Текст книги "Королевская любимица (СИ)"

Автор книги: Девочка с именем счастья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

В свою комнату Серсея возвращалась в приподнятом настроении. По пути ей сообщили детали произошедшего сегодня утром, что какая-то горожанка с криком: «Смерть бастардам!», полоснула Баша по горлу ножом. Царапина оказалась не очень глубокой, Баша она не убила, но инцидент быстро предали огласке. Именно это привело Марию в темницу Екатерины ― юная королева пыталась вытащить из королевы Франции признание, но вполне ожидаемо не получилось. Мария помышляла себя талантливым игроком, забывая о том, через что прошла Екатерина и как хороша она в играх вроде этой.

Камила позаботилась об ужине, и, войдя в комнату, Серсея внезапно осознала, как сильно голодна. Она села за стол, привычно высчитывая, что на ужин супруг не явится.

– Серсея, ― привычно окликнул её Нострадамус, входя в комнату. Принцесса подняла на него взгляд и, осознав, что почти всё это время трапезничала одна, слегка виновато улыбнулась.

– Прости, хотела тебя дождаться, но не получилось.

– Ты съела всё? ― удивленно спросил Нострадамус, прикидывая, каким должен был быть ужин на двоих, и сколько осталось теперь.

– Да. Сытный ужин получился, ― потупила она глаза, и внезапно услышала смех.

Нострадамус подошел и погладил её по голове, точно ребенка, которого застали за какой-то шалостью. Он был доволен, что принцесса по всем признакам шла на поправку ― и в физическом, и в моральном смысле. Последние события стали слишком сильным поворотом для неё, но визит к матери, судя по всему, вернул Серсее силы бороться.

– Не смешно, ― обидчиво дернулась принцесса. ― Не ем ― плохо, ем ― тоже плохо.

– Я не сказал этого. Я рад, что ты в порядке.

Серсея слегка надменно прищурилась, глядя на супруга, но на присевшего рядом с ней Нострадамусом это не произвело никакого эффекта. Муж положил руку ей на затылок и, притянув ближе, поцеловав в лоб. Нострадамус всегда так делал, когда стремился подчеркнуть свою заботу о ней. Серсея улыбнулась. Она порывисто обхватила мужа за шею, потянулась к губам и впилась в них поцелуем. Внутри что-то вспыхнуло, что-то знакомое и обжигающее, но не такое сильное, как прежде.

***

Серсея добилась того, чтобы хотя бы изредка Екатерина навещала её. Добилась она этого, конечно, обманным путем ― перед стражей разыграла несильный приступ, предварительно предупредив Нострадамуса, но всполошив ничего не знающих Франциска и Екатерины. Впрочем, брат отреагировал более, чем хорошо ― угрожая стражникам именем короля, он пообещал, что сам отрубит головы всем, если с его сестрой что-то случится. Поэтому раз в день ― на обед ― Екатерина могла покидать свою темницу, чтобы провести время с дочерью. Это было более чем удобно, и хотя дофин с королевой немного злились на сговорившихся супругов, положение вещей улучшилось. Мария и Себастьян совладать с этим не смогли ― всё-таки, пока что Франциск оставался старшим наследником, а Серсея ― любимой дочерью Генриха, находящейся в положении, а учитывая, что малейшие волнения плохо влияли на неё самочувствие, никто не хотел ощутить на себе ярость короля, а также опасной королевы Медичи и прорицателя, которые, без сомнения, устранили бы виновника волнений беременной принцессы. Поэтому на все приказы королевы Шотландии и бастарда слуги и стражники лишь отводили глаза и говорили, что ничего сделать не могут.

Франциск с удивлением обнаружил, что тактика устрашения более чем действенная. И что сам готов схватиться за меч, если сестру кто-то обидит. Он и раньше это знал, но никогда не думал, что будет спокойно относиться к тому факту, что он просто отрубит голову мечом стражнику, который скажет «нет» Серсеи и заставит её волноваться.

Но, помимо этого, кое-что ещё радовало всех троих ― Серсея шла на поправку. Франциск краснел, когда замечал, Екатерина радовалась, а Нострадамус просто был доволен, но все они видели ― леди Нострдам наконец-то преодолела болезненную для своего положения худобу. Её заметный живот больше не выделялся яркой округлостью на тощем теле, она сама приобрела подходящие для положения формы. Бёдра слегка увеличились, немного, но заметно, грудь пополнела, и даже руки и ноги слегка окрепли. Талия её оставалась немного узкой для девушки в положении, но Екатерина говорила, что это не страшно ― у неё, худой и тонкой с рождения, талия менялась на какие-то нечастные сантиметры, и то уже на последних сроках. Нострадамуса не очень волновал внешний вид жены, его больше тревожило её состояния ― аппетит у Серсеи прибавился, как того и требовалось, конечности не оттекали, спина не болела, а тошнота, слабость и сонливость, так досаждающие супруге на первых месяцах, наконец прошли.

Серсея расцвела ― иначе и не скажешь. В глазах мужа она стала ещё прекраснее, чем раньше, ещё желаннее, и никакие робкие замечания о её внешности его не волновали. Серсея просто не понимала, что с первой беременностью уходит её девичья худоба и некоторая угловатость, что на смену ей придет женская красота и зрелость, и немного стыдилась полноты. Нострадамус убеждал её в ином всеми правдами и неправдами, всеми силами, но главным аргументом стало то, что и для ребенка, и для Серсеи всё идет на благо. После этого Серсея не заикалась об этом, и с уже хорошо знакомой радостью принимала ласки мужа.

С момента отъезда короля прошло чуть больше недели, Франциск вернулся вчера вечером и сообщил, что кое-что нашел. На одном из приемов прощений от крестьян была приведена девушка-воровка, Иззабель, которая является племянницей Дианы де Пуатье. И еретичкой, её отец был осужден за предательство. Франциск провёл время, подготавливая ложные письма, где Изабель просила Себастьяна о помощи, ссылаясь на их общую веру; в ответе Баш сокрушался по поводу казни своего дяди-предателя, и хотя Франциск оказался достаточно умен, чтобы не написать это прямо, между строчек угадывалось обещание поквитаться за это. Письма были талантливо составлены, Серсею они привели в восторг. Франциск пока оставил их сестре, решив посоветоваться с матерью, а сам занялся… чем-то. Он был задумчив в последнее время, и Серсея снова немного тревожилась.

Утром небо было пронзительным в своей голубизне, солнце заливало комнату. Екатерина вошла в покои супругов, привычно постучавшись. Серсея впервые за долгое время выспалась и пребывала хорошем расположении духа, что также радовало её и мужа. Нострадамус что-то рассказывал ей с легкой улыбкой, а Серсея, несмотря на увлечения завтраком, внимательно его слушала. Подобная идиллия порадовала королеву Франции.

– Приятного аппетита, Серсея. Разговоры про смерть тебя не повредят?

Она заметила, как дрогнуло лицо Нострадамуса, однако дочь положила на его руку свою ладонь и слабо сжала в знак поддержки.

– Нет. Мне всё нравится. Мне и мальчику, ― улыбнулась, кладя свободную руку на свой живот и поглаживая его привычным движением.

– Мальчику? ― удивленно переспросила Екатерина, с непонимание оборачиваясь к Нострадамусу. ― У тебя было ведение?

– Нет, я просто знаю, что у меня будет сын, ― вставила Серсея, пододвигаясь ближе к мужу, чтобы Екатерина сидела напротив их обоих. Подобное желание быть ближе к мужу невольно задело Екатерину за живое.

– У нас, ― немедленно поправил прорицатель, как-то по-особенному посмотрев на жену. Этот взгляд нельзя было назвать даже просто ласковым, он был… необычайным.

– Кто его носит в себе? ― хмыкнула Серсея, беря с тарелки тарталетку.

– Благодаря кому он есть в тебе?

– Вы такие… милые, прям до сердца, ― не выдержала Екатерина, прервав поток заигрываний. Серсея усмехнулась и коротко поцеловала мужа в колючую щеку. Королеву невольно передернуло ― она сама никогда не любила мужчин с пышными усами или бородой, только легкая щетина Генриха ей нравилась. Но дочь, кажется, никаких неудобств не испытывала. ― И всё же. Я хотела обговорить…

– Смерть бастарда, который прыгает выше головы. У меня есть идея получше, ― бодро проговорила Серсея. Нострадамус перевернул руку, на которой лежала рука Серсеи, и принцесса переплела их пальцы. Жест получился простой, быстрый и незамысловатый, словно они так делали всегда. Екатерина постаралась не обращать на это внимание, сосредоточившись на планах возвращения всего на круги своя.

– И какая же? ― было даже любопытно, что придумала дочь.

Леди Нострдам довольно усмехнулась.

– На неё потребуется немного больше времени, но вполне возможно, мы успеем до возращения Генриха. Я могу попросить людей Габриеля разыграть какое-нибудь жертвоприношение. Башу об этом сообщат, и он помчится в лес спасать невиновного. А там… он увидит нечто настолько страшное и отвратительное, что рассудок его помутится. И ты напишешь своим родичам в Риме, что бастард Генриха спятил из-за своего еретичества. Доказательства у нас будут в лице графа Гуга, который подтвердить, что Себастьян был как-то связан с ребенком еретички из леса. Как такого можно признать законным?

– Но что может настолько помутить разум Себастьяна? ― вслух спросила Екатерина, хотя было ясно, что она судорожно размышляет о том, как воплотить план дочери. Он был хорош, немного витиеват, но Екатерина такое даже любила. Даже если бы пьяные крестьяне избили Баша, в этом вполне можно было бы обвинить её, а тут такое. Превратить ненавистного ублюдка в сумасшедшего, пускающего слюни,

– Что-то есть наверняка, у каждого человека будет свой порог. Но для верности… ― Нострадамус поднялся, с каким-то явным сожалением отпуская руку супругу. Он подошел к своему столу, вытащил несколько пробирок и, с минуты рассматривая их, вытащил одну и вернулся к жене и свекрови. ― Вылейте эту жидкость в подсвечник. Спустя некоторое время после догорания свечи все, находящиеся в комнате, окажутся в плену этого дыма. Они медленно начнут сходить с ума… Кошмары Баша станут крепче.

– Но за кем помчится Баш без всяких сомнений? ― задала риторический вопрос Екатерина, и их с Серсеей глаза одинаково блеснули.

***

Себастьян вернулся во дворец раздавленным, подавленным и дико напуганным, что не случалось с ним уже давно. Его лицо было расцарапано от ударов веток, плащ и одежда ― испачканы и местами даже порваны, волосы взлохмачены, и в них запутались какие-то листочки, веточки, а несколько прядей даже слиплось от грязи. Настоящее пугало ― прекрасный вид наследника Генриха.

Франциск тоже был тут. Живой и невредимый, и, в отличие от Себастьяна ― аккуратный, красиво одетый, величественный. Настоящий дофин. Баша, впрочем, это не интересует. Он налетает на брата вихрем, сжимая в объятьях, и некоторые из ближайших стражников напряглись. А вдруг во время этих объятий один другому нож в живот воткнет, или вдруг бастард отвлекает внимание от чего-то важного.

– Себастьян, ― удивленно говорит Франциск, отстраняясь от Себастьяна. ― Что такое?

– Франциск! Боже, ты в порядке! ― кричит Себастьян, не замечая попыток брата аккуратно отстранить его от себя. Дофин не хотел вот так вот стоять с братом посреди коридора, не после того, как поступил он и Мария.

– Да, конечно. А как иначе. Я пока жив, как видишь, и борюсь за свой трон, ― усмехается Франциск чуть вызывающе.

– Нет, нет, я не про это… ― быстро заговорил Себастьян, судорожно сжимая грязными руками плечи дофина. ― Еретики прислали мне послание, что готовы убить тебя. Я сразу помчался за тобой, и… там, в лесу… клянусь, я видел твой труп, брат. Это был ты! ― мысли его путались, как и слова, и в сердце Франциска даже кольнула привычная жалость и сочувствие, но они быстро ушли на второй план, и даже немного дальше.

– Нет, как ты уже мог заметить, ― мягко возразил он. ― Я был с Серсеей.

Да, и это Серсея позаботилась, чтобы сейчас вокруг братьев собралось как можно больше народу. Графы, лорды и простые слуги задумчиво оглядывались на эту сцену, вслушиваясь в слова Себастьяна, который даже не пытался говорить тише. Шепотки полетели мгновенно, и Франциск с трудом скрыл довольную усмешку.

– Но как же… ― растерянно бормочет Себастьян, и Франциск ― как хороший всепрощающий брат ― хлопает его по плечу. Каждый раз он думал об этом, и каждый раз кровь Медичи и Валуа, унаследованная им в равных пропорциях, бурлила так, что звенело в ушах: Валуа всегда ревностно оберегали свою семью, а Медичи никогда не прощали предательства.

– Думаю, тебе стоит отдохнуть, ― миролюбиво замечает Франциск, и Себастьян не замечает, как много жалости в голосе дофина. А слуги каждую деталь подмечают, и принц уже слышит в перешептывании удаляющихся пажей: «Слыхал, что сказал бастард? Еретики ему написали…». Прекрасно, сначала эти слухи, а потом письма о Изабель и её отце-еретике.

Баш уходит ― точнее, его уводят. Франциск довольно усмехается, когда неожиданно замечает Лолу. Фрейлина Марии притаилась в темной нише, безмолвная, грустная и печальная. Франциск слегка улыбнулся ей, и девушка ответила тем же. Он не знал, догадалась ли она, что всё разыгранное перед двором было лишь умелой манипуляцией, но не сомневался, что она тут же побежит докладывать об этом своей королеве.

Франциск развернулся и поспешил в покои сестры. Серсея была одна, читала какую-то книгу, и когда брат пришел, то с любопытством и надеждой.

– Все получилось, ― удовлетворённо сказал дофин, прикрывая дверь за собой и проходя вглубь комнаты. Он присел на корточки у ног Серсеи и улыбнулся ей. ― Примчался в замок с глазами на выкат, на весь дворец кричал, что видел моё тело.

– Бастард, получив известие от еретиков, бросается в лес на смерть законного дофина ― своего главного соперника. Вот это будет сюжет, ― довольно улыбнулась принцесса, положив руку на живот, и ласково погладив его, будто делясь своей радостью с ребенком.

– Для верности надо было сделать копии письма, ― добавил Франциск, наблюдая за лёгкими поглаживаниями сестры по животу.

– Это уже лишнее. Но сделаем, если понадобится, ― сказала она, и они вдруг молча уставились друг на друга. Потом усмехнулся Франциск, тихо хихикнула Серсея, и вот они уже вдвоем громко смеются. Поразительно, как была сильна в них кровь Медичи. Они открывали рот, и всё чаще слышались слова их общей матери. Без сомнения, они могли собой гордиться.

========== двадцать три. все хорошо, любовь моя? ==========

Генрих вернулся из Рима с отказом о разводе и полной уверенностью в том, что его жена должна умереть. Екатерине суждено было повторить судьбу некоторых из жён королей прошлого, супруг короля Англии Генриха VIII Тюдора ― когда жена становится неугодной, её обвиняют в прелюбодеянии, что было равносильно измене. Была горькая ирония в том, что приехавшие на её выручку родственники сравнили королеву с жёнами Генриха Тюдора. Горькая ирония и злая насмешка.

Однако была одна проблема ― никто на роль её любовника не подходил. Екатерина, какой бы жестокой и властолюбивой гордячкой не была, не стала бы изменять своему мужу. Генрих прекрасно это знал, и судорожно подбирал пути решения непростой ситуации, не зная, что она скоро разрешится самым неприятным образом.

Вместе с тем, во Францию короля так же вернули слухи. Слухи о том, что его сын Себастьян сходит с ума. Баш уже сделал несколько из ряда вон выходящих поступков ― во время приёма поданных он внезапно вскочил с места и закричал на кого-то, стал размахивать мечом, чуть не изрубив графа Гуга. Мария и его телохранитель с трудом успокоили регента. Второй случай не был таким вызывающим, но ещё более пугающим ― одна из служанок увидела, как Себастьян медленно долбится лбом о стену, на которой уже осталось кровавое пятно из разбитого лба.

К этим проблемам прибавлялись ещё и письма, которые получил граф Гуга, и которые тут же получили широкую огласку. Себастьян помог сбежавшей девушке, которую обвинили в воровстве, потому что она была его кузиной, дочерью сводного брата Дианы де Пуатье, казненного по обвинению в еретичестве. Тут Генрих даже возразить не мог ― он сам лично присутствовал на казни еретика и хорошо это помнил.

Поэтому во Францию король вернулся раздробленным ― иначе и не сказать.

А его дочь продолжала действовать. Аккуратно и изворотливо, как настоящая кобра, Серсея сделала ещё несколько вещей, помимо того, что один из подкупленных пажей продолжал подливать яд Нострадамуса в свечи в комнате бастарда-братца. Некоторые из людей Габриеля теперь служили во дворце, приставленные стражами к королеве-матери и, по просьбе самой Екатерины, к Карлу и малышам Генриху и Эркюлю, чтобы никто не мог навредить им ради нового престолонаследия.

Серсея выжидала, теперь это делали все. Двор затаился в ожидании бури, но что девушка не могла остановить ― собственную беременность. Она крепилась, как могла, но волнения не проходили просто так, даже если пока всё шло по плану. Больше она не полнела, наполовину преодолев болезненную худобу. Ела достаточно, но волнения быстро источали её. Франциск всё-таки собирался уехать на пару дней, и сестра видела, как с каждым днем все больше на него давят сцены дворца, и, что самое ужасное, с каждым новым взглядом на Марию и Себастьяна его захватывала всё большая злость. Они забрали будущее у него, у его матери и его младших братьев, и ходили по двору, словно хозяева. Он этого не мог простить.

Серсею же не оставляли слова Нострадамуса о том, что она нашла лазейку. Пока что ничего такого она не видела, а муж упрямо продолжал говорить о гибели дофина при союзе с молодой королевой. Правда, он успокаивал жену тем, что видения становятся всё менее четкими, что значит, что скоро будущее изменится, но Серсея пока не видела своей роли в этом.

Генрих захотел увидеть дочь только спустя несколько дней после своего возвращения. Серсея не знала, почему это отец не спешит кидаться обвинениями ― ждал чего-то, или помнил, чем закончилась их последняя встреча. Он, может, и верил Екатерине во многом, доверял, но точно знал, что за детей королева готова убить самого Дьявола, и если с Серсеей что-то случится из-за неосторожности её отца, Екатерина уничтожит его. Или это сделает Нострадамус ― не так изощренно, как королева, конечно, прорицатель не обладал женской изящностью отравительниц, конец короля будет быстрым и безболезненным, и всё-таки это будет концом. А всё ― из-за дочери, которую Генрих не сберёг. Возможно, поэтому он не спешил встречаться с ней, после короткой встречи во дворе по приезду, где Серсея обязана была быть. Ждал, пока его злость уляжется, и он сможет быть чуть более вменяемым.

Она вошла в его комнату, легкая, как свежий весенний ветерок, и такая же холодная, как морской бриз. Спина ровная, походка плавная, а сама Серсея сегодня напоминала красивую куклу больше, чем обычно. Новое платье, сшитое по фасону, которому дочь сейчас отдавала предпочтение ― с широкими руками и множеством складок, Генрих подмечал эти детали.

Платье состояло из верхнего платья из тонкого шелка, корсета и нижней юбки из плотной ткани чуть ниже колен. Верхнее одеяние запахивалось налево и перехватывалось на талии кольчужно-металлическим поясом, похожим на доспех, при этом крой платья приталенный. Многослойная одежда с вышитым воротом и прямыми длинными рукавами. Юбка украшена куполообразными вставками из контрастной ткани с монохромным цветочным узором.

Платье это было голубым, Серсея отдавала предпочтение этому цвету с недавних пор, и Генрих так и не разгадал эту загадку. Яркая и красочная вышитая птица среди лилий создавала мягкий, дружелюбный и женственный образ, скрывая амбиции Серсеи, хорошо известные её отцу. Но смотря на лилии ― геральдические лилии Медичи, не Валуа ― король вспомнил об интригах дочери, скрывающимися за безобидным щебетанием.

– Отец, ты хотел меня видеть.

Серсея была его слабостью, и Генрих никогда этого не скрывал. Он любил в дочери всё ― её повадки, её характер, её красоту, её прямолинейность, её изощрённость, её изворотливость. Всё! Всё это почему-то вызывало в нём дикий восторг, и даже его отец ― король Франциск ― как-то сказал, что если Серсея играя подожжёт дворец, Генрих не сможет и словом отругать любимую малышку. Молодой дофин тогда ничего не смог возразить королю ― он был прав. Серсею он любил больше всех своих детей, больше Себастьяна. Больше фаворитки и больше жены… и иногда Генрих думал, что любил Серсею больше короны.

От того её почти преступное равнодушие к нему больно ранило.

Серсея всегда относилась к отцу с любовью, но её любовь была настороженной, недоверчивой. Сначала Генрих списывал всё на присутствие Дианы рядом ― никого Серсея ненавидела так же сильно и так же рьяно, как свою мать, и, вероятно, она не могла простить отцу то, что эту фаворитку он превозносит, а женщину, которую принцесса почитала как мать, принижает и унижает. Что же, на это у Серсеи были права, и Генрих думал, что с годами это сгладится. Но этого так и не произошло. Он не отстранял от себя Диану, а Серсея не хотела быть рядом с этой женщиной, и поэтому отношения Генриха с любимой дочерью были далекими.

Потом ― она любила Екатерину больше него, и это почему-то всегда ранило Генриха сильнее всего. У него было двенадцать детей в общей сложности, десять из них родила Екатерина, и Генрих понимал, что мать участвует в их жизни больше венценосного отца, и даже то, что сейчас Франциск открыто шел против него ради матери не ранило так больно, как ярость Серсеи. Когда она родилась, и Диана отказалась от дочери, Генрих даже был рад этому ― наконец-то, эта девочка будет только его, только его дочкой, верной и преданной помощницей, поддержкой, той самой, о которой он мечтал. Но ей нужна была мать, и Екатерина стала ею для новорождённой принцессы. И стала для Серсеи важнее отца. Генрих всегда ревновал Серсею сильнее всего.

И сейчас ― Генрих собирался казнить Екатерину, устроить узаконенное убийство, лишить Франциска престола, а этого брата Серсея любила больше всех. Генрих понимал, почему дочь его презирает, и всё равно не мог с этим смириться. Он хотел, чтобы Серсея его любила, а она его ненавидела.

– Что ты сделала со своим братом? ― прямо спросил он. Король не верил, что Баш мог сойти с ума просто так. Конечно, такое резкое изменение образа жизни могло пошатнуть юношу, но всё-таки ему слабо верилось в слухи про жертвоприношение, свидетелем которой стал Себастьян. Он знал, что Диана была еретичкой, и иногда задумывался ― а не знает ли старший сын больше, чем положено доброму католику? Не делает ли он что-то ужасное, как эти звери?

В своё царствование он огнём и мечом преследовал усиливавшийся в стране протестантизм. Что же говорить о еретиках? Если бы Генрих мог, он на всех бы них обрушил небесный огонь и уничтожил, как Господь уничтожил Содом и Гоморру ― за распутство, за олицетворение высшей степени греховности.

Мысли путались, Генрих и мог, и не хотел верить. Если это и вправду интриги Серсеи, то дочь была потрясающая, обыгрывала Генриха на несколько десятков шагов.

– С Франциском что-то случилось? ― спросила она, наигранно приподняв бровь.

– Нет, я говорю о Баше, ― слегка раздраженно поправил Генрих. Он ожидал, что дочь вспыхнет, как это всегда бывало, стоило ей напомнить, что Себастьян ей брат больше, нежели Франциск. Но Серсея его удивляет ― может, беременность сделала её спокойней, уравновешенной… или просто интриги Генриха надломили его дочь.

Серсея улыбнулась. Её платье отражало положение Серсеи в этот момент: красивая женщина, она подавляет своё стремление к власти и признанию себя как равной в мире, где правят мужчины, вынуждая её оставаться в тени своего отца, короля над ней и всей страной. Серсея приняла как должное свою роль и своё место в крайне консервативном обществе и, тем не менее, добилась внушительной власти и влияния.

– Себастьян мне не брат, ― поправляет она. ― Не смейте его называть моим братом.

Дочь напоминала Генриху Алиенору Аквитанскую ― герцогиня Аквитании и Гаскони, королева Франции, одна из богатейших и наиболее влиятельных женщин Европы Высокого средневековья. Женщина удивительной красоты, характера и нравов, выделяющих её не только в ряду женщин-правителей своего времени, но и всей истории. Её описывали как несравненную женщину, красивую и целомудренную, могущественную и умеренную, скромную и красноречивую – наделённую качествами, которые крайне редко сочетаются в женщине.

Что примечательно, Алеинора была графиней Пуатье, возможно, поэтому Генрих никогда не сравнивал дочь с ней вслух. Серсея непременно бы оскорбилась, и ― как уже случалось в детстве ― не разговаривала бы с ним месяц, а может даже дольше.

Но Серсея напоминала эту великую женщину прошлого, и король ничего не мог с этим поделать.

– Почему ты так не хочешь отдать ему трон? ― миролюбиво заметил Генрих. ― Тебя это не коснётся. Неужели ради любви к Франциску и Екатерине?

Он сделал приглашающий жест, предлагая дочери присесть на кушетку, но та упрямо осталась на ногах. Генрих кинул взгляд на её живот, прикрытый платьем и длинными рукавами, что явно не понравилось его дочери. Серсея не хотела думать, что какие-то победы ей давались только из-за того, что она была в положении. Генриху подумалось, что при такой беременности, этот ребенок родится настоящим воином, бойцом.

– В том числе, ― Серсея смахнула несуществующие пыль с вышитой на платье птицы. ― Отец, ты знаешь, что такое закон Фатиха?

Генрих знал.

– Закон братоубийства османской империи. Положение из Канун-наме, сборника законов, Мехмеда Фатиха. Оно позволяло тому из наследников османского трона, кто стал султаном, убить остальных ради общественного блага – предотвращения войн и смут, ― Генрих помолчал, а потом внезапно покачал головой. Серсея смотрела молча и испытывающее, и король понял, какую мысль пыталась донести дочь. ― Нет. Себастьян не тронет твоих братьев и тебя саму.

– Я не боюсь, ― неожиданно сказала она, и её тонкие пальцы порхнули по обручальному кольцу, как символ власти и силы. ― Я теперь замужняя женщина, богатая замужняя женщина. Я просто уеду и всё. И Себастьян может не тронет своих братьев, а вот те, кто примут его сторону ― не уверена.

– Прекрати, ― поморщился Генрих, но Серсея продолжала безжалостно давить, и королю становилось хуже с каждым словом, потому что он понимал, что слова дочери могут стать реальностью. Ужасной реальностью.

– Они подстроят несчастные случаи ― сначала Франциску, изначально законному сыну и любимцу знати, потом уберут всех остальных, оставив только самого младшего, чтобы Себастьяна ни в чём не обвинили, но когда ― или если ― у Себастьяна и Марии появятся дети, и этому вашему сыну настанет конец, ― Генриха поражало, с какой точностью и методичностью наносила удары дочь, понимая, что так или иначе король волнуется о всех своих детях, и мысль о смерти доводят его до ступора. ― Подумайте о том, что ради одного незаконнорождённого сына вы придаёте всю свою семью. Доброго дня, папа.

Она вышла, а Генрих ещё долго думал. Когда Екатерина родила ему первого сына, а потом рожала едва ли не каждый год нового отпрыска, Генрих дал себе обещания несмотря ни на что стать хорошим отцом. Или, по крайней мере ― неплохим. Он сам прекрасно помнил годы плена в детстве, находясь вместе со старшим братом дофином Франциском вместо отца при дворе короля Карла V Испанского в качестве заложника. Отец сбежал и жил в своём дворце, ни в чем себе не отказывая, ожидая, пока другие спасут его сыновей. Жизни брата Франциска может и ничего не угрожало, но Генрих был младшим сыном, и если что, ради устрашения французов именно ему бы отрезали ухо или пальцы ― «посмотрите, если мы сделали это с младшим сыном, что помещает нам убить и дофина тоже?».

Генрих обещал себе, что такого больше не случится, ни с его семьей. А теперь он сам подвешивал топор над шеей сына, с которым хотел сделать это меньше всего. Сталкивал его с Башем и ожидал, что Франциск покорно примет свою судьбу, а не поступит так, как сам Генрих ― отравит брата, чтобы избавиться от соперника. И кроме того, у Генриха в своё время не было рядом женщин наподобие Екатерины и Серсеи. Нет, он был женат, но Екатерина не напоминала ту фурию, которой была сейчас.

При воспоминании о жене, Генрих почувствовал уже привычный спазм в области сердца. Он был обижен на неё за долгие годы равнодушия и холодности, но убивать её?.. Оказалось, что решится на это гораздо сложнее, чем он думал сначала.

Серсея надеялась, что после разговора с отцом она сможет вернуться в комнату, закутаться в меховые покрывала и, по возможности, заснуть до ужина. Нострадамус по-доброму смеялся над ней, что с таким образом жизни она скорее не королевскую кобру напоминает, а какую-нибудь шиншиллу ― поели, по замку побегали, можно и спать лечь. Услышав такое сравнение в первый раз, Серсея сначала покраснела, потом обиженно насупилась и предопределила, что если он ещё раз ещё так назовет, она не будет разговаривать с ним до самых родов. На Нострадамуса это эффекта не возымело, и ещё несколько раз принцессу сравнивали с пушистым зверьком. Разговаривать с мужем она, конечно, после этого не перестала, но на плечах прорицателя осталось несколько весьма красноречивых отпечатков укусов. Серсея была собой довольна.

Но неожиданно Серсея вспомнила про то, чем давно хотела поделиться с матерью. Застыв прямо в коридоре, принцесса подумала пару минут, а потом решительно сменила курс.

– Я тебе солгала, ― сразу заявила Серсея, входя в комнату матери. Королеве разрешили покинуть темницу и жить в своей комнате, чтобы она могла готовиться к своей защите. Она сидела и разбирала какие-то документы, и на спокойное заявление дочери отреагировала лишь заинтересовано приподнятой бровью.

Екатерина не напугалась. Серсея не могла сделать что-то, что навредило бы её матери или братьям, Серсея была готова прирезать и Марию, и Баша в ту же минуту, когда по их наводкам Екатерина была заперта в темнице, и вряд ли что-то изменилось с того момента. Екатерина учила не раскрывать важную информацию

– О чём ты?

Королева кивнула, приглашая дочь сесть, но Серсея осталась стоять на месте. Лишь сжала руки на поясе.

– Насчёт Франциска. Я тебе кое-что не договорила. Призрак, который якобы ходит по замку. На самом деле не призрак. Это девушка. Живая и настоящая. Её зовут Кларисса.

– И что? ― подтолкнула к продолжению Екатерина, и внутри всё предательски дрогнуло. Неужели она ошиблась, и информация, которую Серсея утаила ― ложью это не было, хотя дочь назвала это именно так ― могла быть опасной для королевы?

Серсея продолжала ― холодно, безжалостно, будто рассказывала историю, к которой никто из её близких причастен не был. Такое безразличие немало удивило королеву.

– Эту девушку бросила мать, когда она родилась, потому что девочка была уродлива. У неё над губой было огромное родимое пятно, и женщина попросила отца Нострадамуса исправить это. Но рана загноилась, и лицо стало ещё хуже.