Текст книги "Витязь (СИ)"

Автор книги: Amazerak

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 22

Натянув штаны и накинув шинель, я схватил винтовку с портупеей и выскочил на улицу. Возле штаба выла сирена, возвещая о воздушном налёте. В небо били два прожектора, грохотали зенитные пулемёты.

Я сбежал в погреб, вход в который находился за пределами избы. Едва закрыл за собой дверь, как наверху загрохотало; земля задрожала, с потолка посыпалась пыль.

Бомбёжка продолжалась недолго. Как только взрывы смолкли, я выбрался на поверхность. В нос ударил запах дыма. Несколько изб горели, освещая ночь рыжим заревом. Но мой дом, к счастью, не пострадал: судя по огненным всполохам, основная часть бомб упала севернее центра села.

Вернувшись домой, я надел жилетку, и поверх – трофейную танкистскую кожанку и портупею. Взял винтовку. На часах было четыре утра. Я отправился в штаб. Изба, где располагались штаб и офицерская трапезная, тоже не пострадала, а вот один из домов, в котором ещё вчера находился госпиталь, разметало взрывом бомбы, и теперь вокруг тлели обломки брёвен.

В штабе уже собрались офицеры. Едва я вошёл, подполковник Серов огорошил вестью: вражеская армия начала наступление. В трёх вёрстах к югу отсюда уже завязался бой.

Получив нужные указания, я побежал к своему танку. В деревне царила суета, солдаты тушили пожары, на окраине горел раскуроченный броневик. Однако огневые позиции не пострадали: ни на траншею, ни в лесок за ней с замаскированными пулемётами и техникой не упало ни одной бомбы. Тут было тихо, если не считать доносящиеся с юга звуки винтовочной пальбы. Как и сказал подполковник, там уже началось сражение.

Чёрная громада танка покоилась среди деревьев, обложенная нарубленными ветками. Экипаж был на местах. Через боковой люк я забрался в башню.

– Доложить обстановку, – приказал я старшему унтер-офицеру – наводчика башенного орудия, который замещал меня в моё отсутствие.

– Повреждений нет, экипаж не пострадал, к бою готовы, – отрапортовал унтер-офицер. – Ждём указаний.

– Поступило сообщение об атаке противника, – я устроился на круглом командирском стуле. – Глядите в оба. Германцы могут напасть в любую минуту.

Я прильнул к перископу, но ничего не увидел. Никаких ПНВ и инфракрасных подсветок тут не было и в помине. А фары включать я не хотел, дабы не демаскировать себя раньше времени.

– Бомбёжка сильная была? – спросил я.

– Никак нет, – ответил унтер-офицер. – У нас три бомбы упало, кажись. Остальные где-то в вашей стороне грохотали.

– Это хорошо, – пробормотал я, вглядываясь во тьму, словно надеясь что-то разглядеть, но убедившись в тщетности своих попыток, высунулся в люк башни. Впрочем, снаружи видимость тоже оказалась не лучше. Хоть ночью и подморозило, снега не было, а луна пряталась за тучами, и потому в поле царила кромешная тьма.

И вдруг где-то совсем близко хлопнули несколько ружейных выстрелов. И тут же ночное поле оживилось: повсюду загрохотали винтовки, застрекотал пулемёт, послышались тревожные крики и офицерские свистки.

Я нырнул в башню, захлопнул люк, скомандовал экипажу приготовиться к бою, а сам снова стал всматриваться в ночь, озарённую сотнями вспышек. Где свои, где чужие, различить не удавалось, а потому, не желая накрыть своих, я приказал не стрелять.

И только когда над траншеей взмыли осветительные ракеты, картина прояснилась. По полю, среди нескошенного сухого ковыля чернели фигурки людей. Они двигались, пригнувшись, перебежками, то пропадали в траве, то показывались вновь, стреляли и бежали дальше. Под покровом ночи они незаметно подобрались совсем близко к траншее. Менее ста метров отделяли передние ряды от нашей огневой позиции. Врагов было много, гораздо больше, чем вчера. Следом за цепью пехоты двигались фигуры покрупнее – шагающие машины. Я насчитал их пять. Они вели пулемётный огонь по траншее через головы своих солдат.

– Включить фары! Передний и башенный пулемёты, огонь по противнику! – скомандовал я, едва завидев всё это безобразие. И тут же два танковых пулемёта принялись бить в гущу наступающих. На простреливаемом нами участке вражеские солдаты залегли.

Осветительные ракеты погасли, поле боя погрузилось во мрак, и только лучи фар бил во тьму. Но тут же взлетели новые ракеты. Стрелять шрапнелью я не решился: враг подошёл слишком близко, да и вообще, снаряды следовало экономить.

Там, где пулемётный огонь был слабее, враг уже добрался до окопов. Послышались взрывы гранат. Мысленно я крыл последними словами Барятинских, чьи броневики прохлаждались в селе в то время, когда они позарез требовались здесь, на передовой. Ещё бы штук десять пулемётов, и враг носа не смог бы поднять. Но нет же! Машины же денег стоят! А значит, они должны торчать в тылу и ничего не делать, ожидая, пока авиация разбомбит их к чертям.

По броне что-то звякнуло. По нам бил шагоход из крупнокалиберного пулемёта.

– Башня. Левее на 1-50, – скомандовал я. – По шагоходу бронебойным.

Башня повернулась. Орудие выстрелило. Но шагоход продолжил вести огонь. Трассеры красными линиями летели в нас, и пули изредка звякали о броню. Я не сильно беспокоился за нашу сохранность. Во-первых, броня у танка была толстая, семьдесят миллиметров и лобовая и по бортам, а зная, какие у шагоходов прицельные приспособления, я не сомневался, что большинство пуль улетит в молоко.

Осветительные ракеты в третий раз залили поле боя яркими лучами. Шагоход был уже совсем близко. Он перебрался через окоп и теперь двигался к нам, до него оставалось менее ста метров. За ним, правее, шёл ещё один. А наши бойцы спасались бегством: противник лез в траншею.

Башенное орудие снова выстрелило. На этот раз снаряд прошил лобовую броню шагающей машины, и та замерла. Я приказал поразить вторую. Она подходила к окопам. Болванка угодила в ногу, и шагоход завалился на бок. Открылась дверца, из неё выскочил оператор.

– Не могу стрелять, – доложил по внутренней связи курсовой пулемётчик. – Тут наши повсюду.

– Отходим к селу! – скомандовал я, и танк пополз назад. Оказаться в окружении вражеской пехоты никак не хотелось. Но теперь это было неизбежно. Задним ходом танк двигался с черепашьей скоростью, и вряд ли мы успеем добраться до села раньше, чем противник обойдёт нас.

И тут я услышал, как на опушке леса загрохотали пулемёты, и хлопнуло несколько пушечных выстрелов. Похоже, Барятинские всё же вывели свою технику.

– Стоп машина! Нижний, фугасным по траншее! – скомандовал я, когда понял, что своих там больше не осталось. – Башня, шрапнелью правее на 2-80.

Вначале грохнуло большое орудие. Фугас попал точно в траншею, через которую вовсю лез противник, и разметал группу бойцов. Затем выстрелила башенная пушка. Снаряд разорвался в воздухе, и вражескую пехоту обдало поражающими элементами. Снова заработал курсовой пулемёт. Все наши бежали, и теперь нам ничто не мешало выкашивать бегущих на нас германских солдат, которые пытались подняться и продолжить наступление.

Постепенно пулемётная трескотня стала смолкать. Поле снова нарыл мрак. В свете фар фигурки метались некоторое время, а потом и они пропали.

Атака была отбита, враг вернулся во тьму, откуда и пришёл, а наши солдаты снова расположились в окопе. Мы остались на позиции, ожидая повторного штурма. Но за следующие несколько часов ничего не произошло.

Лучи утреннего солнца осветили полевую грязь, вытоптанный ковыль, и неподвижные силуэты подбитых шагающих машин, тоскливо замершие среди трупов, которыми было усеяно всё пространство вблизи траншеи.

Я передвинул танк на новую позицию, спрятав его, как и прежде, в зарослях. Доложил обстановку подполковнику Серову.

Не смотря на то, что мы отбили ночную атаку, хорошего было мало. По сообщению разведки, нас ожидала очередная волна. Противник концентрировал войска в семи вёрстах к западу отсюда. Планировалось наступление на широком участке с применением бронетехники. А у нас силы были на исходе. В ходе ночной атаки погибло много народу, а те, кто остался, оказались вымотаны и могли свалить из траншеи, стоило только врагу показаться на горизонте.

Я спросил у экипажа, как настрой. Солдаты промолчали, ответил только унтер-офицер.

– Боязно, если честно. Их вон сколько, а наст тут раз-два и обчёлся.

– Это верно. Но за нами Россия, так сказать. Надо продержаться.

– Извини, конечно, Михаил, – опасливо произнёс унтер-офицер (я ещё вчера велел обращаться ко мне на «ты»). – Но за что нам здесь помирать? Это же чужая земля. Оба императора захотели её себе, вот и дерутся. А нам-то какой прок во всей этой кутерьме?

– А ты, смотрю, разбираешься, – усмехнулся. – Так-то ты прав, с одной стороны. От всей возни пользы нам никакой. А с другой… – я задумался: а что с другой? Нет, не мастак я был толкать пропагандистские речи, да и сам не очень понимал, какой смысл в этой бойне. И вроде бы всё проще не куда: каждый правитель хочет оттяпать себе кусок пожирнее от ослабевшей страны. Но вот зачем простым мужикам, оторванным от плуга и от семьи, помирать за чужие интересы, я тоже понять не мог. – Много народу погибнет. И так жертв до хрена, а если враг в тыл прорвётся – совсем худо будет. Короче, надо держаться, мужики…

– А вот ты зачем здесь? – спросил меня унтер-офицер.

– Девушку приехал спасать, – честно ответил я.

– И как? Спас?

– Оказалось всё намного сложнее, чем я предполагал изначально.

– С бабами всегда так, – понимающе закивал унтер-офицер.

Раздался свист и в поле перед нами рванул снаряд. Где-то в стороне – другой, потом – третий.

– Понеслась… – проговорил я, взглянув в перископ.

Снаряды падали повсюду: перед траншеей, за ней, в лесополосе, и даже, судя по грохоту за спиной, долетели до села. А мы сидели, запертые в пропахшей машинным маслом большой железной коробке, ожидая в любой момент удара. Один раз рвануло совсем близко. По броне застучали осколки и на крышу посыпались комья земли.

Спустя час, я через приборы наблюдения увидел массу чёрных точек, движущихся вдали по полю. Началась очередная атака.

Среди рассеявшейся по полю массы пехоты выделялось несколько точек покрупнее – шагоходы, бронемашины и танки. Последних я насчитал семь. Немного. Но если учесть, что у нас танк был всего один, а с противотанковой артиллерией – совсем беда, то и семи хватит, чтобы нас раскатать. Да и пехоты было, как муравьёв в муравейнике. На нас двигались несколько волн цепей, протянувшихся от горизонта до горизонта. Похоже, наступала целая бригада, а может, даже дивизия.

Вражеская артиллерия продолжала работать по нам. Снаряды выли, свистели и рвались вокруг, желая во чтобы то ни стало расчистить позиции перед подходом пехоты. Но теперь и наши батареи била по противнику. Вдали, среди бредущих солдат, тот тут, то там поднимались в небо земляные столбы взрывов.

Я отыскал подходящие цели и приказал стрелять. Орудие главного калибра било по пехоте, а башенная пушка метила в один из танков. Вскоре по нам тоже открыли огонь. Мы перестреливались с большой «коробкой» на гусеницах, в носу которой торчало длинное орудие. «Коробка» ползла к нам, время от времени останавливаясь и стреляя. Нас разделяло четыре версты, но вражеский танк постепенно приближался. Один из его снарядов расколола ствол берёзы, под которой мы стояли, и дерево рухнуло на корпус нашей машины.

Противника был уже в трёх вёрстах от траншеи, когда «коробка» остановилась, и из неё повалил дым. Подбили. Осталось шесть танков, которые следовало уничтожить во что бы то ни было. Нам помогали броневики Барятинских, но их оказалось слишком мало для такого протяжённого участка фронта (тем более, три погибли под ночной бомбёжкой), а пушечных, способных уничтожить вражеский танк, и того меньше.

Как только первый германский танк задымился, я перевёл огонь башенного орудия на следующую машину. Но вдруг раздался удар, и салон наполнился дымом. Запахло гарью.

– Танк горит! – Крикнул кто-то внизу. – Спасайся, братцы!

Мы ринулись прочь из машины. Боекомплект мог рвануть в любую минуту. Мы уже отстреляли больше половины, но и того, что осталось, хватило бы, чтобы размазать нас по стенкам. А я вдруг вспомнил, что не включил защиту: настолько был увлечён командованием, что даже и думать забыл о возможности самим оказаться подбитыми. Я вылез через люк башни. Танк имел слишком большую высоту, чтобы просто так спрыгнуть с него. Пришлось слазить по лестнице на борту. Мы отбежали и залегли среди кустов неподалёку. Тут же за спиной грохнул фугас, присыпав нас землёй и ветками.

Выжили не все. Не хватало пулемётчика, а ещё два бойца были ранены осколками, но несильно. Одного я отправил в перевязочный пункт. Второй сказал, что и так повоюет: ему попал в ногу мелкий кусок брони.

Мы прождали минут десять. Дым валил из люков, но танк не взрывался. Тогда я решил разведать обстановку: поставив энергетическую защиту, подбежал к открытому бортовому люку и залез внутрь. Дым щипал глаза и драл лёгкие. Оказалось, горел котёл. Кое-как я нащупал огнетушитель и потушил пламя в кормовой части танка. Отъездились. Теперь эта махина самостоятельно с места не сдвинется.

В голове мутило от дыма. Отдышавшись, я осмотрел танк. Снаряд попал под углом в борт и пробил его рядом с пулемётом, пролетел через котёл и вышел с другой стороны. Боеукладка, к счастью не пострадала. А вот пулемётчика буквально разорвало на куски, нижняя половина его тела лежала у пулемёта, одна рука оказалась возле котла, другая – в носовой части. Пришлось вытаскивать…

В небе с нашей стороны показались бомбардировщики – большие железные бипланы. Они летели над полем боя, а из-за леса на другом конце застрочили вражеские зенитки. Один из самолётов начал терять высоту и упал за горизонтом, другой рухнул прямо в поле. Остальные сбросили бомбы, развернулись и благополучно улетели обратно.

Мы вновь забрались на свои места. Я прильнул к перископу. Вражеская армия находилась уже совсем близко: не более версты отделяло её от траншеи. Артиллерия с обеих сторон замолкла, теперь стреляли только пушки броневиков. Я приказал открыть огонь из пулемётов, а башенное орудие мы навели на танк, который полз слева. Первым же выстрелом повредили ходовую, и тот остановился. Его боковая пушка повернулась к нам. За дульной вспышкой удара не последовало: противник промахнулся. Мы выстрелили ещё раз, всадив снаряд прямо в борт возле орудия. Но нам не повезло: снаряд отрикошетил.

Пехота противника перестраивалась: отдельные разреженные ряды начали сбиваться в одну густую цепь. Пулемётный и винтовочный огонь косил солдат, но те продолжали наступать, стреляя на ходу. Как я и предполагал, остатки наших войск бежали прочь из траншеи ещё до того, как враг достиг её. Кто-то бросал оружие и поднимал руки вверх.

А я был полностью сосредоточен на дуэли с танком противника. Он снова выстрелил в нас. Болванка угодила в гусеницу. Мы пальнули в ответ и попали в башню рядом с орудием – орудие замолкло. Остались две пулемётные башенки, они продолжали стрелять. Левее двигался ещё один танк, но он остановился и загорелся подбитый ещё кем-то. На нас теперь шли только два шагохода.

– Окружают! – крикнули снизу. Я повернул перископ: и правда, среди деревьев виднелись серые шинели. Обходили они нас как раз с той стороны, с которой мы лишились пулемёта.

– Шрапнелью, по ближайшим! – скомандовал я. Загремел затвор орудия, поглощая очередной снаряд, который полетел в сторону набегающего врага. Снаряд разорвался среди деревьев, срубая ветви и вражескую пехоту. Застрочил башенный пулемёт. Противник залёг. Тут его было значительно труднее достать: в лесу солдаты могли много где укрыться.

Грохнула нижняя пушка, накрыв несколько человек, лезущих через траншею. Застрочил пулемёт по левому борту: с той стороны нас тоже обходили.

Удар. Снова дымом наполнился салон.

– Водителя убили! – крикнули снизу.

Я посмотрел на заряжающего. Он обмяк и сполз по стенке. Было непонятно, что с ним. Унтер-офицер выругался. Его рукав был в крови.

– Сможешь зарядить? – спросил я, судорожно выискивая того, кто стрелял по нам.

– Будет исполнено! – крикнул унтер-офицер, он дотянулся до крепления, извлекая снаряд. – Последний бронебойный!

– Хорошо. Тогда не торопись. Никому не стрелять, – крикнул я. – Пусть думают, что мы уничтожены. Ждём, когда подойдут ближе.

Танк наш молчал, а я осматривал местность. Внезапно для меня самого мы оказались в кольце вражеской пехоты. Бойцы в серых шинелях осторожно приближались к нам. Того, кто стрелял, я тоже заметил: высокий, двухбашенный танк стоял в поле, в паре вёрст от нас. Я показал цель унтер-офицеру:

– Надо поразить. Только очень быстро и точно.

– Сделаем, – мрачно произнёс унтер-офицер.

А вражеская пехота подошла уже совсем близко.

– Огонь из всех орудий! – крикнул я.

Оставшиеся пулемёты бешено застрекотали. Одновременно начала двигаться башня, поворачиваясь в направлении цели. Вражеский танк выстрелил в нас. Снаряд лязгнул о броню – рикошет. Унтер-офицер навёл орудие и тоже выстрелил. Неприятельская машина загорелась. А наши пулемёты в это время косили пехоту, которая подступала со всех сторон. Попав под обстрел, солдаты залегли или бросились обратно к укрытиям.

– Патроны заканчиваются! – крикнул курсовой пулемётчик.

– Отвоевались, – буркнул я себе под нос, и громко приказал: – Патроны экономить! Стрелять только при зрительном контакте.

И вдруг я заметил движение в лесу позади танка. С новой силой загремели винтовочные выстрелы, где-то в тылу затрещали пулемёты. Очень скоро враг начал отступать, а в лес вошла наша пехота, сопровождаемая броневиками, и двинулись через поле вслед убегающему противнику.

***

Мы с Евгением сидели в избе. Был вечер, вдалеке грохотали орудия. На столе стояла бутылка дорогого коньяка, которую брат достал непонятно где. Рядом – рыбные консервы, краюха хлеба и ещё кое-какая снедь. Брат зашёл вечером отпраздновать победу. Разговоры наши были, само собой, о минувшем сражении.

– Ну а мы прошли по лесу и ударили во фланге, – сказал Женя после того, как я закончил свой рассказ. – Вот только броневики мы почти все потеряли, к сожалению. Но зато отбились. Так ты что, и правда, в одиночку держался против целой дивизии?

– Ну как тебе сказать… Не в одиночку – это точно. Ваши бронемашины помогали. А если бы подкрепление не подошло, долго бы не протянули. Но на некоторое время мы всё же оказались в кольце. Патроны заканчивались. Думал – всё, отвоевались.

– Мне бы туда. Я бы потом всем рассказывал! А так – вся слава тебе. О тебе уже легенды слагают.

– Я же говорил: самое интересное пропустишь

– Вот только в толк не возьму, а где ты танком научился командовать?

– Хм, – я призадумался. – Да в поместье. От нечего делать решил изучить вопрос.

– С каких это пор тебя на знания потянуло? Там что, в Оханске вашем, совсем с развлечениями туго?

– Знаешь, новых ощущений что-то захотелось.

– Не устаю тебе поражаться. Как будто подменили. Серьёзно! Скажи мне год назад, что Мишка начнёт военным искусством интересоваться, я бы рассмеялся ему в лицо. А я к тебе, между прочим, не просто так зашёл. Дело есть.

– Выкладывай.

– Ярослав Всеволодович прознал, что ты здесь, и теперь хочет с тобой встретиться. Приглашает тебя к себе в ставку, в Березино.

– С какой это стати? – нахмурился я.

– Да не переживай. Тебе ничего не угрожает. Он гарантировал тебе безопасность. А отказать будет невежливо.

– Гарантировал… – хмыкнул я и призадумался. Мне предстояло встретиться с виновником всех моих злоключений. Вот только я пятой точкой чувствовал, что ничего хорошего эта встреча не сулит. Но и деваться теперь было некуда.

Глава 23

Наёмное войско Барятинских дислоцировалось в пригороде Березино. Из окна машины, в которой меня везли два дружинника, я наблюдал военный лагерь, раскинувшийся вдоль дороги. По приблизительным прикидкам тут стояло не менее пехотного полка. Вдалеке над солдатскими палатками тёмно-зелёной скалой возвышался броненосец.

Всю дорогу я находился в тягостном ожидании. Готовился к худшему. Два дружинника, ехавших на передних сиденьях присланной за мной машины, ничего бы мне не сделали, даже если бы захотели, но я всё равно ожидал подвоха. Не могло быть всё так просто. Барятинские что-то задумали. Но вот что именно?

Вопреки моим опасениям, в пути обошлось без происшествий. Мы въехали в пригород, и вскоре машина подкатила к длинному двухэтажному деревянному дому, рядом с которым стояли ещё пять больших паромобилей представительского класса.

Слуга при входе, как и полагается, взял у меня шинель и кепи, и дружинники провели меня на второй этаж. В просторной зале с деревянными полами и невысоким потолком стоял стол, занимавший почти половину помещения. В дальнем конце сидел мужчина лет шестидесяти на вид. Был он широкоплеч и статен, весьма крепкий с виду. На лице его красовались роскошные бакенбарды, а в волосах на лысеющей голове белела проседь. Я сразу догадался, что это и есть мой заклятый враг – Ярослав Всеволодович Барятинсикй. Похожим образом я его всегда и представлял, хоть ни разу в жизни и не видел.

Мужчина поднял на меня взгляд – взгляд властный и в то же время спокойный и даже какой-то равнодушный.

– Здравствуй, Михаил, – тон моего врага звучал слишком дружелюбно для человека, который желал моей смерти. – Присаживайся.

– Добрый день, – я поздоровался и сел за противоположным концом стола. Слуги принесли еду и вино, а потом ушли, закрыв за собой двери.

– Угощайся, – сказал Ярослав Всеволодович, принимаясь за трапезу. – Проголодался, поди, с дороги. Знаешь, я тут подумал, почему бы не объявить перемирие? А? Не все же воевать? Врагам тоже иногда стоит взять перерыв и отдохнуть, так сказать, от баталий.

Я даже не притронулся к принесённой пище. Возникла мысль, что Барятинский хочет отравить меня, поэтому рисковать не стал. А Ярослав Всеволодович ел, как ни в чём не бывало. Он заметил мою настороженность, но даже слова не сказал.

– Вполне разумная мысль, если учесть обстоятельства, в которых сейчас находится страна, и если брать во внимание последний императорский указ, – ответил я, поддерживая разговор. Мне не терпелось спросить: «Какого хрена ты меня позвал?», но приличия требовали определённой дипломатичности.

– Именно. Государь поступил мудро: эти междоусобицы только ослабляют нас. Вот разделаемся с Фридрихом, можно и внутренними вопросами заняться. А пока стоит обратить весь наш гнев на внешнего врага.

– Полагаю, это не единственное, что вы мне хотели сообщить, – сказал я, желая поскорее-таки перейти к сути разговора.

– Именно, не единственное. Есть у меня одно дело, которое я бы желал уладить в ближайшее время. Поэтому мне и пришлось тебя позвать.

– Вот как? Что же за дело?

– Я хочу положить конец тому недоразумению, которое между нами возникло.

«Да неужели? Барятинский хочет помириться?» – посетила меня радостная мысль.

– Давно пора положить этому конец, – согласился я.

– Я ошибался на твой счёт. Не понял сразу, кто ты есть на самом деле. Слишком поздно до меня дошло, что я занимаюсь глупостями, пытаясь устранить тебя чужими руками. Но ведь кого я в тебе видел, знаешь?

– Немощного ублюдка, – скривился я в усмешке.

– Именно, – Ярослав Всеволодович отправил себе в рот кусочек говядины, насаженный на вилку и запил вином. – Соображаешь. Это хорошо.

– Но после смерти от моих рук Василия Дмитриевича вы поняли, что я отнюдь не немощный. И потому натравили на меня Крылова?

– А ты догадливый. Раньше я полагал, что ты – беда только для моей семьи, не более. Но, к сожалению, проблема оказалась значительно шире. Вот и пришлось обратиться за помощью к специалистам. Я же не мог позволить обладателю запрещённых чар, да ещё столь сильных, спокойно разгуливать по земле русской? Само твоё существование ставит под удар вековые устои, на которых держится мироздание.

– За устои, значит, свои переживаете. А я виноват, я крайним оказался? Да? – произнёс я с упрёком.

– Виноват не ты, а твоя мать-потаскуха и тот офицеришка, которому вражьи морды разум запудрили. Но что делать, беззаконие должно быть искоренено. И раз уж ты появился на свет в моём роду, значит, и стезя сия уготована мне. И я совершил ошибку, возжелав сойти с неё, переложив ответственность на плечи людей неготовых. В этом моё прегрешение, в котором я раскаиваюсь.

Возникшая поначалу мысль, что Барятинский желает мира, улетучивалась. Слова его звучали всё более и более зловеще и угрожающе.

– И вы пригласили меня, чтобы сказать об этом?

– Да, я хочу признаться в своей ошибке и исправить её. И для этого я позвал тебя сюда.

– И как же вы хотите исправить ошибку? – я пристально уставился на Барятинского, желая понять, что меня сейчас ожидает. Защиту я, само собой, активизировал.

Ярослав Всеволодович отпил вина, поставил бокал на стол и с торжественным видом произнёс:

– Я обязан собственноручно искоренить зло, пришедшее в этот мир. Я совершу то, что мне уготовано судьбой. Ты падёшь от моей руки в честном открытом поединке. Я бросаю тебе вызов.

Хорошо, что я в этом время не ел, иначе бы поперхнулся. Нет, конечно, я и сам планировал когда-нибудь бросить вызов Барятинскому, но я даже не ожидал, что необходимость сражаться с ним возникнет так скоро. «Я же не готов, – вертелась в голове паническая мысль. – Что делать то?»

– Я принимаю вызов, – ответил я. – Вот только не понимаю вашей уверенности. А если вы падёте от моей руки, что будет? Меня признают великим воином, и с энергетической техники снимут запрет.

– Значит, такова воля Божья, – философски рассудил Ярослав Всеволодович. – Вот только я сомневаюсь, что она такова. Признаться, я больше опасался, что ты проявишь малодушие и попытаешься избежать битвы, но раз ты выразил согласие, скрепим нашу договорённость официально. Предлагаю назначить срок через неделю в полдень. Недели как раз хватит, чтобы нам обоим доделать все важные дела и приготовиться. Что скажешь?

Я ответил утвердительно и Ярослав Всеволодович кликнул слуг. В комнату вначале вошел человек в очках и уселся за отдельным столиком. Он достал из кожаного портфеля чернильницу, перьевую ручку и бумагу. Пока он это делал, вошли ещё шестеро. Я узнал Ольгу Павловну, её брата Александра и Аристарха Петровича. Остальные трое были мне незнакомы, но я сразу понял, что, скорее всего, это Барятинские.

Птахины-Свирины сели по одну сторону стола, Барятинские разместились напротив.

– Итак, мы с Михаилом пришли к согласию, – объявил Ярослав Всеволодович. – Поединку быть. Срок на подготовку – неделя. Пиши, – велел он писарю. – Сегодня, шестнадцатого ноября две тысячи двадцать седьмого года, я, Барятинский Ярослав Всеволодович, бросаю вызов Птахину-Свирину Михаилу Фёдоровичу. Битва состоится по всем правилам, через неделю, двадцать третьего ноября в поле близ деревни Грязевка в полдень. Обе стороны с условиями ознакомлены и выражают согласие.

После того, как писарь составил документ и переписал его в пяти экземплярах, бумаги пошли по кругу и каждый сидящий за столом, включая меня и Ярослава Всеволодовича, поставили либо подпись, либо печать.

– На этом всё, – завершил собрание глава рода Барятинских. – Встретимся через неделю, Михаил.

Мы с Ольгой, её братом Александром и Аристархом Петровичем вышли на улицу. Две из стоящих возле крыльца машин, как оказалось, принадлежали Птаихиным-Свириным.

– Признаться, я была удивлена, когда получила известие об этой встрече, – сказала Ольга Павловна. – Тебе надо поторопиться. Поедешь с нами до Бобруйска, оттуда на паролёте доберёшься до Оханска. Поездом слишком долго. Садись, не стоит здесь задерживаться – она кивнула на бежевый седан, заляпанный грязью по самые окна. Фронтовые дороги не щадили дорогие авто.

Ольга Павловна поехала со мной, а её брат и воевода – во второй машине.

– Как ты здесь оказался? – это был первый вопрос, который мне задала боярыня, едва машина тронулась. – Ты должен быть в Оханске. Прокопий Иванович отпустил тебя на несколько дней во Владимир, но здесь-то ты что забыл?

– Вы, должно быть, в курсе, что после неудачного покушения меня преследовали головные боли? Так вот, семейный врачеватель ничего с этим сделать не смог, а Тропарёвы, к которым я отправился на приём во Владимир, запросили за лечение слишком много. Пришлось обратиться к своим источникам. И потому я здесь.

– И что твои источники? – недоверчиво покосилась на меня Ольга Павловна.

– Головные боли уже не тревожат меня.

– Вот как? И кто же этот чудотворец, который излечил твой недуг?

– Я бы не хотел раскрывать его личность. Главное, что я избавился от болезни, которая могла привести к фатальным последствиям.

– Отчего же такая секретность? Мы могли бы позвать этого врачевателя к себе на службу, если он так хорош, – в тоне Ольги Павловны всё ещё сквозил скептицизм.

– Он не захочет.

– Это довольно странно.

– Не то слово. Сам удивляюсь. И тем не менее…

Некоторое время мы ехали молча. Я смотрел на поле и на лесок за ним. Пошёл снег, и белые хлопья кружили в воздухе.

– Я опасалась, что дело может закончиться чем-то подобным, – произнесла Ольга Павловна. – Наёмные убийцы – это одно. Битва с витязем седьмой ступени – совсем другое.

– Я сражался с витязями шестой ступени.

– Это ещё ничего не значит. По сути, Барятинский подписал тебе смертный приговор.

– Не собираюсь сдаваться раньше времени.

– Хороший настрой… Но мы слишком многое потеряли за последние месяцы.

– И что предлагаете? Отказаться? Сбежать?

– Нет. Это исключено. Бумага подписана. Если ты не явишься на битву, на нас, как на род, которому ты принадлежишь, ляжет великий позор.

«Всё равно скоро я от вас свалю», – подумал я, но промолчал. Ольгу я пока не собирался посвящать в свои планы. Да и вообще: вначале победить надо, а потом о будущем думать. Я и сам сомневался, что битва закончится моей победой. Эх, ещё бы месяц-другой потренироваться, а то и годик… Но судьба распорядилась иначе.

До Бобруйска ехали долго, часа три. Два раза пропускали колонны пехоты и техники. Да и дорога была полностью разбита. Мороз слегка прихватил размокшую грязь, но машине, не предназначенной для бездорожья, всё равно приходилось тяжко.

Паролёт, принадлежащий Птахиным-Свириным, уже ждал на взлётной полосе. Пилота предупредили заранее. Мне предстояло лететь на небольшом биплане, напоминающем кукурузник, только с двумя моторами. Моторы выглядели весьма громоздко, каждый имел торчащую назад трубу. Видимо, паросиловая установка, вращающая винты, была совмещена с котлом. Естественно, работали паролёты на жидком топливе.

Когда я вылетел из Бобруйска, был шестой час вечера. А на следующий день в четыре утра паролёт уже приземлился в аэропорту Оханска. По пути садились в Нижнем на дозаправку. Но в остальном полёт прошёл без заминок. Я даже немного поспал и перекусил. На борту имелось всё необходимое для долгого путешествия.