Текст книги "Смертный приговор"
Автор книги: Эльчин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Арзу на своих днях рождения всегда читала стихи, она специально для праздников учила стихи на социально-политические темы; и в тот зимний вечер она встала, заложила руки за спину, выпятила грудь с отглаженным алым шелковым галстуком и, произнося каждое слово с особым ударением, стала читать:
Негасимая звезда человеческого гения,
Наш любимый вождь, наш отец Сталин!
Бесконечность нашего сердца, нашей любви,
Знай, что с первого дня твоя, твоя!
О честь, слава всех народов,
Ведешь к победам нас ты!
Деяния твои осветили весь мир!
Песня рвется из моей груди:
Слава Сталину!
Да здравствует Сталин!
Смысл жизнь,
Ее содержание – он!
Как только Арзу кончила декламировать стихотворение, все захлопали, и Алескер-муэллим, пользуясь случаем, глядя на Хыдыра-муэллима, еще раз произнес тост в честь товарища Сталина, и опять все, в том числе и Хосров-муэллим, встали и выпили до дна.
А Арзу захотела теперь прочитать стихотворение на русском языке. Это стихотворение она в прошлом году прочла в журнале "Огонек" и выучила наизусть, один отрывок из него ей особенно нравился, и Арзу, опять с особым ударением произнося каждое слово, сказала:
– Осип Колычев. "Приглашение к песне". Отрывок из стихотворения.
Вы были вчера
безымянны,
Седая зурна
Сулеймана,
Джамбула
седая домбра...
Так пойте же
Сталину
славу
Стихами,
подобными сплаву
Золота
и серебра!...
Снова все захлопали, и Алескер-муэллим подумал, не надо ли еще раз встать и выпить за здоровье товарища Сталина или, может быть, хватит? Нет, пожалуй, не нужно, решил он, это было бы уже слишком, а все, что слишком, все нехорошо.
Конечно, Алескеру-муэллиму не нравилось, что Арзу учит наизусть такие стихи, но что же можно было сделать, ведь Арзу дитя эпохи, и в тот вечер оказалось очень кстати, что Арзу прочла именно эти два стихотворения. Хыдыр-муэллим все же не полный осел, пусть поймет, увидит, какая идейная семья у директора школы, и поступок Хосрова-муэллима – не более чем случайность.
Когда Авазбек еще не был разоблачен как английский шпион и террорист, на одном из своих дней рождения Арзу, заложив руки за спину и выпятив грудь (тогда она еще не была пионеркой), тоже читала стихи о дорогом дедушке Сталине, сначала на азербайджанском языке, потом на русском. И Авазбек (он сидел рядом с Алескером-муэллимом) прошептал себе под нос: "Хорошо, что она по-французски таких стихов не читает..." Алескер-муэллим сделал вид, что не слышит, но некоторое время сердце его билось тревожно, он внимательно осматривал всех сидящих за столом, особенно Афлатуна-муэллима. Но нет, к счастью, никто не услышал шепота Авазбека. Афлатун-муэллим подвыпил, опьянел, ему было ни до чего.
Событие произошло три года назад; шепота Авазбека никто не слышал, но, несмотря на это, Авазбека теперь не было в жизни, Авазбек расстрелян, и после расстрела на собраниях, митингах, слетах ненависти в школе все, в том числе и Алескер-муэллим, проклинали Авазбека, разоблачали его, призывали друг друга быть бдительными, уметь отличать замаскированных врагов народа.
Не нужно прислушиваться к шепоту, Алескеру-муэллиму казалось, что соответствующие органы издалека проникают и в сердце человека, читают его мысли, и когда Алескер-муэллим задумъюался об этом, у него портилось настроение, он с трудом брал себя в руки, обманывая Афлатуна-муэллима, льстя ему, обрабатывая, с огромным трудом добивался лада среди людей в школе...
В тот снежный зимний вечер, когда Арзу исполнилось десять лет, Хыдыр-муэллим все так же курил, пил водку, не разговаривал и думал. Хыдыр-муэллим думал о делах мира, о неблагодарности людей, бесчестности, бессовестности. Кто мы были до революции? Никто... Ни одного приличного спортсмена у нас не было. Во всем таком большом Азербайджане пять-шесть пехлеванов и пять-шесть поднимающих тяжести, и все! И они были примитивные, не выходили на международную арену. В Баку было всего-навсего два спортивных клуба "Сокол" и "Унитас". Да и в самой России что было? Только Поддубный да Заикин, а кто еще? Товарищ Сталин так развил физическую культуру в стране! Теперь в стране около шестидесяти тысяч (тысяч!) физкультурных коллективов, спортсменов около пяти миллионов, около тысячи спортивных залов, число стадионов перевалило за триста (триста! э!)! Чего же вы еще хотите, бессовестные?! Советские гимнасты участвовали в Третьей рабочей олимпиаде в Антверпене! Можно не замечать такой подъем? А кто его совершил? Товарищ Сталин! А в Азербайджане кто совершил? Товарищ Мир Джафар Багиров! Гимнастика, легкая атлетика, баскетбол, волейбол... Были они до революции? Простого мяча не было, драными тряпками набивали круглый мешок, зашивали и играли в футбол на площади Кемюрчу... А теперь как же получается у тебя, Хосров-муэллим? Воспитываешь новое поколение?! Да, язык не поворачивается назвать тебя священными словами "советский педагог"! Не пьешь за здоровье такого человека, такого вождя? А посмотришь на тебя – вроде тихоня... Настоящий ты мошенник и враг, вот ты кто! И видишь, зараза, какую жену себе нашел? Не женщина, а рыба, сукина дочь!... Хыдыр-муэллим ненавидящими глазами посмотрел на Хосрова-муэллима, и Хосров-муэллим под этим взглядом страшно побледнел и почувствовал, как съеживается, совсем уменьшается, и чего только не повидавший этот человек чуть не заплакал под взглядом Хыдыра-муэллима. Хосров-муэллим не сомневался: он допустил такую ошибку, за которую придется дорого, очень дорого платить. Два месяца Хосров-муэллим, выходя из дома и направляясь в школу (кроме школы, он никуда не ходил), уносил с собой ласковое, любимое тепло тюфяка, подушки, на которых они спали с Гюльзар. Шел урок, но шеей, спиной он ощущал тепло подушки и тепло тюфяка – в сущности, это было тепло тугого, полного и гладкого тела Гюльзар-ханум. И в тот зимний вечер, когда Арзу исполнилось десять лет, Хосрову-муэллиму казалось, что то тепло силой вытягивают из его тела.
Калантар-муэллим, выпив немного, сказал прекрасные слова о дружбе, доверии, преданности, искренности, благородстве. Он приводил мудрые высказывания Физули и Сеид Азима Ширвани. Алескер-муэллим, стараясь поднять политический уровень застолья, под каким-то предлогом снова произнес тост в честь товарища Мир Джафара Багирова (и все сидящие за столом встали и опорожнили рюмки до дна), потом произнес здравицы в честь особо связанных с Баку, с азербайджанскими большевиками близких соратников и учеников товарища Сталина – товарища Анастаса Ивановича Микояна и товарища Лаврентия Павловича Берии. Произнесены были и тосты за всех сидящих за столом по отдельности (только за Хосрова-муэллима и Гюльзар-ханум никто, в том числе и Алескер-муэллим, не осмелился провозгласить тост). Даже Фирудин-муэллим пропел две-три народные песни... Но несмотря ни на что, скрытая напряженность из-за стола не уходила. Только Гюльзар-ханум оставалась в неведении, даже то, что за их здоровье не сказано слово, не произвело на женщину впечатления, она попросту ничего не заметила, все так же ласково, так же приветливо улыбалась всем, теми же влюбленными глазами смотрела на Хосрова-муэллима, и блаженство и счастье, ушедшие в глубь больших черных глаз Гюльзар-ханум, заставляющие ее большие черные глаза сверкать на протяжении всего торжества, были с нею. А Хыдыр-муэллим, собрав всю волю спортсмена, заставил себя досидеть до конца торжества и вместе со всеми подняться из-за стола, не то бы получилось так, что Хыдыр-муэллим сбегает с поля; нет, Хыдыр-муэллим поля не покинет, потому что отступить перед противником, пойти на компромисс – это противоречило спортсменской натуре Хыдыра-муэллима. Эти люди еще хорошенько не знали Хыдыра-муэллима...
Ночью, когда разошлись гости, Алескер-муэллим все не мог выйти из роли, которую играл на протяжении всего торжества. Он горделиво спросил Арзу:
– Ну? Видишь, как отлично мы провели твой юбилей?!
Арзу кивнула и сказала:
– Да, хорошо получилось. Но в стенной газете я буду критиковать Хосрова-муэллима!
Алескер-муэллим почувствовал, что краснеет:
– Почему?
– А ты не видел?
– Что?
– Он не выпил за здоровье любимого ученика дедушки Сталина Мир Джафара Багирова!
Всегда сдержанный Алескер-муэллим вдруг так распалился, что не смог сдержаться:
– Что ж ты за человек, дочка? Он же за твое здоровье выпить хотел!
– Но ты ведь сам сказал, что за мое здоровье всегда можно выпить. А за здоровье вождей нужно пить в первую очередь! И ты сам, кстати, одну вещь сделал неправильно!
– Я? Что я сделал неправильно?
– Ты сказал – Арзу у нас своя, за ее здоровье выпьем потом...
– Получается так, что вожди – не свои...
Алескер-муэллим остолбенел:
– Да... Нечего сказать...
– Что? Я неправильно говорю? Вожди у нас не свои?
Алескер-муэллим взял себя в руки.
– Свои, конечно... Возможно, я неточно выразился. Но и ты неправильно поняла Хосрова-муэллима. Хосров-муэллим хотел сказать не так...
– А как он хотел сказать?
– Он хотел... Знаешь, есть такие вещи... Ты еще маленькая, не понимаешь...
– Не понимаю?
– Не понимаешь... Ты умная девочка, но есть такие вещи...
– Очень хорошо. Тогда ты напишешь мне ответ в нашей стенной газете!
– Не все можно писать.
– Почему?
Алескер-муэллим сел рядом с дочкой. Поцеловал Арзу, перевел разговор на другую тему, начал рассказывать интересные истории, которые нравились дочке. И пока Фируза-ханум (в мыслях ругая Хыдыра-муэллима до седьмого колена) мыла и вытирала на кухне вилки, ножи, тарелки, Алескер-муэллим говорил Арзу хорошие слова и внезапно почувствовал, что подхалимничает перед дочкой.
Наутро снег покрыл все вокруг, но белизна его утратила чистоту, и Алескеру-муэллиму казалось, что белизна снега пропитана какой-то невидимой грязью, как будто тот снег был гной и, разорвав тонкую пленку, он запачкает все вокруг.
Алескер-муэллим провел очень беспокойную ночь, через каждые полчаса вздрагивал, просыпался, ободрял себя: "Ничего не будет... А что может быть?... Очень хорошо прошло торжество... Ну слово одно не так сказал, да... Потом стало хорошо, все смыло, унесло... Дважды выпили за Четырехглазого" (Мир Джафар Багиров носил очки, и потому люди порой, размышляя про себя, беседуя шепотом, оглядываясь по сторонам, с самыми близкими, самыми доверенными людьми, называли его "четырехглазый")...
Ничего не будет – и Алескер-муэллим утром в такой холод хорошенько умылся из рукомойника (в холод он никогда так долго не мылся), холодная вода придала ему бодрости, энергии, но когда он вышел из дому и приблизился к школе, то беспокойство снова стало нарастать.
Первым в директорский кабинет Алескера-муэллима вошел Калантар-муэллим, и Калантар-муэллим в то утро был одним из самых озабоченных людей на свете.
– Хорошо мы провели торжество! Да придет тот день, когда мы отметим двадцатилетие детки Арзу!
– Большое спасибо.
– А стол у Фирузы-ханум – нет слов!...
– Да... – Алескер-муэллим улыбнулся, но сердце его забилось еще большей тревогой, потому что Алескер-муэллим увидел по глазам Калантара-муэллима, что он провел очень беспокойную ночь.
– Очень хорошо прошло торжество... – Калантар-муэллим отвел глаза от глаз Алескера-муэллима. – Но... этот злодей, сын злодея Хосров-муэллим, пошли ему бог хоть немного разума...
– Не обращай внимания, прошло и кончено... Чем меньше об этом разговоров, тем лучше... Как будто ничего не случилось, не затрагивай!
– Где это я буду затрагивать?... – И вдруг у этого весельчака, шутника, оптимиста Калантара-муэллима задрожали губы. – Я боюсь! сказал он. – Боюсь!... У меня семеро дочерей.
Алескер-муэллим налил воды в стакан из графина толстого стекла, который всегда стоял на столе в директорском кабинете, и протянул воду Калантару-муэллиму.
– Да успокойся ты!... Что с тобой будет? Тебе какое дело? Если казан закипит, то на голове несчастного Хосрова и закипит...
– Ты говоришь, ко мне не относится?
– Конечно!
– А к тебе?
Алескер-муэллим удивился, и сердце его забилось сильнее:
– Ко мне? Я так же, как и ты. И ко мне не относится!...
– Но ведь в твоем доме случилось?!
– Ну и что?
Выпив воды, Калантар-муэллим немного пришел в себя, пожал плечами, спросил:
– Как ты думаешь, сукин сын Хыдыр донесет?
Старый бакинец Калантар-муэллим знал большинство жителей Баку.
– Они, – сказал он, – род Хыдыра, во всех поколениях были плохими людьми!... Его отец, амбал Ордухан, говорят, за тарелку бозбаша (горохового супа) готов весь Баку продать!
Алескер-муэллим не сказал ни слова. Как только он вошел в кабинет, сразу же хотел вызвать Хыдыра-муэллима, но не вызвал, подумал, получится – "на воре шапка горит". Ну что ж, Хыдыр-муэллим ведь тоже человек, он должен понять, что нельзя делать других несчастными, у людей семьи, дети, нельзя людей в ссылку...
После Калантара-муэллима в кабинет вошел взволнованный Фирудин-муэллим:
– Ты видишь этого подлеца?!
Алескер-муэллим, конечно, знал, о ком речь, но Фирудин-муэллим был человек культурный, говорил деликатно, и его волнение, резкие слова расстроили и без того расстроенного Алескера-муэллима.
– Кого ты ругаешь? Что с вами со всеми? О ком ты говоришь?
– Как кого ругаю? Хыдыра, конечно! Только что подошел ко мне и спрашивает: вчерашнее происшествие поставишь сегодня на заседание бюро или нет? Причем не просто так спрашивает, а с угрозой...
Алескер-муэллим не смог сдержаться:
– Чтоб тебя приподняло и шлепнуло!
– А ты такого человека на торжество приглашаешь...
– Так ради вас ведь пригласил!... Решил, чтобы этот нечестивый к вам не цеплялся!... Откуда мне было знать, что бог отнял разум о Хосрова?! Как я мог это знать?!
Когда Фирудин-муэллим выходил из кабинета, Алескер-муэллим вдруг вспомнил Авазбека, вернее, вспомнил жену, дочь Авазбека; теперь Авазбеку что, как однажды в мир пришел, так однажды и ушел, а горе жене и дочери, как члены семьи врага народа они вынуждены скитаться без угла, вот где говорят: беда тому, кто остался... Одинокая женщина и одинокая девочка, что они теперь делали в степях Казахстана, в каком были несчастье?... И теперь вот Хосров выкинул фокус... Судьба, что ли, такая?...
Вошел Алибаба-муэллим.
– Салам.
– Салам.
– Как дела?
– Да как? Ничего...
– Знаешь, что... Не думай, что я вчера напился. Водка меня не взяла. Я всю ночь думал... Я двадцать лет в партии! Я не ребенок! Я грудью буду защищать Хосрова! Я не потерял большевистской совести! Но многие потеряли! Многие давно потеряли! Я...
– Да погоди ты пока... – Алескер-муэллим понял, что Алибабамуэллим тоже всю ночь успокаивал себя. – Что случилось?
– Да как "что случилось", слушай, ты спишь, что ли? Вся школа спрашивает, что вчера произошло у Алескера-муэллима дома? Хыдыр разнес всем... Кого ни встретит, говорит, увидите, что я устрою длинному негодяю Хосрову!...
Алескер-муэллим опять не смог удержаться:
– Какой мерзавец!... – У Алескера-муэллима все внутри дрожало от волнения, он слышал стук собственного сердца, как будто в далеких казахстанских степях были не жена и дочь Авазбека, а Фируза-ханум с Арзу – Алескер-муэллим никогда так глубоко не ощущал страха эпохи, в которую жил, не чувствовал несчастья так близко. Алескеру-муэллиму так явно представилось существование бедных, беззащитных, нежных Фирузы-ханум и Арзу в безлюдных степях Казахстана среди снежной метели, под похотливыми взглядами мужских глаз, глядящих как волк на добычу, – так явно представилось все, что его затошнило, лоб покрылся холодным потом и в желудке начались колики.
Алескер-муэллим был опытным человеком, он умел держать себя в руках, даже в самые трудные минуты действовал обдуманно, но в то зимнее утро в школе, в директорском кабинете, где просидел восемнадцать лет, Алескер, как ребенок, тонул в полной безнадежности.
Какое-то время в комнату никто не заходил, но Алескеру-муэллиму казалось, будто кто-то, стоя за дверью, с колотящимся сердцем не осмеливается войти. Было так или не было, но дверь отворилась, вошел Хосров-муэллим и остановился у двери.
Алескер-муэллим посмотрел на этого длинного, худого человека, жалкого с головы до ног: от вчерашнего сияния, от вчерашнего счастья не было и следа, Хосров-муэллим находился в еще более бедственном положении, чем прежде, чем до того, как они с Гюльзар нашли друг друга. Алескеру-муэллиму показалось, будто и седые волосы Хосрова-муэллима поседели именно в эту ночь. Алескер-муэллим смотрел на Хосрова-муэллима, видел перед собой неизлечимого больного, конец которого совсем близок, даже на мгновение, всего на одно мгновение Алескеру-муэллиму показалось, будто Хосров-муэллим лежит в гробу, что гроб сейчас принесли и поставили вертикально в дверях. Алескер-муэллим вздрогнул от этого видения, он встал и подошел к Хосрову-муэллиму.
– Слушай, – сказал Алескер-муэллим, – ну что бы с тобой случилось, если бы ты выпил за этого... этого... – Тут Алескер-муэллим остановил себя, не осмелился обругать ЭТОГО (четырехглазого), – ...за его здоровье? А? Не хочешь, про себя произнеси другой тост, тебе в душу кто-то лезет?! Ребенок ты, что ли? Ты столько времени не видишь эту трескотню? А? А теперь вот как побитый!
Хосров-муэллим, сглатывая воздух, с движущимся вверх-вниз длинным и острым кадыком сказал:
– Не знаю, ей-богу, не знаю, как получилось... Слова сами вылетели изо рта... И вас в плохое положение поставил... Черт со мной, боюсь, и на вас скажут...
Алескер-муэллим на этот раз основательно вздрогнул:
– А на нас за что? Что мы сделали?
Хосров-муэллим сказал:
– Не знаю... На ум всякое приходит...
В это время дверь кабинета открылась. Хыдыр-муэллим с горящими яростью глазами хотел войти, но, увидев стоящих лицом к лицу Алескера-муэллима с Хосровом-муэллимом, громко (демонстративно!) захлопнул дверь.
Алескер-муэллим отвел глаза от двери, снова поглядел на Хосрова-муэллима, с откровенной безнадежностью спросил;
– Этого ты не видел там, что ли, несчастный? Мало тебе в жизни досталось? Только-только с бедой простился, построил семью!...
Хосров-муэллим до утра не спал. Когда пришли домой из гостей, разделись, легли... Они ехали в трамвае и замерзли. После уличного холода Гюльзар-ханум, не ведающая о делах мира, в постели сжала Хосрова-муэллима в своих гладких, полных, горячих объятиях, и ее гладкая кожа, ее горячее, ласковое тело заставили Хосрова-муэллима забыть обо всем, среди тепла и ласки счастье Хосрова-муэллима, которое продолжалось уже два месяца и внезапно чуть не кончилось, чуть не исчезло на давешнем торжестве, теперь снова вернулось, и в том счастье не было для Хосрова-муэллима ни Хыдыра-муэллима, ни Мир Джафара Багирова, ни страха перед Мир Джафаром Багировым; чувства, с которыми Гюльзар семь лет жила одна, с которыми боролась внутренне изо всех сил, теперь каждый раз вскипали новой любовью, непреодолимой страстью, и два месяца они жили этой любовью, этой страстью, и в ту снежную зимнюю ночь было так же... Потом Гюльзар, совершенно обессилев, заснула прекрасным сном, и Хосров-муэллим, глядя в темноте маленькой комнаты, в которой одиноко жил долгие годы, предшествующие этим двум месяцам, на белые и полные руки, на большие и горячие груди Гюльзар как на тайну, легенду, послание совершенно иного мира – мира, который еще два месяца назад был недосягаем для Хосрова-муэллима, – вдруг вспомнил, что на свете есть Хыдыр-муэллим, Мир Джафар Багиров и на свете между Хыдыром-муэллимом и Мир Джафаром Багировым, на большом расстоянии, есть люди, один выше другого (и столько людей!), которые тысячу таких, как Хосров-муэллим, согнув в бараний рог, засунут в жидкий азот и даже не охнут. Холод жидкого азота внезапно на глазах Хосрова-муэллима превратил в лед горячее тело Гюльзар, и теперь его гладкость казалась гладкостью льда.
Хосров-муэллим до утра просидел на кровати и в холоде жидкого азота ощутил несчастье как существо, желающее всунуться между ними – Гюльзар и Хосровом-муэллимом. И языки костра, пылающего где-то вдалеке, излучали не жар, а холод жидкого азота...
Хосрову-муэллиму казалось, что наступит утро и он, усевшись в фаэтон Ованеса-киши, опять уедет из дому, опять начнется то невозвратное путешествие, дети снова, как в то утро, поднимут шум: "Папа, до свиданья!..." – скажет Джафар... "Папа, приезжай быстрее!..." – скажет Аслан...
"Папа... Папа", – скажет двухлетний Азер, и Ширин ОПЯТЬ плеснет ему вслед ковшик воды, потом и Ширин, и шестилетний Джафар, и четырехлетний Аслан, и двухлетний Азер ОПЯТЬ погибнут, его ОПЯТЬ не впустят в Гадрут, и костер ОПЯТЬ будет гореть.
Хосров-муэллим хотел встать, хотел пойти умыться, немного успокоиться, но стоило ему шевельнуться, фаэтон Ованеса-киши встряхивало на камушке по дороге в Шушу, и горная дорога, ведущая в Шушу, была теперь черной-пречерной, и Хосров-муэллим настолько реально ощущал этот черный цвет, будто вот сейчас он как вязкий сок прилипнет к лицу, к телу, но самое страшное, что Хосрову-муэллиму казалось, будто черный липкий цвет вот сейчас окутает и белейшее тело Гюльзар.
Хосров-муэллим, сидящий на кровати, ощутил, как из глубины его, помимо его воли, поднимается тот же стон, что в страшную ночь у костра. Вернее, этот звук больше подходил на повизгивание, чем на человеческий стон, но повизгивание постепенно нарастало, Гюльзар услыхала во сне страшный звук, вырывавшийся из груди Хосрова-муэллима, и... улыбнулась...
Хосров-муэллим в темноте комнаты отчетливо ощутил улыбку на лице Гюльзар. Гюльзар зашевелилась в постели, еще шире раскинув руки, повернулась к Хосрову-муэллиму. Гюльзар вытянула свои белые-пребелые руки вдоль подушки, и в темноте стали видны даже мягкие волоски у нее под мышками, одна грудь вылезла из выреза шелковой ночной рубашки, и жар ее груди принес тепло Хосрову-муэллиму, и повизгивание оборвалось.
Хосров-муэллим не боялся несчастья, которое случится с ним самим, – для него в несчастье ничего страшного не было, – Хосров-муэллим не хотел, чтобы замерзло, превратилось в жидкий азот тепло Гюльзар... Потом Хосров-муэллим вспомнил Алескера-муэллима, Калантара-муэллима, Алибабу-муэллима, Фирудина-муэллима, подумал о семьях этих людей, представил себе Фирузу-ханум и Арзу и понял: он совершил такую ошибку, из-за которой все – от семи дочек Калантара-муэллима до Арзу будут выброшены на улицу...
Алескер-муэллим отвел глаза от Хосрова-муэллима, подошел к столу, хотел что-то сказать, но не сказал, только махнул рукой и вздохнул: седины в волосах Хосрова-муэллима за прошлую ночь заметно прибавилось.
Хосров-муэллим ушел. Алескер-муэллим встал у окна, выходящего в школьный двор. На подоконнике стояли ряды больших и маленьких керамических горшочков, в горшочках росли цветы, лепесточки были и красные, и желтые, и фиолетовые. И все говорили теперь Алескеру-муэллиму о горестных, о печальных делах мира... Цветы вырастила Фируза-ханум и отправила с Арзу в школу, в отцовский кабинет. Красивые, нежные цветы конечно же не ведали о мире, красивые, нежные цветы не знали, до чего порой доходит человек, как страдает его душа, как плачет совесть...
Алескер-муэллим услышал, что дверь открылась, но не обернулся, смотрел на цветы, и вдруг ему показалось, что кто-то целится ему в спину и сейчас выстрелит, сейчас пуля продырявит ему спину, пролетит насквозь, ударит в Фирузу, в Арзу... Алескер-муэллим почувствовал резкую боль в спине от той пули и резко обернулся.
Хыдыр-муэллим стоял в дверях и гневно смотрел на Алескера-муэллима. Хыдыр-муэллим тоже провел ночь в тревоге и беспокойстве. Он жил на Баилове и вчера, выйдя от Алескера-муэллима, не сел в трамвай, а всю долгую дорогу под снегом прошел пешком. Пеший поход был организму полезен. Хыдыр-муэллим шел и размышлял, шел и думал о продажных людях. Общество надо было очистить от таких продажных как Хосров-муэллим. И нечего ждать. До каких пор Хыдыр-муэллим должен ждать? В наступление надо переходить, в наступление! Любая команда хоть футбольная, хоть баскетбольная, да какая бы ни была, – если в наступление не перейдет, победу не завоюет. Люди, которым, кажется, и цена-то грош, глядишь, проявляют бдительность, идут в наступление, разоблачают подобных Хосрову-муэллиму и достигают высоких ступеней! А Хыдыр? Хыдыр, выходит; хуже?! Выходец из трудовой семьи?!
Да кто вообще лучше Хыдыра мог бы руководить азербайджанским спортом? Спорт-то он знает как свои пять пальцев. Всех спортсменов знает. А его, Хыдыра, никто не знает. Потому что Хыдыр отстает от жизни. Хосров-муэллим откровенный враг, тут говорить не о чем. Больше ему сладкий язык Алескера-муэллима не поможет. За здоровье ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА выпить не хотел, перед всеми протест выразил – кто этому врагу теперь сумеет помочь? А Хыдыр если и сейчас себя не проявит, то когда же и проявлять? Промедлишь, так и не видать тебе руководящей работы в области спорта, до конца жизни будешь прозябать в этой дурацкой школе, среди хилых, едва волочащих зад учителей да тупых учеников, не способных прыгнуть в длину даже на два метра. У Хыдыра друзей на высоких постах не было, никто ему не помогал, и все, чего достиг Хыдыр до сих пор, было делом его собственных рук. Но все еще впереди! Сегодня, считал Хыдыр, он достиг еще слишком мало.
До чего Хыдыр дожил... Единственный, кто протянул ему руку помощи, был вагоновожатый Афлатун-муэллим... Правда, вагоновожатый Афлатун-муэллим был теперь директором школы, но какая разница, вагоновожатый Афлатун-муэллим мог быть хоть министром, все равно он остался бы на своем уровне – водителя трамвая, как личность он никем иным быть не мог. А Хыдыр должен был смочь, должен поднять самого себя так, чтобы оказаться на недосягаемой для таких вот вагоновожатых афлатунов призовой высоте.
Знание Хыдыра, бесстрашие Хыдыра, способности Хыдыра нужны были не ему одному, а всему азербайджанскому спорту, и Хыдыр обязан был действовать. Разоблачение бессовестного Хосрова для Хыдыра репетиция, Хыдыр переходит в наступление, он идет в наступление на цель, после репетиции начнутся большие дела. Хыдыр очистит общество от врагов. Хыдыр возглавит азербайджанский спорт!
В ту снежную зимнюю ночь Хыдыр-муэллим исполнился такой решимости, что будто и тело этого сверх меры здорового и сильного человека стало еще здоровее и сильнее, он еще увереннее, еще быстрее зашагал по снегу. А придя домой, он увидел, что Абдул, как всегда, не спит. Абдул, как всегда, ждет брата.
Отец Хыдыра-муэллима, Ордухан, до революции и в первые годы после нее был известным в Баку амбалом (грузчиком), и таким известным, что владельцы компании, занимающейся погрузкой на корабли на верфях, порой предпочитали амбала Ордухана самому знаменитому амбалу, легендарному амбалу Баку – Дадашу. В год рождения Абдула, летом 1929 года, на площади Кемюрчу под мешком лука в сто двадцать килограммов сердце амбала Ордухана вдруг разорвалось, вскоре умерла и мать, и Хыдыр с Абдулом остались одни, и все эти годы Хыдыр был для Абдула и отцом, и матерью. Абдул не просто очень любил своего старшего брата, он им гордился, хвастался, и Хыдыр хотел бы, чтобы младший брат и над ним самим поднялся, пусть все увидят, что сыновья амбала Ордухана без чьей-либо помощи, своими силами достигли высоты! Хыдыр немедленно перейдет в наступление! Хыдыр вырвет желаемое из глотки у жизни, добьется своего...
В ту ночь Хыдыр без сна лежал в кровати, раздумывая, планируя, мечтая, и ближе к утру оказался в некоем воображаемом мире, согревающем душу в снежный зимний холод: он руководил азербайджанским футболом, строил новые стадионы, создавал команды, растил спортсменов, стоя на трибуне вместе с руководителями партии и правительства, принимал физкультурный парад, произносил речи с высоких трибун и даже... Сам Михаил Иванович Калинин в Кремле вручал Хыдыру Гафарзаде орден за выдающиеся заслуги в области физической культуры, и фотография, сделанная в момент, когда сам Михаил Иванович Калинин в Кремле пожимал Хыдыру руку, обошла все газеты Советского Союза, в том числе, конечно, газету "Красный спорт"...
Возможно... Возможно даже, товарищ Сталин узнает о Хыдыре, потому что товарищ Сталин очень любит спортсменов! Правда, и среди спортсменов есть негодяи, которые предают товарища Сталина (враги хуже Хосрова-муэллима!). Вон, Николай Ковтан!... Было время, когда одно имя Ковтуна наполняло сердце Хыдыра радостью, потому что Ковтун был первым советским спортсменом, прыгнувшим в высоту больше двух метров, он был рекордсменом мира! В "Красном спорте" выходили его фотографии! Ну и что? Негодяй оказался врагом народа! Неблагодарным товарищу Сталину оказался! Ах ты, мерзавец, если бы не товарищ Сталин, разве ты смог бы прыгнуть в высоту 2 метра 01 сантиметр?! Вообразил, что смог бы. Вот поэтому теперь твое имя и называют с ненавистью. В позапрошлом году поймали, посадили мерзавца, пошел вон!... А этого Хосрова-муэллима вытащишь на стадион, так он и на метровую высоту не прыгнет, а посмотри, какое говно!... Хыдыр всегда будет бдительным, даже с самых знаменитых спортсменов он сорвет маски, он будет воспитывать спортсменов достойных товарища Сталина.
Вот такую беспокойную и в то же время приятную ночь провел Хыдыр-муэллим и теперь, стоя в дверях директорского кабинета, гневно глядя на Алескера-муэллима, сказал:
– Алескер-муэллим, такого врага брать под крыло нельзя! А вы берете! Думаете, я вчера не понял, почему вы повторили тост за товарища Мир Джафара Багирова? Хотели покрыть действия врага! Но вы не сумели заставить замолчать мою совесть! Я человек открытый и на ринге всегда бил открыто, советую вам знать. А покровительствовать врагу не советую! Вам же будет хуже! Я этого дела так не оставлю! Я до самого товарища Мир Джафара Багирова дойду!
Хыдыр Гафарзаде вышел из кабинета и хлопнул дверью.
Бедный профессор Фазиль Зия говорил, бывало, своим пациентам: почаще ходите в театр! Бедный прекрасный человек, самому ему частое хождение в театр не помогло.
Алескер-муэллим был в глубочайшем расстройстве, жуткая тревога терзала его, тревогу породили не только страх, паника, но и то дело, которое Алескер-муэллим задумал совершить.
Хыдыр-муэллим, конечно, пойдет в органы доносить на Хосрова-муэллима – в этом больше нельзя сомневаться – и тогда, и тогда...
Алескер-муэллим, глядя на красивые, нежные цветы в горшках, снова увидел в безлюдных степях Казахстана среди снежной пурги, под похотливыми мужскими взглядами две беззащитные фигурки, мать и дочь Фирузу и Арзу... Надо торопиться... Другого выхода нет. Надо опередить. Надо опередить этого сукиного сына Хыдыра Гафарзаде... Иначе и Алескера-муэллима в покое не оставят, иначе Фируза и Арзу окажутся в степи... Того сукиного сына надо, надо опередить, о поступке Хосрова должен сообщить сам Алескер-муэллим... Хосров и без того был приговорен, ему помочь все равно невозможно... В органы должен идти сам Алескер-муэллим... Если он не донесет, то после доноса подлого Хыдыра возьмут Алескера-муэллима, потом других преподавателей... Хосрову-муэллиму невозможно помочь, значит, надо помочь себе, помочь Фирузе, Арзу, помочь другим... Сам... Сам должен донести... Сам сказать... Ладно, не органам. Но райкому... Джумшудлу...
