Текст книги "Я люблю тебя, Зак Роджерс (СИ)"

Автор книги: Anna Milton

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Мама пошатнулась назад, будто я ударила ее. Уставившись на меня рассеянными и опечаленными глазами, она открыла рот, собираясь ответить мне, но проглотила слова вместе с воздухом.

– Наоми…

Она не знала, что сказать.

Я протяжно вздохнула.

– Ты сама себя накручиваешь. Ну и что, что я и Зак ладим? Ведь это я общаюсь с ним. Не ты. И я не прекращу общаться лишь потому, что ты совершила самую огромную ошибку в своей жизни. Только мне решать, кого подпускать к себе, а кого нет.

– Ошибку… – ее прошибла крупная дрожь.

Приложив руку ко рту, она прерывисто всхлипнула и согнулась пополам, горько зарыдав.

Моему удивлению не было предела.

– Что с тобой? – спросила недоуменно.

Скованность в теле, вызванная приливом шока, не позволяла мне двигаться к маме с той быстротой, с которой хотелось бы. Оказавшись рядом, я положила одну руку ей на плечо и открыла рот в беззвучном возгласе. Ее трясло так, что вместе с ней дрожала и я.

– Эй, – нахмурившись, я попыталась заглянуть ей в лицо. Но она закрылась от меня руками, продолжая плакать.

– Ошибка, – вновь промолвила она.

И повторила вновь.

Снова и снова это слово сливалось с ее оборванными всхлипами, вгоняющими меня в не просветную тьму непонимания. Неужели на нее так подействовали мои слова?

Черт. Я же… я же не хотела ее обидеть.

– Прости, – попыталась извиниться, но мама заливалась слезами так громко, что, возможно, не слышала меня. – Что случилось? Мам?

Может быть, она опять поссорилась с отцом?

Но все мои догадки и вопросы разлетелись в прах, когда мама резко упала на пол, скрючившись так, словно ей было дико больно. А потом закричала.

– Мама! – воскликнула, оказавшись перед ее лицом.

По ее щекам струились слезы, но она продолжала упорно отворачиваться от меня.

– Все… хорошо, – выдавила сквозь зубы.

Да ни черта!

Покрепче взяв ее за плечи, я попыталась поднять ее, но от этого стало только хуже. Свернувшись калачиком, она беспомощно уткнулась мне в живот. Глотая панику и чувствуя теплую влагу на своем лице, я оторопело прижимала ее к себе и пыталась понять, что творится. Почему ей стало больно?

– Я… я… я вызову скорую, – промямлила, оглядываясь по сторонам.

Но что я пыталась найти?

Телефон находился в кармане моих шорт. Я должна достать его и набрать три цифры. Девять-один-один… Так какого дьявола не в силах пошевелиться?!

– Держись, мам, – неуверенно погладив ее по голове дрожащей рукой, я долго всматривалась в цифры на экране смартфона.

«Соберись!» скомандовала себе.

– Больно, – плакала мама.

Мои чувства и мысли спутались между собой и обрели форму невидимой, без пространственной сферы, поглощающей все и уничтожающей в себе, как черная дыра.

Наконец, набрав номер службы спасения, я прижала к уху телефон и стала вслушиваться в длинные, гипнотизирующие гудки.

– Служба спасения. Здравствуйте, – ответил женский голос.

Я встрепенулась.

– Моей… моей маме нужна помощь!

– Продиктуйте свой адрес.

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА

Ожидание представляет собой тяжелую степень мучений.

Просторные стены больничного коридора уже давно сузились до крохотных размеров и заключили меня в безвыходную ловушку.

Я не знала, куда деть свои глаза.

Я не знала, куда положить свои руки.

Медленный ход времени, ускоренное сердцебиение, мелькающие посетители и их голоса, сливающийся в один неясный поток оглушительного гула.

Сколько я нахожусь здесь, окруженная отвратительным запахом лекарств? Кажется, будто прошла целая жизнь с момента, когда я ворвалась в холл больницы, плетясь за медицинской кушеткой, на которой везли маму. Сквозь застрявший в горле колючий комок нервозности и страха я хрипло спрашивала о том, что случилось, и почему маме вдруг стало плохо. Но на все мои невнятные вопросы звучало терпкое молчание, разбавляемое голосом доктора, диктующего темнокожей медсестре, пристроившейся по другу сторону кушетки, указания относительно дальнейшей госпитализации.

Я бежала за ними до конца бесконечного коридора. До тех пор, пока высокий мужчина с хмурым взглядом и твердым голосом не попросил меня остаться здесь до тех пор, пока они заботятся о моей маме.

Я стояла и смотрела, как доктор удаляется от меня, чтобы уберечь самого дорогого мне человека, ведь я не могла сделать этого. Я была бессильна, потому что не знала, что происходит. Я была потеряна, и все напоминало один длинный, кошмарный сон, из которого хотелось незамедлительно вынырнуть, но что-то могущественное упорно тянула меня обратно ко дну, и тьма сгущалась над головой, подобно грозовым тучам, намереваясь поглотить меня с целиком и навсегда оставить в объятиях паники и ожидания.

Я не могла спокойно дышать.

Изнуряющая тревога высасывала из меня последние жизненные силы. Я с трудом сохраняла свои глаза открытыми. Мне нельзя спать. Прождать в болезненно-белом коридоре ожидания столько времени, чтобы, в конце концов, поддаться сну? Ну уж нет. Я чувствовала, что скоро объявится доктор и скажет, что с моей мамой.

Но какая-то часть меня страшилась этого. Вдруг, с ней что-то серьезное? Вдруг, она больна? Как… как мама Зака?

Я не переживу этого.

Громко выдохнув, оттолкнулась затылком от стены и подалась вперед, перенеся вес тела на локти, которыми уперлась в колени. Закрыла лицо ладонями.

Только бы ничего смертельного.

Это все, что я могла сейчас желать. Чтобы мама жила. Чтобы ее здоровью ничего не угрожало. Ведь если я потеряю ее, то… что мне делать? С моими будущим и моими чувствами? Сейчас, трясясь за ее безопасность, я поняла, насколько мелочна обида, что сжигала мое сердце.

Нет ничего болезненнее страха потерять тех, кого мы любим, кем дорожим до беспамятства. И совершенно неважно, что сделали те люди, сколько ошибок совершили. Главное, чтобы они не исчезали. Чтобы и дальше продолжали оступаться по жизни, винить себя, а потом с грустью смеяться, оглядываясь в прошлое. Они должны жить, и это все, что нужно знать, во что верить каждой клеточкой своего естества.

И сейчас, сжимая кулаки до жгучей боли, я верила, что с мамой все обойдется. Я верила, что ее резкое ухудшение самочувствие лишь последствие нервов и эмоционального стресса, ведь нужно быть слепой и глухой, чтобы не услышать и не заметить, как натянуты ее отношения с моим отцом.

От одной лишь мысли об этом… человеке меня выворачивало наизнанку от безудержного потока отвращения, родившегося взрывом в желудке и стремительно ползущего вверх. Оно приблизилось к горлу и резко сковало его металлическим обручем, не позволяя сделать полноценный вдох и вместе с выдохом отпустить напряжение, из которого буквально состояло мое тело.

– Просто дождись, – опустив голову, сказала я себе.

Но воплотить спокойствие в реальность и укутать себя в него, словно в теплое пуховое одеяло, гораздо сложнее.

Мне просто чертовски не хватало терпения.

Поддержка Джессики была бы сейчас как раз кстати. Но я не могла вызволить ее ночью и попросить приехать ко мне. Я не могла выпустить на волю это проявление эгоизма, поэтому похоронила желание оказаться в дарующих умиротворение объятиях лучшей подруги глубоко в своей душе, которую тяжелыми волнами окутывало мрачное ощущение чего-то плохого.

Еще мне категорически запрещено накручивать себя, так как это вдобавок к бушующему беспокойству разжигало внутри меня яростное пламя нехороших эмоций, выходящих за рамки и сулящих возникновение неприятностей, если я немедленно не возьму себя в руки.

Все будет хорошо.

С мамой.

Со мной.

С нами.

Отца это не касалось.

Его вообще будто не существовало, что, не буду скрывать, утешало меня, ведь его лицо, его голос – голос предателя – преследовали меня в дебрях моего сознания, куда сквозь цветущие, обволакивающие мысли не просачивался свет.

Но пришлось вспомнить о том, что наша семья состоит не только из меня и мамы. Еще присутствует Он. Лицемер, играющий роль образумившегося семьянина. Человек, в которого поверила мама. Человек, к которому мое доверие навсегда останется лишь горьким дуновением воспоминаний давнего прошлого.

Пришлось вспомнить, что мама будет опечалена, если не увидит его здесь, рядом со мной, когда ей станет лучше, когда нам будет дозволено увидеть ее. Она любила его, и это было тяжело признавать. Но факт остается фактом. Я, как не самая хорошая, но заботливая дочь, должна учесть это и сделать то, на что бы никогда не решилась, не будь придавлена сложившимися обстоятельствами.

Я судорожно сглотнула и под бешеные удары сердца, отскакивающие от стен коридора, потянулась в карман, чтобы достать телефон. Мои глаза слегка округлились, когда я взглянула на время. Пять часов утра. Словно по сигналу широко раскрыла рот, издавая почти беззвучный зевок.

«Сделай это» сказала себе и зашла в список контактов.

Мой палец дрогнул над именем отца.

Да. Он записан, как «Патрик», а не «отец», «папа», «папуля», или что-то вроде того.

Устало потирая висок, я вслушивалась в монотонные, размеренные гудки длиной ровно одну секунду и с таким же временным промежутком. Понятия не имею, сколько просидела в неподвижной позе, ожидая, что мне ответят.

Черт бы его побрал.

Со злостью убрала телефон от лица и небрежно положила его рядом с собой. Где носит этого человека? И дома ли он вообще? Если бы был, то давно заметил бы наше с мамой отсутствие. Или ему настолько плевать на то, где мы находимся, что он просто-напросто решил не заморачиваться подобными вопросами.

В любом случае, проигнорированные пять звонков от меня явно намекали на равнодушие с его стороны.

Мне-то не больно. Но мама…

Я резко подскочила от приглушенного звука открывающихся дверей. Из другой части коридора, которая была скрыта от моего любопытного глаза, вышел тот самый высокий доктор плотного телосложения. Засунув руки в карманы синей формы, он мельком прошелся взглядом и заострил внимание на моей фигуре.

Не дождавшись, когда он подойдет ко мне, я сама ринулась к доктору.

– Как она? – накинулась сходу.

Мужчину моя реакция ничуть не удивила.

– Здравствуйте, – прозвучал невозмутимый голос. – Для начала… я не успел представиться. Доктор Эрик Джеммисон, – он протянул руку.

Я спешно пожала ее.

– Так как моя мама? – вернулась к главному. Пофиг на эти любезные формальности. – Что с ней?

Затаила дыхание. От томительного беспокойства засосало под ложечкой.

– В общей сложности, – начал доктор, сцепив руки за спиной, – здоровью миссис Питерсон ничего не угрожает. Точнее, угроза благополучно миновала, и сейчас ваша мама чувствует себя более-менее хорошо. Но ей нужен отдых. Я настоятельно рекомендую ей остаться в больнице хотя бы еще один день. Но было бы просто замечательно, если бы Линдси согласилась пройти профилактическое лечение, ведь с беременностью в ее возрасте не шутят. Я был бы рад, если бы вам удалось уговорить ее согласиться...

– Да, конечно, – промямлила я.

Стоп.

Стоп. Стоп. Стоп.

Ошеломленно подняла притупленный взор на доктора, который продолжал что-то говорить мне.

Что он сказал?

– Погодите.

Сомневаюсь, что доктор Джеммисон услышал мой лепет.

– Постойте.

Его губы продолжали шевелиться, озвучивая слова, которые не доходили до моих ушей. Будто находясь за невидимым барьером, они тонули, растворялись в воздухе под напором оглушающей, гробовой тишины.

Беременна? Моя мама беременна?

Но как?

То есть, я, конечно, знаю, как это происходит, но… это не укладывалось в моей голове.

Понятие беременности и моей сорокаоднолетней матери не сходились друг с другом, словно два звена из разных по структуре и содержанию цепей, которым суждено образовать нечто единое.

Оцепенение с внушающей скоростью охватило мое тело, превратив в камень мышцы, застудив кровь, льющуюся по венам. Я стояла неподвижно, хлопала ресницами, которые внезапно стали тяжелыми, и отчаянно пыталась пробиться сквозь глухую стену, разделяющую меня от реальности.

Мне было необходимо вынырнуть наружу, проделать отверстие в толстой корке льда и вдохнуть спасительный глоток информации, которую доктор все еще озвучивал, но его речь замедлилась – это я поняла по тому, как его рот почти не двигался.

– С вами все хорошо?

Наконец, я услышала что-то, кроме звенящего шока.

Неожиданно мое тело понесло в сторону, но доктор Джеммисон вовремя схватил меня за локоть.

– Я… в порядке, – глотая сухой воздух, пролепетала в ответ, уперев взгляд в бейджик мужчины.

Буквы, складывающиеся в его имя, расплывались.

– Может, присядете? – не дождавшись моего ответа, доктор усадил меня на скамью. – Вы не знали о беременности своей матери? – догадался он.

Это было странно. У меня совершенно не осталось сил, и казалось, словно я опустошена изнутри, но почему-то все еще могла удерживать свое тело в вертикальном положении.

– Нет, – хрипло отозвалась я, уставившись в пол.

Скажу больше: я бы никогда не подумала, что однажды услышу нечто подобное. Конечно, не надо много ума, чтобы забеременеть. И в этом нет ничего сверхъестественного, тем более плохого. Но… мне просто нужно заставить себя принять это.

– Что ж, примите мои поздравления, – раздался над головой все такой же ровный, спокойный голос доктора Джеммисона. – Однако не забывайте о моих словах. Вашей маме нужен покой. Угроза выкидыша миновала. Повезло, что срок маленький.

Я громко сглотнула болезненный ком в горле.

– Выкидыш? – наполовину вопросительным тоном выдавила я.

Это ужасное слово не вызвало в моем сердце боли. Возможно, потому, что то по-прежнему находилось замурованным во льду и не было способно воспринимать все должным образом.

– Да, – вздохнул доктор. – Но, как я сказал, сейчас волноваться не о чем.

Господи.

– А… какой у нее срок? – поинтересовалась тихо, медленно подняв голову.

– Три недели.

Знала ли мама о своей беременности?

Почему-то у меня не хватило смелости спросить об этом у доктора. Ведь наверняка он знал об этом.

Так, ладно. Я поговорю с мамой. Сама. Наедине. Без посторонних.

– Как она сейчас себя чувствует? – ко мне постепенно, но с неохотой возвращалось самообладание.

– Спит.

Я кивнула.

– Хорошо.

Произнесла, скорее обращаясь к самой себе.

– Когда я могу увидеть ее? – с надеждой взглянула на доктора Джеммисона.

Тот с легким оттенком сочувствия в серых глазах смотрел на меня сверху вниз.

– Идите за мной.

***

Я проснулась оттого, что что-то зашевелилось под моей щекой. Ненавязчивая дремота почти мгновенно рассеялась, и я подняла голову. Оказывается, причиной моего пробуждения оказалась бледная и холодная рука мамы, которую я крепко сжимала в своих ладонях, и которая одновременно служила мне подушкой, правда, не мягкой, неудобной и костлявой. Мама, кстати, тоже не спала, хотя я помнила, что позволила сну победить себя, когда ее глаза были сомкнуты, и тихо сопение заполняло молчаливую палату, погруженную в предрассветное оцепенение.

Она украдкой наблюдала за мной, и уголки ее губ непроизвольно дернулись вверх, пытаясь изобразить улыбку.

Первые секунды после пробуждения были идеальными, ведь мое сознание не успело отойти от дремоты. Но вглядевшись в бледно-серое лицо мамы, в фиолетовые мешки под глазами и потухший взор карих глаз мгновенно вытащил меня из состояния мысленного забвения.

На меня навалились воспоминания минувшей ночи, и сердце мучительно сжало в тиски чувство сожаления, смятения, возмущения, растерянности и даже вины. Я безмолвно смотрела на маму и пыталась найти ответы на свои бесконечные вопросы в ее губах, искривленных в отдаленном подобии приветливой улыбки, в ее слегка наморщенном лбе и крошечной складочке между бровями, незначительно приподнятыми вверх.

– Доброе утро, – робко проговорила мама, несильно попытавшись сжать мои ладони, в которых были заключены ее пальцы.

Сердце пропустило удар.

Мой взгляд переметнулся на ее живот.

Мама заметила это и поежилась, видимо, почувствовав дискомфорт. Но, к сожалению, я не могла делать вид, будто все нормально и не произошло ничего впечатляющего и ошеломительного. Ее беременность как раз и было этим нечто удивительным и странным. Внезапным, будто вспышка молнии в ясный, солнечный день.

– Как ты себя чувствуешь? – вместо тысячи вопросов, крутившихся на кончике моего языка, спросила я.

Мама встрепенулась и вновь улыбнулась.

– Вроде хорошо, – она слабо пожала плечами. – Ты просидела здесь всю ночь?

– Нет. Меня пустили к тебе только под утро.

Я выпустила ее руку и откинулась назад, выпрямив спину и высоко подняв руки, потягиваясь. Мышцы затекли и болезненно ныли, но проигнорировать это неудобство в теле было не так сложно, как то, в каком состоянии находилась мама. Хоть она и сказала, что чувствует себя нормально, но внешний вид выдавал ее с потрохами.

Вдруг ее карие глаза расширились.

– Работа! – воскликнула она и собралась скинуть с себя одеяло, укрывавшее ее по грудь.

– Ну и куда ты собралась в таком состоянии? – вздохнув, я покачала головой.

Мама предприняла несколько попыток покинуть кушетку, но каждый раз я останавливала ее и ловила недовольные взгляды. Серьезно? Она собралась на работу, когда всего несколько часов назад у нее чуть не случился выкидыш? Когда она выглядит так, словно ее несколько раз переехало катком?

– Я не могу торчать здесь, Наоми, – нахмурившись, мама все же забралась обратно под одеяло.

– Но ты должна.

Поджав губы, мама отвела от меня взгляд, словно стыдилась.

– Ты все знаешь, – тихо проговорила она.

– Конечно, – кивнула я, скрестив руки.

Вновь вздохнув, но на этот раз громоздко, мама откинулась на подушку и устремила задумчивый взгляд в бледно-голубой потолок.

– Я все равно не собираюсь оставаться здесь, – в изолированной от всего мира крошечной палате я без особого труда сумела уловить колебания тревоги в ее голосе. – Сегодня я могу не появиться на работе, но завтра… и послезавтра… Я не могу, в общем.

– Доктор сказал, что тебе не помешало бы побыть здесь неделю, – пробормотала я, все еще сидя со скрещенными на груди руками.

– Да. Знаю, – мама прикрыла глаза. – Я отказалась.

Я удивленно вскинула брови, хотя пребывала в уверенности, что так будет.

– Ты понимаешь, что это опасно для… – резко затихла, так и не договорив. – Для твоей беременности, – все же закончила понизившимся тоном.

– Я буду в порядке, Наоми. Не переживай.

И она говорит об этом так легко! Да она хоть представляет себе, что со мной было, когда я держала ее в своих руках и наблюдала, как она корчилась от боли?!

Охватившая меня злость, вызванная воспоминаниями этой непростой ночки, отразилась в голосе, ставшем тверже алмаза.

– Ты останешься здесь, и плевать я хотела на твою работу. Что, если бы ты умерла на моих руках, когда тебе стало плохо? Хочешь, чтобы это повторилось? Хочешь, чтобы я потеряла тебя? Или твоего… ребенка?

Мой подбородок предательски дрожал, и прочная решительность почти рухнула, когда я увидела ослепительно уничтожающий блеск слез в глазах мамы.

– Прости, – прошептала она. – Я не хотела, чтобы ты видела меня… такой.

– Не извиняйся, – смягчившись, сказала я. – Ты не виновата в этом.

Судорожно всхлипнув, мама накрыла рукой свой плоский живот и низко опустила голову. До меня не сразу дошел звук ее отчаяния, но увидев слезы, струящиеся по впалым щекам, мне захотелось крепко обнять ее и защитить от боли.

И только я потянулась к ней, чтобы сделать это, отгоняя прочь все сомнения и толику смущения, как открылась дверь, и в палату вошел доктор Джеммисон, который выглядел свежо и бодро, словно всю ночь сладко проспал в своей кровати. Чего нельзя было сказать о нас с мамой. Уверена, видок у меня был такой же помятый, как у нее.

– Доброе утро, миссис Питерсон, – поздоровался мужчина, остановившись у кушетки. Меня он поприветствовал кивком, и я ответила тем же. – Как ваше самочувствие?

– Отлично, – смахнув небрежно слезы, мама резко вздернула подбородок и надела на лицо маску повседневности, словно она находилась не в больничной палате в роли беременной пациентки, пережившей угрозу выкидыша, а в нейтральной обстановке и разговаривала со своим знакомым, который не являлся ее врачом.

Доктор Джеммисон подозрительно и вскользь сузил глаза, изучая лицо мамы, а затем сосредоточенный взгляд устремился на ее больничную карту, которую он держал в руках. Откуда-то достав ручку, мужчина стал вносить записи на бумагу.

– Вы хорошо подумали над моим предложением, миссис Питерсон? – спустя минуту уточнил он.

– Да, – последовал уверенный кивок.

Я негодующе посмотрела на маму, но она проигнорировала меня.

Доктор, казалось, был так же разочарован.

– Жаль. Но я не вправе заставлять вас.

А вот я была вправе. И собиралась сделать это – вправить мозги своей матери, чтобы избежать в дальнейшем ее страданий.

Только открыла рот, чтобы обрушить на нее ряд многочисленных причин, по которым ей следует остаться в больнице и следовать указанием врача. Но встретилась с обрушившимся на меня взглядом похолодевших глаз цвета шоколада.

– Не вмешивайся, Наоми, – со стальными нотками проговорила она, вжимая меня своим пронзающим взглядом в спинку стула.

Невольно поддавшись, я обреченно опустила плечи и стиснула зубы, признавая свое поражение. В детстве у меня начинали трястись поджилки, когда мама вот так вот смотрела в мою сторону после того, как я что-нибудь ломала, или капризничала. Я думала, что по истечению многих лет перестану бояться ее беззвучного гнева, но, как оказалось, мне все еще страшно от этого.

Заметив, что я поддалась, мама издала краткий выдох и отвернулась к доктору, который наблюдал за нами и тихо кашлял себе под нос, явно смущенный тем, что оказался свидетелем нашей немногословной семейной перепалки.

– Так что вы решили, Линдси? – опомнившись, спросил мистер Джеммисон.

Я громко хмыкнула и намеренно отвернулась в другую сторону, но затаила дыхание, ожидая, что ответит мама.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Сказать, что я была зла, – это словно крикнуть в пустоту и не услышать ответа.

Не имело смысла бросаться словами о своей обиде, потому что мое унылое лицо итак обо всем говорило.

Но мама упорно игнорировала мои короткие, горящие буйным недовольством взгляды в свою сторону. С тех самых пор, как мы покинули здание больницы и сели в наш старенький автомобиль, она не повернулась ко мне. Ни разу. Не пыталась поговорить, попросить не злиться на нее. Возможно, она знала, что это бесполезно, но могла хотя бы попытаться.

Не она одна переживала.

Я до сих пор не могла свыкнуться с тем, что мама беременна. От моего отца. От этого безответственного человека, у которого черт знает что творится в голове.

Она отказалась остаться в больнице. Отказалась позаботиться о безопасности своего будущего малыша. Поэтому теперь я не была уверена и в ее адекватности. Любая женщина, волнующаяся о спокойном течении своей беременности, без раздумий согласилась бы полежать недельку-другую под присмотром врачей.

Собственно возникает вопрос: о чем думает моя мать?

Надеется, что то, что произошло ночью, исчезнет само по себе и не повлечет никаких последствий? Что-то сомневаюсь. Я, конечно, ни черта не смыслю в беременности, но случившийся приступ насторожил бы меня. Я бы не стала столько пренебрежительно относиться к таким вещам.

Ведь это не шутки. Это ее жизнь. И жизнь малыша, которому всего три недели.

Ворчливо вздохнув, я покачала головой и убрала одну руку с руля. Протерев глаза, плавно остановилась на светофоре. По моим подсчетам, было около десяти утра, но от солнца уже исходило невероятной мощи, поистине адское тепло. Оно прокралось в салон автомобиля и впиталось в воздух, которым мы дышали, сделав его горячим. Пришлось спустить окно. Страшно представить, что будет твориться на улицах днем. Такой жаре может позавидовать даже ад.

Так же плавно тронувшись с места, я миновала пересечение улиц и зацепилась взглядом за виднеющийся вдали знакомый образ столь родного моему томно колотящемуся сердцу кафе «Голд». Интересно, сколько раз Макс мысленно спустил с меня шкуру? Ведь я не явилась на работу, а босс то и дело, что грезит, как бы выпнуть мою задницу и лишить работы.

Я позвонила Джесс, как только вышла из палаты мамы, и попросила ее предупредить Макса о моем отсутствии сегодня. Подруга потребовала подробностей, и стоило мне заикнуться о беременности мамы, как в телефоне повисла необычайная тишина. Я даже подумала, что связь оборвалась. Но нет. Джессика просто проглотила язык от шока. Наверно, она смогла говорить только спустя несколько минут. Мы договорились созвониться вечером.

За время пути от больницы до дома я успела о многом подумать. О том, что будущее нашей семьи вновь потерпело крутые изменения. О никчемном отце, который даже понятия не имел о том, что мы с мамой пережили этой ночью. Я пыталась представить себе его реакцию, когда он узнает ошеломляющую, уводящую из-под ног почву новость о том, что у него и мамы примерно через восемь месяцев появится ребенок. Будет ли он рад? Сумеет ли это вправить ему мозги? Изменит ли внезапная беременность их отношения? Я более чем уверена, что мама так думает, по крайней мере, надеется на это. Хотя она выглядит такой уставшей, что в мое сердце прокрались сомнения: вряд ли сейчас она вообще о чем-либо задумывается.

Она сидела, прислонившись щекой к стеклу, и тяжело дышала. Я отчетливо слышала ее неровное, обрывистое дыхание даже сквозь гудящий звук древнего мотора.

Как только я надавила на педаль тормоза, и автомобиль коротким рывком замер у нашего дома, мама распахнула глаза и встрепенулась, отлепившись от бокового окна. Сморщившись, она огляделась, и когда ее взгляд остановился на моем вопросительном лице, мама испустила глубокий, подавленный вздох и принялась отстегивать ремень безопасности.

Покинув красный «Минивэн», я обошла ее и стала дожидаться, когда мама выберется наружу. Ее движения были медлительными и вязкими. Она испытывала затруднение, когда пыталась подняться с кресла. Опираясь о распахнутую дверцу, не оставляла попыток превзойти свою беспомощность.

Насупившись, я подошла к ней и мягко сжала ее свободную руку. Робко вздрогнув, мама устремила на меня печальный, извиняющийся взгляд. Ей тоже было несладко, и хоть я сердилась на нее, мне не хотелось, чтобы она думала, будто одинока. Я хотела поддержать ее, потому что она нуждалась в этом. Действительно нуждалась. Даже в такой незначительной мелочи, как выйти из машины, ей была необходима помощь.

– Спасибо, – раздался ее осипший голос рядом с моим лицом, когда я, приобняв ее за плечи, вытащила из тачки.

Захлопнув дверцу и не отпуская маму, направилась к дому.

Она едва могла идти. Я чувствовала, как подкашивались ее ноги, и это причиняло моему сердцу колоссальную боль. Мне хотелось сделать для нее нечто большее, нежели просто довести до постели и уложить спать. Если бы я только могла, то забрала бы ее слабость себе, потому что смотреть на нее, такую хрупкую, бледную и потерянную было поистине мукой.

Я видела, как мама морщила лицо, и могла предположить, что сейчас она ненавидела себя за свое состояние, но сжимала губы и не позволяла самокритике усугубить и без того напряженную атмосферу.

Когда мы зашли в дом, я не обнаружила отца. Два этажа тонули в беспробудной тишине, что свидетельствовало об отсутствии здесь кого-либо.

Похоже, дом пустовал всю ночь.

Где носит этого ублюдка, зовущегося моим отцом?

– Давай отведем тебя в спальню, – сказала я, направившись к лестнице.

Слабое сопротивление мамы заставило меня остановиться.

– Что? – спросила я, взглянув в ее сторону.

– Я… сама, – медленно ответила она.

Ей было сложно даже говорить.

Пропустив через себя вспышку гнева, я сильнее обвила рукой ее опущенные плечи.

– Просто держись крепче, – сказала, отпустив все бурлящее внутри меня, и приятное тепло разлилось по телу, когда посеревшие, потрескавшиеся губы расплылись в крошечной, благодарной улыбке.

Благополучно добравшись до родительской спальни, я осторожно уложила маму на кровать, хорошенько укутав ее в одеяло. Как только ее лицо коснулось подушки, которую я подбила ей под голову, мама засопела. Я даже не успела спросить, голодна ли она.

Где бы ни носило моего отца, как бы сильно мама ни надеялась на него, она всегда может положиться на меня. Я не оставлю ее. Никогда. Скорее позволю этому миру сойти с ума.

Я буду защищать тебя, мама.

И больше не позволю подобному случиться с тобой.

Вероятно, этот день был самым противоречивым за всю историю Самых Противоречивых Дней Моей Жизни. Я чувствовала себя спокойно, потому что находилась дома, забыв о возможных проблемах с работой, и обо всем том, что подвергало мои нервы беспокойству. Я постаралась вычеркнуть из мыслей и то, что в любой момент мог вернуться отец и испортить ту долгожданную идиллию, что процветала в этом доме, пока его не было в нашей жизни целых восемь лет. На моем лице блуждала ностальгическая улыбка по тем замечательным временам.

Но как бы я ни пыталась облепить себя иллюзией гармонии, все было ужасно.

В воздухе витал приторно-сладкий аромат его духов.

В гостиной на кресле лежала его красная футболка, а на журнальном столике покоился помятый листочек с заметками о футбольных матчах, за которым он наблюдал в течение нескольких недель.

Все здесь напоминало о том, что он присутствует в нашей жизни, и это не является моим кошмаром. И каким бы огромным ни было мое желание избавиться от всех этих вещей, это не изменит того факта, что он никуда не уйдет. Отец будет здесь до тех пор, пока не решит, что он все-таки не создан для семьи. Хотя для меня это более чем очевидно. Но как достучаться до мамы? А ведь теперь это вообще невозможно, потому что… потому что она сделает все ради того, чтобы удержать отца своего будущего ребенка и по совместительству моего отца, в котором я нуждалась в самую последнюю очередь. Точнее вообще не нуждалась. Сдался мне такой папаша.

Я категорически запретила себе думать о нем и, выйдя из ванной, направилась на кухню, чтобы заняться приготовлением обеда.

Проторчав у плиты до самого вечера, я чувствовала, что силы покинули меня, и едва не рухнула прямо в кастрюлю с ароматным томатным соусом, который шел в качестве гарнира к спагетти. А закуской было мексиканское блюдо «Гаукамоле» по особому рецепту бабушки.

Едва волоча ногами, я носилась по кухне, готовясь к тому, что пробудившись, мама проголодается.

Я была решительно настроена побаловать ее сытным ужином.

Нанося последние штрихи в сервировке стола, я услышала тихие шаги и слабый скрип лестничных ступеней. Неравномерные, оборванные звуки свидетельствовали о приближении проснувшейся мамы.

Увидев ее, сонную и растерянную, я широко улыбнулась.

– Как спалось? – поинтересовалась громко и бодро.

На душе скреблись кошки, но проигнорировав боль, которую доставляли мне их острые когти, я натянула на лицо счастливую маску. Буду строить из себя клоуна, пока мама вновь не отправиться спать. А сейчас моей задачей являлось делать вид, будто все прекрасно. И хотя мама с первых же секунд, как только вошла на кухню, раскусила меня, устремив полувопросительный, полуподозрительный взгляд в мою сторону, я не отступила и заставила свои губы растянуться еще шире. Еще чуть-чуть, и мой рот точно порвется.