Текст книги "Нарты. Эпос осетинского народа"

Автор книги: Автор неизвестен

КУВД БУРАФАРНЫГА

 
Когда Батрадз, сражавшийся геройски,
В селенье нартов возвращался с войском,
С отарами для дряхлых стариков
И для сирот, и для несчастных вдов,
С ним встретился у крепости старинной
Бурафарныга старший сын с дружиной.
И встречный воин дерзко закричал:
«Эй, вы, младенцы! Где же ваш причал?
Откуда вы? Коль ехать далеко,
То с губ своих сотрите молоко.
От ваших стад, хоть я вас не неволю,
Но вам придется уделить мне долю».
Батрадз могучий стал мрачнее тучи:
«Удар меча – задаток самый лучший.
А крови дань, что взяли мы для вдов,
Сирот своих и дряхлых стариков,
Мы первым встречным не вернем обратно»
Фарныга сын тут вызов бросил нарту.
Стрелу врага Батрадз перехватил
И, вынув меч, врага им поразил.
Потом свой меч проворно в землю вбил,
Дубовые носилки смастерил,
Врагам сказал спокойно: «Не взыщите,
Носилки злополучные возьмите.
Заботе вашей поручаю их».
Вскочили нарты на коней лихих
И полетели быстрою стрелой,
Лес оглашая песней боевой.
И скот был отдан вдовам, дряхлым старцам,
Чтоб не пришлось им более нуждаться.
Тогда Батрадз отправился к Сатане
И снял с себя доспехи поля брани.
Надел он шубу ветхую, арчиты,
Заснул в гумне на сене, как убитый.
Бурафарныг в то время пир устроил
И молодежь вниманьем удостоил,
А сам степенно поместился рядом
Со стариками и Сайнаг-алдаром.
Лишь только тост произнесли почетный,
Как стук потряс тяжелые ворота
И на пороге появился вестник.
Застыли пировавшие на месте.
Он от порога два шага отмерил,
Сжав плеть рукою левой – знак потери.
Во двор большой он ввел коня гнедого,
А вслед за ним и скакуна другого
Ввел под уздцы, с седлом, но без подпруг.
Опомнились пирующие вдруг.
Вот показались черные носилки.
Покрытый черной буркой, на подстилке
Лежал погибший от руки Батрадза.
Убитого узнали гости сразу.
И пир алдаров, что недолго длился,
Мгновенно горькой тризною сменился.
Погибшему западз соорудили,
И с плачем горьким труп похоронили.
А утром у гонца отец спросил:
«Скажи, кто сына моего убил?»
«Убийца из бораевского рода, —
Гонец ответил. – С виду благородный.
Глаза его, как сито, велики,
Железные кувалды – кулаки,
Имел не зубы, а клещи тот встречный,
Холмов булатных крепче были плечи.
Домой он ехал, песни распевая
И никого ничем не задевая.
Твой сын ему дорогу преградил
И дерзким словом первый оскорбил».
Тогда сказал хозяину Сайнаг:
«Нет, не погибнет от стрелы твой враг,
Убить его возможно только ядом
На южных склонах ползающих гадов».
Бурафарныг созвал своих людей,
И принялись они за ловлю змей.
И вот корзины доверху набиты
Тяжелым грузом, скользким, ядовитым.
Тогда гонцов хозяин разослал,
Чтоб каждый вестник всех оповещал.
«Снимаю траур и прошу в мой дом
Друзей и тех, кому я был врагом.
Все приходите на веселый пир,
Таких пиров еще не видел мир».
Тут нартов хлынули живые реки.
Здоровые, больные и калеки —
Все собрались на этот кувд великий.
Из дальних стран явились и малики.
Задумано все было хорошо.
Один Батрадз на пиршество не шел.
Бурафарныг, пылая жаждой мщенья,
Послов отправил в нартское селенье.
И чтобы вдруг не получить отказа,
Направил и невестку он к Батрадзу:
Нарт женщине не может отказать.
Батрадз пришел, чтоб с ними пировать,
Бурафарныг, застыв от черной злости.
С притворной лаской преподносит гостю
Искусно разрисованную чашу:
«Пей, нарт, до дна во имя дружбы нашей!»
Склонился нарт над чашею своей,
Усов концами он коснулся змей.
Исколотые острыми усами,
Они Батрадза испугались сами,
На дно нырнули и свернулись там.
А смелый нарт всю чашу осушил
И, кинувши лжецу, проговорил:
«Благодарю тебя за угощенье.
Твой сладкий ронг я выпил с наслажденьем.
Ну, а теперь, хозяин, будь смелей
И сам отведай ядовитых змей».
Бурафарныг был посрамлен пред всеми,
А нарт, смеясь, пошел в свое селенье.
С тех пор при срыве всяких дел нечестных
Ответ дают пословицей известной:
«Затея эта провалилась мигом,
Как провалился пир Бурафарныга».
 

КАК СОСЛАН ВОЗВРАТИЛСЯ К НАРТАМ

 
Вернувшись с кувда, от Бурафарныга,
Батрадз помчался к пастуху на выгон.
«Пришел к тебе как гость, издалека,
Овечьего отведать молока.
Я выпил ронг, отравленный злодеем,
Змеиный яд хочу запить скорее».
С гостеприимством был пастух знаком,
И напоил он гостя молоком.
И нартом был обычай соблюден —
С ровесником затеял игры он.
Играли, пели и, шутливо споря,
Пришли на берег голубого моря.
И там, где волны скалы берегут,
Загнали на ночь всех овец в закут.
И, приготовив из травы постели,
Ночному сну предаться захотели.
Едва сомкнули юноши глаза,
Как над землею пронеслась гроза,
И белой пеной закипело море.
Тогда из пены на морском просторе
Внезапно выплыл мальчик огнеокий,
За ним второй плыл на волне широкой.
Тот мальчик огнеокий был Сослан,
Второй, которого волна несла, —
Сын Хуандона, юный Урагом,
Резвившийся всю жизнь на дне морском.
Они на берег вышли и смеются,
Их голоса в ущелье раздаются:
«Эй, пастухи! Вставайте-ка скорее,
Берите вы хлопушки и свирели».
Тогда пастух Батрадзу прошептал:
«Пойдем к донбетрам, если не устал.
Я издавна с их играми знаком,
И время мы неплохо проведем».
Тут к мальчикам пошли они навстречу
И в играх с ними провели весь вечер.
На берегу резвились, громко пели,
Играли вдохновенно на свирелях.
Веселью их и звукам песни внемля,
Сам Месяц сына к ним послал на землю.
Примчался быстро на рогах оленьих
И сын Афсати из лесов в то время.
Баргуна сын вдруг прилетел стрелой,
Измерив взором весь простор морской,
И заиграл он на своей свирели
Не хуже тех, чьи песни здесь звенели.
И этим песням голос эха вторил.
К ним сын Фалвара опустился вскоре,
Веселый и неугомонный мальчик;
Со сверстниками он играет в альчик.
А с высоты, что головы кружила,
Со звездных гор смотрел сын Уацилла.
Спустился тоже он на берег моря,
Веселой песней юным песням вторя.
Когда собрались юноши гурьбою,
Повеселело небо голубое,
Проснулись звери, прилетели птицы
И в общей пляске начали кружиться.
В проворный пляс пустились вслед за ними
Песок и камни с волнами морскими.
И стаи рыб пришли тогда в движенье,
Резвясь всю ночь под музыку и пенье.
С тех пор те мальчики всегда дружили,
На берег моря часто приходили,
И берег моря оглашался пеньем,
И не было конца увеселеньям.
Об этих играх, смелых и веселых,
Весть разнеслась по дальним нартским селам.
К поляне молодежь стекаться стала
В неделю раз из каждого квартала.
Играют в кен, и в альчики, и в бат,
Живой игрою сердце веселят.
Из молодежи выделялись трое,
Как самые отважные герои.
Для пастуха, Батрадза и Сослана
По ловкости не находилось равных.
Играющие лук и стрелы взяли,
В стрелометанье состязаться стали.
Всю молодежь собрав, Батрадз кричит ей:
«Кладем втроем мы шапки и арчиты
Здесь на скале. Попробуйте их сбить,
Чтоб нас в стрельбе из лука победить».
Был принят вызов. Полетели стрелы.
Их было столько, что в глазах темнело.
Но в цель они никак не попадали,
Как будто их на зло заколдовали.
Одни, не долетев, в траве лежали,
Другие далеко перелетали.
Противников же шапки и арчиты
Стрелой мгновенно были все пробиты.
Все проигравшие к себе домой
Вернулись с непокрытой головой.
Бредя по улице села смущенно,
Они случайно встретили Сырдона.
Тот их спросил: «Что приключилось с вами,
Что вы чужими смотрите глазами?
Без шапок вид у вас осиротелый».
Тут рассказали те, в чем было дело,
Какое с ними приключилось горе
В игре с тремя героями у моря.
Сырдон сказал: «Не унывайте, дети,
Случается и худшее на свете.
Сейчас идите спать, а утром ранним
Просите вы совета у Сатаны.
Она мгновенно все узлы развяжет
И верный путь к победе вам укажет».
И юноши послушали Сырдона,
Пошли к Сатане, к играм благосклонной.
Пришли они и так сказали ей:
«О лучшая из нартских матерей,
Пришли к тебе мы с просьбою одной.
Как поступить нам? Будь для нас родной.
Уже не раз на игры бардуагов
Ходили мы с обычною отвагой.
Вчера с позором мы вернулись с поля.
Там состязались с нами три героя,
Их стрелы наши шапки прострелили
И нашу обувь в клочья обратили.
Из моря вышел мальчик, с солнцем схожий,
И одолеть его никто не может.
Как искупить нам наш позор нежданный,
Ты научи нас, мудрая Сатана».
Сатана улыбнулась и сказала:
«Тот мальчик – нарт, он нашего закала».
«Раз так, пойдем к нему мы с этой вестью,
Чтобы отныне жил он с нами вместе.
К земле отцовской мы его вернем».
«Нет, солнышки, он не покинет дом,
Из моря никогда не выйдет он,
Навеки жить он в море обречен,
Пути на сушу для него закрыты.
Но если Урызмаг наш именитый
Наутро выйдет вместе с вами в путь,
Сослана к нам вы сможете вернуть.
Не думая о шапках и арчитах,
Как можно лучше отточите бритву.
Когда придете вы на берег моря,
То Урызмага, тихо и не споря,
Начните брить вы левою рукой
И стороной не острой, а тупой.
Не выдержит Сослан. Быстрее ветра
Покинет он своих морских донбетров
И выплывет, чтоб научить вас брить.
Вот тут-то вы должны его схватить
И голову слегка ножом поранить.
Тогда о море думать он не станет
И будет принужден сухим путем
Вернуться снова в нартовский свой дом».
И юноши, прослушав наставленье,
Прохладным утром вышли из селенья.
Нарт Урызмаг, весть получив о сыне,
Шел вместе с ними к волнам моря синим.
Был пройден путь, что нартам так знаком.
И вот они на берегу морском,
Брить Урызмага начали не просто —
Тупою стороною бритвы острой.
По очереди Урызмага брили,
А сами за морской волной следили.
Заволновалось в это время море,
И вышел мальчик с пламенем во взоре.
На юношей взглянув, он закричал:
«Эй, вы, пришельцы, кто вас обучал?
Что сделал вам несчастный человек?
Не видели вы бреющих вовек
Иль бритву в руки никогда не брали?»
А юноши спокойно отвечали:
«Один – умен, другой – еще умнее.
Один – силен, другой – еще сильнее.
Коль не умеем, научи нас брить».
Вторично гость не дал себя просить,
Он к Урызмагу поспешил скорее,
Чтоб пристыдить неловких брадобреев.
Но не успел и бритвы взять у нартов,
Как в голову он ранен был внезапно.
Он, раненый, не мог нырнуть в пучину,
И юноши вернули нартам сына.
Идут домой, ведут с собой Сослана,
Рожденного скалою мальчугана.
Ведут в село, в бораевский квартал,
Чтоб каждый нарт в нем нарта опознал
Бораевы же всей своей семьей
Устроили Сослану кувд большой.
Селенье все на этот кувд созвали,
Старейшин к небожителям послали.
И бардуаги, полные веселья,
Пришли на пир с обильным подношеньем.
Сын Уацилла к ним пришел с сохой,
Ячмень с пшеницей сыпал им горой.
И мельничные жернова донбетры
Несли с собою, чтоб связать их с ветром.
Пришел Фалвара с жирными бычками,
А сын его – с лихими скакунами.
Уастырджи – с кольчугою булатной,
Курдалагон принес мечи и латы.
Владыка туч явился с серой буркой,
Владыка грома – со стрелой и луком,
Сын Бардуага – с бороной дубовой.
И, поздравляя нарта с жизнью новой,
Осыпали подарками Сослана.
А радовалась больше всех Сатана.
 

АЦАМАЗ – СЫН УАЗА

 
Средь черных гор, куда проникнуть трудно,
Жила в светлице гордая Агунда.
Сайнаг-алдар, алдаров всех сильней,
Души не чаял в дочери своей.
Когда она, неся кувшин из меди,
Шла к роднику, казалось это лебедь
По озеру волшебному плывет,
Чтоб красотою поразить народ.
Сюда, к горе, что называлась Черной,
Шли толпы нартов по тропинкам горным.
Но, гордая душой, на нартов смелых
Красавица Агунда не глядела.
О, сколько было – вспомни молодежь —
В пути воловьих стоптано подошв
У бедных сватов, шедших из селенья,
Чтобы невесте сделать предложенье.
Они лишь время проводили даром,
Пытаясь сватать дочь Сайнаг-алдара.
И Ацамаз – сын славного Уаза—
Ее красой был околдован сразу.
Как опьяненный, целые недели
Играл в лесу на золотой свирели.
Над черною вершиною горы
Светлело небо от его игры.
Он вспоминал, играя, каждый раз,
Как умирал его отец Уаз,
Как завещал ему любовь святую —
Свою свирель, как солнце, золотую.
И вспоминал, как остальным двум братьям
Он уступил все земли без изъятья,
Как уступил богатые стада,
Чтоб овладеть свирелью навсегда.
С тех пор в лесу, среди кремневых скал,
Он на свирели золотой играл.
И вот однажды на скале крутой
Он заиграл, как не играл никто.
Под переливы золотой свирели
В глухом лесу раздались птичьи трели.
Ветвистые рога закинув вверх,
Олени в пляс пустились раньше всех.
За ними следом серн пугливых стаи
Пустились в пляс, над скалами взлетая.
И черные козлы, покинув бор,
Спустились к турам круторогим с гор
И в симд стремительный пустились с ними.
Проворней пляски не было доныне.
Не утерпели зайцы и лисицы
И на полянах начали резвиться,
И понеслись, средь свежих трав мелькая,
Друг друга в легком беге обгоняя.
Играет нарт, пленяет всех игрой.
И звук его свирели золотой
Достиг Полночных гор, в берлогах теплых
Медведей разбудил нерасторопных.
И ничего не оставалось им,
Как заплясать свой неуклюжий симд.
Цветы, что были лучше всех и краше,
Раскрыли солнцу девственные чаши.
Из дальних ульев утренней порою
Летели пчелы к ним жужжащим роем.
И бабочки, вкушая сладкий сок,
Кружась, с цветка порхали на цветок.
И облака, чудесным звукам внемля,
Роняли слезы теплые на землю.
Крутые горы, а за ними море,
Чудесным звукам стали вторить вскоре.
И песни их со звуками свирели
До ледников высоких долетели.
Лед, обогретый вешними лучами,
Вниз устремился бурными ручьями.
В ответ на звуки песни вдохновенной
Агунда, позабыв завет священный,
Отбросила в волненье рукоделье,
Плененная волшебною свирелью.
Подумал Ацамаз: «Что приключилось?
Ужели сердце у нее забилось,
Что вдруг она при белом свете дня
Стоит одна и слушает меня?»
Она ж сказала: «Юноша прекрасный,
Ты душу отдал песне сладкогласной.
Живи на радость матери своей,
Будь вечным светом для ее очей!
О ты, стоящий на скале крутой,
Утешь меня свирелью золотой.
Хочу я ею овладеть навек,
И буду я тогда счастливей всех».
Но нарт влюбленный не ответил деве,
Он о скалу свирель ударил в гневе.
Свирель со стоном жалобным и громким
Мгновенно разлетелась на осколки.
Навек простясь с любимою свирелью,
Домой он шел, шатаясь, как от хмеля.
А гордая красавица Агунда
Спустилась со скалы в одну секунду
И собрала осколки золотые,
Для Ацамаза бедного – святые.
Ударила их войлочною плетью,
Соединила вмиг осколки эти.
Теперь уже красавица Агунда
Одна владела той свирелью чудной.
Закутав в шелк, она ее под утро
Запрятала в ларец из перламутра.
Шел Ацамаз, печалью злой объятый,
В свой дом родной, в селенье славных нартов.
Вдруг видит он Уастырджи и Сафа.
Обрадовался юноша, узнав их.
И видит он, как в тишине звенящей
От их коней исходит свет слепящий.
Два всадника, как будто ждал их пир,
С улыбкою оглядывали мир.
Бештау слева в снеговых сединах,
А впереди – широкая равнина.
Завидя Ацамаза, как пред другом,
Остановили всадники авсургов,
И крикнули они ему, смеясь:
«Куда бредешь ты, славный Ацамаз?
Что так печален? Молви, не тая.
А где свирель волшебная твоя?»
«Да славьтесь вечно, сердцу дорогие,
Надежда нартов, зэды все святые!
О кто пойдет по этим горным скатам,
Любя меня, к Сайнаг-алдару сватом?
О мог бы согласиться ты, скажи,
Быть шафером моим, Уастырджи?
И Сафа шафером иметь мне лестно.
И остается зэдам поднебесным
Всем дружками моей невесты быть.
Тогда б вовеки я не стал тужить».
Ответили ему святые дружно:
«Все сделаем мы для тебя, что нужно.
Ты ж извести друзей своих о том,
Что будем помогать тебе во всем».
И сын Уаза, славный Ацамаз,
Совет их добрый выполнил тотчас.
Через неделю, затаив тревогу,
Он выехал с друзьями в путь-дорогу.
С ним на своем Арфане ехал рядом
Созырко-нарт с открытым, ясным взглядом.
Они неслись, горя от нетерпенья
Вручить друзьям на свадьбу приглашенье.
Дома друзей – в местах непроходимых:
На Уазае – Сафа их любимый,
На Адайхох – Афсати, царь лесной,
Фалвара был за Кариу-горой,
На Уарыпп – Уастырджи священный,
Что в бурке белой ходит неизменно.
Заехали, святых всех уважая,
К владыкам облаков и урожая,
И, к лицам их не подымая глаз,
Сказали им, почтительно склонясь:
«Не огорчите нас своим отказом
Быть дружками на свадьбе Ацамаза».
На сватовство собрались все святые,
И ангелы, и жители земные.
К владыке черных гор спешат недаром,
В обильный дом спешат к Сайнаг-алдару.
Как старший, Сафа шел белобородый,
За младшего – Афсати благородный.
На удилах лучи горят златые,
И совещаются в пути святые:
«Коль и теперь Сайнаг-алдар упрямый
Отказ пошлет уклончиво иль прямо,
Что нам тогда указано судьбой?
Без девушки уедем ли домой?»
Ответил так Уастырджи священный,
Что в бурке белой ходит неизменно:
«Я, шафер сына славного Уаза,
Скажу вам прямо: если только сразу
Сайнаг-алдар на просьбу «да» нам скажет,
То хорошо, а если он откажет,
Упрется, станет нам противоречить
И дочери он не пойдет навстречу,
Не станем слушать мы его речей,
Пусть он простится с дочерью своей».
«Но ведь скала, – сказал тогда Афсати, —
Так высока, что сил у нас не хватит
Красавицу похитить у отца.
К скале с какого подойти конца?»
А Сафа так владыке облаков
Сказал: «Прошу, не будь ко мне суров.
Дай облачко одно мне покрупнее,
И мы тогда увидим, кто сильнее:
Сайнаг-алдар надменный или я,
Скала стальная или мощь моя.
Я слов на ветер не бросаю даром.
И увезем мы дочь Сайнаг-алдара».
Афсати быстроногий, царь лесной,
Уже земли не чуял под собой:
«Мужчиною всегда во всем быть надо,
Я сам оленей отберу от стада,
В серебряную их впрягу телегу,
Удобную для быстрого побега».
«А я, – промолвил добрый зэд полей, —
Тогда вперед помчусь стрелы быстрей
И буду вам указывать дорогу,
Чтоб вы забыли про свою тревогу».
Фалвара мудрый так сказал тогда:
«Я предоставлю вам свои стада».
Так, не заметив, как мелькнули дни,
К скале стальной приблизились они
И соскочили радостно с коней
Под черной грушей, средь густых ветвей.
И бурки, что белей снегов пушистых,
Уже лежали на траве душистой.
Расположились дружки на просторе;
Играет ветр прядями их бород.
От старого алдара вышло двое,
Чтоб, как гостей, приветствовать героев.
Гостей хозяин встретил на пороге,
Почтительный, но сдержанный и строгий.
Он – с тонким станом и широкоплечий,
В прекрасной шубе из отборной шерсти,
В руках его серебряная палка.
«Прошу вас в дом. Для вас добра не жалко.
Должно быть, утомились вы в пути?»
И просит он их в горницу войти.
Уастырджи и Сафа, как все гости,
Садятся на диван слоновой кости
И дело начинают излагать:
«О ты, который может все понять,
Чье сердце – клад, чьи мысли глубоки.
Мы, сваты, просим у тебя руки
Красавицы твоей для Ацамаза,
Для сына достославного Уаза.
У сватов долг висит ведь на плечах,
Святая правда в искренних речах.
Никто не вымолвит плохого слова
О сыне нарта нашего родного.
Уаз был лучшим и храбрейшим нартом,
И сын его – из молодежи знатной,
Он на свирели лучше всех играет,
И баранту свою он охраняет,
Он каждому из нас, как брат родной,
С широкой благородною душой.
Ты милость нам большую оказал бы,
Когда просящему не отказал бы».
«О знатные и дорогие гости,
На прошлое мне стоит взгляд лишь бросить,
Чтоб вам сказать: сегодня лучший день,
Его вовеки не коснется тень.
Как вам угодно действуйте. На речи
Столь справедливые как я отвечу?
Но вы поймите. Именем святого
Прошу взглянуть на старика больного.
Нет у меня и тени прежней силы,
Я подошел к преддверию могилы,
Зима моя меня сразила сразу,
Размякли кости, помутнел мой разум.
К могиле темной приближаюсь я,
Мне заменяет солнце дочь моя.
Скажите, сваты, правду до конца,
Как ей покинуть бедного отца?
И очень молода она к тому же,
Чтоб думать ей о свадьбе и о муже».
Святые не ответили ни слова
На речь отца и в путь собрались снова.
Хоть речь его казалась им жестокой,
Они ушли, не высказав упрека.
С бровями в стрелку, стройная Агунда
Отца спросила об ответе мудром.
Узнав, что он отказом им ответил,
От ярости забыла все на свете.
Нахмурив брови, вышла из светлицы,
Была подобна разъяренной львице.
Сказал отец, увидя этот гнев:
«Да ты упрямей всех упрямых дев
И, видно, полюбила молодца,
Коль позабыла бедного отца.
Его свирель тебя навек пленила,
Еще сильней певца ты полюбила.
Не зря осколки золотой свирели,
Что при паденье жалобно звенели,
Запрятала ты в свадебный сундук
От черных глаз и посторонних рук».
Когда вторично появились сваты,
Прося за Ацамаза, как за брата,
Сайнаг-алдар уже не возражал
И дочери благословенье дал.
Послал гонцов он к нартскому народу,
Звал молодых и звал седобородых,
Чтоб чашу ронга поднести к устам.
Но вот расселись гости по местам.
Был мудрый Сафа с белой бородою
Единодушно выбран тамадою.
Напитков было больше, чем воды,
А кушаний несчетные ряды.
И тура рог для них бокалом был,
Не отрываясь, каждый брагу пил.
Ломились фынги от оленьих туш,
Ешь сколько хочешь, достославный муж!
Но нет у них веселья кутежей,
И вместо песен слышен лязг ножей;
А сердце сытого взывает к песне.
Тогда Сайнаг, что всех владык известней,
Решился Ацамазу так сказать:
«Что ж не играешь, мой почтенный зять,
Ты на свирели звучной и прекрасной,
Что овладела девой полновластно?»
И Ацамаз, томясь, с душевным жаром
Осмелился сказать Сайнаг-алдару:
«Давно уже забыл я эти трели,
Свою игру на золотой свирели.
Свирель свою в каком-то злом угаре
В тот грустный день я о скалу ударил.
На мелкие куски она сломалась».
Тогда Агунда тихо засмеялась
И тотчас принесла свирель, ликуя,
Свирель, вдвойне для сердца дорогую.
И вновь раздались звуки песен разных,
У молчаливых был язык развязан.
И, как обычно на пирах веселых,
Бывающих нередко в нартских селах,
У круглых фынгов кушаний отведав,
В ладоши гости хлопали победно.
И начал танцевать один из младших
Особый танец на заздравной чаше.
Ковер цветной был постлан во дворе.
Все отличались в плясках и в игре.
И длились эти танцы и игра
С утра до ночи, с ночи до утра.
Когда же стол покинули, то скоро
Живою цепью двинулись за горы.
А дружки свадебные Ацамаза
Ведут невесту в золоте, в алмазах,
Несут с собою множество добра.
Коляска вылита из серебра,
Ее везут рогатых семь оленей,
Что дал Афсати из своих владений.
А дальше едет семь повозок чудных,
В них впряжены выносливые зубры.
Они везут приданое невесты
В ущелье тесном, среди гор отвесных.
Был шафером Уастырджи святой,
Нарт Урызмаг по старшинству – второй,
А мудрый Сафа, озаренный солнцем,
Летел вперед. Он был знаменоносцем.
На скакуне – владыка облаков.
Как гром небесный – цоканье подков,
Как молнии – блеск смертоносных копий,
А след копыт – бесчисленные топи.
Мужи, известные своей отвагой,
В селенье нартов дочь везут Сайнага.
Приехав в дом невестою желанной,
Она склонилась молча пред Сатаной.
И начался у нартов снова пир,
Веселье, танцы, праздник на весь мир.