Текст книги "Ненависть (СИ)"

Автор книги: Александра-К

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Тварь неуверенно протянул руку к кусочку мяса, вопросительно посмотрел на воина. Тот кивнул:

− Да, конечно, бери.

Мальчишка осторожно взял хлеб, кусочек мяса, начал понемногу откусывать. И снова воин усмехнулся – ну мышонок, самый настоящий мышонок. Сжался в комок – видимо, слишком близкое соседство воина его беспокоит, и потихоньку грызет острыми зубками еду. Даже если это умное воздействие, направленное на то, чтобы забрать недоверие воина, то сделано очень хорошо. Тварь, несомненно, правильно оценивает его настроение и умело пользуется любой возможностью. Но боль ушла, в груди появилось чувство тепла. Воин даже не заметил, как губы сложились в улыбку. Пусть хотя бы так.

Снаружи раздался негромкий голос Ярре:

− Господин, я принес молока…

Воин быстро поднялся, подошел к откинутому в сторону пологу у выхода – Ярре держал в руках кувшинчик с молоком .Ремигий засмеялся:

− На крыльях летал?

Ярре отрицательно покачал головой:

− Нет, мальчишки сбегали в деревню сразу после нашего разговора.

Воин напряженно спросил:

− Что, так ясно было мое решение?

− Нет, я и сам молоко люблю. Просто принесли от усердия несколько кувшинчиков. Осталось немного.

Воин уже откровенно съязвил:

− Ярре, с чего вдруг такое усердие у моих приблуд, по два – три раза в день лупил за лень.

Сотник серьезно спросил:

− А сейчас, после всего – стал бы бить?

−Нет – они же единственные уцелели, поэтому и тебе отдал. Ну уж если они у тебя после всего в деревню побежали, – то тебе честь и хвала.

− Господин, что Вы решили?..

− Не хочу убивать – просто не хочу. И не дам, если что, никому другому это сделать…

Ярре промолчал, потом вздохнул. Воин осторожно потянул его внутрь палатки:

− Все-таки посмотри – кто он? Какая форма?

Ярре осторожно прошел подальше, присмотрелся – Тварь продолжал жевать, но, видимо, почувствовал чужой взгляд, повернул голову и внезапно шарахнулся в сторону – уж что ему там привиделось, поднос отлетел в сторону, еда рассыпалась по ковру. Воин приглушенно выругался. Мальчишка сидел на полу среди разбросанной еды, судорожно дыша и напряженно глядя на них. Сотник усмехнулся:

− Господин, у вас поселился страшный зверь – это элефант…

Ремигий разочарованно переспросил:

− Ты не успел увидеть?

Ярре продолжал улыбаться:

− Успел. Вы правы – это лесной мышонок. Но это форма для защиты. Не понимаю пока, кто он в действительности. Но это позволяет ему смирять Вас, уж извините.

Воин мягко усмехнулся:

− Вот-вот. Я бы твоих мальчишек заставил бы языком ковер вылизать и все съесть с пола, а здесь сам пойду убирать последствия несчастья…

Ярре почти беззвучно сказал:

− Ради богов, осторожнее – он, действительно, очень опасен.

Воин кивнул:

− Да. После полудня собери всех – нам завтра бы надо уже вернуться в крепость, негоже оставлять ее надолго. Здесь мы свои дела завершили.

Ярре с поклоном отдал воину кувшинчик и вышел наружу из палатки.

Воин повернулся к Твари – тот по-прежнему сидел неподвижно, испуганно глядя в лицо воина, потом, видимо, опомнившись, начал собирать разбросанную еду с пола. Воин мрачно спросил:

− Ну что случилось, с чего так шарахнулся от нас?

Тварь что-то прошептал,опустив низко голову. Воин молча подошел ближе, налил из кувшинчика в кубок молоко, сунул в руку Твари:

− Ярре молока принес, говорит, что вы его любите. Пей!

Тварь осторожно взял из его рук кубок, пригубил, глаза вдруг заблестели, кубок оказался выпит мгновенно. Горюшко, да и только. Кругом – все в разбросанной еде, а мышонок выпрашивает еще молочка. С ума рехнуться! Да, смиряет, конечно. Ну нет сил даже прикрикнуть, не то что ударить. Остальное молочко оказалось выпито почти сразу. Лицо тварюшки чуть зарумянилось от удовольствия. Ну вот, пожалуй, можно спросить его имя…

На вопрос Тварь плотно сомкнул губы – не хочет отвечать. Воин терпеливо повторил:

− Как мне тебя называть?

Тварь низко наклонил голову, волосы скрыли лицо. Наместник спокойно сказал:

− Меня зовут Ремигий, я из рода Цезарионов. Ты можешь называть меня Цезарион, а, если тебе это неприятно, то просто Ремигий. Как мне обращаться к тебе?

Тварь пожал плечами:

− Вы же зовете нас твари.

Воин отрицательно покачал головой:

− Но я не могу обращаться к тебе так.

Тварь вновь довольно выразительно пожал плечами.

Воин усмехнулся:

− Хорошо, тогда я буду называть тебя мышонок. Тебе нравится?

Тварь некоторое время думал, потом неожиданно сказал:

− На нашем языке это будет Эйзе. Пусть так. Но почему мышь?

− Но кто тогда ты – я вижу в тебе повадки мышонка, но, возможно, ты – кто-то другой?

Эйзе улыбнулся неожиданно, покачал головой:

− Моя сущность – другая. Но если ты видишь мышь – то пусть так.

− Тогда – Эйзе.

Он начал собирать разбросанную еду обратно на блюдо, Эйзе неожиданно спросил:

− Я не видел рабов в твоей палатке, где они?

Воин пожал плечами:

− В походе рабы – помеха, да и в моем доме в крепости всего только один.

− Но тогда то , что ты говорил, что меня будут сторожить – неправда?

Воин серьезно ответил:

− Правда. Если бы ты снова пытался умереть, я нашел бы, как сторожить тебя. Но сейчас в этом нет смысла, ведь так?

Эйзе неопределенно пожал плечами. Воин по-прежнему собирал куски еды с ковра, а потом услышал сонное дыхание – мальчишка заснул, сидя на ковре. Тогда воин осторожно поднял мышонка на руки и перенес на койку, прикрыл одеялом. И продолжил собирать с ковра куски хлеба. Он думал о странных вещах: что надо где-то найти койку для себя, – иначе придется снова спать на полу, мальчишке ведь надо где-то раскинуться, что надо будет ему найти теплое одеяло, лучше меховое, – он не будет мерзнуть ночью, обязательно попросить привезти молочка к завтраку, и еще − ему жутко захотелось купить мальчишке какое-нибудь украшение, браслеты на запястья или ожерелье на шею, чтобы драгоценная сбруйка напоминала о воине тогда, когда его не будет рядом. Мысли шли спокойно – давно так спокойно и размеренно не думалось. Ярость ненависти отступила, боль в груди исчезла.

Эйзе – мышонок маленький, что ты со мной делаешь? Опять непроизвольно заныло в паху, ощущение на грани боли… Нет, нельзя – он не сможет принять его сейчас. Нужно время, чтобы все зажило, иначе – снова боль и муки… Благими намерениями выложена дорога… во Тьму…

В палатку влетел стражник:

− Господин, разъезд вырезали! Господин Ярре зовет!

Воин мгновенно вскочил с колен, схватил меч и кольчугу, на ходу кивнул стражнику на спящего Эйзе:

− Береги! Что случится – прикончу, не помилую!

Стражник послушно кивнул. Наместник уже бежал к коновязи – люди из сотни Ярре были на конях, Ярре бегом подвел коня Наместнику, тот вскочил в седло, Ярре тихо напомнил: «Господин, кольчугу!» Злобно выругавшись, воин проорал:

− Веди, быстрее!

Они вылетели галопом из лагеря – несколько сотников и сотня Ярре, следопыт, кто-то еще из вырезанной сотни…

Мальчишки лежали в ряд – первогодки, совсем юные. Бескровные лица, искаженные последней мукой – им не дали умереть сразу, какое-то время они еще жили. Рядом – брошенное оружие, кони исчезли. Семеро... Наместник глухо спросил:

− Из чьей сотни?

Один из молодых сотников, Ант, ответил:

− Мои.

Последовал злобный вопрос:

− Почему только молодые, почему ни одного старого – поопытнее? Чем ты думал, тьма тебя возьми, – до деревни едва полчаса пути. Кого ты поставил?

Ярре негромко сказал:

− Господин, посмотрите –еще один…

Воин грозно рыкнул на Анта и подошел к Ярре – да, еще один – постарше, и он, похоже, единственный сражался – меч в крови, плечо разрублено. Лицо изуродовано, но узнать можно. Кровь уже подсыхала. На траве и земле. Наместник глухо спросил:

− Следопыт, найти их сможешь?

Старый охотник покачал головой:

− Нет, следов почти не осталось…

Ненависть. Страшная, не находящая выхода ненависть. Четвертый разъезд за две недели, мальчишки –первогодки.

За что? Они даже не завоевывали эту страну. Просто завербовались туда, где больше платят. Скорее всего, дома ждут их деньги и их самих – где-нибудь в мирном захолустье в центре Империи. И эти… твари… Эйзе… Тварь коварная. Тоже из этих… Ярость, дикая ярость. Ненависть.

Спокойно Наместник сказал:

− Погрузить на коней и забрать в лагерь – там похороним. Завтра –облава на тварей. Сегодня – подготовка к облаве. В крепость вернемся, когда выловим тварей, что сотворили с мальчишками такое.

Ярре тревожно взглянул на господина, – но перечить не посмел, – такой тон был явным предвестником очередной жестокой выходки Наместника, и ему в этот миг попадаться под руку никто не хотел .

Ледяное спокойствие ненависти. Холод внутри груди обжигает. Сделал из воина игрушку. Пока пили молочко, мальчишек резали твои соплеменники! Тварь…

Наместник ехал молча, люди к нему приближаться боялись – отлично знали, что в таком настроении убьет и не раскается.

Так же молча он спешился, двинулся к своей палатке. Ярре тревожно посмотрел вслед господину, но окликнуть не посмел, – а, может, просто подумал, что так будет лучше. Стражник отшатнулся в сторону от разъяренного Господина.

В палатке было тихо – Эйзе спал. Воин подошел ближе к мальчишке – рассыпавшиеся по койке светлые волосы, чуть улыбающиеся губы – мышонку что-то снилось. Ненависть. Смять, сломать, доказать, кто его господин. Тварь. Воин холодно, абсолютно спокойно начал раздеваться. Возбуждение придет. Потом…

Эйзе вздохнул, повернулся на спину, худущая коленка вылезла из-под одеяла. И вскрикнул, почувствовав чужую жесткую ладонь на своем колене. Мгновенно открылись сонные глаза, блеснули узнаванием, мгновенной радостью, и это взбесило Наместника больше всего, – он так же молча стащил одеяло с мальчишки и грубо схватил его за плечо. Эйзе уже все понял и рванулся изо всех сил из рук воина, молча, прикусив губу. Пощечина заставила его чуть приоткрыть рот, и воин грубо прижался губами к губам мальчишки, жестоко кусая их, жестокая рука сдавливала скулы до тех пор, пока мальчишка, застонав от боли, не разомкнул зубы. И тут же захлебнулся – язык Наместника проник в рот Твари, тот изо всех сил бился в сильных руках, пытаясь освободиться от мучителя. Это был не поцелуй – средство для возбуждения желания. Эйзе захлебывался от боли, отчаянно вырываясь. Ни одного звука – только тихий стон Эйзе и хриплое дыхание воина. Воин застонал – понадобилось краткое прикосновение к мальчишке, чтобы вновь возникло отчаянное желание, и сейчас он был не намерен себя сдерживать.

Эйзе вдруг изо всех сил вцепился зубами в губы воина. Мгновенный удар – и мальчишка сброшен на пол и подмят тяжестью тела воина. Ремигий ни на минуту не терял головы – койка могла не выдержать его игр с мальчишкой, а на полу ему спать больше не хотелось.

Эйзе уже хрипел, задыхаясь в кольце жестоких рук. И вдруг что-то произошло – мальчишка стал неподвижным и прекратил сопротивляться. Глаза закрыты, из-под ресниц точатся слезы, губы намертво закушены, но тело абсолютно неподвижно. Воина это уже остановить не могло, он раздвинул ноги мальчишки, приподнял ягодицы, напряженным членом прикоснулся к входу и, разрывая плоть Твари, вошел в него – без смазки, без растягивания – просто грубо вломился в тесное пространство. Тварь изогнулся в судороге боли, но – ни звука. Воину безумно хотелось, чтобы мальчишка заплакал, а он только учащенно судорожно дышал в ответ на каждое движение Господина. Две хлесткие пощечины по и так разбитому лицу:

− Открой глаза, я хочу видеть твой взгляд!

Эйзе отчаянно замотал головой, еще одна пощечина, и еще, мальчишка не выдержал, открыл глаза: ненависть, ледяная ненависть, не вопрос – за что, а ясное понимание того, что происходит. И снова –погружение со всей силы – мальчишка уже хрипит от боли, губы судорожно закушены, но через них все равно слышен хрип. И вдруг –мучительный стон, воин встревоженно вглядывается в лицо мальчишки, он снова выгибается дугой. Тело начинают сотрясать странные судороги, и воин с ужасом понимает, что происходит. Он сумел пробудить тело мальчишки, и оно ответило судорогами начинающегося оргазма, при том, что мальчишка не возбужден – воин чувствовал его мягкую плоть под собой. Еще и еще глубже – чтобы было больнее и унизительнее, а мальчишка уже колотится головой о ковер, не в силах справиться с собой. Жуткое ощущение неправильности происходящего, мучительный всхлип Твари и мгновенное чувство освобождения… Покой. Абсолютное успокоение – напряжение последних дней спало. Тишина… Покой. Тварь неподвижно лежит под ним, и воин еще не вышел из его тела. Голова мальчишки мучительно запрокинута, волосы рассыпались по плечам. Тоненькое тело содрогается все реже – он дольше отходит от возбуждения. В такой момент партнера целуют, чтобы поблагодарить за подаренную любовь. Но здесь любовь не дарили… Ненависть. Насилие. Кровавые пятна на ковре, полные унижения и боли сузившиеся глаза Твари.

Воин вышел из тела Твари, с трудом встал на ноги. Полог палатки был приоткрыт, возможно, стражник слышал, что происходило внутри. Но Наместнику на это было глубоко наплевать. Он с трудом подошел к ведру с водой, намочил какой-то кусок ткани, протер свое тело. Кровавые ошметки, потеки крови, спермы. Ощущение абсолютного покоя и освобождения и одновременно – чувство жуткой гадливости. К самому себе, к Твари.

Ненависть… За то, что не сумел сдержаться и нарушил свое слово. Можно подумать, Твари сейчас нужно его раскаяние. Поднял ведро с водой и шагнул по ковру к неподвижно лежащему Эйзе. Тот лежал в той же позе, в которой оставил его воин, выйдя из него. Белое, абсолютно бескровное лицо, мертвые, ничего не выражающие глаза. Под ягодицами на ковре растекалось кровавое пятно. Воин осторожно приподнял его с ковра, начал проводить влажной тканью по бедрам, оттирать кровь. Мальчишка был так же неподвижен – похоже, он ничего не чувствовал. Кровотечение усиливалось, кровавая лужа на ковре росла. Воин попытался подсушить кровь, но безуспешно. Тварь по-прежнему ни на что не реагировал.

Даже не понимая, что по-прежнему раздет, воин выглянул наружу – стражник растерянно глядел на обнаженного Господина:

− Зови лекаря,быстрее – я его сильно порвал.

Он сам не понимал, что говорит.Стражник мгновенно бросился к палатке лекаря, он понял, что и Наместник сильно не в себе.

Лекарь в палатку влетел вместе с Ярре – тому достаточно было одного взгляда, чтобы понять,что произошло. Лекарь бросился к Твари, Ярре осторожно удержал Ремигия за плечо:

− Пожалуйста, оденься. Ему помогут. Давай, одевайся – негоже так…

Наместник покорно склонил голову, Ярре осторожно, как на маленького, натянул на него тунику, завязал повязку на бедрах. Он был намного старше – почти на пятнадцать лет. И когда-то учил Наместника воинской премудрости. Очень давно. Юноша вырос, стал мужчиной – равным, а потом и превосходящим Ярре. И вот теперь – растерянные непонимающие глаза. Сосредоточенный где-то внутри своих переживаний взгляд. А ему завтра вести отряд на облаву. На Тварей. В глазах Ярре жалости не было – спокойное понимание, грустная улыбка, – мальчик вырос. И проснулось жестокое сердце.

Тварь, наконец, мучительно застонал, приходя в себя. Лицо Ремигия покривилось. Ярре удержал его :

− Не надо –там лекарь. Подожди. Он поможет.

Наместник молча осел на пол, закрыл лицо руками. Только при Ярре он мог себя так вести. Только старый сотник мог видеть его слабость. Больше никто и никогда. Сотник молчал, да и о чем было говорить. Он бы за своих погибших просто придавил бы гаденыша – но Наместник связан так, что и пошевелиться не сможет, он еще не до конца понял, что связало их с Тварью. Когда поймет – будет намного хуже. Боги, как же тебе было одиноко, Господин мой, что только твареныш нашел дорогу к твоему телу и твоему сердцу.

Лекарь внешне спокойно сказал:

− Я остановил кровь. Господин, ему бы вина дать – боль очень сильная.

Воин молча поднялся, на шатких ногах дошел до столика, налил в кубок вина из кувшина. Лекарь с тревогой смотрел на него – Наместник выглядел так, словно это его только что изнасиловали. Воин глухо сказал:

− Дай ему попить.

И внезапно тихий стон Твари:

− Ремигий…

Жесткое лицо воина дрогнуло, он мгновенно оказался возле лежащего на ковре Тваря, заглянул в синие глаза, полные слез:

− Что, мышонок?

И вопрос:

− Так больно…Зачем?

Воин сглотнул комок в горле, приподнял голову мальчишки, поднес к губам кубок:

− Попей, сейчас станет легче…

Мальчишка покорно проглотил вино, воин по-прежнему удерживал его на руках, ожидая выкрика гнева, что мальчишка вырвется из его рук. Тот тяжко вздохнул и закрыл глаза. Лекарь с изумлением смотрел на разыгрывавшуюся перед его глазами сцену, испуганно сказал сотнику:

− Ярре, они поубивают друг друга в итоге.

Сотник молча кивнул. Он не понимал ни того, ни другого.Но Тварь опять сумел смирить бешеного Наместника. Лицо Ремигия прояснело – он, если и не был прощен, то хотя бы получил надежду заслужить прощение. Тварь покорно прижался к груди воина, тихо, спокойно задышал. Боль отступила. Воин осторожно поднял Тварь на руки, перенес на койку, уложил, накрыл одеялом. Выпрямился и с вызовом взглянул на лекаря и Ярре. Лицо Наместника стало прежним – немного циничным и надменным. Только глаза были очень грустные…

Командиров собрали через час после происшедшего, Тварь тихо спал в отгороженном углу палатки, часть сотников сидели на полу, несколько человек – на чьей-то походной койке, ее принесли приблуды Ярре. Лицо Наместника было бесстрастным. Он спокойно отдавал приказания следопытам, которые должны были найти следы, сотникам. Никто не собирался преследовать тварей, но проверить, нет ли вблизи деревни их тайных постов – надо было. Поселенцы жили в постоянном страхе – конные разъезды имперской армии охраняли подступы к деревням, но нередко оказывались сами вырезанными, как это было сегодня. Никто не упоминал о том, что случилось с Тварью, хотя все, конечно, об этом знали. Но Наместник сейчас был настолько страшен, что предпочитали молчать.

Сбор закончился уже ближе к ночи, выпроводив последних своих сотников, воин зашел за занавесь, отгородившую койку, где спал Эйзе, от остальной палатки. Лекарь поднялся к нему навстречу:

− Мне остаться, господин?

Воин отрицательно покачал головой:

− Нет, завтра придешь утром его перевязать и покормить.

Лекарь замялся, а потом осторожно сказал:

− Господин, молю, будьте с ним осторожнее…

Наместник тяжело взглянул на него, и лекарь замолчал. Как сказать Господину, что еще раз насилие над собой Тварь не выдержит, что его бешеные забавы могут привести к гибели мальчишки. Наместник мрачно сказал:

− Я постараюсь не давать воли своей ненависти. Я понял тебя. Придешь завтра.

Лекарь поклонился и ушел.

Было уже довольно поздно, Тварь по-прежнему спал. Воин прилег на свою койку, подальше от Твари – он боялся своих желаний. Спокойно заснуть не получалось – он непрерывно прислушивался к дыханию Твари во сне, а оно было неровным – что-то плохое снилось. После такого-то дня! Ладно, завтра утром принесут из деревни молочко, еда уже приготовлена, одежду Ярре забрал у кого-то из его приблуд, – те были чуть потолще Эйзе. А ему рано вставать и уезжать на облаву – надо бы припугнуть тварей, чтобы не смели больше резать его воинов. Ладно, потом можно будет и вернуться, может, Эйзе немного придет в себя и не будет так стыдно пред ним.

Ранним утром в палатке стало очень холодно, Тварь тихо запищал во сне. Воин мгновенно открыл глаза, подошел поближе – твареныш ночью раскрылся и теперь отчаянно мерзнул на предрассветном холоде, Ремигий наклонился, чтобы поднять сбитое на пол одеяло и онемел от увиденного – лицо твареныша изменилось. Худенькое голенастое тело осталось прежним, но лицо неуловимо изменилось. В неровном угасающем свете луны лицо мальчика стало другим: исчезли широкие уродливые скулы, тонкогубый рот, смешной носик. Красивое лицо с тонкими правильными чертами, гибкие брови надменно изогнуты, прямой нос, четко очерченные губы. Воин сел на ковер возле койки мальчишки. Похоже, все мучения и боль, которые он испытал за это два дня, привели к тому, что сил прятать свое истинное лицо у него уже не было. По крайней мере, во время сна. Ярре говорил что-то такое, но насколько красив Эйзе, Наместник даже не мог и вообразить. Такой ночью должен восходить на ложе Императора после долгих уговоров и только, если захочет того сам, его должны целовать самые прекрасные женщины Империи, чтобы только прикоснуться к его лицу. Такого можно лишь просить униженно, чтобы прекрасные глаза взглянули на тебя с улыбкой, даже ничего не обещая. Такого можно молить о любви только как о милости или дорого платить за нее, − хоть своей жизнью, – если невозможно получить ее по-другому. И первый раз его должен был бы быть в великой любви и нежности, когда дышать уже нет сил, и сердце скачет как заяц, и готов отдать все, чтобы только еще раз повторить эти минуты… Эйзе, почему так судили боги, что ты достался казарменному грубияну и неумехе, что первый раз твой был пыткой и насилием, да и сейчас все это повторяется и повторяется... Эйзе, что же ты делаешь со мной?.. Я ничего не могу сказать, я не понимаю, что говорить. Мне страшно от твоей красоты. И сейчас ты проснешься, и твое лицо снова изменится. Ты – не для воина, Эйзе. Но отпустить тебя – невозможно. Проще убить…

Твареныш повернулся и снова тихо пискнул от холода… Мышонок замерз. Воин осторожно поднял одеяло, накрыл им мальчишку, тот беспокойно заворочался – ему по-прежнему было холодно, воин взял свой плащ и набросил сверху. И похолодел внутренне – твари чувствуют запахи намного лучше, чем люди –сейчас он учует запах своего мучителя и проснется от страха. По холодному лицу такого чужого красавца вдруг скользнула нежная улыбка, и он, не просыпаясь, прижался щекой к жесткой ткани плаща, утешаясь и согреваясь. Горюшко мое – Эйзе. Проснись скорее и стань прежним. Мышонок маленький, мышиный царевич… Не хочу тебя такого…

Спать не хотелось, воин осторожно, старясь не шуметь, умылся, надел тунику, вынес к выходу из палатки доспехи, чтобы не звенеть, надевая их. Возле койки поставил воду для умывания – сообразить должен, что делать утром, положил принесенную одежду. Стражник тихо окликнул его:

− Господин, молоко привезли из деревни.

Воин кивнул, забрал кувшинчик, поставил на столик возле Эйзе, туда же положил кусок мяса и хлеб – сообразит, что делать, на день забав, конечно, не хватит, но что-нибудь придумает лекарь. Лишь бы не натворил дел, пока господин в отъезде. Вечером все равно возвращаться – на ночь в лесу оставаться даже отряду опасно, –могут напасть и серьезно потрепать, – твари страха не знают. Это Эйзе – любимый…

Проклятая страна – яблони цветут в шестом месяце, а в девятом падает снег. Увезти бы его в Империю – теплое солнце, яркие краски. Чтобы не замерзал по ночам…

Ярре заглянул в палатку очень скоро:

− Господин, солнце всходит – пора!

Воин кивнул, на мгновение подошел к Эйзе – снова чужое прекрасное лицо. Не мышонок. И поцеловать нельзя – проснется. Что еще скажет после вчерашнего. Ладно, вечером вернусь – увижу мышонка. Он быстро вышел из палатки. И уже не увидел, как Эйзе открыл глаза и горько вздохнул – не попрощался, не захотел. И снова уснул…

Отряд ехал молча – приказано было не шуметь, да и Наместник был чернее тучи. Ремигий думал о том, что вечером надо будет похоронить убитых – если можно было бы хоть пару тварей бросить в их ноги, когда начнут засыпать землей. Надо постараться… Эйзе придется запереть в палатке до окончания похорон, не хватало еще, чтобы мальчишка свихнулся от такого.

Серенькое утро, только занимается день. В горах – холодно, не зря мышонок капризничал ночью. Эйзе… Губы воина тронула непривычная теплая усмешка. Непонятное чувство. Не знает названия.

В деревне, –как всегда, –крестьяне молча пожимали плечами: да, видели, да, недавно. Куда поехали – в горы. Понятно, что никто сильно не распространялся, твари – тоже не дураки, быстро разберутся, кто рассказал о случайной встрече. Они как-то различали воинов и крестьян, и без особой необходимости на поселения не нападали, предпочитали бои с отдельными отрядами. Было года три назад, напали на селение, – но удалось отбиться. Наместник потом нашел этот отряд, дело было зимой, следы были видны отчетливо на снегу. Никто из тварей не ушел, всех потом сожгли на общем костре. Чтоб неповадно было. Ладно, что рассуждать – спешились, построились и – вперед цепью.

Не дело Наместника проводить обыкновенную облаву, да и вообще не его дело – метаться по стране, вылавливая и уничтожая отряды тварей, но уж лучше так, чем ждать в крепости.

Император в прошлом году довольно неблагосклонное письмо изволил написать, что огрубел и стал неизысканным от своего дурного нрава, мог бы и в столицу вернуться. Не хочется – чтобы воротили нос от сына предателя. Наместник дорого заплатил за безумные идеи отца. Император не казнил его только потому, что не поверил, что Ремигий мог помочь отцу в заговоре против него. Доказать ничего не удалось, в темнице насиделся. Освободили указом Императора и, –сюда, –на проклятый Север. За ним последовал его полк, из всех остался только Ярре – остальные давно погибли или вернулись назад, на земли благословенной Империи. И его сотня – теперь погибшая вся. Ничего почти не осталось от прежней жизни. Смешно – расскажи десять лет назад прекрасному шестнадцатилетнему Цезариону, что все так будет – рассмеялся бы. Самый молодой сотник в полку отца, друг юного Императора. Правда, женщины его всегда любили как сына, нежную игрушку. Да ему-то какая разница, все равно… А потом все рухнуло в один день. Так страшно, что может рухнуть снова… Мысли – мыслями, а облава продолжалась и когда они вернутся – было еще неясно…

Ремигий не зря заранее тревожился, не натворит ли дел его мышонок. Поскольку Наместник уехал, то стражу от входа в палатку сняли – кого охранять, если хозяин в отъезде. То, что внутри еще и Тварь, конечно, знали, но как-то никто не подумал, что мальчишка рискнет выйти из палатки. После отъезда основного отряда в лагере осталась сотня охранения, раненые и приблуды Ярре, – их не взяли, –на обиженный писк мальчишек Ярре еще вчера рявкнул не хуже Наместника. Правда, по мордам не дал, – уже радость.

Эйзе проснулся почти сразу после отъезда отряда, было еще очень рано. Открыл глаза, внимательно огляделся – в палатке никого нет. Вывернулся из-под одеяла и плаща воина, улыбнулся –увидел приготовленную еду и кувшинчик с молочком. Есть не стал, напился молочка, не одеваясь, начал искать гребень, − расчесать волосы. То, что он раздет и на груди – повязка, – мальчишку не смущало. Переворошив кучу вещей в углу, нашел гребешок и зеркальце, пристроил зеркальце на столике и кое-как прочесал гривку волос, спутавшихся за ночь. Нашел одежду. Долго соображал, что как надевается, но оделся правильно. Умылся. На синяки на лице старался в зеркало не смотреть. Мышонок немного отдохнул, остался один и заскучал. Сидеть взаперти было невыносимо, воина рядом не было. И мышонок решил пойти погулять. Если бы Ремигий только знал,что происходит в лагере – он бы приковал Эйзе в палатке. Но и стражника у палатки не было.

Твари себя так никогда не вели – они всегда были очень осторожны. Но Ремигий своими странными поступками добился странных результатов – Тварь не побоялся выйти из палатки, мало того, он был уверен, что если что-то произойдет, то страшный его мучитель появится сразу же и вызволит из любой беды – правда, потом сильно побьет. Хрупкая бесплотная фигурка скользила между палаток спящего еще лагеря – торопиться было некуда, бешеный Наместник утащил свои сотни на облаву, и оставшиеся просто отдыхали, не торопясь подниматься. Поэтому мальчишка погрел озябшие пальчики возле затухающего костра, не торопясь, дошел до стойки с копьями, внимательно осмотрел их, попытался вытащить одно из стойки, чтобы рассмотреть поближе, – рухнула вся пирамида. Из ближайшей палатки донеслось раздраженное:

− Тьма тебя возьми, когда, наконец, успокоишься со своими бабами – иди спать, зараза, и нечего дергать оружие!

Эйзе беззвучно засмеялся, –он понял сказанные слова, – кто-то пытался поспать подольше.

Конечно, снаружи лагерь охранялся, но то, что внутри охранения будет бродить маленький любопытный мышонок, – этого никто не мог и предположить. Поэтому Эйзе бродил среди палаток, рассматривал брошенное у входа оружие и доспехи, примерил на вес несколько мечей, – но для его роста и веса они были огромными и тяжелыми, задумчиво рассмотрел приспособления для заточки оружия, свалил пару сумок с едой. Воины настолько чувствовали себя в безопасности внутри лагеря, что в палатках только спали, вся остальная жизнь протекала на улице –благо, что еще продолжалось северное лето, а дождей не было. Поэтому все вещи просто валялись возле палаток, брошенные до возвращения отряда с облавы. Для любопытного мышонка там было много интересного. В лагере по-прежнему было тихо, кроме охранения, все еще спали, и мышонок потихоньку начал подходить к границе лагеря. Понятно, что охрана смотрела вперед, а не назад – в лагерь, поэтому его присутствия по-прежнему никто не замечал. Трудно сказать, что пришло ему в голову, возможно, и желание уйти незамеченным, но тут произошло несчастье…

Помимо людей, лагерь охраняли и собаки, натасканные на запах тварей. Наместник никогда не использовал огромных полудиких чудовищ в облавах, возможно, из-за интуитивного брезгливого отношения в такому способу ведения войны, но жуткие псы верно охраняли воинов ночью и днем. На людей они, естественно, не бросались, но запах тварей чувствовали очень остро. Ну и чем должен был для них пахнуть мальчишка-тварь? Страшным врагом, которого надо убить.

Эйзе сначала услышал глухое ворчание, обернулся – и две страшные клыкастые морды буквально возникли возле его лица из пустоты. Тварь резко вскрикнул, пытаясь их отогнать, но один из псов бросился ему на грудь и повалил на землю. Эйзе, поняв, что псы сейчас перервут ему горло, отчаянно закричал. Помощи ждать было неоткуда – все в лагере еще спали. Единственное, что он смог сделать – вцепиться в ошейник и удерживать голову пса, не давая ему вгрызться прямо в горло. Но руки постепенно слабели, еще и пес упорно выворачивал шею, крутя башкой из стороны в сторону. Еще немного, и…

Пес вдруг отчаянно взвыл, огрызнулся и снова взвыл. Послышался звуки глухих ударов – кто-то лупил псов по спинам и головам. Псы развернулись к нападавшему – это был один из приблуд Ярре, пока он отвлекал псов, второй быстро поднял на ноги тварь, потащил в сторону:

− Ты совсем сдурел, кто же связывается с псами Господина, он сам их побаивается! Поиграть захотел, что ли?