Текст книги "Королевская любимица (СИ)"

Автор книги: Девочка с именем счастья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Отлично сыграно, ― сказал мужчина, потрепав жену по плечу. Серсея тихо рассмеялась, с помощью Нострадамуса принимая вертикальное положение и довольно поглаживая живот.

– Благодарю, ― она слегка подвинулась, чтобы Нострадамус мог сесть рядом, и положила подбородок ему на плечо. ― Главное, чтобы сработало. Что с ними будет?

– Как от шампанского. Лёгкая расслабленность, желание поговорить по душам, а поскольку рядом только они, то вряд ли нужен будет кто-то другой. Должно сработать.

– Но это же не настоящее любовное зелье? ― спросила она.

Нострадамус неожиданно рассмеялся.

– Любовных зелий не существует, Серсея. Так чаще всего называют афродизиаки. Они вызывают желание, а не любовь.

– Оу, ― слегка удивленно выдохнула принцесса, машинально поглаживая живот. Ребенок внутри неё стремительно рос, и Серсея уже чувствовала, как сильно будет любить его, и как он будет любить её. Даже сейчас он делал то, чего желала его мать ― несильно, но вполне ощутимо пинал, чтобы она могла правдоподобно сыграть плохое самочувствие, ночью почти не мешал, давая ей высыпаться. Этот ребенок словно угадывал все её желания, и она представляла, каким прекрасным сыном он будет ― верный и преданный, он будет любить ее беззаветно и слепо.

Как и его отец.

Окрыленная этой мыслью, Серсея потянулась вперёд, касаясь мужских губ своими. Колкая борода привычно пощекотала нежную кожу её лица, и Серсея положила руку на щёку Нострадамуса. Огонь в груди грозит превратится во всепоглощающее пламя. Вторая рука вспорхнула ему на плечо ― он и не думает шевелиться. Выдыхает, и её шею опаляет жар.

Серсея прикрыла глаза, стараясь полностью сосредоточиться на глубоком чувстве внутри себя. Чувстве, которое приходит к ней по ночам, чувстве, которое она ощущала везде, куда бы ни пошла. Ей так хорошо. Принцесса бы могла сидеть так всю вечность.

Принцесса прижалась к Нострадамусу ещё плотнее, целуя его в шею, и он со вздохом прикрыл глаза. Нострадамус не долго позволяет Серсее вести. Обхватывает её талию и одним движением заставляет откинуться спиной на кушетку. Серсея довольно смеётся, когда Нострадамус целует её ― до безумия медленно и глубоко. От одного этого поцелуя голова начинает кружиться, и Серсея полностью теряет себя. Девушка всегда растворяется в нём.

– Если бы ты знала, насколько прекрасна, ― шепчет Нострадамус в нескольких миллиметрах от губ жены. Она потерлась о него бедрами, с наслаждением слушая его прерывистое дыхание. Серсея почувствовала его плоть, упирающуюся в нежную влажную кожу, и сама выгнулась навстречу, замирая от предвкушения.

– Я знаю, ― слегка удивлённо говорит Серсея. Она и вправду всегда знала, насколько красивой была, и даже иногда не стеснялась этим пользоваться. Красивой улыбкой иногда можно добиться не меньше, чем грамотными речами.

– Нет, любовь моя, ты даже не представляешь, ― возражает Нострадамус, гладя её по волосам, и это неожиданно заставляет глаза принцессы заслезиться. Она считала себя прекрасной, но Нострадамус видел её ещё лучше, чем она была. Подобное признание выбило её из колеи ― она ещё не привыкла, что можно её любить так, как любил Нострадамус.

Нострадамус приподнял юбки платья, развёл ей ноги и плотно прижимался пахом. От подобного действия так и пахло похотью, и совсем неожиданно, это привело Серсею в дикий восторг, чувствуя возбуждение мужа. Нострадамус никогда не отказывал ей в ласке, если она просила, и она никогда не искала причины, чтобы не делить с мужем постель. Это не было главным в их отношениях, но в объятьях прорицателя она становилась будто целой. Нострадамус был способен скрыть её от целого мира, и в последнее время, на фоне всего происходящего безумия во французском дворе и собственных идей Серсеи, это было именно тем, чего она желала. Нострадамус крепко сжимал её бедра, медленно и уверенно насаживая на себя.

Спустя несколько мгновений, муж задвигался в ней лихорадочно, обхватывая округлившийся живот. Серсея тихо рассмеялась, мешая смех с тихим надрывным хрипом удовольствия: по каким-то причинам, ему нравился именно живот, круглый, заметный, тёплый и мягкий. Нострадамуса не привлекала отдельная часть её тела, она вся была желанна для него, но вот эта часть тела, единственная выдававшая положение леди Нострдам, вызывала в нём искренний восторг и возбуждение, которые он и доказывал аккуратными ласками, мозолистыми ладонями.

Они были супругами почти уже полгода, и Серсея знала Нострадамуса. Он мог брать её грубо – так, что комнату потом приходится собирать едва ли по кусочкам. Он мог быть таким нежным, как будто Серсея самое хрупкое создание во Вселенной. Нострадамус невесомо провёл пальцами по её щеке, по шее и ключицам, обвёл декольте, и замер, смакуя ощущение гладкой шелковистой кожи под ними. Сколько лет он мечтал дотронуться до неё так, как дотрагивается мужчина до желанной женщины. Сотни заботливых прикосновений врача не смогли бы заменить одно такое. Даже спустя столько времени, он всё ещё не мог поверить, что Серсея Медичи стала его женой.

Нострадамус хрипло простонал, довольно уткнувшись носом ей в шею. Грудь Серсеи в преддверии рождения младенца была по-новому упругой и высокой, мягкой и чувствительной, ноги поражали стройностью и изяществом, кожа благоухала уже знакомым ароматом, а густые светлые волосы сводили прорицателя с ума. Никто не мог сравниться с его прекрасной леди-женой.

Серсея дергает бедрами, хрипло выстанывая что-то, что могло быть его именем. Заправляет волосы за уши и хрипит какой-то несвязанный бред. Её глаза горят, в них мешаются все известные ему чувства мира. Её грудь идеально подходит его ладоням. Как она красива, когда стонет под ним и выкрикивает его имя. Он видит её всю, полностью раскрывающуюся перед ним, отдающую себя.

Нострадамус что-то пробормотал куда-то ей в щёку, и Серсея потянулась за очередным поцелуем, нетерпеливо облизнув губы и впившись ногтями в широкие мужские плечи. Она не сомневалась – даже через рубашку ей удалось оставить пару царапин любимому супругу.

Серсея сильно свела бёдра, почти до боли, и Нострадамус хрипло простонал ей в шею. Её руки скользнули вверх к шее, путаясь в волосах, наклоняя его к себе. Она поймала его губы, приникая к ним, прижимаясь всем телом. Так необходимо. Так правильно.

– Моя, только моя, ― прохрипел Нострадамус, резко двигая бедрами. Он крепче ухватил Серсею за бедро, стиснул и толкнулся с удвоенной силой. Он хотел растянуть долгожданное наслаждение, но разрядка нашла его жену слишком быстро, чересчур долгой была прелюдия к этому сладостному мигу.

Серсея продолжала тихо посмеиваться ему в шею, бездумно поглаживая горячую кожу за отворотом его рубашки и не испытывая неудобства из-за весьма однозначной позы. Волосы её слегка взлохматились, платье наверняка было помято, но принцессу это не волновало. Сегодня она была в каком-то излишне хорошем настроение, и Нострадамус задался вопросом, отчего.

– Что тебя так веселит? ― наконец задал он вопрос слегка сиплым голосом, внимательно вглядываясь в зелёные глаза Серсеи. Девушка почувствовала, как краска заливает её лицо – он продолжал находиться внутри, а она даже не заметила этого – настолько естественным теперь стало это ощущение.

– Я не знаю, ― честно призналась принцесса. ― Просто сегодня я внезапно подумала о том, что всё это не продлится вечно. Все эти противостояния и войны, все эти интриги. Они однажды закончатся, верно? Или станут не такими важными. И ещё я думала о нашем мальчике, ― она погладила живот. Нострадамус вздохнул и вышел из неё, поправляя одежду на себе и на задумавшейся о чём-то жене. Серсея устало вздохнула, чувствуя внутри звенящую пустоту, пока Нострадамус осторожно укладывал её на подушки и аккуратно натягивал платье на бесстыдно открытую грудь. Его рука с ощутимой нежностью принялась перебирать спутанные волосы Серсеи. ― О нашем ребёнке. Знаешь, мне сейчас кажется странным, что я могла не любить его, ― призналась она, слегка недовольно сведя брови и принимая сидячее положение. Ничего не напоминало о царившей несколько секунд страсти, кроме приятных отголосков в теле. Нострадамус внимательно слушал жену, тоже положив руку на её живот. ― Это звучит как бред, но я чувствую, что он любит меня. Это так странно, но я знаю, что он будет любить меня очень сильно, будет верным и преданным сыном. Он станет достойным наследником и для династии Валуа, и для нас самих, ― Серсея с улыбкой посмотрела в родное лицо мужа.

Нострадамус аккуратно погладил живот жены, старясь сильно не давить. Уверенность Серсеи в их будущем была очаровательной и трогательной. Чувство покоя и правильности происходящего не покидало его. Думать не хотелось совсем. Потом будет время анализировать, сейчас в душе прорицателя царило умиротворение. Он аккуратно подтянул девушку, плотнее прижимая Серсею к себе. Ему всегда нравилось обнимать её после занятия любовью, а от места его привычка, кажется, не зависела.

– Я, кстати, задумалась об именах, ― более бодро сообщила она. ― Оставшиеся месяцы пролетят, мы и не заметим.

– И что ты надумала? ― с любопытством спросил Нострадамус. Сам он не затрагивал эту тему, хотя иногда раздумывал о том, какое имя можно дать будущему наследнику. Ведь Серсея сама сказала ― это будет именно наследник, для них обоих, желанный первенец. И пусть ни Серсея, ни Нострадамус не говорили об этом вслух, главная ценность этого ребёнка была в том, что он был именно их; тем, кто свяжет их навсегда.

– А какое ты хочешь? Всё-таки, это и твой ребенок тоже.

– Мне нравится, что периодически ты об этом вспоминаешь.

– Да ну тебя! ― Серсея схватила подушку и несильно ударила мужа по плечу. Прорицатель коротко, хрипло рассмеялся. ― Как ты хочешь назвать сына?

– Ты так уверена, что будет сын? ― с любопытством спросил Нострадамус, бросив на неё взгляд, в котором сквозило странное удовлетворение. Серсея говорила об этом так уверенно, как даже он, обладая даром предвидения, не решался. Может, дело было в каких-то особых приметах, а может связь между ребёнком и матерью была крепкой настолько, что Серсея чувствовала, кто у них родится ― мальчик или девочка.

Леди Нострдам задумчиво потеребила браслет на руке, а потом неожиданно призналась.

– Мне приснился сон. Тогда, как я потеряла сознание. Будто я нахожусь в тронном зале совсем одна, и вдруг входит юноша. Сначала я подумала, что это ты, но после поняла, что ошиблась. Он был высоким, как ты, тёмноволос, но строен и легок, точно кинжал. И у него были мои глаза. Я протянула ему руку и назвала по имени. Думаю, это был наш сын. Наш первенец. Ты сказал, что твой дар крепчает рядом со мной. Может, теперь и я вижу нечто, связанное с нами. Со мной.

– Возможно, ― уклончиво ответил Нострадамус. Его не радовала перспектива того, что Серсея могла принять часть его ужасного дара. Иногда Нострадамус хотел, чтобы его и вовсе не было, и только за одно он был благодарен своим видениям ― так он точно знал, что Серсея будет его. Его женой, его любимой, его женщиной, матерью его детей. – Это имя… Сезар?

– Сезар? ― повторила Серсея, словно пробуя имя на вкус. Оно необычно легко легло на губы, и девушка вспомнила высокого, темноволосого юношу с зелёными глазами из своего сна. ― Сезар де Нострдам. Мне нравится, красиво звучит, ― довольно заключила она и потянулась, чтобы снова поцеловать мужа.

========== двадцать пять. как тлеет в ее глазах надежда ==========

Серсея торжествовала. В последнее время, это было её частым состоянием, что хорошо сказывалось на ней самой и на ребёнке.

Главной её радостью было безумие Баша. Отрава Нострадамуса действовала исправно, медленно сводя юношу с ума. Баш теперь даже не мог появляться при дворе, всё время проводя в своих покоях. Ему мерещились какие-то тени, заговоры, он мог замолчать посреди разговора и забыть, о чём он вообще говорил. Баш плохо спал, его постоянно мучали кошмары, реалистичные до ужаса. Он мало ел и много пил, из-за чего сильно похудел. Под глазами – тёмные круги, выделяющиеся на измождённом лице. Кожа туго натянута на скулы, ещё чуть-чуть – и порвётся. Тёмные волосы вечно растрёпаны, немного отрасли, и несколько прядей налипали на вечном взмокший лоб и шею. Пальцы и запястья такие хрупкие, что смотреть страшно. Себастьян был болен, действительно болен. Он был безумен, а безумец не может быть дофином. Серсея видела это в глазах Марии ― как тлеет в её глазах надежда, а когда во время последней встречи с Генрихом и какими-то послами, Себастьян вдруг встал из-за стола и вылил вино ей на платье, уверяя, что ему так приказали, и вовсе потеряла надежду на то, что всё придёт в норму. Генрих приказал держать Себастьяна в его комнате под замком, но это, казалось, только усугубило ситуацию. С ограниченным кругом общения, Башу не становилось лучше. Его болезнь прогрессировала, и теперь в каждом ― кроме разве что Марии ― он видел возможного убийцу. Боязнь смерти становилась сильнее, а Себастьян – безумнее. Ещё несколько месяцев, и он превратится в абсолютного сумасшедшего, которому уже не помогут лекарства.

Было лишь вопросом времени, когда Генрих окончательно поймёт, что его сын сошёл с ума. Серсее было почти жаль его, потому как в своём безумии Себастьян становился ласковее и как-то по-детски добрым. Когда он видел её в коридорах, то бросался к ней, как маленький Генрих, и просил поиграть с ним. Серсея сглатывала ком в горле и отказывала ему, хотя и старалась быть предельно ласковой. Может быть, где-то, в глубине души, ей и было его жаль, и она жалела о своём поступке. Но на кону стояла её жизнь, жизнь Екатерины и будущее всей династии Валуа. Она не могла позволить смещения престолонаследия.

После завтрака, девушка направилась в комнату отца. Они давно не виделись, и Серсея не знала, какого состояние Генриха, а в последнее время это играло решающую роль. Да, он отослал свидетелей, и про суд над Екатериной говорил туманно, не называя точных сроков, даже королеве Франции почти были возвращены все её полномочия, однако настроение короля менялось, точно погода на море. Конечно, никаких свидетелей не было, повитуха давно была мертва, да и кого можно было осудить в этом? Генрих искал того, кто был бы ему недругом ― нелюбящая жена и плетущий сети паук, прекрасная пара для казни.

Внутри точилась мысль, что, если бы не её свадьба, Генрих вполне мог бы осудить Нострадамуса в связи с Екатериной, но так бы он не унизил ни себя, ни жену, ни дочь с её мужем. Серсея предпочитала не думать об этом ― в это она никогда не верила, особенно теперь, зная, что Нострадамус был влюблен в неё, когда она ещё была девчушкой.

– Пришла поговорить о состоянии Баша? ― грубо кинул Генрих, увидев её. Серсея удивлённо замерла на пороге, не понимая, чем уже досадила.

– Вообще-то, я пришла говорить о Екатерине, ― миролюбиво заявила девушка и, не спрашивая разрешения, приблизилась к отцу. Король выглядел уставшим. Бледный, небрежно одетый, немного похудевший. Серсея даже немного растерялась.

– А что с ней? ― буркнул Генрих, устало потирая переносицу. ― Её не казнят, если ты об этом. Не в скором времени. Видимо, твоя мать действительно верна мне, а признание Баша…

Генрих запнулся, но Серсея и так всё поняла. Признание безумного бастарда ― шаг, на которой Папа не решился бы даже из-за английской короны.

– Вы любили Екатерину? ― неожиданно спросила Серсея то, что уже давно волновало её. Генрих и Екатерина меньше всего напоминали влюблённую семейную пару, но несмотря на их взаимные обиды и едкие слова, в них никогда не было ненависти. Даже сейчас Генрих говорил о жене без злобы. Когда начинался их брак, они страстно любили друг друга, а любовь сложно убить. ― Хоть немного?

– Разумеется, ― без сомнений ответил Генрих, и Серсея тут же улыбнулась. Отец продолжил: ― Я любил её, пока из невинной, напуганной девочки, что приехала ко мне из-под опеки Папы, она не стала злостной стервой, плетущей интриги.

– Вы заставили её плести интриги, ― безжалостно проговорила Серсея, прервав короля. ― Вы превратили её в злостную стерву. Вы создали Екатерину Медичи, королеву Франции. Девочку из Флоренции убьёт не топор, который Вы подвесили над её головой. Её уже убили Вы и Ваше равнодушие, Ваше пренебрежение.

Генрих весь подобрался, собираясь вступить в словесную схватку, но один взгляд на дочь остудил его. Да и сил у него осталось уже мало, чтобы бороться с собственной кровью.

– Тебе нельзя волноваться, Серсея, поэтому я не буду обсуждать с тобой…

– Клевету и казнь моей матери? Но Вам придется. Я буду защищать Екатерину. До последнего.

Она встала и прошлась по комнате. В последнее время ей было сложно усидеть на месте, всё время хотелось ходить и ходить. Повитухи говорили, что это ― нормально, а долгие прогулки она скрашивала в компании Нострадамуса.

– А как же Баш? ― спросил Генрих, и Серсея поморщился. Не понимал, отец всё ещё не понимал, почему дочь так сильно ненавидит единственного полностью родного брата. ― Он твой брат, и он…

– Он был моим братом. И он любил меня в детстве, ― поправила она и неожиданно рассказала то, о чём не говорила даже Екатерине. ― Однажды, когда мы гуляли вместе, мимо нас прошли служанки. Ко мне они обратились «Ваша светлость», а Баша даже не заметили. И он назвал меня дочерью гнилой итальянки. Я обиделась и ушла. Потом мы, конечно, помирились, но наша любовь кончилась там, в том коридоре, освещённом утренним солнцем, когда дети впервые поняли, что такое статус, ― она помолчала какое-то время, а потом решительно, безжалостно выплюнула. ― Плевать на Баша, я хочу спасти Екатерину. От Марии ничего не зависит, она выйдет за наследника. Так просто откажитесь от призвания Себастьяна и верните Франциска. Надавите на Марию, заставьте её увидеть, что Франция ― единственный союзник, и не она диктует правила. Не верю, что вы прогнулись под девчонку.

– Я не под кого не прогибался!

Гнев Генриха, который вспыхнул, как спичка, не тронул его дочь. Серсея продолжала давить холодом и безэмоциональностью, и это больно ранило короля. Он был готов принять равнодушие от любого своего ребенка, но не от Серсеи.

– Все знают, что Себастьян ― Ваш любимый сын. Вы дали ему так много, а у Франциска отбираете корону, которой он должен обладать, которая ему обещана с детства.

Генрих помолчал, и на его лице отразилась искренняя жалость. Он понимал, как сильно ранит своего сына Франциска, которого его дед называл маленьким львом, и иногда даже удивленно оглядывался назад, не веря самому себе ― неужели желание править половиной Европы становилась выше его наследника? Долгожданного первенца… Их с Екатериной первенца.

Серсея, уловив эту слабость в чувственной броне отца, продолжала ― мягко и правдиво.

– Подумай ещё раз, папа. Екатерина не ангел, при дворе нет святых. Но она верный друг тебе, и пока ты жив, не видит на троне никого, кроме тебя. Она воспитала достойного сына, чтобы он занял твоё место, а ты хочешь отдать его бастарду, обделить законных сыновей?

Она ещё хотела сказать: «Аристократия уже волнуется, им не нравится это», но передумала. Она брала Генриха его отцовскими чувствами, говорила о их семье, а не о королевском долге и царстве. Тут Генрих всегда был беспомощен, точно ребенок, ведь в такие моменты становился только отцом, а не королем. Быть отцом, очевидно, было сложнее, чем монархом, Серсея не знала ― но скоро у неё появится возможность сравнить, сложнее быть родителем или членом правящей семьи.

– И ты готова уничтожить Себастьяна? ― спросил Генрих, до конца не веря в это, хотя нелюбовь Серсеи к родному брату была хороша всем известна и даже поощрялась всеми, кроме самого Генриха.

Серсея подошла совсем близко, едва не опаляя злобой. Генриха пугала эта её взявшаяся неизвестно откуда привычка ― кружить вокруг, почти задевая локтем, почти касаясь, но никогда не позволяя себе лишнего. Словно змея, Серсея вилась рядом, выжидая момент, чтобы укусить побольнее. Где она этому научилась, оставалось загадкой, ведь ни сам Генрих, ни Екатерина не тяготили к этому. Напротив ― они всегда смотрели сопернику прямо в глаза, демонстрируя власть и силу, в то время как Серсея словно каждым новым шагом бросала вызов своему оппоненту.

– Я буду защищать Екатерину, отец, ― снова произнесла дочь решительно. ― Она моя мать, я люблю её. Я хочу, чтобы она была с Вами на троне. Хочу, чтобы она увидела, как начнёт царствовать её любимый сын, каким королём он станет. Я хочу, чтобы она видела, как растут её дети, которых она Вам подарила. Я хочу, чтобы она увидела своих внуков, отец.

Генрих открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут его взгляд зацепился за выступающий живот дочери. Намеренно или нет, Серсея не стремилась подчеркивать своё положение перед отцом, и в каждой новой словесной схватке с ней, Генрих забывал о том, что дочь беременна. Он не знал, почему Серсея так поступает ― то ли из-за желания казаться сильнее и неуязвимее, кем она была сейчас, то ли чтобы потом гордиться самой собой, осознавая, что она добилось нужного решения без давления на жалость.

Этим Генрих мог только гордиться дочерью, ведь у неё получалось и она побеждала.

Внезапно, король разразился громким смехом, и Серсея вопросительно выгнула бровь.

– Ты поразительно коварна. Кровь Валуа и характер Медичи создал прекрасного ребенка, ― отсмеявшись, объяснил Генрих.

Он подошёл к Серсеи, положил руки ей на плечи и почувствовал, как дочь напряглась. Ещё он заметил, как её руки дернулись, будто желая закрыть живот, защитить находящегося в нём ребенка, и это тоже больно кольнуло Генриха ― не было такой ситуации, в которой он бы навредил Серсеи. Он прощал ей всё ― намного больше, чем законным детям и даже Башу. Она была его настоящей любимицей, королевской любимицей. И хотя принцесса старалась не акцентировать внимание на своём положении, Генрих не мог не замечать, как дочь защищает ещё не рождённое дитя. Она всё сделает для него. Так же, как всё сделала бы Екатерина. Так же, как когда-то королева делала всё для незаконнорождённой принцессы. Так же, как всё для Екатерины делала Серсея. Генрих в одно мгновение осознал эту связь, креплённую и развивающуюся годами, и понял, что не сможет избавиться от одного звенья, не разрушив второе. Он не сможет убить Екатерину и сохранить дочь при себе.

Понимала это и Серсея, вот откуда шла её колоссальная уверенность в себе и собственной неуязвимости. Конечно, её надо было остановить, но разве Генрих мог?

– Не пытайся угрожать мне, дочка. Механизм уже запущен. Тебе придется остановить его. Придумай как, и я спасу Екатерину.

Серсея рассмеялась. Так, будто отец повторил что-то, что она уже знала. Посмотрев в её глаза, лучившиеся довольством, Генрих в этот момент понял ещё одну важную деталь. Дочь играла против него ради Екатерины, потому что та дала очень многое. Больше, чем всем своим детям. Сама того не осознавая, беря на себя воспитания бастарда, Екатерина воспитала себе лучшую помощницу и лучшую соратницу.

«Интересно, когда Екатерина это осознала? ― спросил сам себя Генрих. ― Ведь осознала же? Не могла не понять».

Екатерина дала Серсее всё, кроме жизни, и девушка собиралась вернуть долг в двухкратном размере, подарив королеве-матери эту самую жизнь.

– Вы не хотите её смерти, ― с каким-то удовольствием заключила она, улыбаясь. ― Вы знаете, в глубине души Вы знаете, что она Вас любит и никогда бы Вас не предала, она Вас любит, несмотря на весь холод и всю боль. Эта больная любовь. Но, думаю, она настоящая.

Серсея привстала на носочки, поцеловала отца в лоб и, слегка поклонившись, вышла из комнаты, оставив Генриха в раздумьях.

А принцесса была довольна, покидая покои отца. Внутри расцветала радость недоверия ― неужели у неё получилось? Неужели, она смогла? Отец признался, что готов помиловать Екатерину, и Серсее надо было лишь довести дело до конца ― окончательно свести с ума Баша и сделать так, чтобы он больше не вернулся. Вернуть Франции законную королеву и законного дофина ― порядок.

Она была так счастлива, что ей не терпелось поделиться хорошими новостями с матерью. Где-то внутри принцесса уже знала, какое событие может послужить тому, что король окончательно откажется от казни, но… Она положила руку к себе на живот. Но лучше она перестрахуется. Роды должны были начаться ещё не скоро, и принцесса надеялась проходить весь срок. Екатерина будет рада, когда Серсея принесёт ей новости о низвержение Баша и проигрыше Марии.

Но первым делом она, конечно, отправилась к себе в комнату. Она хотела поделиться своей победой с мужем, потому что прорицатель принимал все её победы близко к сердцу, радуясь, когда радовалась она, и искренне восхищаясь, когда ей что-то удавалось. Серсея понимала, что для Нострадамуса, который прожил почти вдвое больше неё, её победы выглядела детскими и немного несерьезными, хотя и значимыми. Он как-то сказал ей, что видит в Серсее огромную силу и власть, которые однажды расцветут ярким цветком, стоит только подождать. Возможно, она действительно способна на большее; когда-нибудь оно придёт, сейчас она просто была счастлива.

Муж был в комнате. Нострадамус сидел у кровати, в какой-то странной, неестественной позе, и сначала она подумала, что прорицатель что-то разлили на себя ― красное, липкое, густое…

– Нострадамус? ― неожиданно хриплым голосом позвала она. Взгляд у мужа был… потерянным и немного пустым. Между пальцами она увидела рваные края раны. Кровь заливала его горло, руки, рубашку. ― О, Господи! Позовите лекаря! ― крикнула она слугам. Дверь за её спиной открылась, тонкий женский голос что-то взвизгнул, но Серсею это уже не волновало. Нострадамус что-то прохрипел, похожее на её имя, и сердце Серсеи зашлось в резкой судороге. Она метнулась к нему, упала рядом на колени и с ужасом поняла, что кровь залила всё рядом с ним. Платье её мгновенно испачкалось, на голубом подоле расцветали красные пятна. ― Тихо, тихо. Всё хорошо, я здесь, ― шептала она, прижимая свою руку к его горлу, будто надеясь, что сможет затянуть рану лишь усилием воли. К сожалению, ничего не происходило. Нострадамус продолжал смотреть на неё, не видя никого другого. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.

Она сжимала его руку и что-то говорила, пока их руки не расцепили и не оттеснили Серсею за дверь. Очевидно, она плакала. Перед глазами у леди Нострдам стояла пелена. Она без сил прислонилась к стене и грубо отослала служанок, что крутились вокруг неё стайкой оголтелых, громких птичек. Сейчас Серсея ненавидела их всех, чтоб они все провалились. Вот бы они все умерли, а Нострадамус остался жив.

– Ваша светлость? ― раздался тихий голос Лолы, и Серсея сосредоточилась на нём. Она перевела взгляд на фрейлину ― та смотрела обеспокоенно, и ещё больше Лола испугалась, когда девушка начала сжимать свой живот. ― Вам больно? ― взволнованно воскликнула она. Потом взгляд девушки скользнул вниз, и она увидела кровь. ― Я позову лекаря!

– Нострадамус… ― простонала Серсея, медленно опускаясь вниз по стене. Лола тут же оказалась рядом и подхватила дочь Екатерины, не удержав её, но проследив, чтобы та села аккуратно.

Несмотря на всё произошедшее, Лола уже не обижалась и не злилась на Серсею. Той частью сердца, которая принадлежала матери и семье, Лола понимала, почему Серсея так поступала. Она любила Екатерину как родную мать, обожала в ней королеву и не могла допустить её смерти. Смерти из-за интриги молодой королевы Марии, которая не могла успокоиться и уехать, чтобы спасти жизнь любимого. Лола любила свою страну, хотела, чтобы её защищала Франция… Но Мария могла найти более выгодный союз, а не пытаться убить королеву Франции и устроить переворот.

В последнее время Лола думала об этом часто, и всё чаще взгляд её обращался к Франциску. Как, вероятно, ему было тяжело…

Кроме того, вид беременной девушки не мог оставить равнодушным юную Лолу. Она иногда встречала Серсею в коридоре или в саду, где в радостном ожидании Серсея вальяжно прогуливалась по замку, горделиво выпячивая живот. Беременность сделала её счастливее, спокойнее и увереннее в себе − способность к рождению здоровых и крепких детей делало её чисто по-женски счастливой, гордой собой, что она может выносить ребёнка любимого мужа. Серсея чувствовала, будто выполнила невероятно сложную задачу, за которую её ждут почести и безмерное уважение. И Лола завидовала ей белой завистью: она тоже надеялась, что в будущем сможет испытать такое светлое чувство, когда в тебе растёт новая жизнь.

Из комнаты вышел лекарь, и на вопросительный взгляд Лолы пояснил, что прорицателя серьёзно ранили в шею. Кровь смогли остановить, но теперь рану надо было промыть и зашить, чтобы она не загноилась, и всё это надо было сделать быстро.

– Я пока заберу Серсею в свои покои, ― решила Лола, сжимая плечи принцессы. Она обхватила её за плечи и помогла аккуратно подняться. – Вот так, Серсея, пойдем…

Поддерживая девушку, которая молчала и слепо смотрела вперёд, Лола довела Серсею до своей комнаты. Принцесса без выражения посмотрела на собранные сундуки ― завтра Лола и Франциск должны были отбыть в Париж. Где-то на задворках сознания Серсея вспомнила, что радовалась ошарашенному лицу молодой королевы Шотландии, когда та услышала эти новости, она даже попыталась поговорить с Франциском, но брат ответил, что она ему никто, чтобы диктовать условия и высказывать недовольство.

С Лолой разговор тоже не был успешным ― фрейлина рассказала, что после того, как Лола сказала своей королеве о безопасности такого путешествия, у королевы закончились аргументы. Иначе это выглядело бы так, что Мария хочет и бастарда, и дофина, ревнует Франциска к Лоле настолько, что готова отправить подругу одну в такое путешествие с незнакомыми стражниками. Лола рассказывала об этом, когда они с Серсеей пили чай в саду; в последнее время, компания беременной дочери самой умной, коварной и хладнокровной женщины в стране стала для Лолы предпочтительнее, чем компания осуждающих подруг и вечно недовольной Марии.

В своей комнате она уложила Серсею на кровать, заботливо укрыла одеялом и присела рядом, не зная, что ещё можно сделать.

– Вы хотите что-нибудь? Возможно, чай с мятой? ― мягко спросила Лола.

– Нет. Спасибо тебе, ― пробормотала Серсея, и вскоре её накрыл тяжёлый, беспокойный сон. Лола поняла, что принцесса потеряла сознание. Она послала слугу за лекарем, а сама осталась у своей постели, держа Серсею за холодную руку и поглаживая по светлым волосам. Мягким и красивым…

…Как у Франциска.

***

– … она была напугана, вот я и оставила у себя. Всё же, ей было лучше, чем одной.