Текст книги "Приговоренные к повторению (ЛП)"

Автор книги: Branwell

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Сегодня все прошло по тому же сценарию, пока отец Мартин не стал разворачиваться, чтобы уйти. Они все вздрогнули от неожиданности, когда Алан Хобсон высунулся из-за двери и крикнул:

– Узница передумала. Она хочет увидеться с отцом Мартином.

Сержант выглядел обеспокоенным, но не смог придумать, как опровергнуть это заявление.

Отец Мартин с готовностью подошел к Алану и спустился по лестнице в темницу замка. Алан остановил его, когда они достигли внешнего помещения перед камерами.

– Мне нужно поговорить с вами. Я сомневаюсь, что она по-прежнему знает, чего хочет. Она очень больна, отец. Священник из Ватикана, должно быть, пользуется уважением в Риме и Лондоне, но меня все происходящее удручает. Мне кажется, это тоже грех. Мать-настоятельница Агнесс посылает мясо, пудинги, яйца и прочие разносолы каждый день. Она прислала несколько шерстяных одеял и простыней, когда сестру Кэтрин только поместили под стражу. Но знаете, что мне пришлось сделать? Мне пришлось отдать все это солдатам Данджело. Она спит на соломе и получает лишь немного ржаного хлеба самого грубого помола и воду. Он говорит, это для усмирения ее души, но… я знаю, что она невиновна. Я знаю ее с детства, и она не ведьма.

Алан с тревогой огляделся, но продолжил говорить:

– Два дня назад в замок прибыл человек с повозкой, груженой грудой металла и деревянными инструментами, и спросил отца Данджело. Итальянские солдаты разгрузили эти предметы и перенесли в помещение наверху. Отец Данджело заставил их работать всю ночь, и вчера они отвели туда сестру Кэтрин. Отец, они допрашивали ее на дыбе! Я слышал, как отец Данджело ругался на доставившего дыбу человека за то, что он вывихнул ее плечо в первый же день. Они вправили его, чтобы вновь подвесить ее на дыбе. Мне кажется, они не хотят, чтобы она дожила до королевского суда. Полагаю, они рассчитывают добиться признания любой ценой, а потом подстроить ее смерть. Этот отец Данджело… не понимаю, как он может быть достаточно свят, чтобы занимать должность священника. Он получает какое-то извращенное удовольствие при виде страданий.

Отец Мартин изо всех сил постарался не упасть, когда перед глазами у него заплясали черные точки, отчего зрение помутилось. Помещение словно бы накренилось, потому что у него подогнулись ноги. Он схватился за край имевшегося там стола и опустил голову в попытке восстановить равновесие.

– Вы не знали, да? – неуверенно спросил Алан, заглянув во внезапно побледневшее лицо отца Мартина.

– Мне нужно увидеть ее, – с трудом прохрипел Мартин.

– Да-да, – отозвался Алан, с явным облегчением перекладывая часть ответственности на кого-то другого.

Когда Алан открыл дверь темницы, их глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к темноте, но вскоре отец Мартин понял, почему Алан так хотел впустить его, возможно, против воли сестры Кэтрин. Она лежала без сознания, почти что зарывшись в большой копне соломы в углу камеры.

– По крайней мере я могу снабдить ее чистой соломой. Но ее недостаточно, чтобы согреть ее, – угрюмо заметил Алан. – У нее повреждено левое плечо. Думаю, они просто не учли, что она куда худее и слабее, чем была прежде.

Ее явное истощение и нездоровая бледность поразили отца Мартина с силой булавы. Он приблизился к ней и опустился на колени. Стоявший позади Алан продолжил рассказ:

– Судомойка передала мне, что, по словам одного из солдат, она вчера не сказала ни слова, даже звука не издала. Он рассказал ей, как жутко ему стало от того, что она словно бы вышла из своего тела – как будто ее душа покинула свое земное обиталище. А я ей ответил на это: «А кто хотел бы находиться в этом самом обиталище, когда такие, как он, стучат в дверь?». «Да, но, по-моему, она близка к тому, чтобы вообще не возвращаться», – заявила Беа. Но вчера вечером она все же вернулась. Она стонала и всхлипывала почти всю проклятую ночь, а утром, когда я принес ей хлеб и воду, проснулась и сказала: «Алан, я больше не могу есть. Мне слишком трудно жевать». На что я ответил, что принесу другую миску, в которой можно размачивать хлеб. Я ужасно себя при этом чувствовал. Она, видимо, заметила мое состояние, потому что попросила меня не расстраиваться, сказав, что это не моя вина: она просто не может больше есть, и чтобы я не беспокоился, потому что скоро все для нее будет кончено. Думаю, она права. Она так слаба. Даже если они больше не будут ее мучить… – Он замолк, не договорив. – А теперь я вообще не могу ее разбудить.

Алан заметил, что отец Мартин озадаченно коснулся бритой головы сестры Кэтрин.

– Он велел им сбрить ей волосы и забрать ее вуаль в первую же неделю. В качестве епитимьи, сказал он, – пояснил Алан, но увидел, что отец Мартин больше его не слушает. Поведение священника подтвердило все имевшиеся у жены Алана подозрения насчет этих двоих, которые она поведала ему летом.

– Я видела, как отец Мартин и сестра Кэтрин выходили из дома твоего отца сегодня утром, Алан. Они обсуждали его золотуху и лечебную мазь, которой он пользуется.

– Как мои родители? – спросил он, слушая ее вполуха, потому что его внимание отвлекала тарелка с похлебкой и большой кусок хлеба.

– Как обычно. Я отнесла им одну из испеченных сегодня краюх хлеба. А ты когда-нибудь замечал, как отец Мартин и сестра Кэтрин могут практически заканчивать предложения друг за другом? А все эти шутки, которые никто, кроме них, не понимает? Что они будут делать, когда поймут, в каком незавидном положении оказались?

– В каком именно? – уточнил он, концентрируясь на том, чтобы вытащить изо рта небольшую кость, прежде чем проглотить еду.

– Влюбленности друг в друга, – без тени сомнения заявила она.

Алан усмехнулся и ответил, что летние увлечения часто проходят с наступлением осени, и его замечание, кажется, подтвердилось, когда он встретил их в сентябре: они общались друг с другом вежливо, но довольно отстраненно.

А теперь на лице отца Мартина отразились все запретные аспекты его чувств к монахине. Он даже не заметил, как Алан ушел и прикрыл за собой дверь.

Сняв свой плащ, отец Мартин осторожно приподнял сестру Кэтрин и, откинувшись на солому, прижал ее к своей груди. Стоило ему задеть ее левое плечо, как она застонала, но не открыла глаз. Он укрыл плащом их обоих, с ужасом ощущая, какой холодной и неподвижной она была.

– Кэтрин, это отец Мартин. Я собираюсь вытащить вас отсюда. Почему вы не давали мне навещать вас? Если бы я знал, что происходит, мы бы протестовали. Мы были уверены, что вас освободят к этому времени – нам и в голову не приходило, что они будут так с вами обращаться. – Он говорил, чтобы успокоить не только ее, но и себя. Что если она так и не выйдет из этого ступора?

Она внезапно дернулась в его руках и вскрикнула от боли, причиненной этим резким движением ее плечу.

– Мартин, теперь все в порядке? Нам можно быть так близко друг к другу? Что если кто-нибудь увидит? – наполненным беспокойством голосом вопрошала она, смотря на него широко распахнутыми от потрясения глазами.

– Все нормально, милая, никто не причинит нам зла, – ответил отец Мартин, полуплача, полусмеясь от облегчения. – Не тревожься, просто отдыхай. Попробуй согреться.

Ее тело вновь расслабилось. Он не знал, поверила ли она ему, или просто силы вновь оставили ее.

Они провели так несколько часов. Сестра Кэтрин то приходила в себя, то вновь теряла сознание, а отец Мартин занимался тем, что формулировал и отметал планы по ее спасению. Внезапно он услышал звук открываемой двери и едкий голос отца Данджело:

– Какой поучительный вид. Я имею удовольствие видеть священника и его шлюху?

Высказанное оскорбление не произвело никакого впечатления на отца Мартина, пытающегося сдержать ослепляющую ярость, которая поднялась в его душе при виде этого человека. Он понимал, что ему потребуется весь его самоконтроль, чтобы осуществить задуманное. Сестра Кэтрин резко проснулась при звуке голоса отца Данджело, и на ее лице отразились замешательство и откровенный страх.

Приподняв ее и опустив обратно на солому, отец Мартин аккуратно прикрыл ее своим плащом и тихо произнес:

– Вы доверяете мне, Кэтрин? Помните, я говорил, что никто не причинит нам зла? Я знаю, что вы не признались, и прошу молчать и в дальнейшем – осталось недолго.

Затем он выпрямился и повернулся лицом к Данджело.

– Вы не поднимите ее сегодня на дыбу, – вызывающе бросил он ему, не сумев сдержать дрожь в голосе при произнесении последних слов.

– Нет, не подниму. В конце концов, мы же заинтересованы в том, чтобы докопаться до истины, и не хотим ее казни до суда. Полагаю, ей нужно несколько дней, чтобы прийти в себя после той неуклюжей первой попытки. Вообще-то, я собирался распорядиться, чтобы ей дали немного каши. – Развернувшись к сестре Кэтрин, он вкрадчиво продолжил: – Алан сказал мне, что ваш желудок слишком нежный для нашего хлеба. Возможно, в вас есть немного благородной крови? Давайте-ка поглядим… ваш отец был кем… фермером? Но, может, ваш настоящий отец им не был. А какова мать, такова и дочь, как я погляжу, – добавил он, многозначительно переводя взгляд с сестры Кэтрин на отца Мартина.

И вновь он не преуспел в том, чтобы добиться хоть какой-то реакции от своих слушателей: им уже было не до его оскорблений. Сестра Кэтрин была испугана и сбита с толку. Она помнила сон о том, как Мартин обнимал ее, согревая своим телом. Если это не сон, то что они могли с ним сделать? Казалось, жестокости и власти Данджело нет предела.

– Алан также сообщил мне, что вы просили о духовном комфорте, сестра Кэтрин, так что он впустил отца Мартина. Мои люди поведали мне, что это было довольно давно. Вам уже достаточно комфортно?

Физическое состояние сестры Кэтрин делало эту инсинуацию попросту нелепой. Она вновь предпочла промолчать, осознавая, что это самая безопасная модель поведения.

– Будем считать, что да. Позвольте, отец Мартин.

Он стянул плащ священника с сестры Кэтрин и отряхнул его от прилипшей к нему соломы.

– Вы же не хотите замерзнуть на пути обратно в город.

«Сохраняй спокойствие, – велел себе Мартин. – Ты должен думать, а не чувствовать. Думай же».

– Отец Данджело, сестра очень больна. Если вы не хотите, чтобы она умерла до суда, то должны освободить ее и позволить ей дожидаться слушания в монастыре. Именно так обычно содержат под стражей представителя духовенства в этой стране. Ваши же действия чрезвычайно необычны: я бы даже назвал их беспрецедентными. Если бы барон Филипп был здесь, он бы этого не допустил. Есть еще кое-что, что вы должны знать: основной обвинитель, Джозеф Торнэппл, отзывает свое обвинение. Ее, скорее всего, признают невиновной. Как дурно будет выглядеть то, что вы причинили вред невиновной женщине, пока она была под вашим надзором.

Отец Мартин поздравил себя с тем, что сумел перечислить эти разумные аргументы совершенно невозмутимым тоном.

– Во-первых, не думаю, что мы можем судить о том, что бы допустил или не допустил барон Филипп, будь он сейчас здесь. Его старший управляющий и баронесса не против того, чтобы я распоряжался этим делом по своему усмотрению. Во-вторых, Джозеф не был основным обвинителем. Ею была, как вы ее называете, «Чернушка» Элисон. О небо, ей полагалось оставаться тайным свидетелем, – с притворным ужасом воскликнул отец Данджело, делая вид, что якобы проговорился.

– Ну, я уверен, что вы двое умеете хранить секреты. Элисон хотела оставить свою личность в тайне из-за компрометирующего характера ситуации, благодаря которой она обнаружила доказательства колдовства сестры Кэтрин. Но вам ли об этом не знать, верно, отец Мартин? Она призналась в своих плотских отношениях с вами и показала колдовской амулет, который обнаружила под вашим матрасом. Она знала, что сестра Кэтрин сделала его, чтобы приворожить вас, потому что он был изготовлен из рыжих волос вперемешку с вашими, плюс еще некоторого количества какого-то отвратительного вещества, добавленного для того, чтобы заклинание сработало.

Сестра Кэтрин впилась взглядом в лицо отца Мартина, словно бы прося его объяснить суть выдвинутых обвинений. Его потрясенное выражение подсказало ей, что в них было достаточно опасной правды.

– Полагаю, Джозеф не столь легко поддался бы на уговоры Элисон, если бы его дорогая жена не умерла за несколько недель до этого. Элисон убедила его, что сестра Кэтрин причинила вред Летиции и ребенку. Затем мы нашли в монастыре святой Урсулы послушницу, которая сохранила какие-то подозрительные листья. Они находились в сумке сестры Кэтрин после замятой смерти другой послушницы. В них опознали растение, которое приводит к выкидышу. Неохотно, но все же считая это своим долгом, сестра Эдриан сообщила мне об этой улике. Не стоит так уж поспешно отрицать существование магического приворота, отец Мартин, потому что если вы не под влиянием заклинания, вас могут обвинить в пособничестве колдовству. В конце концов, вы тоже помогали ухаживать за Летицией. Я даже слышал, что вы были в монастыре той ночью, когда умерла молодая монахиня.

Он с садистским наслаждением наблюдал за тем, как отец Мартин пытается сохранить невозмутимое выражение, напоминая себе о том, что сейчас действительно важно. Ему нельзя думать о достойной сожаления предпосылке этой трагедии – необходимо сосредоточиться на его цели. Удивительно, но у него получилось.

– Не важно, каковы улики или показания – то, что вы удерживаете здесь сестру Кэтрин, ставя ее жизнь под угрозу, противоречит закону и обычаю. Я намерен немедленно выразить свой протест отцу Уолтеру и членам городского совета. Вы и понятия не имеете о том, как высоко люди этого города ценят сестру Кэтрин, но уверяю вас, что они придут в ярость, когда узнают, что с ней обходятся так жестоко. Вам же будет лучше, если вы вернете ее в монастырь до того, как я приведу сюда подкрепление из горожан, чтобы они своими глазами увидели, в каких условиях ее содержат.

Отец Данджело всматривался в ничего не выражающие лица своих противников и спрашивал себя, как ему пошатнуть эту отстраненность и добиться прогресса в попытке сломить их. Пока что ему даже не удалось разделить их откровением насчет Элисон. И тут до него дошло. Все гениальное просто.

Он наклонился к сестре Кэтрин и взял ее левую руку в свою, словно бы на прощание. Внезапно он с силой дернул ее вверх, над головой сестры Кэтрин, а потом резко крутанул. Она не смогла сдержать крика при этой внезапной неожиданной агонии. Несколько секунд она извивалась от боли, пока он не отпустил ее руку. Слезы побежали по ее щекам, и, судорожно всхлипывая, она хватала ртом воздух, пытаясь совладать с собой.

– Ради всего святого, зачем вы это сделали? – напряженно спросил отец Мартин, приближаясь к отцу Данджело. Красная пелена гнева застилала ему глаза, вытесняя все разумные мысли из его метущегося разума.

– Не все делается ради чего-то святого, – с глупым смешком ответил Данджело. – Невозможно занимать подобную должность и не получать удовольствие от своих обязанностей.

Отец Мартин ударил его в челюсть с такой силой, что он мешком повалился на каменный пол.

Через несколько секунд двое стражников Данджело ворвались в темницу и обездвижили отца Мартина, скрутив руки ему за спиной. Третий тем временем помогал отцу Данджело подняться.

Данджело коснулся покрасневшей и распухшей челюсти и, подойдя к отцу Мартину, произнес:

– Мне не нравится быть на принимающем конце насилия. – Злобно улыбаясь, он провел пальцем по щеке отца Мартина. – Он обвиняется в нападении на священника. Поместите его в камеру рядом с этой, – велел он солдатам.

Несмотря на обволакивающий ее туман боли, сестра Кэтрин ничего не пропустила. Внезапно она подала голос.

– Отец Данджело, пожалуйста, пошлите за писарем. Я желаю признаться в колдовстве, включая наложение чар на отца Мартина. Я сделала так, чтобы он пришел сегодня сюда и помог мне сбежать, и я также заставила его напасть на вас.

Отец Мартин бросил на нее исполненный муки взгляд.

– Кэтрин, не признавайтесь, – принялся умолять он. – Вы невиновны, и суд сочтет вас таковой, если вы выживете. Если же вы признаетесь, они смогут…

– Уведите его отсюда, – прервал его отец Данджело.

Когда они выволакивали его из камеры, он услышал разговор сестры Кэтрин и Данджело.

– Если я признаюсь, вы должны освободить его. Его не сочтут ответственным за его действия.

– Посмотрим. У него и вправду есть кое-какая защита со стороны друзей его семьи.

Затем они погрузились в молчание в ожидании писаря. Они слышали, как отца Мартина запихнули в соседнюю камеру, несмотря на его яростное сопротивление. Он продолжил кричать, заглушая звуки борьбы:

– Кэтрин, доверьтесь мне. Не признавайтесь. Не лгите ради меня. Данджело, что если я признаюсь, что был главой чертового шабаша, и скажу, что она в нем не участвовала!

– Тогда я обвиню ее в том, что она наложила на вас чары и заставила сделать ложное признание, – вслух рассуждал отец Данджело, после чего подошел к зарешеченному окну и приказал солдатам связать отца Мартина и заткнуть кляпом.

В наступившей тишине сестра Кэтрин задалась риторическим вопросом:

– Вы никогда не проигрываете, не так ли? – Когда он покачал головой, она продолжила: – Почему вам так важно признать меня виновной? Вы планировали мою смерть в заточении, лишь бы избежать оправдательного приговора. Почему?

– Ничего личного, сестра, – ответил он. – Я приехал сюда, чтобы продемонстрировать власть Папы и Римско-католической церкви – безграничную власть. Мне нужен был пример, чтобы посеять страх в сердца этих людей. Я не знал, какими будут обвинения, но выдвинутое против вас оказалось идеальным. У меня есть трое свидетелей и физическая улика. Проблема в том, что свидетельские показания могут оказаться непрочными. Я же не могу позволить вам стать примером того, что кто-то способен избежать власти Церкви, если улики недостаточно убедительны. Я хочу, чтобы люди помнили, что обычный человек, даже монахиня, может быть уничтожен нами по одному лишь обвинению. Это упрочит наш контроль над этими местами на многие годы вперед. По правде говоря, сестра Кэтрин, мы все еще планируем вашу смерть, но, возможно, смерть отца Мартина окажется лишней.

Ее глубоко удручало то, что отец Мартин корил себя за обвинение, выдвинутое Элисон. Она понимала: Данджело рассчитывал на то, что это откровение нанесет удар по их совместной обороне против него, но это не сработало. Данджело и понятия не имел, что ей было известно, почему Мартин так поступил, и это знание не оставляло в ее сердце места для ревности. Ее отказ признать их любовь друг к другу, ее постоянное избегание его попыток обсудить их горько-сладкую привязанность, подтолкнули отца Мартина к этой пропасти. У него был соблазн, которого она была лишена, и он ему поддался. Но это не изменило природу их связи. Однако Данджело все равно выиграл в итоге, но не хитрой стратегией, а простой угрозой применения силы по отношению к одному из них. Они ничего не могли этому противопоставить.

Писарь появился в камере, чтобы записать ее слова, раз она была слишком слаба, чтобы выйти во внешнее помещение и сесть за стол. Она призналась во всем, о чем ее спрашивали, но не стала никого оговаривать. Выражение ее лица убедило отца Данджело, что в этом она не уступит даже ради отца Мартина.

После подписания признания и ухода Данджело она лежала в темноте, сожалея о том, что не способна мыслить яснее. В первые недели она могла рассуждать вполне здраво. Поначалу она молилась об освобождении и ожидала, что так и произойдет. Когда ее снова и снова допрашивали, она честно отвечала, недоумевая по поводу того, что Бог не открыл правду своим земным представителям. Вскоре она поняла, что этим людям важна не правда, а признание ее виновной, поэтому перестала отвечать на их вопросы.

В последующей за этим всеобъемлющей тишине она принялась размышлять о Боге, который выбрал этих мучителей в качестве своих представителей. Она осознала, что всегда наделяла Бога чертами своего отца, когда молилась ему или задавалась нравственным вопросами. Теперь лицо ее отца не подходило этому новому Богу, нарисованному ее воображением. И она не могла придумать никакого взамен, кроме разве что слепого, пустого пространства небес, совершенно бесстрастно посылавшего на землю дождь, ветер, снег или солнечный свет. Этот новый Бог не был для нее авторитетом. После двух месяцев на грани голода ее мысли стали путанными, но она помнила, что как-то подумала о том, что отец Мартин был прав насчет религии.

Когда заключение и голод не привели к признанию, отец Данджело прибегнул к избиению плетью, но все равно не преуспел. Когда ее подняли на дыбу, это походило на страдание вследствие какой-то ужасной болезни или несчастного случая, произошедшего по неясным причинам. И лишь одно оставалось для нее кристально ясным – она должна уберечь отца Мартина от подобного страдания.

Так она и поступила, и теперь ей больше не нужно было думать. Постепенно она избавилась от боли, вызванной вновь поврежденным плечом, погрузившись обратно во тьму забвения.

Снаружи темниц Данджело послал за Аланом.

– Алан, начните приготовления к завтрашнему повешению сестры Кэтрин. Она подписала признание в колдовстве, – приказал Данджело.

– Монсеньер, только королевский суд может одобрить казнь. Церковный суд не может… – заикаясь, пробормотал Алан, потрясенный услышанным.

– С подписанным признанием и уликами я беру всю ответственность на себя. Когда все будет кончено, отец Мартин может быть свободен. Я, возможно, вернусь позже, чтобы обсудить с отцом Мартином его преступление. Есть в округе человек, который проведет повешение быстро и эффективно?

Алан подумал о мяснике Ричарде, сестре которого Кэтрин помогла во время тяжелых родов, и предложил его имя в надежде, что когда незнакомый солдат придет к нему с подобным предложением, он поднимет шум.

– Хм, я подумаю об этом. Она такая худая, что вряд ли кто-то из моих людей сможет сделать все быстро. Не хочу тратить целый день на ее удавление. Но если высота слишком большая или подвесы слишком тяжелые, казнь обещает стать очень грязной.

Сестра не слышала имевший место снаружи разговор в отличие от отца Мартина, понимавшего, что так и задумывалось. Никакие его прежние тревоги и рядом не стояли с предстоящей реальностью. Следует ли ему предложить заплатить за палача из Ноттингема? Мастерски владеющий мечом мужчина мог безболезненно перерубить ее тонкую маленькую шею одним ударом. Он, вероятно, мог бы и сам это сделать. Он рефлекторно закрыл глаза, словно это могло помочь ему изгнать этот образ из его мыслей. Нельзя допустить, чтобы его стошнило с кляпом во рту – тогда сосредоточиться будет еще труднее. У него осталась еще одна, последняя стратегия, и если она не сработает, ситуация станет поистине безнадежной.

Он сидел связанным на полу своей камеры весь вечер, если не считать того короткого момента, когда двое солдат зашли, чтобы развязать его и дать возможность облегчиться. Люди Данджело казались обычными профессионалами. Не похоже, что они разделяли его извращенное удовольствие при виде страдания других. Когда они снова связывали его, ему показалось, что они посмотрели на него с некоторой жалостью и тем самым придали ему решимости попросить не затыкать ему рот. Он убедил их, что не станет поднимать шум – никакого прока от этого все равно не будет.

Данджело вернулся в полночь вместе с человеком, которого отец Мартин никогда не видел прежде. Они вошли в камеру и опустили на пол мешок. Отец Мартин изо всех сил сосредоточился на своей стратегии.

– Монсеньер Данджело, я могу предложить вам сделку, которая поможет вам высоко подняться в Церкви, – тихо начал он.

– И что вы хотите предложить? – ответил тот, садясь на пол рядом с отцом Мартином.

– Информацию. Вы можете использовать ее против или для кого-нибудь. Уверен, вы без труда придумаете неисчислимое количество путей извлечения выгоды для себя. – Мартин попробовал отодвинуться от Данджело. – Когда вы освободите сестру Кэтрин, я сообщу вам подробности. Держу пари, что, услышав их, вы решите отпустить и меня.

– Откуда мне знать, что это стоит того, чтобы ее отпустить? – наклоняясь ближе, спросил Данджело. – Вас не особо заботит, отпущу ли я вас, верно?

– Я сообщу вам часть фактов прямо сейчас. Четыре года назад произошло убийство в Верховном суде. Я могу рассказать вам, кто в Церкви приказал совершить его, как оно было осуществлено, и кто в Англии привел его в исполнение.

– Король Иоанн! Вы знаете, кто за этим стоит? – с искренним удивлением воскликнул Данджело. – Неудивительно, что у вас репутация подозрительного человека. Я удивлен, что вы прожили так долго. Но я не могу заключить с вами сделку. Даже ради этой информации я не могу отпустить ее: в таком случае я буду выглядеть слабым. И, кроме того, подозреваю, что знание этих подробностей окажется скорее опасным, нежели полезным.

– Ты жалкий ублюдок. Надеюсь, ты и твои амбиции в конечном итоге окажетесь в Тибре вместе с остальными нечистотами. – Отец Мартин отказался от попыток примирения.

Отец Данджело занес руку, побуждая Мартина отпрянуть в ожидании удара, однако он лишь сжал его подбородок пальцами и, усмехаясь, вынудил своего пленника заглянуть ему в глаза.

– Я отпущу тебя, но сначала заставлю пожалеть о том, что ты меня ударил.

– Думаешь, я могу сожалеть о чем-то еще сильнее? – едва не рассмеялся ему в лицо Мартин.

– Это мы еще посмотрим.

========== Пятая часть ==========

***

Скалли не знала, стоит ли ей расстраиваться или радоваться тому, что Малдер нашел нечто забавное в ее злоключениях. Он вообще редко терял способность находить смешное в любой, даже самой серьезной ситуации. Она вынуждена была признать, что его прощальные насмешливые замечания подбодрили ее тем, что подчеркнули абсурдность выдвинутого против нее обвинения. У нее будет предостаточно возможностей для расплаты.

Шериф Рейнольдс сопроводил ее на верхний этаж, который лет девяносто назад переделали под камеры. Ступени вели в коридор слева. Изначально в него выходили двери четырех спален, а теперь там на противоположных сторонах располагались два обособленных помещения, каждое с собственной дверью. За дверью справа обнаружилась комната с двумя зарешеченными камерами наподобие клеток, разделенными всего полутора метрами пустого пространства. В каждой камере имелся матрас на металлической койке, привинченной к полу у дальней решетки камеры, граничащей со стеной здания. Прутья решетки были старыми, но прочными. Шериф извлек из-за пояса огромный ключ, отпиравший столь же внушительный замок на двери. Скалли с облегчением заметила современную сантехнику – туалет и раковину – в каждой камере.

– В этом городе было много рецидивистов, когда установили эти камеры? – полюбопытствовала она.

– О да, во времена серебряной лихорадки часто происходили аресты крупных налетчиков на банки и грабителей с большой дороги. У некоторых из этих ребят были банды, которые могли попробовать взять офис шерифа штурмом, чтобы вызволить своих приятелей. Но здесь им ни разу не повезло.

– У нас нет надзирательницы, агент Скалли, – несколько смущенно продолжил он. – Я постучу во внешнюю дверь перед тем, как войти, и дождусь ответа.

– Шериф Рейнольдс, у меня к вам просьба.

Он молча посмотрел на нее в ожидании пожелания, которого не сможет выполнить.

– Я бы хотела заказать большой завтрак в «Кухне Мардж». Уже почти полдень, а я вчера вечером не поужинала.

Он невольно усмехнулся.

– С этим мы сможем вам помочь. Я позвоню Мардж.

И он ушел, вернувшись полчаса спустя с подносом, заполненным яичницей с колбасой, оладьями и кофе. Увидев все это, Скалли почти что простила ему свой арест.

После завтрака время потекло куда медленнее. Скалли нечего было читать и нечего добавить в отчет. Ей стало настолько скучно, что она пожалела об отсутствии тревожащего манускрипта Мелиссы под рукой. Ее умыкнули в тюрьму до того, как у нее появилась возможность позвонить Маллинсу насчет результатов тестов по определению возраста этого документа.

Скалли вздохнула и решила, что раз уж она все равно находится в тюрьме, то с тем же успехом может и еще немного помучиться. С этим она достала блокнот и начала набрасывать черновик своего пятилетнего карьерного плана и самостоятельную оценку своей работы за последний год. Скиннер ворчливо требовал от них заполнить эти документы, чтобы он мог написать обзор их деятельности. Скалли вынуждена была признать, что Скиннеру досталась худшая часть. Она содрогалась при мысли о необходимости написания обзора деятельности Малдера, который бы включал его собственные записи. Она, со своей стороны, всегда ясно указывала на то, что ее не интересует подъем по карьерной лестнице.

Скалли начала писать:

Цели на ближайшую пятилетку:

1.Выжить

2.Предотвратить завоевание Земли неизвестными заговорщиками

3.Обзавестись личной жизнью

4.Убедить напарника следовать протоколу.

«Отнесись к этому серьезно, – пожурила она себя. – Вычеркни четвертый пункт –ограничь себя достижимыми целями, чтобы твоя самооценка выглядела реалистичнее».

Она была рада возможности прерваться в два часа пополудни, когда шериф осторожно постучал в дверь и подождал ее ответа, чтобы войти в камеру.

Услышав ее приглашение, он ступил внутрь. Скалли изо всех сил старалась не пялиться на приведенную им сморщенную старушку, чьи седые волосы торчали во все стороны, словно шипы. От нее исходил почти ощутимый дух агрессивности. Шериф что-то успокаивающе говорил ей, открывая дверь камеры, но настоял на том, чтобы забрать ее сумочку, прежде чем запер за ней дверь.

– Мы не можем позволить вам здесь курить. Это может быть не безопасно.

– Не безопасно! – фыркнула она. – Мне шестьдесят семь и начинать жить безопасно уже поздновато.

– А что насчет вашей сокамерницы? Она может настоять на своем праве на свободное от курения пространство.

Женщина только в этот момент заметила сидевшую на койке в своей камере Скалли.

– Впервые на моей памяти у меня есть сокамерница, – пробормотала она.

– Не сомневаюсь, что вы поладите, – уверенно заявил шериф. – Увидимся позже, дамы.

– Пьяный дебош, – внезапно рявкнула старушка. – А что насчет вас?

Вздрогнув от неожиданности, Скалли коротко бросила:

– Убийство.

Женщина удивленно приподняла свои кустистые брови.

– А я бы поставила на наркотики или воровство из магазина.

– Я его не совершала.

– Это был Тим Харгити, или шериф остановил вас за превышение скорости и выяснил, что на вас выписан ордер?

Скалли начала недоумевать по поводу того, что эта женщина тут делает. Она не выглядела пьяной.

– Это был Харгити. Вы его знали?