Текст книги "Любовь и Смерть (СИ)"
Автор книги: Catherine Lumiere
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Джон, ты поразителен!
– Я знаю, – он ухмыльнулся, так выразительно и самодовольно, что у меня аж перехватило дыхание от того, как его лицо преобразилось.
Я откинулся обратно и накрылся по самый нос, сворачиваясь и закрывая глаза. Хотелось бы немного отдохнуть, поскольку эти несколько дней были чрезвычайно насыщенными.
– Спокойного утра, Уильям, – произнес Джон, раскрывая какую-то книгу. Он и правда уже не в первый раз сторожил мой сон, и от этого мне было необъяснимо спокойно. Не думаю, что дело было только лишь в том, что мой сосед по квартире и компаньон являлся вампиром. Просто это был он.
– Приятного чтения, Джон, – я обнял подушку и спустя несколько минут задремал под треск поленьев в камине, тихое дыхание Уорренрайта и шелест страниц.
Мне не снилось ровным счетом ничего. И это было приятно. Тихое забвение, когда разум свободен от душевных переживаний и пережевывания испытанных накануне эмоций и чувств. Я проснулся в полдень. Если быть точным, меня разбудил Джон мягким прикосновением к плечу, позвав по имени. Встреча с инспектором была назначена на два часа дня, а потому за отведенное мне время я успел собраться, выпить горячего на сей раз чая и поймать фиакр, чтобы меня отвезли к месту преступления, где меня уже должен был поджидать месье Вебер.
Поздоровавшись и пожав друг другу руки, мы обсудили с ним некоторые моменты, что меня интересовали, и прошли на место преступления. К слову, убийство произошло недалеко от набережной Сены, достаточно людного и посещаемого места – у Пале Рояль, прямо напротив северного крыла Лувра. Меня всё время посещала мысль о том, что эти убийства – обыкновенная демонстрация, попытка что-то кому-то доказать, вынести предупреждение. Осмотр места преступления не принес мне абсолютно никакой пользы! Словно бы и преступления не было. Ни следа крови, совсем ничего. Только зря потратил время. Тело мне осмотреть, конечно, позволили.
На нем не было каких-либо характерных ран, особенностей уродования трупа. Он был просто заколот. Рана на животе была рваной, не было аккуратности, присущей первому убийству, и связывало их только то, что горничная была любовницей посла и выступала предупреждающим фактором для покойного. Могло ли быть так, что убийц было несколько? Быть может это было убийство ради мести за, допустим, какое-то разорванное соглашение или же просто лютая неприязнь, что сподвигла преступить закон? Или же всему был виной ком политической смуты? Мне стоило с этим разобраться. Было бы недурственным ознакомиться с личной корреспонденцией покойника, расспросить его семью и знакомых. Надо будет наведаться в особняк по прибытии в Лондон. Кому было бы выгодно совершить убийство английского посла напротив французского королевского дворца? При нем не было найдено никаких конвертов с перьями или другими вещами, только билет в оперу и дорогие часы с фамильным перстнем. Целью убийства, безусловно, не стояло ограбление, поскольку все драгоценности были на месте. Таким образом, мое дело здесь было окончено. Напоследок я расспросил следователя относительно того, не был ли замечен кем-либо человек, одетый по немецкой моде, с выдающимся носом, который сопровождал Честертона от выхода из Дворца Гарнье, на что получил отрицательный ответ и обещание разузнать и написать, если же станет что-то известно. На том и распрощались.
На все ушло не более пары часов, а потому я просто решил бесцельно пройтись по набережной Сены, чтобы просто скоротать немного времени. День был солнечный, приятный, хотя и достаточно прохладный. Воздух у реки был свежий, звенящий, и было приятно вдыхать его полной грудью, расправляя легкие. Каково было Джону, который не мог находиться на солнце, гулять под ним и проводил все свое время во тьме ночи, заперевшись в древнем замке, был вынужден сидеть в четырех стенах с зашторенными окнами, чтобы ни один луч губительного света не проник в комнату? Какую необходимо иметь стойкость и выдержку, чтобы не пасть духом в подобной ситуации? Триста лет ожидания, проклятие, которое сковывает и загоняет в рамки кровавой жажды, так ведь можно запросто сойти с ума. Но он не походил на сумасшедшего. Более того, он был разумнее и тверже, морально сильнее всех, кого я знал. Сила его духа, если так можно выразиться, чувствовалась в каждом движении, во взгляде, в тоне голоса. По правде, хорошенько задумавшись о том, что движет им, о мотивах и причинах его поступков, я понимал, что он один из немногих, кто достоин уважения. Не только за внутреннюю силу, нет, но за честность, ясность желаний и моральных установок, за уважение к другим и к себе самому. И в какой-то момент мне стало стыдно. Столь редкое чувство неловкости одолело меня так неожиданно, что я даже остановился и потер лицо руками, тяжело выдохнув. Мои заигрывания и домогательства, разбуженные похотью, что, в свою очередь, стала порождением бурных и диких снов, в коих я предстал его Вильгельмом, были чрезвычайным неуважением к нему. В те минуты я совершенно не обращал внимания на его чувства, будучи поглощенным своими собственными. Моя эгоистичность привела к убийству ни в чем неповинных людей, разозлила Джона и вывела его из равновесия, и бросила меня на пороге того, что я мог лишиться чего-то очень важного. А я ни на минуту не сомневался в том, что Уорренрайт и есть это что-то очень важное. Не думал, что когда-нибудь напишу подобное, но пора было повзрослеть и наконец-то обратить внимание на то, что с другими людьми тоже необходимо считаться, иначе быть беде.
Я вернулся в отель в шестом часу вечера. Джон к тому времени уже собрал наши немногочисленные вещи, а потому спокойно восседал все в том же кресле с книгой. Он читал мой собственный справочник по французскому языку, прихваченный с одной из полок в нашей гостиной. Я улыбнулся. Не мог не улыбнуться.
– Интересное чтение? – я просил, присев на подлокотник его кресла. Мне сразу же вспомнился собственный сон, но я подавил в себе эти воспоминания и сосредоточился на разговоре.
– Очень занимательное, – Джон поднял на меня взгляд, а после прикрыл книгу, укладывая ее себе на колени.
– И зачем тебе французский язык?
– Я бы хотел тебя понимать, когда ты разговариваешь с другими людьми. В любом случае, новые знания полезны.
– Я мог бы научить тебя основам, – вдруг вырвалось у меня. – Уроки французского языка в обмен на миллилитры крови, других биологических жидкостей, опытов и экспериментов. Согласишься?
– Думаю, это будет достаточно увлекательно. Соглашусь.
– Поезд отходит только в десять вечера, а потому у нас есть часа три на то, чтобы в край разорить моего брата, заказав особых блюд из ресторана, выпить бутылку жутко дорогого вина и побеседовать о чем-нибудь интересном. Что думаешь? – я поймал себя на мысли, что рядом с Джоном я совсем забывал о скуке и кокаине, что был ее обязательным спутником.
– С удовольствием. Закажи что-нибудь поистине достойное того, чтобы стать последним ужином в Париже перед отъездом. Я, конечно, не голоден подобным образом, но не откажусь разделить с тобой трапезу.
– Джон, – я помедлил, – а как часто ты питаешься? – все-таки решился я спросить.
– Почему спрашиваешь? Полагаешь, что могу наброситься на нашего официанта? – уголок губ Джона дернулся в некоем подобии улыбки.
– Нет, интересуюсь. Любознательность еще никому не повредила.
– В этом ты несколько не прав. Впрочем, я отвечу, – он вздохнул и качнул головой. – Какое-то время я вовсе не питался, очень много лет, а потому ты видел меня той старой рухлядью, что разваливалась и иссыхала в стенах замка. Я стал убивать и питаться, и ты стал замечать, что я молодел. Ты сбежал, я тебя отпустил, и двинулся следом, и убивал в каждом городе, где останавливался, чтобы поддержать свои силы и вернуть былой облик. Мне было всего сорок лет, когда я стал вампиром, а потому точно не мог выглядеть на девяносто. В Лондоне я еще никого не убил, но за триста тридцать лет я более или менее научился контролировать голод, если его вообще возможно обуздать хоть немного. Тем не менее, мои глаза не застилает красная пелена, а потому, полагаю, все достаточно неплохо. Я могу долгое время обходиться без крови, но я начинаю слабнуть и стареть, а потому стараюсь питаться по мере необходимости.
– Можно было бы экспериментальным путем отследить то, как кровь влияет на твой организм, как долго держится эффект, и даже постараться составить расписание возможного убийства жертв! – воскликнул я.
– Твой энтузиазм просто удивителен, – Джон печально улыбнулся и покачал головой, – но не стоит так кричать об убийствах и кровопролитии даже за дверями номера. Мало ли. У стен есть уши. Я это точно знаю.
Я послушался. Занятно то, как быстро я соглашаюсь с ним! Впрочем, меня это даже перестает удивлять. Я быстро сделал заказ в ресторане, выбрав из меню практически все самое дорогое, и принялся ждать. Наш ужин был доставлен спустя сорок минут. Изысканная французская кухня – это роскошь аристократии, и пускай я был в каком-то смысле аристократом, а Джон и вовсе бывшим господарем Валахии, мы могли позволить себе гулять на деньги моего брата, которого уж очень сильно взволновало убийство английского посла. С огромным удовольствием уничтожив наш ужин, я развалился на софе, вытянув ноги, полусидя. Вино шло хорошо. Даже лучше самого ужина. Глубокий и яркий цвет напитка привлекал внимание, заставлял все время держать его на просвет, наслаждаясь видом, держа в пальцах хрустальную ножку бокала. Темно-рубиновый цвет говорил о молодости вина. Я не был особенным ценителем, но приятно осознавать, что пьешь что-то действительно качественное. Вкус Пино Нуар пьянил, тихий голос Джона – тоже, и было просто хорошо коротать время, разговаривая обо всем интересующем, переглядываясь и пряча улыбку за новым глотком. Несмотря на то, что, по сути, поездка оказалась бесполезной, я был невероятно рад тому, что она состоялась, ведь за эти короткие, но насыщенные дни, я испытал такой круговорот чувств и ощущений, что были для меня внове. Пожалуй, стоило поблагодарить Адама, но, думаю, можно обойтись и без этого.
Мы собрались и покинули отель, сели в подготовленную повозку и двинулись в сторону Северного Вокзала. Джон рассматривал город и заметил, что ему бы очень хотелось сюда вернуться и нагуляться вдоволь. Я рассказывал ему про некоторые места, которые мы проезжали, об их назначении, годах постройки и личностях архитекторов. Хоть где-то пригодилась эта, казавшаяся откровенно ненужной, информация. Мы прибыли на вокзал за пятнадцать минут до отправления поезда в Кале. Устроившись в купе: забросив вещи на полку сверху, облюбовав сидение – Джон с огромным удовольствием развернул стащенную у какого-то англичанина газету, что не следил за своими вещами. Наше купе полностью принадлежало только нам двоим, а потому мы могли без стеснения предаваться разговорам, отдыху и распитию вина, второй бутылки, что мы забрали с собой из отеля. У нас было почти восемь часов, а потому стоило скоротать их как можно более приятным способом.
Поезд тронулся, и я обратил свое внимание на перрон, на провожающих, на носильщиков багажа. Меня никто никогда не встречал и не ждал, ни дома, ни в Париже. Если же мы с Адамом выбирались за границу, то родители не сопровождали нас на вокзал и не встречали. Мы всегда были предоставлены самим себе, за исключением тех случаев, когда мы выезжали всей семьей на какое-нибудь важное событие в другой город или страну. Не то чтобы я чувствовал себя одиноко в такие моменты, но, признаю, всегда приятно осознавать, что кто-то тебя ждет. И почему-то именно в тот момент я понял, что меня всегда кое-кто ждал. И ждал очень долго. Я поднял взгляд на Джона, поймал его собственный и, улыбнувшись, произнес:
– Спасибо.
И только понимающая полуулыбка, что напоминала улыбку самого Будды, появилась на его лице, впоследствии скрытая за печатным полотнищем газеты. А я впервые не чувствовал себя одиноким.
========== ЧАСТЬ III. Дневник Уильяма Холта: «Слабость иного толка» ==========
«22 ноября 1895 года»
На Глочестер-плейс царила тишина. Мы вернулись поздно вечером, подгадав время так, чтобы Джону было достаточно удобно передвигаться под открытым небом, которое, к слову, в Лондоне было сплошь затянуто не только тучами, но и дымовой завесой вечно коптящих труб. Осень была достаточно холодной, а потому горожане беспощадно скармливали древесину своим каминам. Миссис Эддингтон, заранее уведомленная о нашем прибытии, позаботилась и об этом. Домовладелица оставила для нас чай и нагретую гостиную, и отошла ко сну. Как и всегда, ровно в десять часов вечера. Сами же мы прибыли только к полуночи. Мне начало казаться, что я скоро, как Джон, стану бодрствовать только ночью. Я с большим удовольствием разлегся в своем кресле; расстегнул пиджак и свернул шейный платок, и, совершенно не заботясь о том, что уже умудрился помять вещи так, что заломы ткани убивали весь мой внешний вид, распластался на сидении, забросив ноги на один из подлокотников, головой улегшись на небольшую подушку, оставленную на другом. Джон только усмехнулся, кинул на меня сброшенное на пол пальто, которое я в порыве неистового желания устроиться в любимом кресле оставил на пороге, и ушел в свою комнату, чтобы переодеться. Я же накрылся, завернулся в него, и прикрыл глаза. Меня одолела самая настоящая лень. В периоды затишья моей основной деятельности в виде консультирования Скотланд-Ярда, менее основной деятельности – доставания старшего брата, и еще менее основной деятельности – юридической консультации, в которую я дал втянуть себя вышеупомянутому Адаму, и, конечно, в периоды некоторой апатии в отношении проведения экспериментов, я поддавался лености. Кажется, я действительно заснул. Из сонного забвения меня вырвал голос Джона и его прикосновение к моему плечу.
– Уильям, умойся и ложись спать. Негоже засыпать в неудобной позе в гостиной. Твоему организму это не пойдет на пользу, – Джон сел в кресло напротив моего. Переодевшись в домашнюю одежду, он выглядел совершенно расслабленным, и ни одна черта его лица не выдавала усталости, как это происходило бы с живым человеком. Хотя, я пока не мог отрицать того, что Джон был живым. Он дышал, но его сердце не билось, но он совершенно точно не являлся мертвецом. Стоило позже поразмыслить об этом.
– Да-да, Ваша Светлость, – я встал с кресла, и, придерживая пальто, пошел прочь из гостиной, и только я хотел было двинуться в сторону ванной комнаты, как мне в голову пришла мысль, и я застыл на пороге. – Джон, тебе было бы интересно узнать Лондон?
– Безусловно, – он обернулся ко мне, поскольку я стоял у него за спиной. – У тебя есть предложение?
– Мы могли бы, когда стемнеет, гулять по городу, и я мог бы познакомить тебя с ним. Я знаю этот город до последнего темного переулка, до самого убогого заведения. Я покажу тебе не только парадную и аристократичную сторону города, но и другую, где вместо дорогого вина пьют дешевое пойло, где благосостояние измеряется в том, сколько раз за неделю ты позволил себе поесть. Тебе было бы интересно узнать то, какой Лондон на самом деле, Джон? – я улыбнулся и обернулся к нему сам.
– Это твой город, Уильям. Ты знаешь его лучше, чем остальные. Вы с ним словно бы единое целое. Я хотел бы узнать его получше, как и тебя самого, – ответив, Джон выжидающе на меня посмотрел. А я ему только кивнул и мои губы сами по себе изогнулись в довольной улыбке.
– Спокойной ночи, Джон.
– Доброй ночи, Уильям, – тишина вновь окутала квартиру на Глочестер-плейс.
Ночь, ступавшая мягко и неслышно, поглотила нас обоих. Давно я не спал так спокойно и безмятежно. Еще в Париже бушующий огонь страстей внутри меня затих. Он не оставил пепелища, совсем нет, обугленных балок и испещрённых чернотой стен. Это было пламя, что зажгло бы собою сотни свечей, что было сродни огню, порождающему свет Александрийского маяка, который освещал путь кораблям, направлявшимся на Фарос.
В обед следующего дня зашел Адам, которому я лично передал всю информацию, полученную в Париже. Мы выпили по чашке чая с молоком, обменялись любезностями и колкостями, договорились о том, что любая последующая информация по делу будет передана мне, как только появится, и распрощались. Правда, сперва между нами произошел диалог:
– Уильям, ты выглядишь куда более здоровым и довольным жизнью, чем прежде, – начал Адам.
– Что ты имеешь ввиду? – я прищурился, глядя на брата, понимая, о чем он говорит.
– Ты так увлечен своим новым соседом и делом, которое тебе было предоставлено, что совсем забыл о своих удручающих меня слабостях, – на его лице появилось самодовольное выражение. – Общество доктора, как я и предполагал, пошло тебе на пользу, братец. Твоя поездка в Румынию тоже сыграла свою роль. Ты не страдаешь скукой, не действуешь всем на нервы, не убиваешь свой мозг и не истощаешь разум. Я рад, Уильям, – Адам поднялся из кресла Джона – сперва меня даже перекосило от факта, что он вообще его занял – и направился к лестнице, где столкнулся лицом к лицу с тем, «чье общество пошло мне на пользу».
Они поздоровались, и Джон, пройдя в гостиную, минуя узкую полоску солнечного света, просачивающегося в комнату между неплотно задернутыми шторами, сел на софу, складывая руки на груди. Я же только тяжело вздохнул, когда за Адамом наконец-то закрылась входная дверь. Я неистово надеялся и верил, что Джон не станет спрашивать о том, какой была «удручающая Адама слабость», поскольку совершенно не желал объясняться с ним об этом. Кокаин, думал я в тот момент, остался в прошлом, и последняя ампула семипроцентного раствора была запрятана среди многочисленных книг в стеллажах в гостиной, оставленная на черный день. Впрочем, у меня появилась слабость совсем иного толка, Адам.
– Чем ты сегодня собираешься заниматься? Впереди еще столько времени, а ты маешься в квартире, перекладывая с места на место книги, пытаясь собраться с мыслями. Тебя что-то беспокоит, Уильям? – Джон внимательно на меня посмотрел.
– Все в порядке, Джон. Смысла идти на улицу нет никакого, оставить тебя одного здесь, не думаю, что будет достаточно тактично, а потому, пожалуй, мне стоит заняться экспериментами. Присоединишься? – я поднял на него взгляд, выжидая.
– Уильям Холт и тактичность. Насколько я знаю, с чужих слов, тебе несколько чуждо данное понятие.
– Ты – мое исключение.
– Лестно слышать, детектив, – Джон поднялся с софы и проследовал за мной на кухню, что больше походила на самую настоящую лабораторию. Впрочем, Джон уже выступал в роли моего подопытного и, кажется, ничего против не имел, а потому сразу же устроился на стуле около стола.
Я уже провел к тому моменту исследование его крови и сделал соответствующие записи, а потому мне бы хотелось провести эксперимент с поглощением вампиром чужой свежесобранной крови и изменений его внутренних процессов, химических реакций и взаимодействия плоти с живыми клетками. Поскольку достать свежую кровь было достаточно нелегко, не выходя из дома, я решил воспользоваться тем, что было – собой.
Взяв образец старого забора крови Джона, я вновь положил его на предметный столик и стал рассматривать в микроскоп. Отметив, что ничего не изменилось, я уколол собственный палец и капнул крови в самую середину чужой. Поразительно! Не прошло и секунды, как клетки вампирской крови стали поглощать мою собственную.
– Джон! Ты поразителен! – я стал записывать свое наблюдение в записную книжку, выделенную специально для описания экспериментов.
– И чем же? – он только перевел на меня взгляд, опущенный прежде, в замешательстве.
– Всем! – вырвалось у меня.
Ответом мне стал тихий смешок.
– Теперь я бы хотел посмотреть, как на тебя влияет человеческая кровь, – развернувшись к Джону, я стал вглядываться в его лицо, отмечая малейшие детали. Он совершенно не отличался от обычного человека: ясные голубые глаза, ровные белые зубы, приятного цвета здоровая кожа, правда, под глазами стали проявляться морщины, которых еще вчера и в помине не было. Я разглядывал его так внимательно, буквально носом утыкался ему в щеку, и любого другого человека это смутило, но только не Джона.
– И как же ты собираешься это выяснить? Приволочешь мне жертву из темного переулка лондонского рабочего района, которую никто не хватится? – Джон скосил на меня взгляд, пока я рассматривал его радужку под лупой.
– Слишком энергозатратное предприятие. Ты так не думаешь? – я закатал рукав левой рубашки и отточенным движением зафиксировал жгут. Я взял шприц, приготовившись уже ввести иглу в выделившуюся вену, как почувствовал на своем запястье чужие руки.
– Я запрещаю, Уильям.
– Но, – я не успел договорить, как он забрал у меня шприц и распутал жгут на предплечье.
– Это не обсуждается, Уильям. Ты не будешь этого делать.
– Ради науки! – попытался я возразить, на что Джон ответил мне строгим взглядом.
– Ради меня.
И я не нашел слов для ответа.
– Я согласен на любые эксперименты с моим телом, с чужими телами, – он продолжил, – но я категорически против любых действий, травмирующих тебя как морально, так и физически. Ты меня понял, Уильям?
– Я понял, Джон.
– Я не желаю даже слышать о том, что ты собираешься оставить на себе несколько шрамов ради экспериментов, что помогут тебе выявить тайны природы бытия и вампирского существа.
– Ты так порядочен Джон, так доброжелателен, так положителен, что мне порой начинает казаться, что ты и вовсе человек. Самый человечный, пожалуй, из всех. Я, думаю, могу тебе доверять.
– Ты не слишком много знаешь обо мне, Уильям, чтобы говорить о моей порядочности и доброжелательности. Почему ты меня не боишься? Почему ты думаешь, что я смогу преодолеть, допустим, жажду и страсть, не поддамся ей и не утащу тебя за собой в Преисподнюю? – он был полон какой-то мрачной решимости доказать мне, что я зарвался, перестал осознавать то, что Джон не был человеком, что я был готов без зазрения совести и без страха мог пробудить в нем кровожадную суть.
– Потому, Джон, что доверять можно лишь тем, кто по-настоящему любит тебя.
========== Еженедельник Джонатана Уорренрайта: «Тонкости» ==========
Слова Уильяма немало меня поразили. Я застыл в немом удивлении, которое, без сомнения, явственно отразилось на моем лице. Холт внимательно на меня смотрел. Неужели он действительно вспомнил слова, написанные мне Вильгельмом в письме, написанные мной в воспоминаниях о Константинополе и первой ночи с моим возлюбленным советником? Лукавил ли он, притворялся ли, а может быть просто испытывал меня и проводил очередной эксперимент? Я предоставил ему много различных книг и личных записей, письмо моего чародея, и там ли он почерпнул эту мысль, или же сам вспомнил? Уильям говорил, что ему снился Вильгельм и его воспоминания. Ему являлись самые разнообразные отрезки из недолгой жизни Хованского при моем дворе: ночи, проведенные в одной постели; пытки перед смертью; златоглавые церкви дальнего края – они явились ему в полудреме, когда Уильям прилег отдохнуть в купе на обратном пути, сморенный вином, – поля разнотравья, где Вильгельм так любил гулять и собирать лекарственные растения. Сливались ли воспоминания Уильяма с реминисценциями? Что творилось внутри его разума, и к чему это все должно было привести, – я не знал, спрашивал себя и не мог найти ответ. Из раздумий меня выдернул голос Уильяма, прозвучавший несколько обеспокоенно:
– Джон?
Я наконец-то увидел перед собой лицо, размытое прежде пеленой, стоило мне только углубиться в мысли. Аккуратные брови Уильяма были сведены к переносице, а взгляд выражал крайнюю степень озабоченности. Кажется, я немного смутил тебя своим видом, да, детектив? Я потер лицо ладонями и вздохнул, окончательно приходя в себя. Я не стал задавать ему каких-либо вопросов, поскольку в этом не было нужды. Захочет – расскажет сам, а если же не расскажет сейчас, то всё разрешится вскоре. За годы ожидания в замке я стал чудовищно терпеливым существом. Любое ожидание не было для меня мучением, а всего лишь некоторым очередным этапом отсрочки получения желаемого, и это меня мало волновало. Самое главное в моей жизни уже было рядом со мной. Все остальное же теперь должно было идти своим чередом.
– Ты можешь продолжить свои эксперименты, Уильям, – я обвел глазами лабораторную посуду, расставленную на столе, – пока у нас есть свободное время и желание этим заниматься. Только без твоего членовредительства, пожалуйста, как я уже говорил.
– Хорошо. Тогда я, пожалуй, проведу одно важное исследование. Нет, конечно, все мои исследования очень важны, но, думаю, тебе и самому будет интересно кое-что о себе узнать, – начал Холт, доставая из ящика стола деревянную коробочку, сплошь полную каких-то прямоугольников разного цвета. – Скажи, ты боишься боли? – он поднял на меня загоревшийся взгляд. Энтузиазму, полнившему его существо, могли бы позавидовать многие.
– Я практически не испытываю боли, а если и испытываю, то в редких случаях, – я несколько непонимающе взглянул на Уильяма.
– Сегодня погожий день, Джон. Но солнце для тебя противопоказано, – он прищурился и даже придвинулся ближе, – ведь вампиры, как сказано во всех легендах, не переносят солнечного света. И ты, как все-таки оказалось, не исключение. И тут меня осенила мысль! А что, если ты не переносишь солнечный свет не потому, что навеки проклят и не можешь ходить под солнцем, а по той причине, что твое тело реагирует на ультрафиолетовое излучение таким образом, что появляются страшные ожоги?
– Ультрафиолетовое излучение? – я, наверное, смотрел на него, как неразумный отрок лет пяти.
– Это лучи, которые идут от солнца и не только, но мы не можем их увидеть, – Уильям постарался объяснить мне неизвестное понятие, но я все-таки был далек от стремительно развивающейся науки. – Просто у меня появилась идея. Ты не мог бы надеть перчатки и довериться мне?
Холт вытащил из коробочки различного цвета прямоугольники и разложил их на столе, сделал несколько пометок в своей записной книжке и сказал:
– Ультрафиолетовое излучение вызывает загар, пигментацию кожи, повреждение клеточной структуры. По сути дела, ткань тоже пропускает небольшое количество ультрафиолета, даже когда человек находится на солнце в жару. Впрочем, жара и Лондон вещи малосовместимые.
Он встал и подошел к зашторенному окну. Уильям открыл его и оставил чуть раздвинутыми полотнища гардин, и подозвал меня к себе. Я подошел к нему, став напротив него так, чтобы между нами по полу стелилась узкая полоска света.
– Пожалуйста, сделай небольшой зазор между перчатками и манжетами. Сантиметров пять будет достаточно, – Холт веером держал в руках прямоугольники. И только в ту минуту я понял, что это было стекло. – Вытяни руку так, чтобы свет попадал на запястье. И, Джон, если будет больно, ты сможешь потерпеть? – он посмотрел на меня так, словно ему было неистово жаль, и его терзала совесть. А мне казалось, что Уильям Холт ни перед чем не остановится, чтобы выяснить природу вещей. Стало быть, ты не лукавил, Уильям, говоря, что я – твое исключение.
И я вытянул руку на свет. Боль прожгла, как если бы на кожу вылили масло и подожгли. Я зашипел и стиснул зубы. На запястье стали появляться пузырящиеся язвы. Холт быстро поднес к моей руке прозрачное стекло, но не изменилось ничего. И он тотчас же велел мне спрятать кожу от солнца.
– Черт возьми, – я выругался, сжимая рану под белым краем рубашки. – Это действительно больно, Уильям.
– Это было кварцевое стекло, которое хорошо пропускает ультрафиолетовое излучение, – его голос дрогнул, но ему практически удалось это скрыть. – Могу ли я попросить тебя пожертвовать еще одним запястьем? – Холт оторвался от записывания в книжку своих наблюдений.
– Интересно, зачем же мне это необходимо? – я хмыкнул, поморщился и отпустил больную руку. Восстановление кожных покровов проходило плохо, когда я не был насыщен человеческой кровью. Рана саднила и горела, вызывала желание опустить руку в ледяную воду.
– Джон, пожалуйста, – он смотрел на меня, как провинившееся дитя, но азартный блеск глаз естествоиспытателя и молодого ученого говорил о том, что он ни за что не упустит возможности довести дело до конца. Легче было сдаться на милость Уильяма, а не пытаться идти против воли заигравшегося ребенка. Что ж, я сам согласился на это.
Я вновь подставил другое запястье солнцу и произошло ровно то же самое. За исключением того, что поднесенный зеленый стеклянный прямоугольник защитил кожу от воздействия этого самого ультрафиолетового излучения. Кожа под ним чуть покраснела, как если бы была подернута румянцем. Оголенная же часть запястья, подставленного под лучи, пузырилась и разъедалась. Уильям вновь велел мне спрятать руку и, быстро сделав несколько коротких записей в книжке, убежал за холодной водой. Он обрабатывал мои руки с особой тщательностью и осторожностью. Намазав чем-то ожоги, он наложил повязки, так бережно и аккуратно, что я сам поразился. А еще он извинился и сам приготовил мне чай.
Таким образом Холт выяснил, что именно ультрафиолетовое излучение, которое почти не пропускает зеленое и коричневое стекло, но пропускает прозрачное кварцевое, вызывает у меня очевидную реакцию. Постоянная хмарь и дожди были мне только на руку. Уильям предложил выпить по бокалу шампанского в ресторане. И мы покинули Глочестер-плейс в четыре часа пополудни. А после мы продолжили вечер долгой и занимательной прогулкой. Холт, как и обещал, стал показывать мне Лондон. Пока мы прогуливались по набережной Темзы, Уильям рассказывал мне историю основания города. Он говорил о первоначальном названии поселения, о римлянах, о Вильгельме Завоевателе, про династию Тюдоров и Генриха VIII, у которого было много жен; Уильям также упомянул про королеву-девственницу, великий пожар 1666-го года и всемирную выставку. В целом, слушать было действительно интересно, но количество информации, разом обрушившейся на меня, было просто ошеломительным, а потому я не запомнил всего. Но многое понял о самом городе.
Остановившись на Лондонском мосту рядом с Вестминстерским дворцом, где заседал британский парламент, Уильям стал тихо рассказывать мне об этом месте, которое каждый уважающий себя турист обязательно нет-нет да упомянет в каком-нибудь письме своим родным, ведь это же самое знаменитое место во всем Лондоне!
– Вестминстерский дворец являет собой четырехугольное здание, построенное в готическом стиле. Основная часть палат была закончена еще в 60-х годах, но строительство ведется и по сей день. Здание имеет три башни, и самой высокой является Башня Виктории, – он рассказывал интересно, вкрадчиво, и его абсолютно хотелось слушать. Уильям любил Лондон, и это отражалось в каждом слове, в каждом взгляде на достопримечательности.
