Текст книги "Королевская любимица (СИ)"

Автор книги: Девочка с именем счастья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Хотелось верить, что принцесса ― так же, как и её геральдическое животное ― сможет возродиться вновь, ещё более сильной, чем раньше.

Нострадамус протянул руку, аккуратно, чтобы не задеть ребенка, и погладил жену по лицу. Серсея потянулась за его прикосновением, но не проснулась.

– Нострадамус, ― тихо позвала она, не открывая глаз.

– Да?

Серсея подняла на него слезящиеся глаза. Нострадамус никогда не видел такого выражения на лице королевской кобры.

– Я люблю его, ― ошарашенно произнесла девушка. Словно только что осознала это, и причина её нездоровья была в этом ― в том, что она не смогла сразу понять, насколько сильно любит собственного сына.

Нострадамус кивнул. Серсея улыбнулась, и прорицатель порывисто поцеловал жену в губы. Сезар что-то довольно фыркнул.

***

Минул уже почти месяц с моментов родов, и одним долгожданным утром Серсея наконец-то проснулась с отчётливым ощущением облегчения – между ног ныло уже не столь явно, а привычная горячка спала. Ей стало легче. Она и не думала, насколько боль и жар извели её. Теперь она по крайней мере была способна пошевелиться и не бояться упасть при этом в обморок.

– Сезар… ― прошептала Серсея, с трудом поднимаясь. Нострадамус редко оставлял её одну, да и служанки постоянно крутились рядом, но в это морозное утро принцесса наконец-то получила заветное спокойствие. После родов она стала раздражительней, её злили громкие звуки, но теперь она наконец-то спала лучше, стала лучше есть, хотя по-прежнему мучилась тошнотой и болью. Да и боль ещё не оставила принцессу. Сейчас она уже начала потихоньку вставать: не видя достаточных улучшений, врачи посоветовали ей ходить, а не только неизменно лежать, укутавшись одеялами. И она встала.

В тот самый первый раз она встала и едва ли не взывала от боли, рухнув обратно в постель и с ужасом наблюдая, как растекаются на простыне кровавые следы. Не собираясь сдаваться, Серсея приказала ничего не говорить ни мужу, ни родственникам, но, горя в лихорадке ночью, чувствовала, как прохладная рука Екатерины вытирает влажной тряпкой пот у неё со лба. Роды дались ей сложнее, чем представлялось юной матери в начале. А теперь страх лишиться ребёнка по причине слабости рос в ней каждый день, ведь Серсея верила в то, что слабость Сезара неразрывна связана с её собственной. Именно по этой причине она с диким рвением желала вернуть себе былое здоровье.

Та лихорадка была последней, и именно после неё принцесса пошла на поправку. Это было почти неделю назад.

Кое-как она поднялась с кровати и замерла, прислушиваясь к себе. Было больно, но не настолько, чтобы лечь обратно. Медленно, хватаясь за предметы, Серсея бесшумно приблизилась к колыбели. Сезар спал большую часть своего времени, как и любой младенец, но когда мать подошла, он приоткрыл глазки и, пару раз причмокнув губками, уставился на Серсею.

Девушка испытывала смешанные чувства к сыну. Безусловно, она его любила, и когда брала его на руки, была невероятно счастлива, но с другой ― относилась к Сезару с какой-то почти приступной осторожностью. Екатерина говорила, что это нормально ― Серсея была ещё молода, это был её первый ребенок, и то, что она держит с ним дистанцию, боясь навредить своими действиями, совершенно естественно. Екатерина тоже боялась навредить Франциску, хотя и знала о детях многое. Но знания – это знания, а когда речь заходит о собственных детях, всё меняется. Главное не позволить тревожности превратиться в паранойю ― вот тогда ребёнку может угрожать собственная мать.

И хотя никто ей этого бы не сказал, все волновались о том, что слабая после родов Серсея едва ли сможет позаботиться о не менее слабом сыне.

Серсея фыркнула. Сезар зевнул, а затем его личико перекосилось, и он захныкал.

Наверное, его стоило покормить, но Серсея не была уверена, что сможет. Молоко у неё было не регулярным ― то лилось как из кувшина, то пропадало на несколько дней. Повитухи разводили руками и говорили, что такое бывает у женщин. Кроме того ― уменьшенная лактация довольно хороший признак. Они сцеживали молоко матери, чтобы не отдавать ребёнка кормилице, и Сезар в целом всегда был сыт. Но то, что происходило с её организмом, Серсее не нравилось.

– Давай попробуем тебя взять, ― тихо пробормотала девушка. Сезар что-то довольно пропищал, и она улыбалась. Принцесса потратила минуту, пытаясь овладеть собой и заставить руки не дрожать, но вот, наконец, смогла поднять сына на руки. Он был немного легче, чем она представляла. Не решаясь испытывать судьбу и собственные силы, Серсея медленно двинулась к кровати. Устроившись в ней, она прижала младенца к груди, целуя в лоб. В комнате стояла успокаивающая тишина, младенец не капризничал, Серсея была почти довольна. Ей до смерти надоели преследовавшие одни за другими болезни, недомогания, необходимость лежать, отдыхать. Она всегда была деятельной натурой, и сейчас такой образ жизни был едва ли не проклятьем.

Ей надоели люди, которые окружали её денно и нощно. Конечно, она понимала, что это вызвано лишь заботой родных ― Генрих, Екатерина, Нострадамус, Франциск, даже Лола, они все безумно переживали за неё и за ребенка, и если бы Серсея сказала, что хочет простой тишины, без всех этих лекарей и повитух, отказ был бы единодушным.

Нострадамус… за него Серсея тоже переживала. Он не отходил от жены, словно их связывала незримая нить ― а, вероятно, так и было. Даже когда он не мог спать с ней в одной постели, Нострадамус предпочитал оставаться на кушетке в комнате, но не переехать временно в другие комнаты. Он хотел быть постоянно рядом с женой и сыном, и Серсее от такой заботы было легче. Бесспорно, она волновалась ― из-за кругов под глазами прорицателя, измученного вида, но никакие доводы и уговоры не действовали на Нострадамуса, и он не менял образ жизни. Не видя другого выхода, Серсея настояла, чтобы он хотя бы спал с ней в одной кровати, ведь так удобнее, чем свернувшись в три погибели. Когда она нашла в себе необходимые силы, то через не хочу стала разделять с мужем трапезы, ведь в заботе о ней Нострадамус часто забывал о собственных нуждах.

По мнению Серсеи, жизнь понемногу налаживалась.

В последние дни окончательно похолодало, снег падал крупными белыми хлопьями, ветер протяжно завывал, и только солнце ярко светило, несмотря на мороз. Сезар тихо крутился в её руках.

– Я так долго ждала тебя, ― тихо произнесла Серсея. Сезар притих, словно понимал каждое слово, или просто слушал её голос. Он любил это делать. ― Никогда не думала, что буду матерью. Я любила своих маленьких братьев и сестер, но любить тебя ― совершенно другое, ― она ласково погладила Сезара по лицу. Он был похож на Нострадамуса, но какие-то черты унаследовал от неё ― зелёные глаза, линию губ. Он будет красавцем, когда вырастет. ― Как я хочу жить, мой маленький. Хочу увидеть, как ты будешь взрослеть. Я сделаю для тебя всё на свете, если у меня только будет такая возможность. Ты прекрасный ребенок, Сезар. Я люблю тебя.

Несколько минут мать и сын просто смотрели друг на друга. У неё просто не осталось сил. Она так устала. После родов девушка была абсолютно счастлива – оба Нострдама подарили ей столько любви, и не верилось, что они все справились, вместе, живы и даже здоровы.

Серсея чуть удобнее устроила Сезара на руках и с раздражением заметила, как они трясутся. Мальчик хныкал, явно проголодавшись. Девушка крепче перехватила сына, покачала младенца, поцеловав в макушку. Малыш куксился и вот-вот собирался зарыдать. Серсея вздохнула. Она аккуратно уложила младенца на колени и стянула правую часть сорочки почти до пояса. Ребёнок воодушевленно запыхтел, и уже в следующий миг его маленькие губки яростно сомкнулись вокруг чувствительной плоти.

Принцесса напевала старую, услышанную когда-то колыбельную ― то ли от Екатерины, то ли от старой няни, лица которой она уже не помнила. Королева Екатерина иногда сама пела ей, сама кормила, Генрих это ей разрешал, ведь речь не шла о законном дофине Франции. Серсея чувствовала себя слабой, но её грудь была полна молока, а ребёнок был голоден. Она помнила, что засыпать нельзя ― принцесса могла случайно задавить ребенка во время кормления, и… Думать об этом не стоило.

Серсея привычно рассматривала сына, победив охватившие в первую секунду безумный восторг и смертельный страх, позволив себе только одну мысль: слава богу, малыш родился живым. Возможно, когда его мать станет чувствовать себя лучше, Сезар тоже пойдёт на поправку. Она продолжила разглядывать пухлые детские щечки, пока ребёнок ― который тоже выглядел более счастливым ― вцепился в её грудь с удвоенным рвением, стоило только взять его на руки.

Сезар наелся быстро. Сонно причмокивая губами, младенец широко зевнул, демонстрируя беззубый рот.

Она переложила его на подушки рядом с собой и укрыла одеялом. Убедившись, что мальчик лежит далеко от края и что между ними тоже есть пространство, Серсея прикрыла глаза. Несмотря на то, что кормление сильно выматывало её, сейчас она чувствовала себя как никогда сильной. Возможно, всё действительно в скором времени наладится.

========== тридцать. дар всегда причинял нострадамусу невообразимые страдания ==========

– Он не выживет. Вам лучше подготовить жену к самому худшему.

Нострадамус посмотрел на ребёнка в своих руках, который куксился, смотрел на своего отца ещё не до конца раскрытыми зелёными глазами своей матери и дёргал ручкой, будто требуя отпустить его из пеленок. Нострадамус глядел на своего сына, и сердце его невольно сжималось: неужели их с Серсеей первенец умрёт?

Несмотря на то, что рождение внука короля и королевы вызвало небывалый ажиотаж, самые близкие члены королевской семьи знали о том, что крылось за прекрасной картиной. Как и много лет назад, никто не знал, как драма разыгрывается после рождения принцессы-бастарда и дофина через неделю, так и теперь никто не знал, что с юным принцем Нострдамом ― как его называли родные и близкие ― всё далеко не хорошо.

Нострадамусу хотя бы не пришлось сообщать об этом жене ― она сама всё видела. Серсея первая заговорила об этом с мужем, и Нострадамус был рад тому, что это случилось ― осмотрев ребёнка, врачи почему-то в один голос, но шёпотом твердили о том, что мальчик не проживёт долго, хотя причину его слабости не понимали. Один из них даже сказал, что некоторым детям просто не дано жить, а тут ещё и такие сложные роды, после не менее сложной беременности.

Опасения были понятны: Серсея родила слишком рано, во время беременности всё время нервничала и была печальна, роды прошли невероятно тяжело, а малыш родился недоношенным, пусть и не слишком слабым. Повитухи велели смотреть за ним лучше, делали всё возможное, но врачи говорили ― шансов мало.

Это было больно, невероятно больно. Нострадамус давно подумывал кое о чём, но всё никак не мог решиться. Дар всегда причинял Нострадамусу невообразимые страдания, но это оказалось в разы сложнее ― заглянуть в будущее всего на мгновение. А если он увидит смерть Сезара? Если их сыну действительно предстоит жить всего ничего? Как с этим смириться? Как обыграть судьбу, выиграть у которой невообразимо тяжело? И потом ― как сказать Серсее?

Она любила сына, невероятно любила, пусть он чуть и не убил её. И Нострадамус любил своего первенца больше всего на свете. Его смерть не разрушила бы их любовь, но мужчина не был уверен, что Серсея смогла бы пережить такую боль. Он видел сильных женщин, которых сломала потеря ребенка, и это даже не обязательно был первенец.

– Оставьте меня с сыном наедине, ― приказал мужчина, и врач поспешно удалился.

– Нострадамус, ― позвал его слабый голос жены из комнаты. Екатерина позаботилась о том, чтобы рядом с их покоями стали обустраивать детскую, и она была наполовину готовой.

– Давно ты не спишь? ― спросил он, входя в покои. ― Тебе сказали больше отдыхать.

Серсея не отреагировала на его замечание.

– Дай мне его, ― попросила она, и Нострадамус сел на кровать рядом с женой, но не торопился передавать ей сына. Девушка вздохнула, но настаивать не стала и прижалась щекой к его плечу, смотря на спокойного мальчика, что чмокал губами.

Иногда Нострадамус замечал, какие взгляды кидает на него Серсея. Задумчивые и долгие, словно он должен был рассказать ей страшный секрет. Он долго не понимал, чем были вызваны такие подозрительные взгляды, пока не сложил несколько деталей её детского прошлого и не понял, в чём была проблема. Внутренне Серсея, судя по всему, не изменилась. Её слабость не позволяла ярко демонстрировать немного вредный, королевский характер, и она предпочитала отмалчиваться и отдыхать, пока не сможет вернуться к своим обязанностям. Но это не значит, что она перестала думать и размышлять, а в условиях почти полной изоляции ― немного накручивать себя.

Из всех подобных ситуаций, Серсея знала только Генриха и Екатерину, и знания эти приятными не были: пока жена отходила от родов, подарив Франции нового наследника, король возвращался в постель к любовнице Дианы. Конечно, принцесса не могла не волноваться о том, что пока она не может быть с ним как жена.

Такие мысли и смешили, и даже немного обижали. Серсея наверняка знала, что Нострадамусу никто не нужен, кроме королевской кобры, поэтому прорицатель не придавал этому значение. В девушке бушевало множество чувств, не находивших выход из неё, и надо же было ей чем-то развлекаться, верно? Нострадамус просто старался подчеркнуть нежное отношение с женой ― поцелуями, объятьями, пользовался любой возможностью прикоснуться к ней. Словно лёгкие обещание, что между ними ничего не изменилось, и скоро всё снова станет, как прежде. Она была его любимой женщиной, женщиной, которую он желал, и это ничто не могло изменить.

Он искренне жалел свою жену, не мог этого не делать. Серсея не терпела жалости, но в этом варианте у неё не было выхода. Нострадамус заботился о ней, как мог. Первую неделю после рождения сына он был как в коконе, состоящем из страхов, злости, неуверенности и тоски. Он так боялся, в очередной раз заглядывая в колыбель, увидеть, что сын не дышит. Но после того, как Серсея немного, но пошла на поправку, Нострадамус вернулся в своё привычное амплуа дворцового лекаря и бросил все свои силы на Серсею.

Он никогда не подозревал, что его жена может быть такое терпеливой. И доверчивой, ведь, кажется, даже доверие к нему Серсея ограничивала. А тут она была готова пить изготовленные им настойки, отвары и эликсиры в любых пропорциях и в любых количествах. Быть с ней, как врачу, она всё ещё ему не позволяла, но среди повитух Нострадамус хорошо знал Жанну, ту женщину, которая спасла Екатерину на её последних родах, поэтому пошёл на уступки и доверился ей. Она наносила Серсее необходимые мази, зашивала, докладывала и снова делала, что велели.

Давать что-то подобное сыну Нострадамус не рисковал, ведь никакие недомогания Сезара не мучали. Нострадамусу повезло, что в своё время он выхаживал всех детей Екатерины, а те почти все были слабенькими, их хныканье, кишечные колики, кашель, температура и многое другое иногда неделями не позволяли прорицателю расслабиться. И это ― для чужих детей, с которыми Нострадамус связывал только долг перед короной и дружба с их матерью-королевой. А тут ― родное дитя, долгожданный сын и любимая им женщина. Неужели для них он ничего не придумает?

Нострадамус никогда так рьяно не работал, буквально живя тем, что творил. Казалось, вся его жизнь была лишь подготовкой к этому важному моменту ― моменту, когда он спасёт жену и сына.

Он чувствовал вину за всё происходящее, но она уже потупилась. В конце концов, он был ответственен за Серсею больше, чем кто-либо другой ― перед ликом людей и самого Господа. Он винил себя за ту близость, что была между ними незадолго до её родов, что не смог уговорить её ехать на провожание Себастьяна в карете, а не верхом ― да и должен был объяснить Генриху, что принцессе вообще лучше там не появляться. Нострадамус должен был… сделать многое, возможно, тогда Серсея проходила весь положенный срок, и сейчас они все чествовали рождения внука короля, а не с содроганием думали о том, к чему готовиться: к крещению или к похоронам.

Но время шло, и Нострадамус передумал уже сотни вариантов, где он мог поступить иначе и хотя бы на день отсрочить роковой день… И они не принесли успокоения и ничего не изменили. Принцесса по-прежнему была больна, только вот теперь она беспокоилась и за него тоже. Нострадамус взял себя в руки ради неё, чтобы не быть причиной её беспокойства. Внутри прорицатель корил себя за малодушие ― он был отцом семьи, был мужем, и должен был быть сильным. Серсея должна верить в него и в его силы, когда своих у неё не останется.

А ещё он желал её. С этим становилось бороться всё труднее ― привлекательность жены только усиливалась, когда она осторожно расстегивала платье, обнажая белоснежную округлую грудь с увеличившимися розовыми сосками. Да, иногда выстраданное благородство Нострадамусу отступало ― иногда прорицатель просто хотел получить свою жену назад и увидеть признаки того, что Серсея к этому готова.

Но Нострадамус не был мальчишкой, он был взрослым мужчиной, мужем и отцом, и достаточно сильно любил свою жену, чтобы на первое место поставить заботу о матери своего сына и трепетную любовь к их ребенку.

Она положила свою руку на его, держа сына другой, и посмотрела на него ― спокойно и размеренно.

– Это правда? ― внезапно тихо спросила она. ― Мой сын умрёт?

Нострадамус посмотрел на неё почти ошарашенно. Казалось, именно они с Серсеей верили в лучшие, почему же она?..

– Врачи говорят…

Серсея поморщилась и покачала головой.

– А что говоришь ты? ― сказала она, и в её тоне он услышал проблески прошлой королевской кобры. Не матери, но той, которая готова вешать и казнить ради блага своей семьи. ― Прошу, скажи мне. Я хочу знать правду, какой бы она не была.

Он посмотрел на неё, на её расширившиеся зрачки, крупные капли пота на бледной коже, не прикрытое одеялом, несмотря на холодную погоду, тело, и понял ― она действительно должна знать правду. Серсее надо было знать, к чему готовиться, потому что, если сейчас он ей солжет или откажется посмотреть в будущее, и Сезар умрёт, она не сможет его простить очень и очень долго, а он не сможет жить, зная, что потерял и сына, и любимую женщину из-за собственной трусости.

Нострадамус передал сына на руки Серсеи, и та прижала ребёнка к себе. Тот, ещё мало что понимая, тем не менее выдал весёлое фырканье, почувствовав себя на руках у матери. Нострадамус обнял ноги жены и уткнулся лицом ей в колени, напряженно замерев. Спустя мгновение, он почувствовал руку Серсеи в своих волосах.

Какое-то время Нострадамус не шевелился, потом его тело забила крупная дрожь, хватка на её ногах усилилась. Картина будущего замелькала перед его глазами. Если бы Нострадамус находился в привычном состоянии, он бы ощутил липкий страх, струящийся по позвоночнику. Тот самый страх, который сложно объяснить и который почти всегда является предвестником грядущих потрясений. Но тут не было ничего… словно он просто заснул и видел яркий, желанный сон.

Лошадь послушно сошла с места, юный наездник старался держать спину ровно, как его учили. Спустя некоторое время, когда мальчик держался в седле увереннее, он пустил её легкой рысью. Легко, пружинисто подскакивал в седле, был крепким и высоким, хотя едва минуло ему лет десять.

Серсея была яркой, сияла, точно звезда. Решимости и деловой хватки на семерых с лихвой. Юркая, шустрая и боевая. Маленькое храброе огниво. Ни дать ни взять дикая лисица ― как настоящая змейка. Золотые кудри непослушные, взгляд с поволокой, не хочешь, да вновь на неё глядишь.

– Мама! ― засмеялся он. ― Смотри, у меня получается!

Это был Сезар, Нострадамус сразу узнал сына. Да и как он мог этого не сделать.

– Ты молодец, ― похвалила Серсея, подъезжая ближе. Страсть под ней взбрыкнулась. Леди Нострдам положила одну руку сыну на спину, а другой приподняла подбородок. ― А теперь спину ровнее и голову выше.

Нострадамус, как это всегда было, видел не себя, а своими глазами. Поэтому он почувствовал, как ноги сорвали его с места.

Картинка быстро переменилась ― вот уже Сезар соскочил с лошади и несётся к нему. Серсея элегантно спешилась и поспешила к ним.

– Папа! ― крикнул мальчик, подлетая, но по какой-то причине Нострадамус не подхватил его, как всегда, того желал, а немного наклонился.

– Сезар! Как тебе, понравилось?

– Да. Мне очень нравится ездить с мамой верхом. Дай мне её!

Нострадамус увидел, что в его руках сидит девочка лет четырех, которая внезапно вытянулась и потянулась к Сезару. Он засмеялся и взял её. Серсея обняла мужа ― Нострадамус не видел её, но чувствовал теплоту её рук и её любовь.

Сезар какое-то время ворковал с сестрой, а потом внезапно серьёзно посмотрел на родителей своими зелёными глазами и заявил:

– Вы знаете, я всегда буду её защищать. Я буду защищать всех своих братьев и сестёр…

Нострадамус крепко обнял свою жену и прижал к себе, вдыхая аромат её волос.

На том видение и кончилось.

Серсея смотрела на него с ожиданием. Он покачал головой и с силой сжал переносицу.

– Нет? ― сипло произнесла Серсея. Жест Нострадамуса можно было истолковывать по-разному.

– Нет. Он не умрёт. Сезар будет жить. Уже скоро он поправится.

Серсея крупно вздрогнула и откинулась на спинку кровати. Нострадамус поднял голову, будто испугавшись, что жена потеряла сознание, но нет. Серсея плотно сомкнула глаза, слегка качала головой. Она была очень красивой ― не только сегодня, а всегда, но материнство явно пошло ей на пользу. Одетая в простое и теплое платье, она держала на руках новорожденного сына, покачивая и то и дело целуя в хмурившийся лобик. Сейчас прорицатель наблюдал вполне здоровую мать и пухлощекого ребенка, неспокойно ерзавшего в ее объятиях. По щекам Серсеи текли слезы.

Видимо, они действительно справятся.

========== тридцать один. как женщина ==========

Все врачи, повитухи, да даже, казалось, весь двор был поражен. Едва Сезару минул месяц, и он, и мать стали стремительно идти на поправку. Врачи с удивлением диагностировали, что Серсея выздоравливает, что ребёнок набирает вес и становится здоровее, и их словам верили ― король Генрих и королева Екатерина грозились лично отправить на плаху каждого, кто соврёт хоть словом. Но это было правдой, и это видели все.

Когда Сезару исполнилось два месяца, Серсея начала вставать. Конечно, сначала её передвижения ограничивались только комнатой, после ― она смогла сама мыться в ванной, потом преодолевать небольшие расстояния по коридорам замка, а уже через месяц её можно было увидеть в компании фрейлин или мужа, гуляющую с ребёнком на руках по саду. Маленький Нострдам обожал пребывать на воздухе, поэтому балкон в покоях Нострадамуса оказался как нельзя кстати ― положив ребёнка в корзинку под тёплое солнышко, Серсея сама читала, пока довольный сын спал или рассматривал пролетающих мимо птичек.

За время пребывания в кровати Серсее казалось, что она невероятно отупела, поэтому при улучшении она тут же взялась за книги. Если её внимание не было поглощено сыном, она читала, расспрашивала девушек из Летучего эскадрона Её Величества о том, что происходит в замке. Совсем скоро ей предстояло вернуться во французский двор, полный интриг и заговоров, и она должна была быть готовой.

Это смешило, но Серсея быстро нашла объяснение малого интереса к себе. Не то, чтобы это огорчало её, скорее «в тихом омуте черти водятся» ― затишье перед бурей никто не отменял. Но ценность Серсеи внезапно снизилась: она была незаконнорождённой, но любимицей короля и королевы, и неизвестно, какую роль сыграла, если бы вышла замуж за лорда или приближенного советника короля. А тут ― всего лишь прорицатель. Не слишком опасно, но и сбрасывать Серсею со счётов никто не спешил.

Но, на удивление молодой матери, служанки не доносили каких-то особых грязных слухов, которые Серсея ожидала услышать. Всё шло более-менее степенно, что было нетипично для двора и обычно означало скорую бурю. Из того, что касалось конкретно неё, Серсея услышала очень мало: роман с прорицателем дворовые сплетники приписывали ещё до свадьбы, мол, поэтому король решил отдать любимую дочь за не самого подходящего человека. Все с волнением шептались о её здоровье, о ребёнке и говорили, что она выжила только благодаря колдовству Нострадамуса и её матери Екатерины.

Самое интересное заключалось в том, что через два месяца должна была состояться свадьба Франциска и Марии, но при этом все знали, что леди Лола была его фавориткой. Уже ею была. Говорили, что королева Шотландии с криками и истериками изгнала Лолу из своего общества, но аристократку это не взволновало. Марии пришлось смириться с любовью Франциска и её бывшей подруги ― ведь иначе Франциск отказался бы от брака.

Серсея расспросила Нострадамуса о будущем, но тот ничего не видел ― какие-то смутные образы, незнакомые имена, лицо Сезара среди них. Самое главное, что увидел он ― торжество по поводу пятидесятилетия короля Франциска, и это окончательно успокоило Серсею. Она поняла, в чём была её лазейка ― не союз Марии и Франциска погубил бы брата, но его любовь к ней. Теперь же этой любви не суждено было сбыться. Генриху пришлось дать Лоле титул герцогини де Валентинуа и земли ― Серсея использовала на это своё желание, которое Генрих ей обещал, и ни о чём не жалела. Узнав об этом, Франциск ворвался к ней в покои, сорвал с кресла, где она сидела, и закрутил по комнате, радостно смеясь. Принцесса давно не видела брата таким счастливым. Потом дофин встал на колени и расцеловал ей руки.

С момента её родов началась настоящая благодать ― тишь и гладь.

Её посещали как можно чаще почти все, но это Серсею уже не расстраивало. Лола заглядывала обычно после обеда, они вместе полдничали, и аристократка с удовольствием возилась с маленьким Сезаром. Генрих пытался заглянуть каждый вечер, если дела не мешали, но его визиты были краткими и строились в основном на том, чтобы справиться о здоровье дочери и внука лично у Серсеи и преподнести подарок: молодой матери или младенцу-внуку.

Сезар, казалось, был рад всем: он весело реагировал на каждое новое лицо, и Серсея облегчённо вздыхала, чувствуя, что её сыну действительно предначертана долгая жизнь, как и предсказал его отец.

Зато Екатерина, казалось, вспомнила времена своего материнства и уделяла внуку очень много времени. Она приходила с утра, постоянно звала Серсею к себе, ужинали они вместе ― иногда даже в компании Лолы; когда Екатерина узнала о смене судьбы Франциска благодаря шотландской аристократке, отношение Екатерины быстро поменялось, и королева налюбоваться не могла на внука. Серсея полагала, что особая любовь к Сезару была обусловлена ещё тем, что именно Екатерина была его крёстной матерью.

Серсея долго не думала о крещении, но Нострадамус заговорил о нём сам, когда Сезар пошел на поправку. Они не долго это обсуждали, у них было не так уж и много родных, чтобы выбирать. Поэтому крестной стала Екатерина, а крёстным ― Франциск.

– Я буду молиться за Вас и Вашего сына, ― пообещал Франциск, целуя племянника в лоб перед этим. Серсея внезапно подумала, что именно такой человек должен был быть крёстным её сына, её первенца. Первый сын для первого сына ― была в этом красивая, завораживающая симметрия.

Серсея безмерно любила сына. И Сезар отвечал ей тем же.

Конечно, она разрушила вековой порядок, сама кормила сына, испытывала счастье от их единения – те, кто знал и видел её прежней, не сразу верили, что она, Серсея ди Медичи вдруг настолько помешалась на ребёнке. К своим младшим братьям и сёстрам она относилась с уважением, любовью. Часто играла, но до безумной любви дело не доходило.

Сезару она даже сама меняла пелёнки, отказываясь от помощи Жанны ― повитухи, приставленной к ней. Она лишь спросила совета и сама завернула обтёртого и плачущего сына в свежую пелёнку. Все теперь смотрели на неё едва ли не с ужасом и благоговейным трепетом. Наверное, только королевы древности сами ухаживали за детьми ещё и так. В Серсее проснулся интерес – раньше она не кормила, не мыла детей, видела братьев и сестёр лишь чистыми, ухоженными, сытыми и даже помнила, что все эти процессы вызывали у неё лёгкое отвращение. Грязный плачущий ребёнок ― она не выносила этого и забавно морщила свой маленький детский носик, не понимая, почему Екатерина ― её прекрасная королева-мать ― хочет заниматься делами вроде этих.

С этим ребёнком изменилось все, даже если ей больше не застилала глаза пелена щенячьей радости и безрассудного ужаса. Она всё ещё опасалась за его жизнь, но спокойно передавала его на руки Генриху и Екатерине, с ещё большей уверенностью ― Нострадамусу. Супруг вёл себя понимающе и нежно по отношению к ней ― не надоедал чрезмерной заботой, но был готов выполнить любое её желание сиюминутно. Он встала к Сезару ночью, если тот просыпался, и мог убаюкать его днём, если жена хотела спать. Вечерами девушка прижималась к Нострадамусу, почти как котёнок сворачивалась у него на груди. Засыпая, она чувствовала, как супруг перебирает её волосы.

Франциск был занят предстоящей свадьбой, к которой все готовились без особого энтузиазма. Поэтому этим днём именно Серсея должна была преподнести подарок Лоле от влюблённого в неё короля. Он позволял снимать с себя мерки и шить костюм, отвечал на вопросы по поводу свадьбы, но как можно скорее после всего мчался к возлюбленной Лоле, чтобы провести время с ней. Или шёл к сестре, чтобы повидать её. Серсея удивлялась, с какой покорностью Лола сносила подобную роль, казалось, гордая аристократка так не сможет, не сможет мириться с этим. Но она делала это, и Серсея думала о том, что говорил своей любимой девушке Франциск.

– А если нас кто-то увидит так? ― спросила аристократка, когда Серсея вела её по коридорам, закрыв глаза руками.

Серсея рассмеялась.

– Это и мой дворец тоже, ― хихикнула она. ― Никто не смеет запретить мне делать то, что я хочу.

Лола улыбнулась, Серсея почувствовала это пальцами. Наконец, принцесса привела её в нужную комнату. Голос Серсеи вдруг зазвенел от восторженного предвкушения. Она повернула Лолу несколько раз и наконец убрала руки. Аристократка сразу открыла глаза.

– Боже, что это? ― поражённо воскликнула Лола, когда осмотрелась.

Эта комната подходила принцессе или королеве, но отныне принадлежала Лоле. Картины висели над дверьми, гобелены украшали южную стену над камином и напротив, на северной стене. Вся эта комната наверняка стоила целое состояние. Западная стена комнаты стала альковом – отгороженной балюстрадой частью комнаты, в которой расположили кровать. В оформлении алькова использовались орнаменты в виде лепного венка и завитков, а также решётчатые скульптуры. Кровать увенчана резной работой. Стены оббиты красным бархатом, на полу лежит тканый вручную ковёр, а огромная люстра была привезена из Вены. Тут же был восточный шкаф Севрского фарфора.