Текст книги "Выход из Случая"
Автор книги: Зоя Журавлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
– Безобразие! Надо остановить! Мужчина с желтым портфелем метнулся от двери к противоположной стене. Там, за спиной Ольги Сидоровны, краснела ручка стоп-крана. Рука его мелькнула над черной кошелкой, перед лицом Ольги Сидоровны. В тот же неуловимый миг глухое ворчание, которое давно уже было в кошелке, прорвалось тонким, всхлипывающим лаем. Белые зубы блеснули. Глянцевый нос. Явила себя черная голова с влажными глазами навыкате.
Мужчина вскрикнул. Отскочил. Затряс кистью.
– Черт знает что! Собака!
– Это Маврик, – объяснил Антон. – Он думал, вы на бабушку нападаете. Он же бабушку защищает.
– Мавр, чучело, фу! – Глянцевая голова смирно нырнула обратно в кошелку. – Простите, пожалуйста. Он испугался.
Мужчина гневно сопел и заматывал носовым платком палец.
Стоп-кран остался несорванным.
Дед Филипп хихикнул невольно. Нет, значит, не у Светки. Что-то, значит, в кабине. Скорее всего – с машинистом..
Станция «Лиговка» была уже позади. Кругом грохотал тоннель…
14.40
На станции «Чернореченская» Матвеева уже набирала номер.
– Дежурная Брянчик слушает, – раздался веселый голос.
– Это я, Люда, – сказала Матвеева.
Как звонкий поток сразу обрушился на нее:
– Ой, София Ивановна, я узнала! А нам сейчас чуть жалобу не написали, представляете?! Вдруг пассажир придрался, что ему десятку не разменяли…
– Погоди, – с трудом остановила Матвеева. – У тебя сейчас по первому пути как прошел? Или еще не прошел?
– Нормально. Сейчас… Нет, по графику еще рано. Ой, София Ивановна, я ж была наверху, только спустилась. Заболаева вестибюль убирает, а вторая уборщица вовсе сегодня не вышла, грипп. А на платформе ж нет никого. Ой, я не знаю. А что?
– У нас не остановился. Ты глянь!
– Сейчас…
Трубку бросила, не положив в рычаг, это на Брянчик похоже.
Долго, кажется, ждешь, хуже нет.
– София Ивановна, слышите?!
– Ну, – сказала Матвеева.
И голос Брянчик разом наполнил дежурку веселым стрекотаньем:
– Я на платформу выскочила – пассажиры стоят по первому пути, спокойные вроде. Гляжу на интервальных часах: пятнадцать секунд. Меня прямо как стукнет – ни один пассажир не попался навстречу! А должны быть, раз поезд пятнадцать секунд как ушел. И тут ко мне тетенька подходит, в красном платке: «Почему поезд сейчас мимо станции прошел?» Ага, не остановился! А я ей сразу: «По техническим причинам». Представляете – сразу! Она еще говорит…
– Понятно, – оборвала Матвеева. – Надо докладывать. – Сердце в ней упало. Трубка тяжелая враз, не удержать.
– Надо, София Ивановна, надо! – успел еще крикнуть веселый голос.
Уборщица производственных помещений Скворцова вдруг выругалась нехорошим словом, чего за ней – при нарочитой ее грубости – не водилось сроду. И смолкла, дыша рядом и громко.
– Диспетчер!..
– Я диспетчер, – тотчас откликнулся голос Комаровой.
– Это «Чернореченская», – через силу еще начала София Ивановна, но дальше она уже говорила четко, по существу, как надо.
14.41
Спроси ее сейчас, как сына зовут, как – дочь: не ответит. Не знает. Не помнит. Нет сейчас для диспетчера Комаровой никакой другой жизни, кроме той, что на трассе. И голос ее сейчас резок, как линия, точен во времени и пространстве. И движения скупы, точны. Хоть какие вроде движения – сидит за столом: поворот головы, снять трубку, нажать на педаль, ближе подвинуть лист графика…
– Тридцать первый, ответьте диспетчеру! Тридцать первый!
– Может, что с радио?
Толстое доброе лицо оператора Нины Тарнасозой тоже кажется сейчас уже и будто жестче в чертах. Глянешь и не поверишь, что только что с детской запальчивостью ломала голову над детской загадкой.
Чайник еще горячий, и он странен сейчас в диспетчерской, где нет и не может быть ничего домашнего, бытового. И странен красный тюльпан в молочной бутылке, от которого еще недавно радость была. И толстая муха, которая все бьется грудью в стекло и недавно еще раздражала.
Просто нет другой жизни, кроме той, что на трассе.
– Радио-то при чем, если две станции просадил?
– Тридцать первый! Тридцать первый, ответьте!
– Машинист кто?
Нина поискала в наряде, длинном, будто обои.
– Тулыгин на тридцать первом…
– Тулыгин – машинист всякий…
Ну, это так. Между прочим. Сбоя по времени еще нет, но он рядом, этот сбой, для которого копит нервы и силы диспетчер, чтоб выложиться потом в минуту, равную году. И выйти с честью. Сбоя графика пока нет, но есть уже Случай, непонятный пока своей непонятностью. Поезд, который летит в туннеле с людьми. Человек, который молчит в кабине.
Время еще удачное, если можно так выразиться, что оно – удачное. Не пик, середина рабочего дня. Минимум составов на линии, большой интервал между поездами, легче диспетчеру маневрировать. Но ответственность та же: ее берешь всегда целиком, и она твоя.
– Нина, ты попробуй еще с тридцать первым, – сказала Ксана. Сама уже вызывала станцию «Триумфальная»: – Кто? Кияткина? Да, «Лиговку» прошел. Надо перекрыть на запрещающий полуавтомат Тр-53.
– Понятно, диспетчер. Уже перекрыли.
Кияткиной объяснять не надо. Сама уж на блокпосту. Все по селектору уже знают, кого касается, – Линейный пункт, станции на пути, дорожный мастер, механики связи. Тридцать первым теперь займутся, а на диспетчере – трасса, весь Круг.
– Тридцать первый! – терпеливо взывала оператор Тарнасова. – Тридцать первый, ответьте диспетчеру!
Нет, глухо.
– Двадцать восьмой маршрут!
– Двадцать восьмой, вас слышу, диспетчер…
Этот следом идет, его первым делом предупредить.
– Двадцать восьмой, соблюдайте осторожность. Впереди – больной состав. Следуйте с осторожностью.
– Понятно, впереди – больной…
– «Площадь Свободы», «Парковая», «Новоселки», Задержите поезда на станциях по первому пути. «Парковая», повторите!
– Задержать поезда на станции, первый путь. Дежурная Озерова.
– Верно, Озерова.
На станции люди просто сидят в вагонах. Ну, неприятно—задержка, особо все же не нервничают, все видать, хочешь – выйди. А на перегоне, чуть состав стал, пассажиры вдруг чувствуют: тяжелая земля сверху, с боков земля и кругом, вроде они закрыты, отрезаны, почти замурованы, – так вдруг чувствуют. Все им было легко, светло, быстро. И вдруг – стоп. Не выдерживают контраста, поэтому реагируют остро, острее, чем надо бы и хотелось от взрослых людей, могут порой и стекла выбить в салоне, устроить панику ни с чего…
Ну, и душно бывает, пока стоят, что правда, то правда. Сердечникам иной раз и сердце прихватит, летом – особенно. Да когда вентшахты через одну еще на ремонте…
– «Новоселки», шестнадцатый сейчас подойдет по второму пути. Отдаем пока что в депо. Блок-депо, примите шестнадцатый.
– Понятно, диспетчер! На какую канаву?
– Канава? Любая свободная…
– Тридцать первый! – терпеливо взывала Нина. – Машинист Тулыгин, ответьте диспетчеру!
14.43
Справа возник и пронесся в окнах автоматический сорок девятый. Зеленый.
Состав машиниста Комарова – тридцать первый маршрут – плавно вписался в кривую, вышел с хорошей скоростью и летел теперь дальше по перегону, приближаясь к станции «Триумфальная». Но еще порядочно…
Мужчина с желтым портфелем теперь молчал, прислонился к металлической стойке у двери, просто глядел в темноту, летящую рядом.
– Вы бы сели, – посоветовал дед Филипп.
– Ничего, постою, – обреченно сказал мужчина. – Теперь уже все равно…
– Зубы выбьет при экстренном торможении, сразу будет не все равно. И лекцию свою не прочтете.
– Вы-то откуда все знаете? – сказал мужчина беззлобно.
Но послушался, присел на сиденье с краю.
– А я все знаю, милок, – сказал дед Филипп, покашливая почти что весело, чувствуя себя – вопреки моменту – молодым и свежим, будто что-то вдруг вернулось к нему, забытое: нужность, что ли, своя – себе, людям, этим женщинам, которые тревожно молчали сейчас в салоне, девочке в белой пуховой шапке, громко ревевшей сейчас у мамы в руках, ушастому мальчику с черепахой, хрупкой и седой женщине рядом с ним, которая контрабандой везла черного песика в черной кошелке. И в глазах ее была мягкость и сила, несовместимая с ее хрупкостью. Чем-то эта женщина напоминала сейчас деду Филиппу Физу Сергеевну…
– Всем тоже советую, – сказал почти весело. – Сами держитесь покрепче и ребятишек держите. Может крепко на торможении рвануть.
Послушно вцепились в сиденья, тут ведь тон – главное. Дед Филипп перешел напротив. Спросил тихо, покашливая:
– Чего он сказал-то?
Ольга Сидоровна поняла сразу.
– Сам ничего не знает…
– Метровский?
– В метро работает. Зять…
– У меня вся семья в метро, – сказал с удовольствием. – Зять машинист, сегодня на выходном…
Резко рвануло, как подножку дали составу. Стекла дрогнули. Ольга Сидоровна навалилась боком на деда Филиппа. Антона, хоть как держался, вовсе кинуло на пол. Но вскочил сразу. Кто-то впереди вскрикнул.
Колеса еще шуршали. Тише. Тише.
Тоннель будто дернулся за окном. И стал.
– Все целые? – спросил дед Филипп у всех. Тонкий голос, его прозвучал в немой, оглушающей тишине неожиданно громко, как крик.
– Вроде целы… – откликнулся кто-то.
– Это главное, – сказал дед Филипп серьезно. – Постоим маленько. Отдышимся. И опять поедем, глядишь.
Девочка в белой пуховой шапке вдруг засмеялась.
14.43
За спиной диспетчера Комаровой стоял уже главный инженер Службы движения Кураев, неизвестно откуда взявшись, механик Связи стоял, заместитель начальника метрополитена по Тяге. Она их не видела, хоть сознавала, что рядом. Сейчас неважно, кто тут стоит. Телефоны звонили без перерыва, машинисты кричали с трассы,
– Диспетчер, я девятнадцатый. Стою на перегоне «Парковая» – «Площадь Свободы». Можно следовать дальше?
– Следуйте только под разрешающий.
– У меня сейчас смена на «Триумфальной»…
– Девятнадцатый, поняли? Только под разрешающий!
– Тридцать первый, Тулыгин, ответьте диспетчеру!
– Вспомогательный назначать придется, – сказал кто-то сзади.
– Хорошо, если не восстановительную бригаду…
Вспомогательным – по приказу диспетчера – может стать поезд, идущий первым вслед за больным составом. Его дело – выяснить ситуацию, произвести сцепку, вывести оба состава на ближайшую станцию. Если это возможно. Когда нельзя вывести – человек под колесами или состав потерял подвижность по причинам техническим, не устранимым на перегоне, – вызывают восстановительную бригаду, которая всегда в депо наготове. Но это уж такой сбой, что лучше не думать…
Все глядели сейчас на пульт, на участок перед станцией «Триумфальная», где горел красным полуавтоматический светофор Тр-53. Должен же тридцать первый тут появиться, если не встанет раньше на перегоне, там, где не видно: всего перегона на пульте нет, только крупные станции поместились и к ним – подходы.
Диспетчер Второго Круга Инна Кураева сунулась было в дверь:
– Как у вас тут? Помощи не надо?
– Не знаешь – не спрашивай! – рявкнул Кураев, не обернувшись.
Инна исчезла без звука.
В соседней комнате оператор Четвертого Круга – так повелось, что она это делает, – обзванивала сейчас по списку всех, кого нужно тотчас поставить в известность о Случае. Начальника метрополитена. Главного ревизора. Начальника Службы подвижного состава Долгополова как раз не было, пометила – «нет на месте». Длинный список, бывает и пятнадцать фамилий. За быстроту и точность доклада диспетчер, у которого сбой на трассе, отвечает потом особо, чтобы не пропустить никого…
– «Площадь Свободы», «Парковая»! Придержите поезда по второму пути.
– Понятно, диспетчер…
– «Новоселки», диспетчер! Пятнадцатый на обороте.
– Задержите на обороте, «Новоселки»!
Все глядели на пульт, не мигая.
Красный пунктир, дрогнув, вынырнул перед Тр-53…
– Показался, – охнула Нина.
Пунктир будто набух горячим и красным. Вытянулся на пульте. Подползал теперь к красному Тр-53. Поравнялся с Тр-53. Чуть дальше прополз, горячо пульсируя.
Звонок уже надрывался на пульте: проезд запрещающего. Остановился…
– Тридцать первый! – взывала Нина. – Тридцать первый, ответьте!
Сняла трубку местного телефона.
– Машинист-инструктор Силаньев. Выхожу с «Триумфальной» по первому пути навстречу больному. Со мной – резервный машинист Дьяконов, дорожный мастер Брянчик и ревизор по Тяге.
– Понятно, Силаньев.
Не положив еще трубку, повторила для Ксаны вслух:
– Силаньев выходит навстречу…
– Не надо, – сказала Ксана, – там двадцать восьмой уже близко, сейчас вспомогательным его назначать, быстрее выведет, чем дойдут. – Перехватила трубку, чтоб объяснить Силаньеву.
Но Силаньев еще считал, что по-прежнему говорит с Тарнасовой.
– Да, еще! Слышу, Тулыгина все кричишь. А на тридцать первом сейчас Комаров, Павел Федорович…
– Как – Комаров? – дрогнул голос диспетчера.
Силаньев сразу узнал. Охнул в трубку.
– Ты, Ксана? Вот идиот! Павел заместо Тулыгина…
– Чего, чего? – сзади сказал Кураев. – Кто на поезде?
– Диспетчер, я двадцать восьмой. Вижу больной состав…
– Выясните обстановку, после сцепки доложите, – сказала Ксана невнятно.
Губы вдруг отказали, шевелились будто чужие. Ксана облизала их языком. Но язык тоже был чужой, шершавый и непослушный.
– Не понял, диспетчер?!
– Сцепляйтесь, двадцать восьмой, – громко рявкнул сзади Кураев. – Выясняйте обстановку и сцепляйтесь!
– Понятно, диспетчер, пошел выяснять…
Губы вдруг отказали. Но внутри было ясно и холодно. Только бухало, будто колокол. Все могла сейчас поездной диспетчер Ксения Филипповна Комарова. Из любого Случая выйти. Пережить любой сбой. Ответить перед любым начальством – за что и не виновата. Взять на себя любую вину. Знала, что может свою работу. Все может сейчас. Но ничего не может сейчас для единственного того человека, который один ей нужен на свете и без которого ничего нет для нее.
Близко увидела вдруг глаза Павла, темнеющие от нежности до черноты, огромную глубину зрачков, вздрагивающую близко, рядом…
И ощутила вдруг безмолвность и черноту тоннеля.
– Павел! – сказала вдруг громко по радиосвязи. – Павел, ты слышишь?!
Перехватила испуганный взгляд оператора Нины Тарнасовой. Услышала за спиной тихий голос главного инженера Службы Кураева:
– Спокойнее, Комарова! Может, подменить?
Удивилась мягкости этого голоса.
Кто-то уже метнулся к двери.
Тогда очнулась. Ясно и холодно было внутри. Колокол бухал. Ее Круг и смена ее. Все понятно, что делать. Выводить тридцать первый скорей на станцию. Вывести быстро – главное.
– Подменять не нужно, – это Кураеву. Сразу забыла о нем. Уже вызывала двадцать восьмой маршрут, станции…
– Приказ номер триста девять. Начальнику станции «Лиговка», «Триумфальная». Машинисту тридцать первого маршрута и машинисту вспомогательного поезда двадцать восьмого маршрута. Разрешаю поезду номер четыреста пятьдесят первый двадцать восьмого маршрута следовать в качестве вспомогательного по первому пути для оказания помощи впереди стоящему поезду номер четыреста сорок девять и после сцепки отправиться на станцию «Триумфальная» по сигналам автоблокировки..
– Понятно, диспетчер, приказ номер триста девять принял машинист Тороп.
– «Триумфальная». Приказ триста девять приняла Кияткина.
– «Лиговка», Сысоева.
– Утверждаю в четырнадцать сорок пять…
– Диспетчер, я пятнадцатый. Мне сколько стоять?
Не успела ответить. И нечего сейчас отвечать на пустые вопросы.
Вдруг ворвалось отчетливо и показалось всем громко, как гром:
– Тридцать первый, диспетчер! Как слышите?
Нет, не Павел…
– Хорошо слышу, тридцать первый! Кто говорит?
– Машинист Голован. Машина в порядке. Разрешите следовать дальше?
– Следуйте, Голован! – Господи, как страшно спросить, когда можно уже спросить. Страшно.
– Что там стряслось, тридцать первый?
– Машина в порядке. – Будто не понял. И после паузы: – Врач нужен, диспетчер. «Скорая».
Ксана еще ждала. Больше ничего не сказал. Обморок, может быть. Просто – обморок. Может же быть! На «скорая»-то зачем?
Внутри все бухало, будто колокол…
Нина Тарнасова связалась уже со станцией:
– «Триумфальная», открывайте входные, принимайте поезд. Нужна «скорая».
– Понятно, диспетчер, уже вызвали…
«Скорая»-то зачем? Молодец Кияткина, уже вызвала.
– «Триумфальная», «Лиговка», двадцать восьмой, приказ номер триста девять отменяю!
14.46
Состав машиниста Комарова – тридцать первый маршрут – подходил к станции «Триумфальная». Платформа уже текла мимо окон, густо уставленная людьми. Пассажиры нетерпеливо подступали к самому краю.
У «зебры», где остановка головного, поезд уже ждали. Белел халат фельдшера Ивашовой. Тревожно переминался машинист-инструктор Силаньев. Кияткина что-то быстро говорила ему, и он все кивал. Но вряд ли слышал сейчас. Стоял резервный машинист Дьяконов, которому, видимо, вести состав дальше. Дорожный мастер Брянчик, стрижен ежом и похож на насупленного ежа. Нервно повел плечами ревизор по тяге, сухощавый и желчный мужчина, превозмогавший сейчас очередную боль в печени и уже притерпевшийся к этой боли как к неизбежности. «Красная шапочка» стояла возле него и была – по контрасту – будто цветок.
В стороне, незаметная среди пассажиров, стояла дежурная по отправлению Попова, отстраненная на сегодня начальником станции, уже без формы, просто девчонка в куцем пальтишке. Но домой она не ушла, оказывается, и была сейчас тут.
Уже видно было в кабине лицо Голована.
Еще чья-то спина почему-то в кабине…
Тише. Тише.
Точно у «зебры» остановил Голован…
По наклону на станции «Триумфальная» уже сбегал, обгоняя плавный ход эскалатора, длинноногий врач «скорой помощи». Два санитара боком, как раскладушку, тащили носилки вслед за врачом. Пассажиры на эскалаторе пугливо жались к другой стороне, пропуская бегущих..
Фельдшер Ивашова первой рванула на себя дверь кабины…
Но все это было уже бесполезно для Комарова, поздно и ни к чему. И сразу бы – уже было поздно. Но никто еще не знал. Даже Хижняк, который удерживал тело на приставном сиденье, обхватив его, как ребенка, сильными худыми руками. Хоть он уже чувствовал. Но не хотел поверить. Хижняку казалось еще, будто он слышит еще дыхание. А пульс просто не умеет найти, просто не знает – где. Шум двигателя мешает, тряска в кабине. Но врач найдет сразу, он еще верил…
14.46
Небо над городом словно купол – высокий, звенящий, яркий. Возле станции метро «Площадь Свободы», прислонясь к стенке неподалеку от входа, стояла девушка в меховой куртке под замшу. Капюшон сбился набок, светлые волосы мешались со светлым мехом.
Слезы уже просохли у Женьки в глазах, и теперь она видела кругом ярко, как никогда.
Красный трамвай медленно полз через площадь и позванивал тонко, как колокольчик.
Маленькая старушка в очках мелко перебежала перед трамваем и вдруг погрозила ему вслед кулачком.
Мальчик в синей шапке с красным помпоном ел эскимо, аккуратно облизывая его розовым языком, чтоб эскимо, убывая, не теряло бы своей формы.
Толстый мужчина в грязном халате продавал с лотка яблоки, ухарски вскрикивая, когда возле него из метро вываливала толпа:
– Ух, яблочки джонатан! Купи – кучерявый будешь!
Поперечины перехода блестели в солнце свежим и черным. Синие голуби важно переходили по переходу на красный свет и вдруг взлетали перед самым носом машины. Черный газон будто бы на глазах обрастал игольчатой, острой травой. Тонкие деревца стояли вдоль тротуара, и на тонких их, глянцево-черных ветках тихо, будто птенцы, вылуплялись уже слабые нежно-зеленые листики…
На крыше пятиэтажного дома напротив почему-то сидел человек и читал книжку, будто крыша – самое место. Женщина на балконе поливала цветы, и вода сочилась сверху на тротуар, словно в этом месте шел дождик..
Женька сейчас ни о чем не думала, ничего не чувствовала, будто истратила весь возможный для человека запас думать и чувствовать. Все, что было недавно, было не с ней и не могло быть с ней, с Женькой. Просто она стояла. Смотрела. Слушала. Ощущала на своем лице солнце. И все это было прекрасным сейчас. И другого ничего не было.
Слабо мелькнуло вдруг, что там, в Верхних Камушках, осталось нестираное белье. Платье. Рубашки. Даже, кажется, трусики. Надо было вчера постирать, но она не успела. И теперь Валерий все это найдет, чего Женька всегда перед ним стеснялась. Но тут же – слабо, без боли – вспомнила, что она же больше никогда не увидит Валерия. А значит, это уже не стыдно, что он теперь найдет, не имеет значения. И эта смешная мысль в ней потухла, слабо и далеко мелькнув.
Папе с мамой надо дать телеграмму. Ну, это она успеет. Поездов много, вечером тоже, конечно, есть. Поезда любят в ночь уходить, и она уедет на самом позднем. Вроде что-то еще? А не вспомнить…
Вдруг Женька вспомнила и зашарила по карманам. Потеряла? Нет, вот. Скомканная бумажка. Расправила. Цифры уже чуть стерлись, будто давно, ужасно давно. Но разобрать. Два – шестьдесят шесть – восемьдесят – восемнадцать, Комаров Павел Федорович. «Обязательно позвони, поняла?» – вдруг услышала ясно. Над ухом. Вздрогнула. Где же будка?
Хоть все, что было недавно, было не с ней…
И еще он что-то сказал. Но что? Сказал – после девяти. Обязательно, Павел Федорович! Ровно в девять она позвонит. Телефон: два – шестьдесят шесть – восемьдесят – восемнадцать.
Цифры будто вспыхивали и гасли. Но это было нестрашным сейчас. Тихие вспышки и тихая тишина между цифр. Все было прекрасным сейчас и значительным, как никогда. И другого ничего не было.
Девушка в меховой куртке – симпатичная, нос упрямо вздернут, глаза чуть шалые от весны, от горячего солнца, и темная родинка на виске, как метка, – стояла возле метро «Площадь Свободы» и смешно шевелила губами..
– Молишься, что ли? – бросил парень, бегущий мимо, в метро.
– Она стих учит, – откликнулся кто-то.
Женька слабо – издалека – улыбнулась…
Красный трамвай бежал по блестящим рельсам. Синий автобус бежал через площадь. Бежал воробей вприпрыжку. Люди бежали, городской народ, быстрый. Ныряли в метро – вскочить, ехать, успеть. Тут некогда особенно разговаривать, вглядываться друг в друга. День – рабочий, будний – в разгаре…
1977
