Текст книги "Королевская любимица (СИ)"

Автор книги: Девочка с именем счастья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Одежда разлетается торопливо, словно всякий раз, как первый, молодость, юность, хрупкость… Не упиваться ею невозможно. Свежий бриз в удушливом аду и в благоухающем раю. Жадно скользящие по телу пальцы, обводящие каждую часть его снова и снова, ласкающие, дразнящие. Подводящие к грани искушения, доступной только демонам с ангельской нежностью.

Нострадамус увлекает её на кровать, поддерживая под ягодицы, покрывая поцелуями тонкую нежную шею. И под кожей отбивается пульс, трепещущий, бьющийся всё быстрее, разгоняющий бурлящую от страсти кровь. Серсея чуть вздрагивает, когда Нострадамус прикусывает бьющуюся ярёмную вену, разрывая тишину стоном удовольствия. Лёгкая женственная фигура опутывает прорицателя руками за плечи и притягивает ближе, скользя отвердевшими сосками по груди, сводя с ума одним своим присутствием. Сбывшаяся самая потаённая мечта, самое чистое исполненное желание.

Нежное распростёртое на кушетке тело обхватывает Нострадамуса руками, привлекая так близко, как только возможно. Соединение, и тишину комнаты нарушает её новый сладкий стон. Глубокое возбуждённое дыхание обрывается, покидая её с каждым движением. Прорицатель впивается в мягкие губы, очерчивая её изгибы пальцами, желанные, пленительные. Прикрытые глаза, чуть хмурая морщинка между бровей, пальцы обводят его плечи, чуть царапают ноготками кожу. И ему нравится, как Серсея выгибается, стремясь прижаться еще ближе, сильнее. До бесконечной точки слияния. Зелёные глаза распахиваются, губы шепчут в поцелуе имя мужа, как молитву.

Нострадамус, выдыхая в поцелуе стоны, чуть покусывая, чуть оттягивая кожу, проникает языком в рот в бесконечной пляске обоюдного удовольствия.

Пожалуй, это действительно было нужно им обоим.

***

В день, когда уезжал Себастьян, было неожиданно холодно. На Францию падал снег.

Снежинки опускались с небес мягко и безмолвно, как воспоминания. Снег уже засыпал сад, укрыл траву, запорошил кусты, статуи и ветви деревьев. Это зрелище вернуло Серсею в давние холодные ночи одиночество и в долгую зиму её детства.

Снег был не таким густым и таял на волосах обнявшего её Нострадамуса, а снежок, который Серсея хотела слепить, рассыпался у неё в руках. Нострадамус подсадил её на лошади, и она в пляске снежных хлопьев отправилась на пристань.

Себастьян был уже там, как и Генрих. Юноша стоял на коленях в снегу и пытался слепить что-то из рыхлого снега, но у него не получалось. Лицо короля было бесстрастным, но в каждом слове звучал свинец. На реплики слуг он отвечал каким-то ворчанием, но когда приехала дочь, не стало слышно даже такого ответа.

Несмотря на своё положение, она ехала верхом. Когда Нострадамус помог жене слезть с лошади, Баш откинул снежок, который мгновенно развалился и бросился к ней.

– Сестра! ― выкрикнул он, крепко обнимая Серсею. Слова его словно нож пронзили грудь принцессы. Боже милостивый, он… Себастьян любил её в этот момент? Он был рад её видеть?

Девушка удивленно выдохнула, а стража отца напряглась. Впрочем, как и сам король. Нострадамус положил руку на плечо жены, и когда Баш отстранился, привлёк её ближе к себе.

– Себастьян, ― кивнула она. Принцесса не хотела здесь находиться, но Генрих настоял на её присутствии. Вероятно, он догадывался, что безумие и последующее слабоумие Баша вызвано неестественными причинами, и присутствие Серсеи здесь ― своеобразное наказания для дочери.

– Пойдем, я покажу, что нарисовал! ― воодушевлённо сказал Себастьян и сжал её руку, желая, чтобы она последовала за ним. Серсея обернулась на Нострадамуса и двинулась за братом. Муж пошел за ней, не убирая руку с её плеча, точно был привязан к ней. В тусклом свете солнца сверкнула рукоять его меча. Генрих отвернулся.

Баш показал ей свой рисунок на земле из снега – это был большой корабль.

– Очень красиво, ― сказала она, накрывая ладонь Нострадамуса своей, чтобы как-то успокоить его. ― А почему ты всегда рисуешь корабли?

Себастьян рассмеялся ― мелодично и по-доброму, как может смеяться только ребенок.

– Он увезёт меня отсюда, ― сказал он. ― Увезут от убийц, от теней.

Тут Баш резко развернулся и посмотрел на небольшой, но красивый корабль. Очевидно, он был быстрым, и поэтому король выбрал его. Однако в глазах Баша загорелся неподдельный восторг и счастье.

– Они везут меня на корабль, сестра? У меня будет свой корабль, ― Себастьян рассмеялся. ― Я уплыву отсюда, сестра, да?

Серсея сглотнула ком в горле и улыбнулась.

– Да.

Одна из снежинок коснулась его лица, и Баш удирал себя по щеке, словно отгоняя назойливую муху. Глаза его были обращены к морю, далекому горизонту, а на руке таял слабо зажатый кусок снега. Перчатки он где-то потерял. Дыхание застревало в горле, теперь он глядел на неё не узнавая.

Серсея слышала, что он едва прикасался к еде, а по ночам постоянно стонет и метается. Теперь принцесса видела, как исхудало его лицо. Ему больше не было больно от яда в воздухе, но исправить теперь вряд ли что-то можно было. Если Баш и поправится, он никогда не станет прежним.

Если бы кто-то спросил Серсею, вернулась бы она назад и исправила это, то она бы сказал «нет». Правда, возможно, принцесса подарила бы ему безболезненную смерть ― он бы уснул и не проснулся. А теперь Серсея не знала, что было хуже.

– Пора, ― сказал стражник. Баш дёрнулся, словно сопротивляясь какому-то невидимому врагу. Тонкая струйка крови медленно и обильно хлынула из его носа. Себастьян оттёр её мозолистой ладонью и, бросив быстрый, последний счастливый взгляд на отца и сестру, взбежал вверх по трапу, счастливо смеясь. Поднимаясь и глядя на них с палубы, он желал отцу, сестре и Нострадамусу всяческих благ. Серсея прикоснулась ко лбу – покрытая потом кожа показалась под рукой слишком холодной. Голова её закружилась…

… и всё же она ощущала в себе силу. Если девушка оглянется, то она пропала. Принцесса сделала это для семьи и должна была упорно смотреть в будущее, отгоняя тоску. Екатерина научила её, что Серсея должна идти вперед, не позволяя себе остановиться ни на секунду, поскорбеть или посмеяться, повспоминать и ужаснуться. Вперед и вперед, пока впереди не останется ничего, кроме гроба, в которое опустят тело принцессы. Только тогда она сможет принять всё прошлое и осознать это.

Один из стражников, что поднялся с бастардом на палубу, посмотрел на принцессу и кивнул. Наёмник Габриеля, которого она попросила проследить за тем, как Себастьян доберется до горного монастыря вблизи Рима. Хватит с него, теперь бастард мог отдохнуть от двора, который ненавидел, и от людей, которые ненавидели его.

Серсея задумалась, а не будет ли её конец чем-то похожим? Но тут внутри неё толкнулся ребёнок, и она покачала головой. Про смерть ей думать было рано, слишком рано, ведь вскоре она должна была дать жизнь новому человеку.

***

Генрих разрешил ей сделать любой праздник, по её желанию, и Серсея бросила на это почти все силы. Двор и правда уже давно лишён радости. Король был потерян, это видело всё его близкое окружение. Он с трудом подобрал слова, занимаясь самобичеванием. Он был жесток со своей семьей, желая убить верную ему жену и лишить детей их матери, и после отплытия Баша осознал это ещё лучше.

Поэтому он позволил Серсее устроить праздник. Это поднимет и ей настроение, что в положении пойдёт дочери на пользу, и усмирит аристократию, показав, что балом снова правит прежний порядок. Королева Екатерина Медичи жива и здорова, и всей Франции стоило об этом узнать. Жаль, что Франциск скорее всего не успеет к этому торжеству, но ничего ― можно и позже ещё раз отпраздновать, уже возвращение дофина.

В назначенный день тронный зал благоухал ароматом цветов, несмотря на снег за окном. Придворные шептались по углам, рассматривая огромный, многоярусный и разноцветный торт. Когда пришёл король, гости сразу набросились на еду и вино, перемежая их танцами. Сегодняшний праздник действительно отличался ― было в нём больше яркости, больше торжества. Этому служило и богатое оформление зала, и торжественная музыка, и белоснежные одежды гостей.

Серсее хотелось выпить, испробовать лучшие образцы из погребов Франции, отвлечься от измучивших событий, но ребёнок в её животе не позволял этого. Принцесса лишь выпила воды, закусила свежими фруктами, коротко общалась с жаждущими позлословить придворными, наблюдала за тем, как играют малыши ― Карл, Генрих, Марко и Эркюль были здесь, в замечательных костюмах, и наблюдать за ними было одно удовольствие.

Серсея разговаривала с какой-то герцогиней, когда к ней подошла Екатерина. Герцогиня откланялась, оставляя мать и дочь наедине.

– Этот праздник прекрасен, ― улыбнулась королева. ― Спасибо, моя дорогая.

– Надо напомнить всем о том, кто такая королева Франции. Кроме того, малыши по Вам скучали.

Екатерина кинула полный нежности взгляд на играющих чуть поодаль детей. Их всех редко приводили на такие балы, но тут Серсея настояла, и теперь принцы и принцесса Франции с радостью веселились, радуясь и тому, что темнота начала рассеиваться.

– И как Генрих тебе не запретил?

– Он… проявил понимание, ― сказала она. Это слово подходило больше всего. Генрих был опечален всем происходящим в его доме, но не помешал дочери устроить праздник. Для них он означал победу, для короля ― возможность отдохнуть от всего. Он даже пригласил Екатерину на несколько танцев, чего не происходило уже давно. Даже Екатерина скинула тревоги и страхи прошедших дней и от души отдалась торжеству в её честь.

Король Генрих… Он пребывал в странном расположении духа. С одной стороны, безумие сына и чувство собственной вины всё ещё давило на его сердце тяжелым грехом. С другой же он испытал огромное облегчение, ведь какой-то груз он теперь скинул ― ему не было нужды убивать свою жену, мать своих десятерых детей, настоящую мать Серсеи. Несмотря ни на что, он хотел сохранить Екатерине жизнь. Правда была в том, что Генрих тоже всегда любил свою жену и знал, что несмотря на то, что многие года они были холодны с друг другом, он любил Екатерину.

Диана де Пуатье всегда была в его сердце, они пережили многое вместе, она родила ему первенца, но теперь она мертва, а Екатерина… Екатерина всегда стояла особняком его чувств. Диана была его другом, а Екатерина ― его союзником. Диана родила ему сына, а Екатерина ― десятерых наследников, и родила бы ещё, если бы не трагедия с близняшками.

Но Генрих никогда не мог понять ― а главное, простить, ― то, что случилось с Серсеей. Если бы Диана приняла свою дочь, если бы любила, Генрих бы носил её на руках, потому что его самого маленькая принцесса зачаровала с первых минут своего рождения. Да, эти роды были ужасны, но тогда впервые Генрих подумал о том, что ради своих детей готов пожертвовать Дианой. Пусть бы она умерла, а Серсея жила. При этом, он никогда не желал смерти Екатерине и всегда ставил на неё, если приходилось выбирать.

Генрих не простил то, что его любимая дочь была отвергнута. Нет, не простил и никогда не сможет простить. Он любил Серсею более, чем всех своих дочерей, наверное, из-за того, что та вбирала в себя лучшие качества дома Валуа и дома своей приёмной матери Медичи. Генрих был рад, что она оказалась достаточно смелой, чтобы спасти Екатерину и пойти против отца.

Королева Шотландии Мария Стюарт на балу не появилась. Она вообще почти не выходила из своей комнаты, Серсея её не видели уже долгое время, но от дам из Летучего эскадрона Екатерины она узнала, что Мария не покидает свои покои, потому что боится. Теперь Баша не была, и её судьба была простой ― она должна была стать женой Франциска, или её страна будет медленно умирать. Франциск, который ушёл из дворца и который её уже точно не любил, которого она предала.

Правда, Мария верила, что всё ещё может вернуть. Так или иначе, но она всё ещё любила дофина Франции и надеялась, что своей любовью может всё исправить. А пробудить чувства во Франциске она сможет, точно сможет.

Однако, Екатерина и Серсея всё ещё верят, что Мария принесёт смерть Франциску. Мария сама этого не хотела, да и если Франциск умрёт, она не сможет помочь Шотландии. Девушка попала в ловушку и до сих пор не знала, как из неё выбраться.

Королева и принцесса Франции стояли в стороне, разговаривая о чём-то, когда их прервали.

– Ваше величество, ― Нострадамус появился, словно сотканный из теней и ярко-оранжевого пламени. ― Простите, я украду у Вас свою жену. Позволишь? ― Нострадамус склонился перед ней в галантном поклоне, после чего предложил свою руку. Серсея сначала хотела отказаться ― не в её положении танцевать, но волшебство вечера захватило, и она светло улыбнулась мужу.

– Конечно.

Екатерина проводила их лукавым, довольным взглядом. Кто же мог подумать, что союз, который Генрих создал из-за какой-то шутки, и минутные чувства к друг другу, могут вылиться в нечто столь прекрасное. В великую любовь.

Несмотря на беременность, принцесса не потеряла привычную грацию и лёгкость. Конечно, энергичные, быстрые танцы были не для неё, но лёгкий и плавный вальс ― самое то. Кроме того, в руках Нострадамуса было безопасно и надёжно. Она легко следовала за сильной мужской рукой, вновь ощущая себя маленькой принцессой, мир которой крутится вокруг красивых балов, смелых и верных рыцарей и прекрасной Франции.

В её уши снова полилась музыка, тихий говор гостей успокоил волнение. С удивлением Серсея обнаружила, что получила всё, что могла только просить от жизни ― у неё был муж, который любил и боготворил, которого любила она, было высокое положение в обществе, во Франции, крепкая семья, богатство и благородная кровь. И совсем скоро у неё должен был родиться ребенок.

Она внезапно тихо рассмеялась.

– Очевидно хорошо, что Вы умеете танцевать, ― сказала она. В глазах Нострадамуса сначала промелькнуло непонимание, а потом он широко улыбнулся.

Она тяжело вздохнула и посмотрела на мужчину, который аккуратно вёл её в танце, и слабо ему улыбнулась.

– Простите, что Вам пришлось участвовать в этом фарсе. Отцу, очевидно, слишком скучно.

– Ничего страшного, Ваша светлость. Очевидно хорошо, что я умею танцевать.

Серсея хмыкнула и позволила себе открытую улыбку. В конце концов, люди могли говорить, что хотели, разве Серсея не имела права хоть на каплю веселья?

– Очевидно.

– Очевидно, ― согласился он, аккуратно повернув жену вокруг своей оси и в следующее мгновение её поцеловав. На глазах у всего двора, совершенно не стесняясь. Быстро стали обжигающими, и Серсея едва не прикусила мужу язык от неожиданности. Впрочем, поцелуй получился коротким ― люди вокруг них взорвались оглушительными аплодисментами и какими-то добрыми выкриками, и Серсея, к своей радости, обнаружила, что совсем не покраснела.

«Как удивительно легко у неё всё получается, – шептались придворные на королевских пирах, – наверняка алхимия, а может и магия». Откуда им знать, что любовь и женское коварство сильнее всяких чар? Слишком долго Серсее приходилось отказываться от танцев. Не отказываться – не получать от них удовольствия. Но теперь всё было кончено, и она снова блистала на балах, ей воспевали оды. Она была первой красавицей Франции, по важности и влиянию равной только королеве Екатерине, у неё не было равных. Она всё исправила. Вернула, как было. Как должно было быть.

Она танцевала, кружилась, и все вокруг хлопали и хлопали, подобострастно сияя, даря ей настроение и желание жить. В какой-то момент закружилась голова, и Серсея остановилась, вцепившись в мужа. Люди вокруг неё захлопали ещё громче.

Нострадамус отвел её в сторону. Совсем неожиданно, ребёнок внутри неё взбрыкнулся, и Серсея поморщилась.

– Выйдем? ― попросила она. ― Мне не хорошо.

Нострадамус кивнул, и они вышли из залы. В коридоре было прохладно. Серсея облегченно выдохнула, чувствуя приятные покалывания внутри ― от близости любимого супруга.

– Ваша Светлость! ― позвали её со стороны, и Серсея повернулась. На ходу расстёгивая плащ, к ней спешила Лола ― раскрасневшаяся от царившего на улице мороза, растрёпанная, а за ней широким шагом следовал дофин Франции. Такой же красный и взъерошенный, как и Лола.

Фрейлина подскочила к Серсеи и аккуратно обняла её. Серсея вздрогнула от холодных руках на плечах, но радостно рассмеялась и обняла Лолу в ответ.

– Лола! Франциск! Вы вернулись! ― радостно проговорила она.

– Да. Вытащила брата Лолы, и отец позвал меня обратно, ― сказал Франциск, обнимая сестру, и, наклонившись, поцеловал её в животик. Он широко улыбнулся, когда его в ответ толкнули. Серсея рассмеялась, а Лола обняла её за талию. ― Нострадамус, ― кивнул дофин, протянув руку для рукопожатия.

– Доброй пожаловать домой, дофин, ― с улыбкой кивнул Нострадамус, отвечая на протянутую руку своей. ― Леди Лола.

– Приветствую, ― улыбнулась Лола. ― Как Вы себя чувствуете? ― посмотрела на принцессу фрейлина, накрывая холодной ладошкой её теплый живот. Серсея улыбнулась, обнимая Лолу в ответ за плечи.

– Прекрасно, ― лукаво усмехнувшись, ответила Серсея. В её зелёных глазах искрился невысказанный вопрос, и судя по всему, Лола понимала, что от неё хотят. Она внезапно покраснела и посмотрела на Нострадамуса.

– Можно я похищу Вашу очаровательную жену, и мы поболтаем с ней?

– Если она хорошо себя чувствует, ― кивнул Нострадамус.

– Посплетничать всегда силы есть, ― игриво скривила губы Серсеи. Настроение её возрастало с каждой минутой, как и боль, которую она пыталась не замечать. ― Франциск?

Дофин беспечно пожал плечами и по-мальчишески, залихватски улыбнулся. Боль накатила на неё внезапно и также внезапно схлынула, Серсея даже не успела понять, что произошло. Низ живота тянуло, она поморщилась, но никто не заметил. К тому моменту, как на неё снова обратили внимание, она уже справилась с неприятным ощущением.

– Я пойду поприветствую родителей. Пойдёмте, Нострадамус? ― кивнул он зятю в сторону зала. ― Леди надо оставить, ― состроив детскую рожицу, ответил он, и Серсея закатила глаза.

– Пойдем со мной, ты мне всё расскажешь, ― захихикала Серсея, и они с Лолой вдвоём отправились в покои леди Нострдам. Пот выступил на её коже, но Серсея справилась.

В комнатах было слегка прохладно, горело несколько свечей. Лола не была ещё в этих покоях ― большой и просторной, с дверью, ведущими в кабинет Нострадамуса, выходом на балкон, вместительным гардеробом. Посреди комнаты возвышалась огромная кровать, в одном углу стоял большой комод, в другом стол, тогда как туалетный столик располагался перед окном, выходящим в крошечный дворик. Лола почувствовала себя маленькой куколкой из фарфора, оказавшись здесь.

Серсея села на кровать, и Лола опустилась рядом с ней. Она заметила, что над комодом висел поднос, на котором изображались библейские сцены рождения и торжеств. Королевским женщинам, которые носили под сердцем ребёнка, обычно дарили такой особый подарок, видимо, Генрих расстарался для своей дочери, подчеркивая её статус во всей Франции. На подносе были различные лакомства, например, куриный суп и сладости. Когда будущая мать съедала их, подносы вешали на стену как украшение. Это были ценные памятные подарки.

В комнате было темно, за окнами царила вечерняя темнота. Лёгкий прохладный воздух трепал занавески. В спальне повесили гобелены с безмятежными религиозными сценами и пейзажами. Всё должно было способствовать облегчению состояния будущей матери, а не расстройству.

– Итак, ― с белоснежной улыбкой произнесла Серсея, привлекая внимание к себе. ― Ты вернулась с моим братом.

Лола рассмеялась.

– Серсея, я влюбилась, ― неожиданно призналась Лола, и в глазах Серсеи промелькнуло настоящее удивление, а потом её глаза засияли. ― И он тоже меня любит! Мы с Франциском… ― Лола снова покраснела и пригладила волоса. ― Теперь мы вместе.

– О, Боже! ― воскликнула она, накрыв живот рукой. ― Лола, это прекрасно!

Фрейлина удивленно посмотрела на принцессу, по всей видимости, не ожидая такую реакцию. Она почему-то считала, что прекрасная и уточненная принцесса Франции, любимица Генриха Валуа и Екатерины Медичи, никогда не одобрит союз своего брата-дофина, будущего короля, с обычной девушкой из Шотландии. Да, богатой, даже из аристократичной семьи, но не принцессой, и уж тем более королевой. Но радость Серсеи порадовала Лолу ― её одобрение было важно для аристократки.

– Я волнуюсь из-за этого, ― призналась Лола. Пока она путешествовала в Париж вместе с Франциском, то почему-то поняла, что поговорить и доверять может только Серсее. Эта принцесса была вежливой и уточненной, настоящей принцессой из сказки, и она могла дать правильный совет и поддержать. ― Я ведь… никто во Франции, всего лишь фрейлина.

– Ты богата, из знатного рода. Очень красивая, ― Серсея улыбнулась, и Лола ответила ей смущенной улыбкой. ― Екатерина была такой же, когда выходила замуж за моего отца. От этого брака никто не получил корону, но в казну пришло немало денег.

Правда, они оба понимали, что на тот момент Генрих был младшим принцем Франции, его старший брат должен был получить корону, а Франциск был первым в очереди на трон. Эти сомнения Серсея прочитала на лице Лолы и вздохнула, сжала ладонь Лолы в своей в знак поддержки.

– Главное, что об этом думает Франциск, ― сказала она и улыбнулась. ― Только его мнение должно что-то значить, ― некоторое время они молчали, а потом леди Нострдам тихо рассмеялась и покачала головой. ― Знаешь, я хочу конфет. Конфет и чаю. А тебе не помешает согреться.

Серсея поднялась, собираясь позвать служанку, но вдруг внутри неё что-то перевернулось. Серсея ощутила острую боль в животе, влага хлынула на бедра. Сын отчаянно брыкнул в её чреве. Дрожь пробежалась по спине Серсеи.

– Серсея? ― крикнула Лола, оказываясь рядом, хватая принцессу за руки, чтобы та не упала на пол. Она с испугом увидела, как под девушкой расползается сначала простое влажное, а потом красное пятно. Лола побледнела. ― Серсея! ― крикнула она, и леди Нострдам что-то пробормотала ей в ответ. Девушка поняла, что Серсея ещё в сознании, и, призвав все силы и спокойствие, позвала фрейлин Серсеи. Принцесса скрестила руки на животе, чтобы защитить дитя. Боль охватила её, стиснув, как кулак великана из сказок, что когда-то рассказывала ей старая няня и королева Екатерина. Дыхание оставило её, она сумела только охнуть. Боль вновь пронзила, и Серсея прикусила губу: похоже было, что сын пробивается наружу, ножами в обеих руках кромсая её тело.

Лола помогла Серсее лечь. Глаза принцессы обратились к небу за окном: чёрному, мутному и беззвёздному.

***

– Ваше Величество. Ваше Величество!

– Камила? ― удивленно произнесла Екатерина. Обсуждающие что-то до этого Франциск и Нострадамус чуть поодаль замолчали и взволнованно взглянули на подлетевшую к ним фрейлину. Генрих сделал шаг к ней.

– Что? ― твердо спросил он, уже зная единственную причину, способную так взволновать фрейлину леди Нострдам. Что-то случилось с его дочерью.

– У леди Серсеи начались схватки, ― выдала Камила.

– Она рожает? ― переспросил Генрих, а потом в его сознание быстро сложились необходимые числа. ― О, Боже! ― воскликнул король, напуганный до глубины души.

========== двадцать восемь. мы делаем, что возможно, но, если придется выбирать ==========

Беременность всегда была окутана тайной и страхом. Даже юноши, ни разу не бывшие в постели с девушкой, знали ― роды были рискованным делом, так как все матери ― как богатые, так и бедные ― сталкивались с возможностью осложнений или даже смерти. Каждая третья женщина умирала во время родов, поскольку они были основанным суевериях, домыслах и зачастую бессмысленных ритуалах.

Серсея Нострдам была на двадцать восьмой недели беременности, когда у неё внезапно начались схватки.

– Ей ещё рано рожать, ― раздражённо заметил Генрих, стоя под дверями покоев дочери. Обычно, король бы решил заняться своими делами, даже когда рожала Екатерина, он ждал новостей у себя в кабинете, но в эту ночь он не сомкнул глаз, сидел под дверью комнаты дочери вместе с Нострадамусом, Франциском, королевой Марией и её фрейлинами. Екатерина не выдержала и ушла ― ей сообщили, что дети взволнованны столь резким исчезновением всех родных, и она пошла к ним. Королева наверняка вспоминала свои первые роды ― тяжёлые и вместе с тем долгожданные. Когда она родила первого ребенка, её свёкор, король Франциск I, потребовал не только предоставить ему все данные о младенце (включая время рождения), но и продемонстрировать их, чтобы убедиться, что роды правда состоялись. От того ей было еще страшнее и тяжелее, ведь среди всех присутствующих, она понимала Серсею лучше всех. Понимала боль и страх, что исптывала молодая мать.

Франциск остался и смотрел в окно, слишком бледный и взволнованный. Мария хотела его утешить, но он отмахнулся от неё. Парень смотрел на небо, на котором медленно загорались звёзды, а через много часов оно начало светлеть, возвещая о приходе нового дня.

Роды начались внезапно, и рядом с Серсеей оказалась только фрейлина королевы Шотландии ― Лола, которая в последнее время крайне сблизилась с леди Нострдам. Она-то сейчас и была в покоях принцессы, видимо, оказывая какую-то поддержку и помощь, раз её ещё не выгнали.

– Почти на три месяца раньше, ― так же хмуро заметил Нострадамус. Голос его был сухим, но Генрих видел в его глазах пожар, в котором прорицатель сгорал.

– Это ещё неплохо, ― заметила Мария. Она ― вместе с Грир и Кенной ― стояла чуть в сторонке, и судя по тому, как хмурилась, думала больше о том, почему Лола оказалась рядом с Серсеей в этот момент, и что вообще было между ними. ― При должном уходе, всё будет хорошо, но поскольку роды первые… ― Генрих метнул в неё такой взгляд, что Мария замолчала, не продолжав мысль. Франциск осуждающе посмотрел на королеву, поджав тонкие губы.

Но, кажется, всё шло не слишком хорошо. Серсея почти не кричала какое-то время, стойко держась, и лишь слабые стоны доносились из комнаты. Но прошло три часа, и она уже не сдерживала свои крики. Кенна, не выдержав, коротко всхлипнула и поспешила уйти. Грир и Мария, бледнея от каждого нового крика принцессы, оставались стоять на месте, на тот случай, если срочно понадобится помощь.

Нострадамус даже не двигался с места, его пустой взгляд был направлен на стену напротив, а при каждом новом крике жены он вздрагивал, плотнее сжимая сцепленные в замок руки.

Генрих же метался, как запертый зверь. Он то уходил, чтобы не слышать криков дочери, но они, казалось, преследовали его везде, и король возвращался. Это было ужасно. Он отчаянно хотел, чтобы всё это прекратилось, но потом решил, что пусть дочь кричит и надрывается – значит, она всё ещё жива.

Хирург выскользнул из комнаты, на его одежде даже в предрассветной темноте виднелась свежая кровь. Проскользнувшие мимо них женщины несли с собой гору тряпок, из белых полностью окрасившихся в красный. Взглянув на это отвратительное месиво, поборов следом тошноту, Нострадамус попытался представить, сколько крови потеряла его жена. Упрямая кобра так и не захотела, чтобы он был рядом с ней, и его не пустили. Им вообще сообщили не сразу ― у принцессы начались не просто схватки, начались полноценные роды, её успели переодеть и подготовить, принести всё необходимое, позвать за повитухами и врачом, и лишь потом сообщили королевской семье. Понятное дело, что никого в комнату больше не пустили, даже Екатерину ― там был врач и армия повитух, а любой чужой человек мог принести болезнь и вред.

Врач осмотрел всех присутствующих, а потом взгляд его впился в Нострадамуса и короля.

– Что с моей дочерью? ― взвился Генрих немедленно.

Но врач лишь покачал головой, и Григ вскрикнула. Взгляд лекаря перешёл на подорвавшегося с места прорицателя, и внезапно он заговорил ― тихо, спокойно, уверенно.

– Мы делаем, что возможно, но, если придется выбирать… ― сказал он, так и не продолжив.

Дикий, обезумевший взгляд Генриха впился в Нострадамуса. Король уже испытывал что-то подобное, на последних родах Екатерины, когда ему самому пришлось выбирать между женой и детьми. Он сделал выбор в пользу своей королевы, понимая, что дети скорее всего погибнут, а оставшимся десятерым нужна мать, а ему ― официальная королева, даже если сильные чувства их не связывают. Всё играло для Екатерины.

Но у Нострадамуса и Серсеи всё было по-другому. Они любили друг друга, и ни корона, ни страна не давили на них, поэтому Генрих и представить не мог, в пользу кого сделает выбор: первенец или жена? Потому что он знал, как Серсея желала этого ребенка, желала его живым, и если она выживет, а ребёнок ― умрёт, она себя никогда не простит, и простить мужа, который сделал подобный выбор, ей будет невероятно тяжело. Нострадамус мог потерять их обоих. Нострадамус должен был осознавать, сколько ответственности на себя берет, сколько он ставит на кон ― не просто любовь и безграничное доверие Серсеи, а её саму.

– Серсея, ― выдохнул Нострадамус, и Генрих тяжело выдохнул, почувствовав облегчение, почти благодарность. Прорицатель говорил уверенно, но пронизанным тоской и безысходностью голосом. ― Если придется выбирать, спасите мою жену.

– Да, милорд, ― поклонился лекарь и снова скрылся в покоях. Франциск осознал, что всё это время неразборчиво бормотал одно и то же. Молитва. Молитва сама слетала с его губ.

– Ты сделал правильный выбор, ― хрипло сообщил Генрих и похлопал Нострадамуса по плечу, а потом вместе с ним тяжело опустился на скамью. И снова пришлось ждать.

Было уже раннее утро, когда крики Серсеи начали затихать. Закончилось ли всё, или просто у девушки не осталось сил кричать? За дверью всё ещё копошились, даже слышен был звонкий голос Лолы, но никто не разобрал ни слова. Стояла оглушительная тишина, и эта тишина пугала больше всего. Франциск метался по коридору, как это делала отец, а вот Генриха, кажется, покинули последние силы. Нострадамус напоминал мертвеца, так бездвижен он был и таким больным выглядел. Ему хотелось немедленно увидеть жену и убедиться − она жива, дышит, улыбается… Она не может умереть.

И среди этой тишины внезапно раздался громкий, возмущенный писк, медленно переходящий в детский плач. Плач всё нарастал, а потом медленно прервался. Лола вышла из комнаты. Её платье было в кровавых разводах, волосы небрежно собраны наверху, а на руках наливались небольшие синяки ― видимо, Серсея хваталась за неё, за единственную поддержку, с чудовищной силой.

Все поддались к ней в ожидании.

– Она жива, ― ответила Лола на безмолвный вопрос. Выглядела она усталой, но радостной. ― И ребёнок… Он тоже жив.

Нострадамус неуверенно двинулся к жене в комнату, высвободившись из хватки Генриха, но войдя и закрыв за собой дверь, он остановился, так и не дойдя до кровати.