Текст книги "Нарты. Эпос осетинского народа"

Автор книги: Автор неизвестен

КАК ХАМЫЦ ЖЕНИЛСЯ

 
Задумал раз Хамыц пойти в поход,
Который должен был продлиться год.
На этот раз его сестра Сатана
Отъезду воспротивилась нежданно.
Но пренебрег герой ее советом,
Пошел искать своей судьбы по свету.
Сайнаг-алдар тотчас забил тревогу,
Узнав, что враг пустился в путь-дорогу.
С собой доспехи он в дорогу взял,
Хамыцу он навстречу поскакал.
В ущелье узком тесно двум врагам,
Лицом к лицу они столкнулись там.
Бой закипел жестокий и горячий.
Кому из них грозила неудача?
Озлоблены сражающихся лица,
И тело раскаляется Хамыца.
А в это время в зеркале Сатаны
Все отразилось – и моря, и страны.
Чтоб отвратить слепой судьбы немилость,
Сатана в страхе небесам взмолилась:
«Пусть снег, который выпадает за год,
В единый день заполнит дно оврага,
Пусть иглами мороз алдара колет
В ущелье узком до смертельной боли».
Заволокло внезапно небосвод,
И хлопья снега превратились в лед.
Мороз ударил, ветер стал крепчать,
Кора земная начала трещать.
Сайнаг-алдар от холода такого
Весь задрожал, сказать не в силах слова.
Едва дыша под снежной пеленою,
Как жалкий трус, он убежал от боя.
Стальной Хамыц мороза не боялся,
Он от него сильнее закалялся.
Земля такого снега не видала,
Не разобрать под снежным покрывалом,
Что на дворе – день или тьма ночная.
Хамыц же мчался, песни распевая,
Он несся быстро по сугробам снега,
Не уменьшал стремительного бега.
А конь дышал, сугробы растопляя,
Ему вперед дорогу пролагая.
И вот сквозь тьму и снежные бураны
Доехал он до солнечной поляны.
Вокруг поляны – снежных гор громады,
А на поляне – летний день прохладный.
Оттуда веет аромат прелестный,
И тут же конь пасется неизвестный,
Его дыханье воздух согревает,
Лишь фыркнет конь – сугробы снега тают.
А рядом – нарт застыл от удивленья —
Лежала туша свежая оленья.
Сомнение напало на Хамыца:
«Быть может, это все мне только снится».
Он всю поляну молча исходил
И, осмотревши, про себя решил:
«Я уберу убитого оленя.
Должно быть, и хозяин в это время
Появится. И мы тогда вдвоем
Полакомимся жирным шашлыком».
Он снежной пылью руки быстро вымыл,
Нож из-за пояса проворно вынул.
Но лишь дотронулся он до оленя,
Как над деревьями сгустились тени.
«Что ждет меня? Спасение, удар ли?» —
Подумал нарт. И вдруг явился карлик.
Он выскочил из-под оленьей кожи
С Бицента Дыченагом очень схожий.
Но вот Хамыц узнал его. Не враг,
Пред ним был сам Бицента Дыченаг.
«Откуда ты?» – спросил тот удивленно
И посмотрел на нарта благосклонно.
Все рассказал ему Хамыц могучий:
Про бой с алдаром, про мороз трескучий,
Про то, как он сквозь снежные бураны
Добрел до этой солнечной поляны,
Как изумлен был тишиной отрадной
И воздухом столь свежим и прохладным,
Как он увидел лошадь на поляне,
Оленью тушу в утреннем тумане.
Как, не застав здесь ни одной души,
Он удивился, но тотчас решил:
«Я уберу убитого оленя.
Должно быть, и хозяин в это время
Появится. И мы тогда вдвоем
Полакомимся жирным шашлыком».
И как в тот миг, когда он нож свой взял,
Пред ним хозяин ласковый предстал.
С улыбкою ответил Дыченаг:
«Мы встретились, и это – добрый знак.
Оленем я займусь. А ты, дружок,
За топливом скорей сходи в лесок».
Вот топливо Хамыц заготовляет,
С деревьев ветки, по одной, срывает
В сторонку складывает их и снова
В лесок идет он за запасом новым.
Тем временем вечерний час настал.
Оленя Дыченаг освежевал,
Хамыц успел разжечь костер прекрасный.
Тут Дыченаг, нанизывая мясо
На вертелы, сказал Хамыцу: «Жалость!
Так не изжаришь шашлыков и малость.
Ты больше топлива не мог собрать?»
И он деревья начал вырывать.
И от деревьев, вырванных с корнями,
В костре огромном запылало пламя.
Когда шашлык уже румяным стал,
Он кошелек свой кожаный достал.
Был кошелек узором перевит
И позументом золотым расшит.
Он целую семью оттуда вынул:
Жену, и сына, и двух дочек милых.
К огню поближе он их посадил,
И стол отдельный им соорудил.
И досыта он накормил свою
Поистине волшебную семью.
А после ужина в лучах заката
Свою семью вновь в кошелек упрятал.
Оставшееся мясо разделил он,
Как полагалось, на две половины.
Хамыца охватила вдруг тревога,
И доли мяса не хотел он трогать.
И он стоял как бы завороженный,
Семьей необычайной восхищенный.
Хотел спросить, хотел вопрос задать, —
Но он не знал, с чего же речь начать?
А Дыченаг спокойно наблюдал,
Как бедный нарт взволнованно дышал.
Но, наконец, он сжалился над ним
И произнес: «Что хочешь, побратим?»
«Нигде в печали не найду я места,
Коль дочь твою не назову невестой.
Другого нет желанья у меня.
Коль скажешь «нет», то жить не стану я».
Его спокойно слушал Дыченаг
И, выслушав, ему ответил так:
«Одумайся, иль встретишься ты с горем.
Наш род обидчив и к тому же вздорен.
Не терпят и упрека наши девы
И погибают вмиг от вспышки гнева.
Коль ты не сможешь с нею быть смиренным,
От первой ссоры дочь умрет мгновенно».
Хамыц дал клятву быть к ней благодушным
И всевозможным прихотям послушным.
Тут Дыченаг достал свой кошелек,
Семью свою чудесную извлек
И старшей дочери промолвил твердо:
«Отныне ты – невеста нартов гордых.
И радоваться сердцем не тебе ли?»
И заиграл он на своей свирели.
И на его таинственный призыв
Афсати сын, дремучий лес забыв,
К нему примчался на рогах лосиных,
Причудливо изогнутых и длинных;
Сын Бардуага с высоты небесной
Спустился вниз на бороне чудесной,
Он ехал вместе с младшим сыном солнца,
Что восседал на спицах длинных солнца.
Они все трое, дружно как умели,
Играли в такт на золотых свирелях.
И на поляне начали кружиться
В веселом танце звери все и птицы.
Стекался люд со всех концов земли.
С подарками донбетры подошли.
Все танцевали, пели, веселились,
И люди в симде быстром закружились.
С утра до ночи, с ночи до утра
Не прекращалась чудная игра.
Усталости не ведали они,
Не потухали праздника огни.
И, наконец, с предутренней зарей
Отправились веселые домой.
И сам Хамыц уехал на рассвете
И девушку увез с собой Бицента.
Назвал ее Хамыц своей женою.
Никто не знал из нартовских героев,
Что был в кармане дом ее желанный.
Об этом знала лишь одна Сатана.
 

КАК РОДИЛСЯ БАТРАДЗ

 
Был кувд однажды в нартовском селенье.
В нем с вечера царило оживленье,
Здоровые без остановки шли,
А ослабевших на руках несли.
Три древних рода нартских пировали,
На пир они свои стада пригнали.
И с завистью смотрели горы, долы
На праздник нартов шумный и веселый.
Расселись старцы по местам своим,
А молодежь прислуживала им.
От розовых и сочных шашлыков
Шел пар густой до самых облаков,
И ронг шипел, весь в искрах при разливе,
И белизной сверкала пена в пиве.
Здесь и донбетры черноморских волн:
И рыжий Арфандон, и Урвахтон;
От беломорья – старый Кафтысар,
Всех рыб морских могущественный царь.
Здесь молодежь – ей вместе веселее —
Хамыц, Сырдон, Сахуг, что всех смуглее.
Сидят и пьют в предутреннем тумане.
Жена Хамыца у него в кармане.
Муж для жены кусочки мяса тайно
Просовывал в карман. Сырдон случайно
Заметил это и подумал: «Странно,
Ведь рта не существует у кармана,
Так для чего ж куски туда пихать?»
И стал он за Хамыцем наблюдать.
А тот, соседу бросив два-три слова,
В карман пихнул кусочек мяса снова.
Сырдон лукавый носом потянул.
Теперь уже он кое-что смекнул!
Подсел, как будто невзначай, к Хамыцу,
Чтоб поболтать с ним и повеселиться,
Сам незаметно острие клинка
К его карману приложил слегка.
Жена Хамыца громко запищала.
Сырдон воскликнул: «Случай небывалый Г
Как низко пали молодые, право,
Что на пиры таскают жен лукавых!
Как жаль мне неимущих и несчастных,
Что жен должны кормить украдкой мясом!»
Жена Хамыца злобой запылала,
Смутившегося мужа защипала.
Хамыц вскочил. О черная беда!
Не находил он места от стыда
И удалился незаметно с кувда.
«Пропащий ты! – жена кричит. – Отсюда
Неси, неси меня скорее к морю!»
Что делать? Он пошел, себе на горе.
Там из кармана вылезла жена.
«Грех на тебе! – промолвила она. —
Не знаешь разве, что твоя жена
Тебе родить наследника должна.
Зачем на кувд носил меня с собой?
Беременной я не вернусь домой.
Теперь скорее стань ко мне спиной,
Хочу, чтоб сын твой, как и ты, стальной
В отцовском доме мною был рожден,
Водой морскою был бы закален».
Но не успел еще моргнуть он глазом,
Стальной бешмет жена вспорола разом
И всунула меж двух лопаток быстро
Зародыш свой; он в огненных был искрах.
Бешмет она сама ему зашила,
Кольчугу застегнула торопливо.
«Теперь скорей беги к своей Сатане,
Пусть дни она считать не перестанет.
И на девятом месяце случится
То, что должно, – и мальчик наш родится.
И чтоб с тобою не случилось горе,
Ты вместе с ней пойди на берег моря.
Пусть там она тебе прорежет спину,
Родившегося бросьте вы в пучину,
Чтоб закалилась сталь в воде морской».
И не успел проститься он с женой,
Как бросилась она на дно морское
И навсегда исчезла под водою.
Потупив взор, Хамыц домой идет,
Он меж лопаток мальчика несет.
Печальный, злой пришел к себе домой
И там упал на камни головой.
Сатана злые козни распознала,
Заботливо к Хамыцу подбежала.
«О солнышко, скажи зачем печален?
Зачем ты бьешься головой о камни?»
Тогда Хамыц подробно рассказал
О злоключенье, что он испытал,
Про горе черное, что так нежданно
Случилось с ним. И с этих пор Сатана
Все время дни и месяцы считала.
Спина Хамыца сильно разбухала.
Растет зародыш между двух лопаток,
До родовых уже доходит схваток.
Он сгорбился, томится на досуге,
Не носит больше золотой кольчуги
И, потеряв свой бодрый вид обычный,
Он двинуться не может в путь годичный.
Дни тянутся, как будто без движенья.
Но вот приходит и конец мученьям.
Сестра Сатана говорит Хамыцу:
«О солнышко, дитя должно родиться,
Идем скорее к берегу пучины,
Там я ножом тебе разрежу спину.
И мальчика, рожденного тобой,
Мы закалим, как сталь, в воде морской».
Идут, спешат, все мысли об одном.
Но вот они на берегу морском.
Хамыц ложится на песок ничком,
Она над ним склоняется с ножом.
И вот Сатана опухоль Хамыца
Разрезала до самой поясницы.
И из нее, как уголь раскаленный,
Упал к ногам Батрадз Стальнорожденный.
Глаза его сверкали, словно пламя.
Сатана быстро сильными руками
Швырнула мальчика в морскую пену.
От жара море высохло мгновенно,
И до конца не мог он закалиться.
Его домой она снесла с Хамыцем.
Послали вестника к Курдалагону,
Чтоб он скорей спустился с небосклона
И запаял разрез спины Хамыца.
Курдалагон на молот сел. Как птица,
Над облаками в небе покружился,
Потом на землю плавно опустился.
Небесный гость свершил весь путь свой дальний
С громадным молотом и наковальней.
Развел огонь, бушующий как море.
Разрез продольный запаял он вскоре,
И, сев на молот, от великих нартов
К себе домой он полетел обратно.
Хамыц опять кольчугу мог носить
И в путь годичный с нартами ходить.
 

БАТРАДЗ, УРАГОМ И СЫН БАРДУАГА

 
Батрадзу стальногрудому с рожденья
Не находили средств для насыщенья.
Все матери, те, что детей кормили,
Кормилицами для Батрадза были.
Но не хватало молока в селенье,
И умирал Батрадз от истощенья.
Своих кормилиц он лишал здоровья,
Их молоко высасывая с кровью.
Сайнаг-алдар же к нартам пристает:
«Пока он только вашу кровь сосет,
А подрастет – сожрет и вас самих.
Себе на горе возитесь вы с ним,
Весь нартский род он скоро уничтожит.
Ужели вас все это не тревожит?
Пусть лучше он растет на стороне,
Вдали от вас, в неведомой стране!»
Все на ныхасе это обсудили
И так единодушно порешили:
«Убить младенца – глупая затея,
За кровь его заплатим мы своею.
Пусть лучше заберет его Хамыц
И увезет от нартовских границ,
Закинет там, где глухо и безлюдно,
Где разыскать ребенка будет трудно».
И вот Хамыц, не говоря ни слова,
Взял мальчика и вышел в путь суровый.
Терзаемый сомненьем и тревогой,
Он долго шел неведомой дорогой,
Равнинами сменялись цепи гор.
Не солнце жгло, а жег его укор.
Свершает то он, что велел ныхас:
Берет он сына в этот скорбный час,
И, хоть дрожит отцовская рука,
В расщелину кидает ледника.
Хамыц домой отправился печален,
Как будто грудь давил тяжелый камень.
Не разбирал он, где вода, где суша,
И голос сердца не хотел он слушать.
Сайнаг-алдару он отмстить мечтал
За то, что тот совет жестокий дал.
А там, вдали, в той ледниковой груде —
Кто мог подумать о великом чуде! —
Был жар в груди Батрадза так велик,
Что начал таять вековой ледник.
От голода Батрадз в тоске звериной
Лизал нещадно тающие льдины,
И девственную воду ледника
Он принимал за капли молока.
А в это время юный сын донбетра
Плыл по морю, играя с теплым ветром.
Носил ребенок имя Урагома,
Был баловнем родительского дома.
На золотой свирели он играл,
К себе стада оленьи созывал.
Они к нему на середину моря
Легко плывут, резвятся на просторе.
Он, улыбаясь, вышел тут на сушу,
За ним олени выплыли послушно.
Играя на свирели золотой,
Он вечером ушел к себе домой.
Когда заря поля позолотила
И солнечное утро наступило,
Он снова вышел из воды на сушу
И на свирели изливать стал душу.
И музыкой и сладкозвучным пеньем
Вновь собирал к себе стада оленей.
Потом, резвяся в ледниковых водах,
Подплыл к скале под самым небосводом
И, обративши взор свой к ледникам,
Большое озеро заметил там,
А в озере Батрадза увидал.
Тот глыбы льдин без устали сосал.
И Урагом, недоуменья полный,
Поплыл домой по ледниковым волнам.
К родителям приходит Урагом,
Рассказывает старшим обо всем:
«Что я увидел в ледниковых волнах!
Сидит там мальчик в озере огромном,
Он лед сосет, верней, его он гложет,
Но страшной жажды утолить не может.
Все тело мальчика в булатных жилах,
И в нем видна чудовищная сила.
В его глазах – необъяснимый жар.
Уж не от солнца ль этот дивный дар?»
Донбетры тайну разгадали сразу,
Узнали в нем могучего Батрадза
И, наготовив гору угощений,
Послали Урагома в то ущелье.
Вот Урагом плывет по волнам моря,
Вот он уже и в ледяном просторе.
Приплыв к Батрадзу в странное жилище.
Его снабжает он обильной пищей.
Но можно ли насытиться Батрадзу?
Всю эту пищу он съедает сразу
И снова с жаждой ненасытной лед,
Как груди материнские, сосет.
Но в это время все заколебалось
И озеро огромное прорвалось.
В провал, который в тот же миг открылся,
Батрадз Стальнорожденный провалился.
Спустился Урагом за ним мгновенно,
Играя на свирели вдохновенно.
Оленьи самки шли за ним гуськом,
Из их сосков сочилось молоко.
И выход Урагом тогда нашел:
Оленью самку к мальчику подвел.
И вот Батрадз к тугим соскам оленя
Припал губами в жадном нетерпенье.
И Урагом с тех пор стал спозаранок
К нему водить стада оленьих самок.
Он никогда его не оставлял,
Кормил Батрадза, вместе с ним играл.
Заметил раз двух мальчиков чудесных
Сын Бардуага с высоты небесной.
На бороне, невиданной доселе,
Он к ним слетел, играя на свирели,
В ладоши хлопнул, бороной сверкая,
С двумя друзьями игры начиная.
Три мальчика чудесные играют,
Веселых игр на миг не прекращают.
Сын Бардуага шепчет Урагому:
«Чей это мальчик? Из какого дома?»
«Он – смелый нарт, – ответил Урагом, —
Но потерял он нартовский свой дом.
Изгнанник он, отверженный родными.
И гордо носит он Батрадза имя.
Заброшенный среди суровых льдин,
Со дня рожденья он живет один».
«О Урагом, – сказал сын Бардуага, —
Да будет вечною твоя отвага!
Дай мальчика ты ненадолго мне,
Чтоб покатать его на бороне».
Схватил Батрадза он в одно мгновенье
И веткою стегнул своих оленей;
Гремя своей чудесной бороной,
Исчез тотчас он в бездне голубой.
И вот привез, взлетевши высоко,
Он мальчика к владыке облаков.
А Урагом с поникшей головой,
В печали, злой пошел к себе домой.
 

РОЖДЕНИЕ СОСЛАНА

 
Нарт Урызмаг собрался в путь проворно.
Вот он помчался на авсурге черном
В Уартуфен, страну, где были битвы,
Что находилась за страной кибитов.
День ехал он в ущельях гор суровых.
В горах его застал закат багровый,
День потемнел, стал сумрачным и серым.
Нарт Урызмаг нашел одну пещеру.
Воткнул копье он в землю, сбрую снял,
И скакуна к копью он привязал,
Как одеяло, разостлал попону,
На землю лег, походом утомленный.
Но не успел глаза смежить еще,
Как чей-то голос шепчет горячо:
«Не торопись, прекрасный мой жених,
И приготовь подстилку для двоих».
Нарт Урызмаг обвел пещеру взглядом.
«Кто это хочет лечь со мною рядом?
Не разгляжу того, кто говорит».
Он оглянулся. Видит – свет горит.
Внезапно, как волшебное виденье,
Пред ним предстала в радостном смятенье
Красавица, владелица пещеры,
Блистая красотою беспримерной.
Как утро юное, была она,
В ее лице – и солнце, и луна,
Как новолуние, изгиб бровей,
Глаза ее небесных звезд ясней.
Она за Урызмагом наблюдала,
Второй подстилки молча ожидала.
Но Урызмаг сказал чистосердечно:
«Сравнится ль кто с твоей красою вечной?
Твоя улыбка солнце согревает,
Пред нею каждый голову склоняет.
Лицо твое, как полумесяц нежный,
А взгляд такой глубокий и безбрежный.
Но что мне делать? Не кори меня,
Жене своей останусь верным я.
Я клятву дал, жизнь отдал ей и душу
И никогда обета не нарушу».
Тогда красавица, сверкнув глазами,
Из них исторгла золотое пламя.
Не потухали глаз ее огни,
Весь мир, казалось, подожгут они.
Свой стройный стан к земле она склонила,
Рукою белой горсть земли схватила,
Его проклятьем поразив старинным:
«Впредь только с камнем знайся как мужчина,
Да сгинут все твои потомки нарты,
Чтоб в бой спеша, оружье забывал ты,
Пусть хлынет дождь, когда пойдешь ты в гости,
Да будешь плакать в старости от злости,
Пусть под кольчугой захиреет грудь,
Чтоб ты не смог пуститься в дальний путь».
И горсть земли, что тяжелей каменьев,
Она в него швырнула с озлобленьем,
Сама ж исчезла, точно мрака дочь.
Безлунною и темной стала ночь.
Заснуло все. Непроницаем мрак.
Но глаз сомкнуть не может Урызмаг,
Проклятье девы душу тяготит,
Скала к себе таинственно манит.
И он скалу, как женщину, ласкает,
Из рук своих всю ночь не выпускает.
Простившись с ней в молчании ночном,
Лишь к утру он заснул глубоким сном.
Вот солнце показалось над горами,
Играя золотистыми лучами.
Спит Урызмаг. Сон долгий не проходит,
Хоть солнце высоко на небосводе.
Но конь заржал, копытами забил,
И Урызмаг глаза тогда открыл.
На солнце посмотрел он с удивленьем
И вдруг ночное вспомнил приключенье.
Он скакуна мгновенно оседлал,
По горным тропам вихрем поскакал.
Но путь его был странным и недобрым:
То обнажались каменные ребра
Огромных скал, то возникали бездны.
Казалось, ехать дальше бесполезно.
Назад он мчался, по дороге новой,
Опять блуждал и возвращался снова.
Но, наконец, измученный тревогой,
Пришел домой окольною дорогой.
Он сел у очага. Глядит с тоскою.
Хамыц спросил: «Урыз мой, что с тобою?
Что в землю смотришь, нас не замечая?»
Но Урызмаг ему не отвечает.
Окаменел, не разгибает стана.
Но вот подходит и сама Сатана
И говорит печальному герою:
«О Урызмаг, ответь мне, что с тобою?
Сражен недугом ты или потерей?
Ведь ты похож на раненого зверя».
«Как не томиться черною тоской
И как к земле не никнуть головой,
Как не скорбеть о горьком злоключенье.
Бывал в походах долгих и сраженьях,
На дичь охотясь, я бывал повсюду,
Но не встречалось мне такого чуда.
В годичный путь поехал, все познав я.
Застала ночь меня в пещере Тарфа.
Я не успел сомкнуть глаза еще,
Как кто-то прошептал мне горячо:
«Не торопись, прекрасный мой жених,
И приготовь подстилку для двоих».
Не видел я того, кто говорит.
Я оглянулся – яркий свет горит.
Красавица, владелица пещеры,
Блистая красотою беспримерной,
Как дивное волшебное виденье,
Передо мной предстала вся в смятенье.
Как утро юное, была она,
В ее лице – и солнце, и луна.
И так она передо мной стояла,
Второй подстилки молча ожидала.
Я ей ответил: «Не кори меня.
Жене своей останусь верным я.
Я клятву дал, жизнь отдал ей и душу
И никогда обета не нарушу».
Тогда, как зверь, разгневанна и зла,
Она меня навеки прокляла,
В меня швырнула комьями земли.
Ее проклятья сердце мне прожгли.
Разгневанный, обиженный и злой
Я до утра возился со скалой.
Когда домой я убегал с позором,
Она в пути нагромоздила горы».
Все выслушав, Сатана так сказала:
«Недаром я душою тосковала,
Предвидела все это я заране.
Но, солнышко, пусть мир теперь настанет!
Поужинай и спать ложись скорей,
Да будет сон твой месяца светлей!»
Сама же осторожно размотала
Клубочек белый. По нему считала
Дни и недели, нить свою развесив.
Когда исполнился девятый месяц,
Хамыцу молвила Сатана громко:
«К пещере Тарфа, нарт Хамыц, пойдем-ка,
За нашим мальчиком к большой пещере,
Чтобы ребенка не сожрали звери».
Лишь пред пещерой путники предстали,
Как чудо неземное увидали:
Скала с громовым треском раскололась,
Как будто с ней чудовище боролось.
Огонь поднялся выше облаков,
И дымом небосвод заволокло.
Сослан, как молния, из чрева камня
Упал на землю, превратившись в пламень
Растаяла скала, как белый снег,
Лес загорелся, небосвод померк.
Хамыц схватил пылавшего Сослана
И по воде понесся ураганом.
В пещере Тарфа, под сухой землею,
Чернело углем озеро большое.
И вот туда, в живительную влагу,
Хамыц кидает сына Урызмага.
А в это время в озере огромном
Звенела громко песня Урагома.
Он плыл, свободно волны рассекая,
Сослана к сердцу крепко прижимая.
Хамыц мгновенно ринулся за ними,
Боролся долго с волнами крутыми,
За Урагомом гнался под водою.
Уже почти схватил его рукою,
Но выскользнул юнец-донбетр, как рыба,
В пролив он устремился Уарыппа.
Что было делать бедному Хамыцу?
Без мальчика в селенье возвратиться?
Озлобленный из озера он вышел
И ничего не видел и не слышал.
Домой вернулся с грустною Сатаной,
Сослана вспоминая непрестанно.