Текст книги "Любовь и Смерть (СИ)"

Автор книги: Catherine Lumiere

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

========== ЧАСТЬ I. Дневник Уильяма Холта: «Трансильвания» ==========

«13-е сентября, Бистрица»

Я прибыл в город на юго-западе Румынии, в Трансильвании, не меньше четырех часов назад. Бистрица оказалась малонаселенной, а потому мой извозчик, которого я нанял буквально за шиллинг, если считать в английской валюте, знал почти каждого встречного на дороге. День был серым, угрюмым, совершенно отвратительно скучным. Я надеялся, что прибуду в замок спустя сутки после окончания моего путешествия в поезде, но, увы, не случилось. Честно говоря, я планировал покончить со всеми формальностями за ближайшую неделю и приступить к изучению местных достопримечательностей и людей. Хотя, если говорить начистоту, то эти самые достопримечательности я мог бы увидеть разве что, возможно, в Валахии?

Едва ли я знал что-то, кроме имени нынешнего правителя Румынии Кароля I да названий городов, которые мне предстояло посетить по мере продвижения в Трансильванию, где меня уже ожидали. Какого черта я, однако, взялся за это дело?

Потому, что я, конечно, обходился без той самой стабильной и обыкновенной работы, которая приносит доход и хлопоты. По настоянию моего брата, Адама, вездесущего черта, я отправился невесть куда и невесть зачем. Он аргументировал свою заботу о моем благополучии и о необходимости этой поездки тем, что мне категорически вреден кокаин и что мое лицо уже приобретает не самый здоровый оттенок из-за инъекций и постоянного курения табака. Знал бы ты, Адам, как ты прав, и как же ты невыносим! Не стану даже на письме высказывать в твою сторону благодарность, несчастный чиновник, не видящий в жизни ничего, окромя бумаг и недовольных лиц. Скука! Впрочем, этот дневник был начат не для того, чтобы я жаловался в нем на своего несносного старшего брата. Он предложил мне провести переговоры с графом фон Штауффенбергом, который решил продать фамильный замок и купить особняк в Лондоне. В здешних местах он считался кем-то действительно важным и, вероятно, даже слишком влиятельным, поскольку каждый раз, стоило мне спросить о нем хозяйку постоялого двора или извозчика, мне лишь дрожащим голосом отвечали «о, боже помилуй!», «вам той дорогой», «остерегайтесь!». Так ли страшен тот, кто живет в уединенном замке в глуши трансильванских поселений? Я буквально горю от интереса.

Решив провести ночь на постоялом дворе, поскольку мой извозчик уведомил меня о том, что дорогу размыло долгими дождями, и стоит выступить на рассвете будущего дня, пока он изучит местность и найдет куда более безопасный путь, я снял комнатушку, пропахшую сырым деревом и пылью, но чистая постель и наличие печки меня все-таки порадовали. До обеда я решил пройтись по поселению и поразглядывать, как-то ни прискорбно звучало, абсолютно ничем не примечательные дома из сруба, угрюмые деревья, и улицы, где стоял насыщенный запах конского навоза. Право слово, еще ничто так не портило мой внешний вид, как поездка в Карпаты.

Я всегда старался одеваться с иголочки, укладывать непослушные кудри по последней моде, а сейчас же выглядел, словно оборванец! Белый воротник посерел, а кудри и вовсе были примяты столь явно и неприлично, будто я проспал целые сутки и попал под сильнейший ветер с дождем.

Несколько минут назад мне сообщили, что в Бистрицу было доставлено письмо от хозяина замка, куда меня ожидали в ближайшее время, как я, впрочем, и сказал ранее. Бумага была дорогой, плотной, а чернила яркими и пигментированными. Я вскрыл конверт, когда вошел в свою, на эту ночь, комнату. Граф писал следующее:

«Мой дорогой друг,

Добро пожаловать в Карпаты. Ожидаю вас как можно скорее и с глубоким нетерпением. Надеюсь, вы не сильно утомились и замерзли в дороге, поскольку дни нынче темны и коротки, холодны и дождливы. Завтрашним утром, в четыре часа, прибудет дилижанс, который доставит вас в Буковину, в поселение, ближайшее к моему дому. В месте под названием Верецкий перевал вас будет ждать повозка до замка. Я надеюсь, что путь из Лондона был комфортным и приятным, и вы насладились пребыванием в Румынии.

Ваш друг,

Ион фон Штауффенберг.»

Впрочем, я ожидал подобного письма. Граф был чрезвычайно почтителен, сдержан в словах и деликатен. Я мало придавал значения подобному в своей жизни, но было приятно, что человек другого не то, что сословия, но культурного слоя владел формальностями данного толка. Впрочем, он все-таки граф, и этого не отнять. Хотя, по правде говоря, я встречал достаточно хлыщей и франтов, которые кичились своими титулами и едва ли могли сказать как зовут мужа Виктории. Смех, да и только.

Стоило мне окунуться в вереницу повозок после прибытия в один из пограничных городов на поезде, как я понял, что дорога будет долгая и я смогу как прочувствовать быт людей, населявших Румынию, так и получить возможность прощупать культурный слой, если так можно выразиться. Королевство Румыния состояло из Валахии, Молдовы и Добруджи. Как оказалось, территории были объединены всего четырнадцать лет назад, в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Здесь оказалось чертовски вкусное вино. Я выпил не меньше бутылки за вчерашний вечер, когда мы остановились в некоем безымянном поселении, которое мой извозчик назвал своей малой родиной. Вина из Бессарабии точно не уступают в качестве даже самым именитым детищам французских шато.

С самого первого дня на территории королевства меня преследовало стоическое чувство если не déjà vu, то хотя бы того, что я здесь уже был, но, честное слово, я бы запомнил, если бы пересек несколько стран и добрался до Восточной Европы, однако, за свои двадцать четыре года я ни разу не продвигался восточнее Австро-Венгрии. Я ожидал от себя культурного шока или по меньшей мере отторжения, но его не возникло. Ни когда мне налили отвратительный чай, ни когда я вляпался начищенными ботинками в экскременты лошади. Сам воздух вокруг меня казался знакомым, словно бы я уже вдыхал его полной грудью, да и звезды, на которые я так редко обращал внимание в Англии, заставляли остановиться, поднять голову и проследить созвездия, которые не были мне знакомы, ведь я действительно не заинтересован в астрономии, но которыми я уже любовался, и знал, куда смотреть, чтобы найти альфы и беты созвездий.

Скука стала настолько невыносимой к обеду, что я ушел бродить по лесу, несмотря на опасность нарваться на волков. В здешних лесах их было так много, что по ночам я слышал вой едва ли не в каждом поселении, в котором останавливался во время своего пути. Граф писал в одном из своих писем, что путь может выдаться несколько опасным, но мне не стоит бояться и также не стоит выходить на улицу ночью. Какой же чрезвычайно любезный человек, честное слово, я польщен. Адам говорил, что ему было около шестидесяти лет, и он был немощен, и потому не мог приехать в Лондон сам, чтобы оформить все необходимые бумаги, но братца, однако, не остановило то, что у меня нет ни соответствующих полномочий, ни особого желания ему помогать. Впрочем, моя поездка была достаточно интересной. По крайней мере я пытался себя в этом убедить.

В лесу было сыро и прохладно, очень промозгло и чрезвычайно тихо. Я не бывал в лесу последние лет десять, не меньше. Так привык к шумной суете Лондона, к клаксонам новомодных повозок и к камню, что совершенно забыл, что значит быть наедине с природой. Забавно, конечно. Я достал табакерку, в которой хранил неплохой, но дешевый табак, чтобы не жаль было потерять, и сделал самокрутку. Бумага промокла, а потому я едва ли смог найти хотя бы один сухой лист. Табак неприятно горчил (терпеть не могу дешевые сорта!), но помогал успокоить пульсирующую в висках мысль о том, как же омерзительна скука. Скорее бы добраться до замка и познакомиться с Его Светлостью, как его предпочитает называть Адам.

Остаток дня я провел за бутылкой сливового вина и попавшейся мне на глаза книгой о ядах, так кстати оказавшейся на самом верху моего багажа, который пришлось перенести из повозки в комнату, поскольку дождь усилился и грозился попортить мою немногочисленную поклажу. Я и не заметил, как заснул, убаюканный вином, табаком и последней главой достаточно скучной книги. Большую часть того, что было написано, я знал еще со времен обучения в университете. Я проснулся в третьем часу утра из-за настойчивого стука в дверь – хозяйка постоялого двора разбудила меня по моей же просьбе, о которой я так некстати забыл, и уведомила, что меня уже ожидает повозка. Точно, стоит не забыть поблагодарить графа за присланный дилижанс.

Путь из Бистрицы до Буковины пролегает через горы, а потому я прибуду к замку через три неполных дня. Дождь, начавшийся еще прошлой ночью, так и не остановился, но мы все же пустились в путь после того, как я познакомился со своим новым извозчиком, присланным графом. Было в нем что-то необычное: от слишком прямой спины – ведь сидя на облучке хочешь не хочешь согнешься за многолетнюю работу, – до чрезвычайно искристых голубых глаз. И откуда только я взял столь непривычный для моей речи эпитет? Впрочем, не суть важно. Мы покинули Бистрицу в три часа.

Я спал или читал при свете керосиновой лампы, покачивающейся на крюке под самой крышей дилижанса. Дождь, казалось, только усиливался по мере приближения к Буковине. Я впервые пересекал горы, и не просто горы, а Карпаты. Никто из моей семьи не выезжал так далеко в Европу, не считая дальних родственников и предков, которые решительно покоряли Индию. Я буквально изнывал от скуки, смотрел в окно днем, дрожал от холода по ночам, читал книги, что привез с собой, и надеялся, что волки, воющие на луну, не нападут на замерзшего и голодного меня.

Те неполные три дня показались мне чрезвычайно изматывающими, а потому я отослал краткое письмо графу из Буковины, что задержусь на несколько часов, чтобы немного отдохнуть, поскольку едва ли я смог проспать больше пары часов за то время, что мы были в пути. Мой извозчик не знал усталости! Он останавливался лишь в двух неизвестных мне и не отмеченных на карте деревушках, где мы задерживались на час-полтора и вновь продолжали путешествие. Я был совершенно отвратительно измотан. Скука и дорога сделали свое дело. Я заснул, как младенец, убаюканный колыбельной матери, хотя мать мне никогда не пела колыбельных и не баюкала в люльке, право слово. Румыния со своими дождями, лесами, туманными горами и вином делает меня чертовски сентиментальным.

До Верецкого перевала меня сопроводил все тот же извозчик, что управлял дилижансом. Я хотел было расплатиться, но всё уже было улажено графом, и я сделал мысленную пометку, что и за это его стоит поблагодарить. Мне оставалось в пути буквально несколько часов, как я прибуду на место. Я закутался в пальто как можно лучше, поскольку время клонилось к ночи, резко похолодало. В повозке, точнее, в обыкновенном фиакре, было действительно не комфортно. Мы выехали ночью, около полуночи, и луна была высоко, хотя на затянутом серыми тучами небе не было видно ни звезд, ни серебристого луча. Лишь в предутренний час, когда небо окрасилось в лилово-розовый, а гул в ушах от волчьего воя перестал беспокоить, я, открыв глаза, увидел впереди чернеющие очертания древнего замка, хозяин которого

«ожидал меня как можно скорее».

========== Мемуары Его Светлости: «Хризопраз» ==========

«12-е сентября 1895-го года»

Я давно не писал ни писем, ни мемуаров. На протяжении уже многих лет ничего не менялось, разве что рушились стены замка, иссыхала моя старческая плоть, а собственная жизнь стала казаться всего лишь сном. В стенах каменной крепости я чувствовал себя снующей из покоев в покои тенью, что не может смиренно принять свою участь небытия. Я забыл вкус вин и тепло человеческого тела, и, кажется, буквально пропах пылью, осевшей на дереве и камне. Не думая о Нем, я стал замечать, что память моя иссякает, а воспоминания тускнеют. Еще несколько лет назад мне казалось, что те кровавые события затронули нас не более десятилетия назад, а прошло так много времени, что гобелены в галереях замка потеряли свой цвет, реки иссохлись и выродились леса. Его портрет, единственный, что сохранился в моем доме, не видел солнца вот уже последние триста лет. Я так и не смог смотреть в Его написанные глаза, помня взгляд, каким он одарил меня перед тем, как на его белую шею набросили петлю.

Но отчего-то именно в эту ночь мне захотелось подняться в ту комнату, куда я старался больше никогда не заходить. Она превратилась в кладовую драгоценностей и дорогих одежд, в библиотеку с редкими изданиями, где за старинным гобеленом, пахнущим тленностью и затхлостью, находился небольшой портрет темноволосого кудрявого юноши с точеными чертами лица и выразительными глазами. Хотя изобразительное искусство в те годы было далеко не самым выдающимся, этот портрет и воспоминания – все, что у меня от него осталось. И их я хранил, как зеницу ока.

Он не любил праздники, хотя весной выбирался на луга и в леса, чтобы изучить некоторые травы, поскольку чрезвычайно интересовался колдовством и травничеством. Право слово, из него бы вышел замечательный чернокнижник. То, как он ловко собирал и находил нужные травы, заговоры и заклинания, изучая древние языческие и современные ему записи, свидетельствовало о его необычайной сообразительности. Он читал тексты на латыни и греческом, готском и старославянском. Я и понятия не имел, как в свои двадцать лет он был столь чрезвычайно эрудирован. А еще он был безупречно хорош в ядах. Однажды он отравил заговорщика, что пытался убить меня в моей же постели. И едва ли кто мог предположить причину смерти этого несчастного, что осмелился взять на себя участь моего палача! Я же, в отличие от Вильгельма, предпочитал изучать труды лекарей и знахарей. Были, конечно, времена.

Я всегда любил Румынию, ведь я вырос в этой туманной стране с захватывающими дух пейзажами, где верят в колдунов, вампиров и призраков. Густые леса и многочисленные озера, пики Карпатских гор и древние замки – чем не пристанище темных сил. Меня всегда радовало то, что контроль церкви здесь был куда более слаб, нежели на соседствующих территориях, но, впрочем, я никогда не верил в Бога. Я бы скорее поверил в Дьявола, нежели в Господа. Всегда считал, что зло намного честнее добра, без полутонов и недоговорок. Зло есть зло. И в нем – истина.

Как сегодня, я помню времена Чахтицкой пани, войну с турками, терпкость вина урожая 1583-го года и взгляд серо-зеленых глаз моего нареченного. Я был князем в Валахии, в то время как боярские конфликты стали набирать силу после Османского сюзеренитета, и произошло ужесточение режима. Турки полагались на Валахию и Молдавию, ведь те поставляли новые души в армию. Помнится, я ратовал за упразднение валашской армии, поскольку это приносило невероятное количество расходов, и за учреждение наемного войска. Сейчас это все кажется таким далеким. Мое правление было не на руку тем боярам, что хотели захватить власть на территории княжества, а потому они решили устроить переворот. И начали они с моей прислуги и двора. Вильгельма повесили в ночь на Мэрцишор, праздник весны и первоцветов.

Сегодня тринадцатое сентября тысяча восемьсот девяносто пятого года. Прошло уже больше трехсот лет, хотя время казалось бесконечным. Триста лет в темноте, пыли и ночи. La nuit jusquʼà la fin de temps. Не вспомнится мне, увы, имя писателя, что облек эту мысль в слова. В одну ночь ко мне пришло осознание, что, покуда моя жизнь иссякает, но в слабом сердце все еще теплится надежда, стоит покинуть стены полуразрушенного замка и посмотреть на то, как изменился мир. Моя кожа истончилась, как пергамент, приобрела оттенок известняка и запах пыли. Написав письмо одному из толковых людей в Бухаресте, я получил адрес учреждения, что занималось продажей недвижимости в Лондоне. Туманный Альбион как ни одно другое место подходил для того, чтобы прочувствовать новый мир. Чего только стоила одна индустриализация. У меня было достаточно времени, чтобы выучить не менее десятка языков, и английский, безусловно входил в их число.

Через несколько дней я ожидал гостя из Великобритании: молодого консультанта, что являлся родственником одного из именитых чиновников, который сможет помочь мне оформить бумаги в наилучшем виде, ведь он, как сказал тот самый ранее упомянутый «толковый человек» из Бухареста, «подающий надежды юноша». Будем надеяться, что он не разочарует меня. По правде говоря, я был утомлен постоянным ожиданием чего-то смутного и неясного, потому решил встретить гостя сам. Чрезвычайная удача – туманная и облачная пелена.

Добравшись за недолгий срок до Бистрицы и узнав у хозяйки постоялого двора, что молодой человек, ожидавший дилижанс, уже устроился в своей комнате, я стал ждать.

Он был закутан в пальто и шарф, уткнувшийся в книгу и совершенно заспанный. Люди, пожалуй, очаровательны в своей простоте. Дорога из Бистрицы в Буковину, безусловно, была не быстрой. Мой замок располагался глубоко в горах за Верецким перевалом, отчего долгая, утомительная дорога казалась бесконечной, а непрекращающийся ливень только способствовал подобному ощущению. Я любил сидеть в седле и скакать на лошади, но никак не управлять медленным дилижансом, что плелся по размытым горным дорогам, как черепаха. Впрочем, я слишком давно не был за пределами замковых стен, и это было даже несколько увлекательно. Волчий вой напоминал песнь, заунывную и древнюю, не балладу, но плач. Плач по ушедшим столетиям. Я не привык к философствованию, но из-за буквально векового одиночества и не такое приходит в голову.

Волчья стая пыталась напасть на дилижанс, когда мы остановились на развилке нескольких дорог, поскольку ветер повалил дерево и пришлось вести лошадей по объездной, из-за чего мы прибыли в Буковину на несколько часов позже.

«Ваша Светлость,

Информирую вас, что погода ожидает желать лучшего. Горные дороги размыты и небезопасны. Мы прибыли в Буковину, и я не преминул возможностью остаться на постоялом дворе на несколько часов, чтобы согреться и подготовиться к продолжению своего путешествия.

С уважением,

Уильям Холт.»

Покуда я читал письмо, стоя под дождем рядом с дилижансом, ибо юноша отдал его мне, я заметил, что пергамент, в который превратилась моя кожа за долгое пренебрежение собственным здоровьем, стала впитывать влагу не хуже обыкновенной бумаги, на которой расплывались чернила. Я следил за ним, едва ли не постоянно, без особого интереса, но ровно до того момента, как увидел его лицо.

Глаза. Глаза, словно бы два хризопраза, прозрачные и чистые, светлые, будто бы наполненные предутренним светом. Я всегда сравнивал его глаза с полудрагоценными камнями, хотя они были ценнее любого искусного детища ювелира. Я любил их.

Я возгневил богов. Я принял проклятие. Я возжелал именно этого момента. И мести за юношу с глазами цвета хризопраза. Помнится, мне привезли красивейший осколок польского кварца. Этот камень до сих пор лежит в шкатулке в моей спальне. Впрочем, это уже не имеет значения.

Я был спокоен, молчалив, и лишь смотрел на него несколько дольше, чем положено, отчего вежливое выражение на его лице сменилось подозрительностью и легкой отчужденностью. Я был измучен ожиданием этого момента. Я всегда знал, что ожидание будет вознаграждено, но, когда именно – вот был главный вопрос. Я ждал покорно, долго, бесконечно. Я не почувствовал ни облегчения, ни радости, ни надежды. Я почувствовал отдохновение.

Это был совершенно иной человек с родными глазами, лицом и тембром голоса; человек, у которого не было ни узнавания, ни реминисценций, но я понимал, что возжелал бы слишком многого, если бы ожидал чего-то подобного. Мне дали возможность. И я не имел права ее упустить. Но время еще не пришло.

Утро вступило в свои права, как только мы достигли замковых ворот. Видневшиеся разрушенные башни, в былые времена крепкие, как скалы, даже на меня навевали тоску, но это место перестало быть домом, когда моя постель опустела, а сердце было выжжено, благодаря барону Морану.

Восход солнца пришелся ровно на тот момент, когда дилижанс скрылся в тени замкового двора. Впервые за последние три века я увидел зарождающийся рассвет.

========== Дневник Уильяма Холта: «Хозяин древнего замка» ==========

Дилижанс остановился во дворе замка на рассвете. Непроглядная густая тьма сменилась розово-лиловым свечением, постепенно гасли звезды. Замок находился на утесе, окруженный густым лесом. Хотя черный силуэт каменной громады и выглядел несколько зловеще и пугающе, любопытство и тяга к изучению нового, безусловно, овладели мной в то же мгновение.

Спиритические сеансы завладели широким вниманием общественности в Великобритании: буквально каждый уважающий себя представитель высшего и не только общества ходил к медиумам и посещал различного рода собрания, и проводил ритуалы, если, конечно, была возможность. Левитация столов, трюки с табличками и прочие фокусы я считал исключительно дурением голов. Кто в здравом уме поверит в подобную чушь? Однажды я прочитал рассказ сэра Артура Конана Дойля «Скандал в Богемии». Занятная, однако, вышла история, хотя я абсолютно не поклонник художественной литературы. Выяснилось, что этот самый сэр верит во всю эту потустороннюю чепуху. Спиритизм – зараза нынешнего времени, едва ли не пандемия! Впрочем, Адам тоже полагал, что сможет связаться с душой своего погибшего в ходе одной чрезвычайной истории любовника, но, полагаю, в данном случае им движела глубокая скорбь, нежели рассудочность и здравомыслие.

Румыния сплошь кишит ведьмами, колдунами, ведуньями и нежитью. Тут верят в оборотней и вампиров, лесных нимф и прочую ерунду. Здесь распространены мифологический дуализм и богомильство, связанные с представлениями о добрых и злых силах. Я же всегда верил в науку и прогресс, собственный разум и логику. А потому я смею списать на усталость и выпитое вино, что покуда мы двигались в сторону Верецкого перевала из Буковины, мне почудилось, будто дилижанс преследуют красноглазые волки, а у моего извозчика, присланного графом, буквально потусторонний взгляд горящих глазниц. В какой-то момент мне стало дурно, и показалось, словно мной овладела лихорадка, и маячащие за окном повозки тени, рожденные высокой луной, стали приобретать жуткие очертания.

Слишком много разглагольствований и всё не по делу. Вкратце и, по существу, извозчик доставил меня в целости и сохранности через несколько часов после выезда от Верецкого перевала в сторону замка. Правда, он буквально исчез из виду, стоило только дилижансу остановиться во дворе. Хоть и светало, тень, отбрасываемая каменной громадой, буквально накрывала чернотой, а потому без фонаря было бы трудно разобрать дорогу, что вела к порталу замка. Я вылез из повозки и взял свою немногочисленную поклажу, которую поместили внутрь, поскольку дождь был чрезвычайно сильным и норовил попортить пожитки. Свет забрезжил в паре ярдов от меня – открылась тяжелая каменная дверь: в проходе стоял человек.

– Здравствуйте, – я подошел ближе, ориентируясь на полоску света. – Меня зовут Уильям Холт, я прибыл к графу Иону фон Штауффенбергу по поручению… – было начал я, как меня прервал тихий, спокойный голос, преисполненный уверенности и твердости.

– Доброе утро, и добро пожаловать в мой замок. Войдите свободно и по доброй воле.

Голос принадлежал мужчине, буквально седому и морщинистому старику, чьи волосы были практически белыми, а кости хрупкими, и плечи – слабыми, и спина его изгибалась латинской буквой «S». Он был одет в традиционную одежду на старый манер: белую хлопковую рубаху, украшенную различного рода орнаментами, с рукавами в полтора полотнища, ицари – штаны из грубошерстного сукна, – и кожаный широкий пояс. По правде сказать, я ожидал чего-то менее традиционного и более богатого, но, впрочем, перед кем этому старику здесь красоваться? Глушь несусветная.

Из общего облика консервативного деда, из которого, наверное, уже и песок сыпется, выбивались яркие голубые глаза. Если бы я был более сентиментальным, я бы сказал, что узрел очи цвета горечавки, но я не настолько уже выжил из ума, хотя на язык так и просятся подобные эпитеты.

– Дорога, вижу, изрядно вас утомила, – продолжил хозяин замка. – А потому, полагаю, вам стоит отужинать, вернее, позавтракать, – он как-то хрипло усмехнулся и добавил, – и отдохнуть.

Миновав просторный холл, освещенный редкими восковыми свечами, и медленно пройдя по коридору, мы добрались до большой комнаты, где стоял широкий дубовый стол, рассыхающийся от старости, горел десяток свечей, и был подготовлен мой так называемый завтрак. Меня потчевали бобовым супом, сармале¹ и сливовой цуйкой². По правде сказать, отдал бы всё что угодно за чашку крепкого ароматного чая с молоком.

– Ваш путь был неблизким, – вдруг заговорил граф, – а потому отдыхайте сколько посчитаете нужным. Совершенно незачем спешить, верно? – Он пронзительно смотрел в мои глаза, и, если бы я верил, как я уже написал выше, в различную спиритическую чушь, я бы сказал, что в его взоре было что-то откровенно потустороннее. Меня чрезвычайно выводит из себя то, что за всю эту поездку я не раз был на грани того, чтобы усомниться в правдивости собственных же слов. Благо, эти записки, что я начал вести с первого дня путешествия, больше не увидит ни одна живая душа, ибо Адам бы довольно и глумливо рассмеялся, если бы прочитал то, что я написал выше.

– Благодарю вас за гостеприимство, – с дороги я едва ли находил слова. Как бы я ни презирал сон, пищу и прочие зависимости человеческого организма, который я считал обыкновенным сосудом и машиной, я все-таки устал.

Лицо хозяина замка – череп, обтянутый пергаментной бумагой, право слово, горящий взгляд голубых глаз и неестественно согнутая спина, словно бы он специально скручивался в три погибели, были мне знакомы. Отголоски странных чувств и будто бы не моих собственных мыслей, что посещали меня едва ли не постоянно с того самого момента, как я пересек границу Австро-Венгрии и Румынии и попал в город Варшанд, где мне пришлось задержаться на пару часов, все чаще и чаще мне досаждали.

Внутри замка оказалось очень холодно, словно бы на улице была глубокая зима, хотя едва минуло две недели осени. Вечные каменные стены были просто проморожены, а по коридорам и галереям, увешанным картинами и гобеленами, гулял ветер. Пламя свечи, которую граф держал в руках, колыхалось так, словно могло погаснуть в любую секунду. И если бы так случилось – мы бы потонули во мраке, но фон Штауффенберг, казалось, знал наизусть буквально каждый выступ кладки громады, а потому мог бы спокойно обойтись и без тусклого огня.

Хозяин замка показал мне покои и предупредил, что в темное время суток может быть немного жутковато. С языка так и рвалась шутка о кентервильском привидении, но я посчитал ее чрезвычайно неуместной, стоило только вновь посмотреть в глаза графа. Я ощутил легкую дрожь и неясное узнавание. Смутные чувства и ощущения обуревали меня с той минуты, как я переступил порог замка. Они были сродни душевному переживанию, какое испытывают люди, войдя в свою старую квартиру или дом, где все буквально пропитано воспоминаниями о былых временах и прожитых в том месте годах. С чего бы я мог чувствовать нечто схожее? Занятно.

На протяжении всего путешествия мне было не с кем поговорить, а потому я углубился в свои мысли настолько, что мне начинало казаться, что я буквально пропадаю в собственном разуме, который начал мне несколько изменять – выше я уже писал о тенях, волках и прочей дури, которая полезла мне в голову. Не может ли быть так, что здесь какой-то специфический опиумный туман? Чушь! Опять со мной происходит какая-то немыслимая дрянь. Я начинаю терять рациональное зерно мышления. Я ловил себя на одной положительной мысли – моя скука отступила. Безусловно, она являла себя во всей красе, когда приходилось коротать массу времени в поездах, повозках и на постоялых дворах, но она не была столь непроглядной и отвратительной, как если бы я остался в Лондоне и предавался страсти с семипроцентным раствором кокаина. Сейчас мне не хотелось ни капли в свои вены.

В комнате, отведенной мне графом, находились сундуки, кабинетное бюро из красного дерева, кровать с резными столбиками, внушительный гобелен, сюжет которого я не мог разглядеть из-за темноты, и несколько ковров. Стоит сказать, что комната была прибранной, ни горстки пыли, но абсолютно безликой. Из любого рода личных вещей я заприметил только кувшин для воды. Впрочем, у меня еще будет время осмотреть замок, если, конечно, граф не будет против. А если и будет, я все равно его осмотрю. Ведь не зря же я претерпевал столько дней невыносимого неудобства!

Он оставил меня в одиночестве, предупредив, что будет занят до вечера сего дня, а потому я могу заниматься всем, чем соизволит моя душа, и могу посетить библиотеку, которая находится чуть дальше по коридору. Могу ли я рассматривать подобное разрешение, как дозволение исследовать замок? Будем считать, что так.

Я отправился спать, не раздеваясь. В комнате было очень холодно, но, возможно, я замерз по дороге и все еще не мог согреться, хотя и пытался. В моей спальне на ближайшую неделю уже горел камин, когда граф привел меня сюда, но сквозняки, пронизывающие замок, были буквально беспощадны. Я трясся, как осиновый лист! В моем багаже была небольшая бутылка виски, которую я взял с собой на всякий случай. Я не был приверженцем алкоголя и считал его недостаточно нескучной вещью, чтобы употреблять, но холодная румынская осень и недостаток теплой одежды заставили меня пойти на крайние меры – выпивать хотя бы по несколько бокалов вина в день.

Мне удалось заснуть, только когда солнце показалось из-за пелены облаков и коснулось светом верхушек вековых елей. И тогда я еще не знал, что за мной наблюдают. Слушают мое дыхание, бег крови по венам и спокойный стук бесчувственного, как думал я сам, сердца.

========== Воспоминание безымянного слуги: «Князь Валахии, 1559—1560гг.» ==========

«7 марта 1598 года»

В Княжестве Валахия наступили смутные времена. Будучи под сюзеренитетом Османской империи, молдавские и валашские подданные были молчаливо покорны на протяжении всего шестнадцатого века. То, что румынский народ был вынужден выплачивать дань из-за вассальной зависимости, конечно, вызывало недовольства и перемывание косточек нашему господарю.

Беспредельный рост поборов вызвал напряжение в обществе, и бояре, посчитавшие своим долгом «очистить от скверны вассальской земли валашские», пришли к выводу, что свергнуть господарей – лучшая затея из всех возможных. Князья были бессильны: правители менялись слишком часто, либо играли отрицательную роль. Тридцать две смены власти! И едва ли можно упомнить имена всех, кто правил княжеством. Уязвимость и зависимость власти была во многом обусловлена тем, что народ Румынии был совершенно разобщен из-за того, что в основном состоял из беженцев и переселенцев. Чего стоят одни только цыгане, что при Владе III Цепеше переселились из Малой Азии и распространились по значительной части территории страны, привнеся в культуру веру в добрых и злых духов, ведьм и прочую нечисть.