Текст книги "Ненависть (СИ)"

Автор книги: Александра-К

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

− Сейчас.

Вытащил откуда-то гребешок, торопливо начал расчесывать спутанные волосы. Они рассыпались белым облаком по худеньким плечам. Воин вздохнул тяжко – поцеловать бы, зарыться лицом в водопад светлых волос. Нет, нельзя… Все решено, раз и навсегда. И хватит об этом.

Тихий шепот из-за полога палатки:

− Эйзе, ты здесь?

Мышонок вопросительно смотрит на Наместника, тот молча кивает головой. Мальчишка отвечает :

− Да, ты что хотел, Алвин?

Один из его приблуд. Воин заинтересованно смотрит на мышонка – похоже, кроме драки, было еще и знакомство. Ну, мышь его любопытная, это понятно. Но приблуды-то! Сказали свои имена.

Алвин осторожно отгибает полог, заходит, в руках –какая-то одежка.

−Эйзе, это тебе, мы твою вчера порвали.

И мгновенное «Ой!», он увидел Наместника, словно ветром из палатки вынесло. Одежка, правда, осталась у входа.Мышонок тихо засмеялся. Да уж, пробить утром побудку у палатки Наместника –это надо было придумать.

− Посмотри, что там, и переоденься.

Эйзе быстро стаскивает через голову тунику, Ремигий лишь вздыхает, худенькая спина, острые лопатки ходуном ходят. Мальчишка торопливо натягивает штаны, сверху – рубаху, затягивает ворот шнурком. Воин только качает головой, и эта одежка великовата, рубашка болтается вокруг талии, Ремигий снова протягивает ему свой воинский пояс:

− Возьми, затяни рубашку, все опять болтается.

Малыш пожимает плечами, закручивает золотую безделушку, перетягивает рубашку. Горюшко мышиное. Ну куда такое? Ладно,вернемся в город – нужно будет подобрать одежду по размеру, какие-то сапожки. Воин опустил глаза вниз – сердце дрогнуло, он забывал найти ему обувь, и мальчишка, похоже, все это время бессловесно шлепал босиком по холодной земле. Конечно, он привык к холоду, но мышиные лапки ведь все равно мерзнут. Ох, ну и тварь же ты, Цезарион... Мальчишка-то жаловаться не будет, но тебе иногда бы надо и подумать об этом. Воин вздохнул, полез в свою дорожную сумку, порылся там. Да уж, кто мог подумать, что столько лет хранившиеся на счастье детские сандалии станут обувью для твари. Тепла немного, но хотя бы подошва не даст замерзнуть. Эйзе растерянно смотрел на Наместник :

− Да мне не холодно.

Воин кивнул:

− Не холодно, но обуть надо.

Эйзе неожиданно тихо зашипел, как рассерженный котенок. Ремигий мрачно спросил:

− Что еще? Не нравятся или снова ошейник Империи не наденешь?

Он был зол на себя, а получилось обидно. Мальчишка пожал плечами:

− Да велики же!

Воин опустил глаза вниз – правда, велики, ножки тваренка были намного меньше, чем его в более раннем возрасте. При одинаковом росте твари всегда были очень хрупкими на вид. Почти как подростки. Хотя Ремигий никогда и не разбирал их возраст: враги! А теперь – такие странные заботы. Эйзе отрицательно покачал головой:

− Нет, они буду только мешать. Да я не мерзну почти.

Именно почти – каждую ночь плачет во сне от холода и приходит греться под бочок. Воин неосознанно улыбнулся, видимо, мальчишка понял, о чем тот подумал, хихикнул. Осторожно вернул обувку воину, откинул растрепавшиеся снова волосы, протянул руку за кусочком сыра. Дивная картина – Эйзе, потихоньку кусающий сыр острыми зубками. Так крепко держит в пальцах – будто боится, что отнимут. Воин усмехнулся – все снова стало на свои места. Мышиный царевич ненадолго притих и жует вкусненькое. Смешно…

Они, наконец, собрались и вышли из палатки. Эйзе, как всегда, тянулся сзади за руку, смешно морщил носик на солнце. День был довольно теплый, солнышко пригревало, босые лапки не сильно мерзли. Лекарь осмотрел рану, сменил повязку, спокойно сказал:

− Почти хорошо.

Эйзе согласно кивнул головой. Воин повернулся, чтобы уйти, но лекарь неожиданно спросил:

− Господин, а ваша рана?

Ремигий мгновенно откликнулся:

− Да все зажило.

− Господин, и все же – давайте я осмотрю ее…

Эйзе нетерпеливо пискнул, и воин со вздохом сдался:

− Хорошо. Малыш, иди немного погуляй…

Ох, зря он это сказал. Расслабляться с мышонком – себе дороже выходит.

Лекарь смотрел недолго – края хорошо уже схватились, шрама не будет. Но, когда воин вышел из палатки, первое, что он услышал – звук мечей. Мальчишки у палатки не было. Зато на плацу – знакомая до боли картина: двое в учебном поединке. Только один из них был мышонок. А второй – его приблуда. Воин раздраженно прошипел что-то, направился к плацу. Народ расступился, пропуская Наместника.

Вмешиваться в бой – последнее дело, но мышонок зря ввязался в это – приблуд учили хорошо, с мордобоем и тычками, но мальчишки в последнее время могли продержаться несколько минут и против самого господина, потом, конечно, не хватало опыта,сдавались. Ярре напряженно взглянул на Господина, тихо сказал:

− Я мечи проверил, затуплены.

Чтобы рассадить хрупкую плоть, хватало и учебного оружия. За каким… тебя внесло в бой, безумный мышонок? Да, знаю, что воин не из последних, но … Ребра сломаны, рана скрыта повязкой. Доспехов нет…

Наместник с трудом сглотнул, в груди встала уже привычная боль. Вот так же убивали его воинов из сотни… Гордо поднятая светловолосая голова, волосы болтаются сзади, перехваченные шнурком. Легкая поступь, меч танцует в руках твари, хотя он тяжеловат для хрупкой кисти. Или нет? Ледяные внимательные глаза. Смертельный танец вокруг противника. Приблуда помощнее и потяжелее, но и измотается быстрее. Холодный расчет, жесткая техника. Зачем? Что они еще придумали?

Воины вокруг смотрят молча, подбадривающих криков нет. Все слишком серьезно. То, что он не игрушка господина, а воин тварей, никто и не забывал. Только Ремигий видел другую сторону жизни мальчишки, слышал его беспомощный плач ночью, тихое хныканье от холода. Видел нежную улыбку, перемазанное молочком личико. И что теперь? Остановить бой? Для кого он – игра? Кто придумал ее? Лицо Наместника застыло. Ничего нельзя сделать – вызов был, бой начался без него. Остановить нельзя. По крайней мере, сейчас. Значит, только терпеть боль и смотреть, какими именно приемами убивали его воинов.

Ненависть. Тяжелая, отчаянно болезненная. Ворочается в груди. Да, теперь понятно – изматывают противника, пока тот не начнет делать ошибки. А Приблуда уже устал. Слишком самоуверен – он тоже видел Тварь иным и не верит в преображение. А зря – вот она, боевая форма, та, о которой говорил Ярре. Только в бой он со своим Лисенком не вступал. Бешеные, ненавидящие глаза невероятной синевы смотрят, уже не узнавая. Движения все ускоряются, хотя все должно быть наоборот. Приблуда отступает.

Вихрь ударов. Мышонок сорвался и теперь будет мстить за все. Он ничего не забыл. Три дня – на отдых и на то, чтобы немного залечить раны. А теперь – ему уже все равно. Только Наместнику – не все равно. Каким бы воином не был мышонок, против двух противников сложновато, значит, будет время на то, чтобы попытаться остановить. Бой добром не кончится – не тот противник у приблуды. Так же, как он ранил своего друга во время боя – но он остановиться смог. Этот – просто не захочет. А что ты хотел? Что было четыре дня назад, а потом – ночью? Забыл? Поверил в хрупкие пальчики, мышиные повадки? Жесткий натиск, приблуда защищается, но уже растерян, понял, что не игра. Да и не было игрой. Тварь. Умная жестокая тварь.

Эйзе почувствовал взгляд. В боевом бешенстве, не помня себя, он вдруг почувствовал взгляд, полный жгучей боли. На мгновение отвел глаза от противника и увидел…

Бледное лицо, такое, какое бывает только у очень смуглых людей – цвет кожи такой же темный, но только белеют губы и оттенок смуглоты становится мертвенным, неживым. И черные глаза на абсолютно неподвижном лице. Полные боли и отчаяния. Так смотрят из ада – без надежды на освобождение и спасение. На него смотрел Ремигий. Он не двигался, но глаза… Они отчаянно кричали. И мышонок внезапно пошатнулся, отступил назад и неловко, подвернув ногу, сел на землю. Тихий вздох пронесся над толпой. Алвин сразу остановился, опустил меч. Наместник перевел дух. Он не верил сам себе, но мышонок нашел в себе силы прекратить. Алвин что-то говорил мальчишке, тот отвечал тихо. Наместник подошел к ним – Эйзе сразу сжался, словно ожидая удара, приблуда глядел виновато.

− Хватит. Вы оба друг друга стоите. Эйзе, что с ногой?

− Подвернул.

Воин опустился на колено, осторожно ощупал ледяную ножку. Сустав не поврежден, малыш немного морщится. Ничего страшного, слава богам, они не покалечили друг друга. Ярре что-то тихо шипит приблуде, но это, скорее, для Наместника – чтобы не прибил за вызов его мышонку. Ремигий рывком поднял мышонка на ноги, раздраженно сказал

− Пойдем-ка, поговорим…

Эйзе обреченно вздохнул. Алвин попытался вступиться:

− Господин, это я вызвал Эйзе к бою на мечах. Он не хотел.

Наместник молча кивнул головой, после всего, что произошло, говорить не хотелось. Мальчишка тоскливо тащился сзади, а воин шел к реке – хотелось искупаться и смыть пережитый ужас. Не хотелось уже вспоминать гибель сотни, но мальчишки сегодня невольно напомнили об этом, и теперь гадостное чувство бессилия ощущалось в душе. Мерзко было…

Мышонок опять начал проваливаться в песок почти до колена, воин привычно уже поднял невесомое тело на руки. Мыш только вздохнул. Опять не угодил. А ведь хотел только, чтобы Ремигий увидел, что он не совсем беспомощный и умеет воевать. Получилось жутко – полная потеря контроля в бою, глаза воина, полные боли. Слава богам, что не прикончил Алвина, а ведь был момент – тело требовало убить противника. Понятно, что после такого в живых бы не оставили. И Наместник бы не защитил. Эйзе глубоко вздохнул. Воин тут же подозрительно спросил:

− Что еще придумал? Может, хватит уже?

Мальчишка отчаянно затряс головой:

− Нет, ничего…

Ремигий усмехнулся немного мягче – ужас от пережитого проходил. Он бросил на землю плащ, уселся на него, потащил мышонка за руку вниз. Тот пискнул и свалился воину на руки, чего, собственно, он и добивался. Осторожно, жалея хрупкие ребрышки, прижал к себе. Мальчишка тихо завозился у него под рукой, устраиваясь поудобнее. Лицо воина смягчилось. Страх и ненависть постепенно уходили из сердца. Мышонок рядом, жив и здоров. Такие редкие минуты покоя. Эйзе прижался к его плечу, напряжение боя уходило. Светлые волосы защекотали подбородок– мальчишка поднял голову, взглянул в лицо Наместнику. Ну кто мог ожидать, что будет так спокойно под теплой рукой врага. Воин тихо поцеловал светлую макушку, вдохнул запах волос мышонка – лесом пахло. Горюшко мое, Эйзе. Слава богам, все обошлось. Мальчишка неуверенно спросил:

− Сильно злишься?

Ремигий усмехнулся:

− Нет, совсем нет… Вернемся в крепость и будешь со мной тренироваться.

− До смерти?

Воин отрицательно покачал головой:

− Нет, конечно. У меня в крепости большой дом с садом, правда, сад запущенный, цветов нет. Там только один раб – Альберик, он еще меня вырастил. Ну и охрана у входа, конечно.

− А меня кто сторожить будет? – Ремигию послышались ехидные нотки.

Наместник пожал плечами:

− А зачем? Если ты захочешь уйти – то я тебя все равно удержать не смогу, не цепями же приковывать. И калечить я тебя не хочу.

Эйзе хмуро протянул:

− Ну, ты как-то другое говорил…

Воин усмехнулся:

− Да, говорил, только потом много чего произошло.

Мальчишка вздохнул – воин почувствовал теплое дуновение его дыхания. Шаловливый мышонок, наконец,хоть ненадолго притих. Ледяной носик ткнулся в сгиб локтя воина, тот вздрогнул:

− Ты замерз, что ли?

Мальчишка отрицательно покачал головой, но воин чувствовал, что мышонок дрожит – отходило боевое возбуждение, немного медленнее, чем у человека, но так же – дрожью, слабым биением сердца. Так же, как после любви. Ремигий осторожно прижал его к себе покрепче, прикрыл сверху босые ножки плащом. Он все-таки сильно ослабел от ранения, иначе бы не трясся так в нервном ознобе.

Умная, жестокая тварь. Остановившаяся от его взгляда. Проигравшая только потому, что тваренок не смог продолжать бой из-за той боли, которую причинял воину. А ведь все должно было быть наоборот – приказ об уничтожении Наместника отменен не был. Только мышонок ему упорно не хотел подчиняться. Ремигий с тихим стоном вдруг приподнял мальчишку, прижался к его ледяным губам, согревая и лаская. И губы мышонка разомкнулись, отвечая на поцелуй, неумело и неуверенно. Холодная рука скользнула по груди воина, обняла за шею. Мальчишка изо всех сил тянулся к воину, приникая все ближе. Это было неосознанное движение обоих, они плохо понимали, что делают. Благими намерениями… вымощен путь во Тьму.

Первым опомнился воин, осторожно отстранился от губ мышонка, прервал поцелуй. Тело уже не кричало, выло от возбуждения, а причинять боль насилием отчаянно не хотелось. В ледяную воду и подальше от глаз любопытного мальчишки. Ему-то – невинные поцелуи, а человеку – мука неутоленного желания. Воин отодвинул ничего не понявшего малыша, встал, закутал его в плащ, прерывающимся голосом сказал:

− Пойду искупаюсь…

Эйзе растерянно ответил:

− Вода же ледяная.

Ремигий усмехнулся:

− Вот это мне и надо.

Мышонок только покачал головой. Воин обманывался в его возрасте, как всегда, он был все-таки уже достаточно взрослым, чтобы понять, что происходит. Но Эйзе не понимал, что делать. Его ласкали и отстранялись почти сразу. Из ночи в ночь, изо дня в день. Он был готов ко всему, и насилие просто принял как неизбежное, –он знал, на что идет, когда вступил в бой и не позволил себя убить тогда, пять дней назад. Но вот этого странного оберегания тем же жестоким зверем, который не помиловал его в первый раз, он не понимал. Он уже просто не знал, что делать. Он мог капризничать, и бешеный Наместник терпел и потакал его капризам, он мог плакать – Наместник утешал поцелуями, он мог придти к нему ночью греться – и воин согревал ледяное тело своим теплом, но он не мог добиться одного – чтобы Наместник не отстранялся в момент начала ласк. Мышонок тоже не понимал, что для Наместника он − ребенок, малыш, мышонок, но не взрослый юноша. Не знающий толком об обычаях тварей, воин просто не понимал, что Эйзе – достаточно взрослый и имеет право выбора. Воин мучился от желания, мышонок не мог понять, почему это происходит…

Ремигий сбросил тунику, вошел в воду. Эйзе привычно вздрогнул, увидев перепаханную шрамами спину воина. Тот, почувствовав взгляд, чуть поежился, красоты ему покалеченная спина в глазах Эйзе не прибавляла. Вот и хорошо, ведь совсем голову потерял. Невозможно это. Мальчишка – не для воина. Нельзя, ну совсем нельзя…

Ледяная вода принесла небольшое облегчение, но воин чувствовал взгляд мышонка, ничего лишнего он позволить себе не мог, никакой разрядки. Холод постепенно делал свое дело, тело успокаивалось. Ремигий решил сплавать на то место, где набрал для Эйзе лилии, может, они еще цвели? Но, найдя, наконец, ту заводь, воин с разочарованием увидел, что лилии уже спрятались под воду. Обычное дело, но ему стало немного грустно. Пора возвращаться назад, к Эйзе.

То, что он увидел, тихо подплыв к берегу, чтобы попытаться напугать Эйзе, вызвало даже не гнев. Он просто не мог определить это чувство. Эйзе сидел, закутанный в его плащ, а рядом был тот твареныш-кот, которого он пощадил два дня назад. Внимательные лица, повернутые друг к другу, слов почти не слышно, тихое шипение, щебет. Они явно говорили, Эйзе не проявлял ни смущения, ни раздражения. Скорее, два хорошо знакомых беседуют об очень важном.

И Наместник не стал дожидаться, пока разговор закончится. Он просто молча поднялся из воды. И наплевать, что его тело изрезано шрамами, что Эйзе испугается. До такой степени все ясно. Яснее и быть не может…

Эйзе шарахнулся в сторону, Кот же схватился за меч. Воин был безоружен и раздет, но его сейчас это не останавливало. Огромная разница в весе и опыте. И снисхождения не было – страшный удар отбросил тваренка в заросли камыша, воин яростно прошипел вслед: «Посмей только вернуться!» Что-то отчаянно вскрикнул Эйзе. На воина это не подействовало. Он молча оделся, взял оружие.

Мышонок смотрел на него – чего было ждать от Наместника разведчику тварей… Чувство огромной брезгливости, ощущение липкой грязи на всем теле, жесткий металлический привкус во рту – он в ярости напряжения прикусил губу и сейчас кровь сглатывал, даже не замечая этого. Но он не мог ударить мышонка, даже пощечину дать не мог – кто он ему, чтобы обижаться на предательство? Ярре был прав –они не понимают добра, возможно, его надо было убить несколькими днями раньше, но… Ему больно будет – невозможно рассечь живую плоть безболезненно, все равно чувствуют это, даже во сне. Нельзя, чтобы ему было больно. Если бы кто-нибудь увидел этот разговор мышонка и твари – замучили в этот же вечер шпиона, не помиловали. Воин молча сел на песок. Говорить не хотелось, не хотелось его ударить, не хотелось просто жить. Сдохнуть бы и не видеть ничего этого. Так просто…

Мышонок ждал. Нет, не милости. Казни. И понятно, что бешеный Наместник не отдаст его на мучения, убьет сам. И быстрее бы. Нет сил терпеть все это. Милый, ласковый, послушный, шаловливый малыш. Почти удалось заставить забыть про то, что он воином был. А его ждали каждый вечер возле реки, несмотря на собак, ждали. Надо было точно знать, когда Наместник уведет своих в крепость. Узнали. Что теперь? Воин как-то странно сказал:

− Поднимайся, идем в лагерь.

Мышонок растерянно переспросил:

− Господин?

Наместника трясло от бешенства, но он повторил:

− Идем…

Эйзе затравленно попросил:

− Не отдавай своим. Убей сам… Прошу…

И глубокий вздох в ответ:

− Будет на то мое желание – убью. Поднимайся, идем.

Мальчишка обреченно встал, ожидая всего, чего угодно. В растрепанной головенке помелькнула мысль: «Хочу в Предвечные Чертоги к своим воинам. В ноги им пасть, служить униженно. Не могу больше так…»

Воин дождался, когда мальчишка поднялся, встал на ноги и сам.

− Эйзе, мы возвращаемся.

Мышонок затравленно посмотрел на Наместника, покорно двинулся за ним. Они вернулись в лагерь, Наместник сразу увел Эйзе в палатку. Мальчишка забился в самый дальний угол, ожидая наказания. Воин молча поставил перед ним еду, бокал с молочком и вышел из палатки. Вернулся к палаткам сотни Ярре, нашел сотника. Тот немного побледнел – Наместник выглядел так же, как несколько дней назад, когда порвал мальчишку. Только глаза были еще более безумными. Наместник тихо сказал:

− Завтра на колонну нападут. Эйзе сказал. Всех предупреди. Разведка вернулась?

Ярре кивнул:

− Да, дороги свободны. Господин, откуда вы?..

Воин глухо повторил:

− Эйзе сказал. Ярре, выдели прибуд для охраны Эйзе. И еще – те двое, что закрыли меня щитами под стрелами тварей, – они нужны мне завтра.

Сотник молча кивнул. Опять что-то произошло, опять Наместник был словно мертвый. Равнодушные, ледяные глаза. Такие же, как всегда. Но тому, кто видел его нежный живой взгляд, обращенный на мышонка, теперь они казались жуткими. Воин молча повернулся к нему спиной и ушел в палатку. Да и солнце уже садилось. Кончился тяжкий день...

В палатке была жуткая тишина. Эйзе неподвижно сидел на полу возле койки. Еда была не тронута. Он не мог плакать, не мог думать. Он не знал, что делать. Ласковые руки и улыбка Наместника были для него потеряны навсегда. Он единственный, кто пожалел его. Как дикий зверь жалеет своего детеныша, с затрещинами, битьем и неумелыми ласками. Тварь получил приказ и выполнял его, но ему сразу было запрещены попытки убить себя. Он должен служить своему народу. Он выполнял и запрет, и то, что ему было велено. Жизнь Наместника не раз была в его руках, и мальчишку ужасало абсолютное равнодушие, с которым он относился к своей жизни. Ему действительно было все равно. Но он велел принести мальчишке молочка, накормил, возился с ним, согревал, ласкал. После позорного насилия мучился виной и неумело оберегал от самого себя же. Считая его ребенком, пытался порадовать. Принес цветы, даже не понимая, что делает, просто, чтобы заставить улыбнуться. У тварей водяные лилии были цветами любви. Пришлый чужак не мог этого знать, но он хотел хоть немного загладить вину за произошедшее. Терпел его капризы и выходки, не наказывал за шалости, даже за этот дурацкий бой. И теперь этого уже никогда не будет. Он выполнил приказ своего народа, но Наместник… Он не простит подобного. Просто убьет. В одном Эйзе был уверен твердо – он пожалеет и в последний раз, больно не будет. Он не даст, чтобы было больно…

Шевельнулся откидываемый полог палатки, воин вошел внутрь. Мыш сжался в комок. Ремигий мрачно спросил:

− Ты почему не ел? Оставлено же было…

Мальчишка промолчал – он не знал, что ответить. То, что Наместник все понял – было несомненно, но почему он говорит, почему не убил сразу? Непонятно. Воин покачал головой, подошел ближе к столику, сел прямо на пол, взял кусок хлеба и мяса, начал жевать. Зареванный мышонок испуганно смотрел на него. Ремигий низко опускал голову, чтобы только не видеть заплаканных, вопрошающих глаз. Он не знал, что ответить и что делать. Одно он знал абсолютно точно – он не хотел, чтобы потускнели и стали мертвыми синие глаза, чтобы в доме больше не слышался топот маленьких босых ног, чтобы прекратились шалости, перестали падать вещи и палатки, не нужно стало доставать молочко в деревне и гонять за ним приблуд… Запереть за стенами крепости так, чтобы не смог больше предавать его воинов. То, что он враг –понятно, но Наместник не хотел даже думать о том, что мальчишки не будет рядом. С его появлением в ледяном безумии жизни воина появился какой-то человеческий смысл, – накормить, вылечить, одеть, побаловать чем-нибудь. Он никогда не нуждался в подобных заботах, да и забыл уже, когда заботились о нем. Давно, очень давно. А тут зареванный мышонок, предатель, шпион,но… сердцу-то все равно, хочется, чтобы мордочка расплылась в улыбке, чтобы щеки горели от удовольствия, чтобы можно было посмеяться очередной его выходке, чтобы он спал рядом, каждый раз просыпаться опутанным его мягкими волосами. Так просто. Так больно. Невыполнимо. Недостижимо…

Эйзе вдруг робко протянул руку за кусочком сыра – его постоянные голодовки в горах дали странный результат, он не мог толком насытиться. Воин молча кивнул, придвинул ближе блюдо с едой. Мальчишка тут же отдернул руку, словно обжегшись. Ремигий глухо сказал:

− Я не трону тебя. Ешь.

Мышонок отчаянно затряс головой, он боялся прикосновений воина. Он совсем перестал его понимать. Говорить с ним воину было невыносимо тяжело, но трясущийся от страха мышонок рядом – это было еще мучительней. Ремигий с трудом заставил себя поднять глаза и тут же встретился с испуганным взглядом мышонка. Эйзе уже давно не боялся смерти, но ему тоже было больно – теплые руки не будут его касаться, черные бешеные глаза не станут нежно теплеть при встрече взглядами, ночью никто не будет прислушиваться к его писку от холода и переносить к себе греться.

Как говорить с тем, кто предает тебя уже несколько раз, но не выполняет самый главный приказ и не убивает? Наместник за эти ночи научился глубоко засыпать рядом с тварью, не ожидая ничего и не надеясь на пробуждение. Изысканный способ самоубийства. Только каждое утро он просыпался от очередной выходки мальчишки. Одна сегодняшняя побудка чего стоила. Губы воина дрогнули от сдерживаемой улыбки. И вчера мальчишка упал с него от резкого звука, и позавчера – скрытая в уголках губ улыбка при прощании. Царевич мышиный, выдумщик… Жесткое лицо воина заметно смягчилось. Жестокая ненависть, сжигавшая сердце, снова засыпала – до очередного несчастья. Еще немного обычной жизни, пусть иллюзорной. Пусть так. Очень мягко Ремигий сказал:

− Я уже не сержусь. То, что произошло – уже произошло, изменить я ничего не могу. Отряд готов к нападению. Если боги будут милостивы, обойдется без жертв. Завтра вечером будем уже в крепости, а там для людей безопасно.

Именно для людей, для твари –навряд ли, Эйзе выпускать из дома без охраны будет невозможно –убьют. Мыш молча смотрел в лицо воина, пытаясь понять, почему он до сих пор не убил его за предательство.

Ремигий очень осторожно протянул руку, положил ее на плечо тваренка и притянул его к себе:

− Мыш, я и правда, не сержусь. Я очень испугался – если бы увидели тебя с этим котом, мои бы тебя растерзали.

Эйзе недоверчиво заглянул ему в лицо – глаза воина смотрели понимающе, без гнева. За неполных пять дней мышонок сумел научить бешеного Цезариона сдерживать проявления своего гнева. Просто из-за того, чтобы не покалечить хрупкого мальчишку. Тварь отстранился, по-прежнему недоверчиво глядя в лицо воина. Он просто не поверил – принять такое от него, принять предательство и оставить его в живых. Ремигий горько усмехнулся – глупо ждать доверия от мальчишки после всего, что он делал с ним все это время. Эйзе вдруг со стоном сполз на пол, придвинулся ближе к Ремигию, уткнулся в его колени лицом. Наместник дрогнул, резко поднял мальчишку за плечи, повернул к себе лицом:

− Не смей унижаться передо мной! Ты же воин, что ты позволяешь, за что платишь – за ту жизнь, в которую тебя бросили пять дней назад? Не смей так больше делать…

Мыш вдруг затрясся в беззвучных рыданиях – он тоже за пять дней слишком привык, что о нем думают, больно бьют, потом пытаются утешать, обижают и обижаются, но воин ни разу не посмотрел на него пустыми глазами. Ремигий глубоко вздохнул – слава богам, мальчишка начал отходить от странного оцепенения. Осторожно прижал мышонка к себе, зарылся лицом в мягкие волосы, пахнущие лесом:

− Все, маленький, успокойся, все уже прошло. Все, все…

Эйзе лишь вздрагивал при каждом слове – словно его били, а не пытались утешить. Потом с трудом ответи :

− Они убьют тебя завтра…

Ремигий мягко ответил:

− Не дамся. Иначе тебя убьют или свои, или мои воины. А я не хочу такого.

Мышонок зарыдал еще горше. Воин только покачал головой, неожиданно спросил:

− Сушеный финик хочешь?

Мальчишка притих от неожиданности, потом неуверенно кивнул. Он все время хотел есть и боялся показать голод – было стыдно. Ремигий не понимал этого, просто потому, что не знал, насколько плохо было у тварей. Очень осторожно, не выпуская мальчишку из своих объятий, воин дотянулся до блюда, взял пару сморщенных сладких фиников, сунул в руку мальчишке: «Ешь!» Мышонок покорно сунул в рот липкие плоды, попытался прожевать. Всхлипывания становились реже – мышонок отвлекся на еду. Воин тихо сидел рядом, внимательно следя, как малыш успокаивается. Так немного – кусочек сладкого, и горюшко прошло. Совсем ребенок, немного надежды, и он снова пытается жить. Мышонок маленький. Что же ты наделал в этот раз?! Эйзе прожевал финик, робко потянулся к блюду за кусочком сыра ,воин удовлетворенно кивнул – малыш немного утешился. Он продолжал гладить спутанные светлые волосы, утешая и успокаивая мышонка.Ну что же теперь делать, если так все произошло. Наместник и сам не ожидал, что не сможет даже пальцем тронуть мальчишку, даже резко с ним говорить – только начинали синие глаза наливаться слезами, дрожать губы – у воина сердце разрывалось, и он прекращал мучить это невозможное создание. Эйзе тихо засопел, воин заглянул ему в лицо, улыбнулся – мальчишка засыпал, как всегда, когда был сыт.Как маленький зверек, – насытится, – нужно поиграть или поспать. Ну, он и есть зверек, – тварь, одним словом. Ну вот, тихое ровное дыхание – уснул. Воин поднял его на руки, уложил на койку, лег рядом – мышонок привычно залез к нему под бочок, удовлетворенно пискнул. Ремигий беззвучно засмеялся, прижался губами к его щеке и тоже заснул. Спокойно, как последние четыре дня, с того времени, как мышонок стал приходить к нему спать…

Утром их разбудил осторожный оклик Ярре – последние дни только он рисковал заходить в палатку рано, чтобы не услышать яростный рык Наместника, для мышонка нрав свой он смирял, но для подчиненных – нет. Да и немного стеснялся того, что каждое утро мышонок оказывался спящим на его груди. Поэтому только старик Ярре мог войти, не рискуя услышать гневный окрик или поймать на лету что-нибудь тяжелое, брошенное в сторону вошедшего. Ремигий сразу поднял голову, осторожно сдвинув мышонка с себя, сел. Ярре молча кивнул головой, Наместник глубоко вздохнул, тихо сказал:

− Иди, я сейчас оденусь. Седлайте коня.

Эйзе проснулся, сонными глазами смотрел на Наместника, тот торопливо проговорил:

− Вода в кувшине, умоешься, еду сложи в сумку, молоко тебе принесли. Одежда есть, наденешь кольчугу и шлем. Волосы внутрь подбери.

Мышонок растерянно что-то попытался спросить, но воин уже вылетел из палатки, снаружи разнесся его раздраженный рык. Господин не выспался, он был голоден, раздражен, измучен выходками Эйзе. В результате – злобное ворчание и какие-то невнятные слова. Внутрь палатки доносилось именно это. Через краткие мгновения лагерь зашумел, сборы начались. Ремигий вернулся обратно, мальчишка растерянно смотрел на него, еду он сложил, но кольчуга и шлем лежали на полу, он их не надел. Воин молча покачал головой, быстро достал из сумки белую тунику, алый бархатный плащ, поворчав, нашел на полу сброшенный вчера золотой воинский пояс. Эйзе, уже понимая, что происходит, с отчаянием взглянул на господина, воин так же торопливо оделся, пристегнул к поясу меч, раздраженно сказал:

− Малыш, собирайся быстрее – солнце встало.

− Господин, а доспехи?

Воин резко засмеялся:

− Зачем? Мне они не нужны.

Эйзе уже со слезами сказал:

− Убьют же!

Воин усмехнулся:

− Не бойся за меня.

Мышонок был готов заплакать, но воин быстро натянул на него кольчугу, пригнул нечесаную головенку, скрутил в узел длинные волосы, надел шлем и только тогда отпустил мышонка. Эйзе кусал губы, чтобы не расплакаться. Ремигий вдруг легко поднял мальчишку на руки, крепко поцеловал в губы, пока растерянный Мыш трепыхался в его объятиях, он успел повторить поцелуй и поставить любимого на пол. Мышонок сразу притих и позволил вывести себя за руку из палатки и посадить на коня. Воины сотни охранения уже быстро собрали палатку, какие-то вещи грузили на вьючных лошадей, лагерь прямо на глазах исчезал, оставляя только кострища и кучу мусора. Наместник удовлетворенно кивнул, возле мышонка появились приблуды, наконец, отряд тронулся…

Мышонка зажали между двумя приблудами, которые болтали без отдыха, Эйзе же молчал. Наместник сразу уехал вперед, даже не оглянулся. Ярре все время перемещался между головой и хвостом колонны. Воины ехали достаточно быстро, постоянно разговаривая. Со стороны складывалось впечатление, что отряд совершенно не боится опасности. Алый плащ и белая туника Наместника были видны издалека. Когда со обеих сторон дороги свистнули стрелы, казалось, что отряд погибнет в засаде. Тихая команда Ярре – и мышонок оказался на земле, прижатый сверху телами обоих приблуд. Над ними встал сам старый сотник, защищая лежащих на земле мальчишек. Эйзе отчаянно бился под телами защитников, теряя последние силы и разум. Чьи-то руки зажали ему рот, чтобы не кричал, мышонок вцепился зубами в ладонь, уже не понимая, что происходит. Но прокушеннаядо крови ладонь по-прежнему зажимала ему рот, сверху придавливали тяжелые тела приблуд. Перед Наместником, так же, как и в прошлое нападение, за мгновение до того, как в него полетели стрелы, подняли щиты два воина Ярре –те же, что защитили его в прошлый раз. Ярре не зря учил своих людей – опытные чувствовали мгновение нападения, ощущая ненависть окружающих врагов. В ответ ряды отряда раздвинулись и вперед выдвинулись лучники, ответный рой стрел ударил по обочинам дороги. Все это происходило в полном молчании, лишь иногда слышались тихие команды сотников. Воины Империи показали, на что способны в открытом бою. Слабые вскрики в окружающих дорогу кустах, шелест ветвей, выстрелы прекратились. Наместник уже спрыгивал с коня, за ним спешились передние ряды воинов, сотники так же тихо командовали, воины выстроились цепью и развернулись по обе стороны дороги, в середине кольца оказался обоз с ранеными и Ярре с приблудами и Эйзе. Часть воинов осталась в кольце – это была часть сотни охранения, остальные двинулись вглубь леса. Несколько слабых детских вскриков в полной тишине – и так же, почти в полном молчании и в таком же стройном порядке, возвращение к дороге. Наместник шел впереди, брезгливо вытирая полой плаща меч, он убил одного из тварей и раскаяния не испытывал. Вот только к Эйзе он побоялся подойти – не хотел, чтобы мальчишка увидел окровавленный меч.