклятого Моро знает весь Централ, и каждый второй встречный непременно желал выразить свое мнение по этому поводу, предпочтительно самому Теодато; дамы писали записки, убеждая его простить (что прощать?..) и принять этого Моро, как брата-близнеца, седовласые старики наставляли его, даже были те, кто считал, что двоюродного брата нужно гнать в шею и вспомнить, по какой причине их родители разругались. Теодато, между прочим, об этой самой причине не имел ни малейшего понятия и нисколько не желал знать.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю