Текст книги "...И никто по мне не заплачет"

Автор книги: Зигфрид Зоммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Привет, Марилли! – сказал Лео, встретив ее на лестнице. В руках у нее была бутылка оливкового масла.

Привет, старая дрыгалка,– отвечала Марилли, Лео ведь то и дело ходил на танцы.

Лео смотрел на ее пуловер.

Что ты на меня выпялился?

Хотел бы когда-нибудь стать таким же красивым, как ты,– засмеялся Лео, перефразируя модную песенку.

Давай попробуй,– сказала девушка.

Пойдем разок со мною, а? – Лео поперхнулся на слове «со мною».

С тобой? – Марилли поставила правую ногу на две ступеньки выше, и ее узкая юбка натянулась до отказа,

Ну как, Марилли?

Лео слегка заикался.

Погоди-ка, какой завтра день? – сказала Марилли и попыталась наморщить свой юный прекрасный лоб.

Четверг,– подсказал Лео,– ну и что?

Тут открылась дверь фрау Кампф, и оба они поздоровались с пышнотелой дамой, которая улыбалась и распространяла запах одеколона.

Лео посмотрел ей вслед, Марилли тоже, и Лео сказал:

От нее разит как от...

Как от чего? – удивленно переспросила Марилли.

Будто не знаешь,– ответил Лео не без надменности, и это явно произвело впечатление на Марилли. Она промолчала.

Ну и как же? – настаивал Лео.

А что ты собираешься со мной делать? – кокетничала Марилли, давно уже готовая сказать «да».

Приходи завтра в восемь, я буду ждать внизу у переезда железной дороги, – прошептал Лео.

Представление об этом первом свидании почти парализовало его голосовые связки, голова у него кружилась.

Ладно,– сказала Марилли, глаза у нее стали огромными.

Она ущипнула Лео за левую руку изо всех сил и убежала. Лео еще крикнул, впрочем, очень тихо:

Я возьму с собой одеяло,– и показался себе неимоверно взрослым, неимоверно отважным.

А она – лицо у нее было странное – перегнулась через перила и кивнула ему. Лео посмотрел на свою руку, на след от щипка Марилли и, отпирая дверь своей квартиры, жарко пробормотал сквозь зубы:

Никогда я не буду сыт твоими щипками.

Сегодня Лео уже два раза задел еще не изолированную проводку под напряжением в сто десять вольт, которую они прокладывали в управлении сельского хозяйства. И каждый раз чувствовал сильный удар, потому что руки у него с самого утра были влажные от волнения.

В обед он съел только половину своего томатного сырка, а другую отдал Гансу, который перемешал сырок с картофельным салатом. Шелерер спал, привалившись к лесам, в последнее время он опять очень ослаб. Бутылка

пивом, уже наполовину выпитым, стояла рядом; уровень оставшегося пива был отмечен синим мелком, иначе Ганс бязательно отпил бы, покуда хозяин бутылки спит.

Рабочий день, казалось, никогда не кончится. Лео повсюду видел лицо Марилли. Однажды на плечах у Тони Шалерера вдруг очутилась красноволосая голова Марилли и Лео безумными глазами уставился на него. Шалерер

заметил:

– Ну и дурацкии же у тебя вид.

В шесть часов вечера ученик Лео Кни впервые преступил завет своего хозяина – не пользоваться его велосипедом. Выйдя на Зонненштрассе, он вскочил на него, сейчас же попал на трамвайные рельсы и таким образом устроил колоссальную восьмерку на переднем колесе. Дрожащими руками он пытался разогнуть колесо. Добряк полицейский помог ему в этом.

Приехав домой, Лео скатал старое солдатское одеяло, которое обычно прикрывало растрескавшиеся фибровые чемоданы на платяном шкафу, затем смочил волосы над раковиной и попытался уложить волною переднюю прядь, что удалось ему только отчасти. При этом он вперемежку мурлыкал себе под нос три различные песенки, так что бабушка, равнодушно помешивавшая рагу в жаровне, полюбопытствовала:

– Что это ты сегодня какой живчик?

Немного погодя Лео уже стоял у железнодорожного переезда. Одеяло он спрятал неподалеку в кустах. Было еще рано. В окнах больших новых домов напротив мало– помалу загорался свет. Лео, как и тысячи людей до него, занятых мыслью о любви, думал о том, что же происходит за освещенными окнами.

Наверно, за многими из этих желтых светлых занавесей живет любовь, о которой мечтал Лео. А может, она притаилась за красновато-розовыми гардинами в третьем этаже? Очень подозрительные гардины. Возможно, что сейчас кто-нибудь говорит там: «Хельга, я так стремился к тебе»,– а она отвечает: «Я всегда буду с тобой, я ведь тоже хочу счастья».

А этот душный оранжевый свет, льющийся из большого окна в доме слева. Наверно, там двое празднуют обручение. И все, все за этими окнами знают любовь...

Так вот стоял и думал шестнадцатилетний человек и, правде говоря, боялся, но в то же время воображал себя очень отважным, очень дерзким и одновременно терзался тоской, боязнью, гордостью и неверием в себя. Может быть, он был еще слишком молод?

Пожалуй. Конечно же, он слишком молод – но еще придет время и вокруг будет много женщин, так много что он поневоле станет в тупик, конечно, все это будет

Вот уже пробило восемь часов, а Марилли нет как нет.

Лео уготовил местечко для себя и для своей первой девушки. Оно было ему знакомо по игре в индейцев. Чудный уголок возле забора городского садоводства. Вокруг густой кустарник. Его чувства непрестанно менялись беспомощная тоска и на смену ей вожделение, до боли напрягшее мускулы, доходившее почти до ярости. Капли пота выступили у него на лбу. Он провел языком по верхней губе; вкус был кисловатый. Уже пять минут девятого. Лео развел руки, словно желая растянуть до отказа невидимый экспандер, и заскрежетал зубами. Вдруг какой-то голос позади него сказал:

Ты что там делаешь?

Голос звучал точь-в-точь как бывало у старого фонаря, когда кто-то закрывал Лео глаза ладонями: «Кто это?» Да, это и вправду была Марилли, чувство мучительного напряжения отпустило Лео.

Я давно тебя дожидаюсь,– сказал он и встал справа от Марилли.

Я шла в обход,– сказала девушка,– чтобы никто меня не заметил.

Правильно,– одобрил ее Лео.

Вот уж и месяц взошел. Но вид у него сегодня неприглядный. Слишком он желтый, переспелый, злой как чирей.

Оба они шли по узкой тропинке меж кустов, временами такой тесной, что Лео приходилось идти впереди, но теперь, в новых спортивных штанах, ему это было нипочем. Один раз вперед прошла Марилли, и Лео видел, совсем ясно, как она переставляет ноги и что они у нее еще не совсем прямые, а временами он слышал, как ее вискозное белье чуть-чуть поскрипывает при ходьбе. Тут Лео на полсекунды остановился, потому что его ослепило розовым светом. Но еще успел притормозить надвигающуюся лавину, лавину мечты, от которой у него спирало дыхание.

Два раза сказала Марилли за его спиной:

Мы, кажется, заблудились, Лео?

А Лео вдруг осенило, и он сострил:

– Мы не заблудились, а блудим!

Оба они расхохотались, и на миг между ними воцарилось нечто вроде перемирия.

Юноша достал из-под куста одеяло и уже довольно долго нес его под мышкой. Дрожа как в ознобе, он думал: «Знает ведь она-то, Марилли, зачем я несу одеяло. Боже ты мой, знает, а все-таки идет». И сам Лео уже едва волочил ноги при этой мысли, и горло его сдавливало все сильней и сильней как раз в том месте, откуда должны идти звуки.

Когда они дошли до заранее выбранного им уголка, он раздвинул куст и придержал ветки, чтобы они не хлестнули по лицу Марилли. Девушка с бархоткой улыбнулась, она все еще держалась вполне естественно.

Здесь это? – спросила она.

Да,– отвечал Лео,– здесь...

Он раскатал одеяло и опустился на колени, чтобы расправить углы. Потом сказал Марилли, очень интеллигентно:

Присядь, пожалуйста.

Она взглянула на него и села. Потом вздохнула: «О-хо-хо!» – словно устала от ходьбы. Ее красные волосы свесились чуть не до бедер. Они были как занавес, который надо раздвинуть, чтобы увидеть ее лицо. Кончиками пальцев она отбросила волосы на выставившееся вперед плечо. На ней была белая блузка, перешитая из материной, и груди ее натягивали тоненький искусственный шелк. Она обняла руками сжатые колени, склонила на них голову и посмотрела на Лео искоса, но открытым и таким смелым взглядом, что паренек со всеми своими грешными помыслами закачался, словно рыцарь на турнире, после того как в него угодило метко брошенное копье.

А сейчас,– все-таки удалось ему выговорить,– сейчас я тебя поцелую.

Здесь уж Лео надеялся постоять за себя. По фильмам, где поцелуи показывались крупным планом, он накопил Достаточно разнообразный опыт. Так он полагал.

Он взял Марилли за руки повыше локтей и мягко притянул ее к себе. Девушка закинула голову далеко назад, женщина, изведавшая много поцелуев, и слегка разула губы, но глаз не закрыла. В этом акробатическом положении Леонард подарил ее своим первым поцелуем Его губы были прохладны и шелковисты, как молодая древесная кора. Коснувшись губами Марилли, он ощутил удар, очень схожий с тем, утренним, от электрического тока. А Марилли чуть пошире раскрыла свои изогнутые губы. Но затем сила, с которою он ее держал, вдруг сдала, и она стала медленно клониться назад.

Дышать ему было нечем, он еще не знал, как надо дышать во время поцелуя, не отрывая своего рта от рта девушки.

Марилли лежала на спине и ничего уже больше не говорила, только смотрела загадочно, нехорошо и чувственно, а Леонард просунул руку ей под спину и испробовал то, чему его научил Ганс. Неторопливо провел кончиками пальцев по ее хребту, вверх и вниз. Тут Марилли прогнулась, как на гимнастике, и сказала довольно естественным голосом:

Ах нет, не надо.

И Лео потянулся к ней.

А когда он хотел расстегнуть ее блузку, на него накатила лавина. Гигантская, красно-розовая и горячая. Дыхание его пересеклось, он упал ничком рядом с нею и так и остался лежать лицом вниз, зарывшись руками в траву, жадным ртом почти касаясь земли.

А дальше? Дальше ничего особенного не было.

Что с тобой, Лео, тебе плохо? – спросила Марилли, несколько мгновений спустя увидев своего первого возлюбленного в столь жалкой позе. Лео покачал головой, и взгляд его сделался так странен, что Марилли испугалась и рада была, когда они ушли из этого уголка.

У деревянного шлагбаума на переезде стояло несколько парней и девушек, и, когда Лео с Марилли проходили мимо, один из них, верно, случайно заметил:

Упасть беда не велика, но остаться лежать – это уж ой-ой-ой!

И Лео, перейдя рельсы, подал Марилли руку и сказал:

Ты не сердись, Марилли.

Вид у него был такой, словно он втихомолку плакал, идя темной молчаливой дорогой.

Марилли бегом пустилась к дому.

Но с этого вечера Лео часто бывал какой-то странный, хотя другие, да и он сам, этого не замечали.

– Не будь же таким чувствительным,– говорил Биви Леер.

– Я вовсе не чувствительный, а вот жжет меня, понимаешь?

– Господи, расчувствовался, как старая баба,– говорил Биви.

Затем он стал добривать физиономию своего друга. Тот сидел верхом на старом кухонном стуле, держась руками за спинку и склонив голову. Биви обрабатывал ее на манер, принятый в салоне Лехнера. Казалось, что волосы Лео сзади внезапно и круто срезаны лобзиком. Затылок был гол и выбрит до огненной красноты. Два пореза тоже виднелись на нем, но у Биви имелся специальный карандашик, который немедленно останавливал кровь, хотя и обжигал кожу при этом.

Теперь Биви прищурил один глаз, отступил на шаг и обнаружил недобритое местечко в складке на шее. Он тотчас же принялся устранять, хотя и против шерсти, этот недостаток бритвой, впервые купленной за свой собственный счет. Затем он щедро усеял пудрой поле своей деятельности и повернул стул вместе с сидящим на нем другом. Теперь Лео предстояла обработка спереди.

Волосы у тебя растут, как у кошки фрау Штейн,– объявил юный Фигаро.– Они гроша ломаного не стоят.

Лео отвечал:

Я и сам знаю, что не стоят.

Теперь Биви прижал голову приятеля к спинке стула и сказал:

А все-таки они будут лежать не хуже, чем у Бертля Тэйлора.

Чем у кого? – недоверчиво переспросил Лео.

У Бертля Тэйлора.

Ладно.– Лео обрадовался и умолк.

Для начала Биви сильно увеличил овал лица Лео тем, что выстриг ему волосы надо лбом на добрых два сантиметра. Он даже устроил ему «аристократические» виски.

Затем с помощью грозно постукивающих ножниц организовал другу остроконечные бакенбарды, используя для этой цели даже нежнейший пух на висках. Далее он намылил всю эту лесосеку и стал ее скоблить. Лео было оченьне по себе во время этой процедуры, но он уже давно обещал Биви, что даст ему навести на себя красоту. К тому же Биви был его другом.

Окончив бритье Лео, Биви разразился победной песней.

Ну, если и теперь ни одна не клюнет, пиши пропало,– объявил он и подал другу ручное зеркало. Лео в него заглянул.

На него смотрело лицо, которое никоим образом не могло принадлежать ему. Скорее, это циркач Франкенштейн смотрел из зеркала. Или в лучшем случае Гаральд Крейцберг, величайший танцор мира, сейчас красовавшийся на всех афишных столбах. Это же ужас, что натворил Биви! Но Биви воскликнул:

Сиди, сиди, я еще не кончил!

И губной помадой поставил красные точки в уголках глаз своего клиента.

Далее Биви – так он и сказал – «прокорректировал» его брови. И еще этот юный гример, затаив дыхание, длинным черным карандашом подрисовал ему бачки. То, что в результате осталось от первоначального лица Лео, было густо присыпано пудрой.

Ну, что теперь скажешь? – осведомился Биви, проведя последний штрих.

Лео ответил:

Бесподобно! Впору самому заправскому франту.

Но хорошо он себя не чувствовал после этого жуткого превращения. Все-таки он пошел к себе наверх переодеваться для танцев. Биви тем временем прихорашивался с помощью ножниц, пудры, бритвы и ручного зеркальца собственной конструкции, с примерной солидарностью стараясь придать себе такой же вид, какой придал другу. Он даже вспрыснул себе в глаза несколько капель белладонны. Представитель косметической фирмы подарил ему пробный флакончик средства, будто бы делающего взгляд огненным. Но эта штуковина отчаянно жгла, и Биви поспешил промыть глаза.

Сегодня они отправились в «Маскотту» вдвоем. Рупп меньшой должен был ехать на специально заказанном автобусе с экскурсией служащих телеграфа в Марквартштейн, а Наци Кестлу вырезали миндалины – по категорическому настоянию медицинского советника Дрейссигакера.

На ходу Лео выбирал места, где почва была помягче, из-за каблуков, быстро стаптывавшихся на одну сторону. Он и руками едва-едва шевелил. Из очень уж дрянной материи был сшит его костюм, и в карманах не было ничего, кроме двух марок наличными, крючка, которым он отпирал дверь, и аккуратно сложенного носового платка. Иначе он бы торчал горбом. Лесоторговец Диммер, видя, как эти двое выходят из дому, остановился, рассеянно поглядел им вслед и смеялся, покуда лицо его не сделалось багровым от сдерживаемого веселья.

Как два кловна,– повторил он несколько раз в перерыве между смехом,– как два кловна! – Он имел в виду клоунов.

Сегодня что-то произойдет,– уверенно заявил Биви, идя рядом со своим другом.

Сегодня и правда можно было надеяться, что они сведут знакомство с какой-нибудь девушкой, потому что был майский бал.

Я думаю, сегодня удастся,– сказал Биви, а Лео договорил за него:

Если и сегодня мы ни одной себе не добудем, я уж не знаю...

По парку они шли следом за парочкой, видимо о чем-то препиравшейся. Он говорил ей:

Ты ведь наскребла не меньше десятка за четырнадцать-то сверхурочных часов.

Она возражала:

Я же тебе говорю, Ферри, они мне дали восемь с половиной марок, а шесть пришлось отдать в дом.

Он:

А куда же делись две марки пятьдесят и когда они объявятся?

Восемьдесят пфеннигов парикмахеру за прическу «Порыв ветра», пятьдесят за сигареты. А вот тебе остальное.

И она отдала ему одну марку двадцать пфеннигов.

Он еще сказал:

Больно ты швыряешься деньгами.

Но теперь она повисла на его руке, притянула его к себе поближе и сказала довольно ласково: Да ну же, Ферри.

Так, так, так,– ответил он, явно подобрев, хотя и чуть-чуть ворчливо.

Лео толкнул Биви локтем и прошептал:

Вот это я понимаю, женщина что надо!

И откуда он ее раздобыл,– отвечал изумленный Биви,– где только такие водятся?

В этот вечер Леонард познакомился с Хеди. Но неделю спустя он продал ее своему другу Биви за две марки. Теснимый обстоятельствами.

На этот раз они сидели у прохода, ведущего в дамский туалет. Это место выбрал Биви. Удобное место, отсюда, когда девушки проходили мимо, было видно, какого они роста, не кривые ли у них ноги и не слишком ли толстые, что частенько встречается, а замечаешь это уже во время танцев по презрительным взглядам, которые бросают на толстоногую девицу.

Биви, собственно, первым заприметил Хеди. Он сказал:

Смотри-ка, смотри на эту чернявую!

Недурна,– решил Лео.

Но разглядел он ее только сзади. Когда она шла обратно, он увидел ее спереди и был поражен в самое сердце. Проглотив слюну, он сказал:

Колоссальная женщина.

При этом он, конечно, имел в виду не колоссальный рост, а колоссальное впечатление, которое она на него произвела.

Пригласишь ее? – спросил Биви.

Нет, сначала ты пригласи,– отвечал Лео.

Заиграли вальс. Они оба танцевали его не слишком

хорошо и потому остались сидеть. Чернявую пригласил какой-то пожилой господин, вечно околачивавшийся в «Маскотте». Голова у него была лысая, но он так изумительно танцевал, что все звали его «король вальса». Из левого кармана у него всегда торчала вчетверо сложенная газета, и его приглашение было честью для всякой девушки; отказа он не знал. Танцоры помоложе и девушки говорили, что он работник прессы. Доля правды тут имелась: король вальса был швейцаром в редакции большой газеты.

Когда вальс кончился, наступила пауза. Лео и Биви не сводили глаз с чернявой, а она отвернула голову, как делает каждый человек, когда другой упорно смотрит ему в затылок. Когда же девица наконец обернулась, Биви быстро сделал круговое движение указательным пальцем; здесь это считалось приглашением на танец. Но она смотрела совсем не на него, а на Лео: его лицо в полутьме «Маскотты» было по меньшей мере интересно. Биви, смутившись, быстро провел по волосам своим отвергнутым пальцем. Что ж ему еще оставалось? У Лео же при этом обмене взглядами мурашки побежали по коже, так бывает в кино при сверхотважных поступках героя, а с некоторыми и при звуках национального гимна.

Сердце Леонарда билось неравномерными толчками, когда маленький трубач поднес ко рту свой инструмент для следующего танца. Он мигом вскочил, тут же поднялась и чернявая. Она уже была приглашена каким-то нелепым типом, в высоком стоячем воротничке, сидевшим за соседним столиком. Но, поднявшись, чернявая бросила быстрый взгляд на Лео и очаровательно передернула плечами– этот жест говорил: «Увы, любимый, он был первым, но я уже твоя, я это знаю».

Теперь Лео мог подсмеиваться над молодым человеком в прадедовском воротничке. И каждый раз, когда пара крутилась, чернявая взглядывала на Лео. Ну не каждый, но, скажем, по меньшей мере каждый второй. Она тоже тихонько подсмеивалась над своим партнером.

За соседним столиком хлыщ из предместья с прилизанной, как у добермана, головой, опираясь одной рукой о барьер ложи, а другую положив на спинку стула, подпевал мелодии: «Пусть любимая почаще ходит в баню». Лео готов был придушить его. Но где уж, тот был явно сильнее. Надо надеяться, что чернявая не слышит. Эдакая пошлость! Биви вдруг сказал:

Слушай, она твоя, это и дураку ясно.

Он проследил за их взглядами. Лео робко переспросил:

Ты думаешь?

При следующем танце чернявая осталась сидеть, хотя кавалер со стоячим воротничком и разлетелся к ней. И сидела, покуда не приблизился Лео, который шел по танцевальной площадке и не знал, куда девать руки, а потому почти одновременно выбрасывал их вперед на ходу, как комики в кино.

Ее звали Хеди. Хеди Блей. Ей было восемнадцать лет, и она служила продавщицей в большом универсальном магазине, парфюмерное отделение. Она сразу же начала прижиматься к слегка припудренному Лео, в свете прожекторов похожему на загримированный труп. Первое, что он ей сказал, и притом тоном весьма драматическим, было:

Вы ждали меня?

Она тотчас же переняла этот тон и ответила глубоким театральным голосом:

Я ждала.

Когда Лео кончиками пальцев притянул к себе и верхнюю ее половину, она сразу подняла на него глаза. Всякий раз, едва только смолкала музыка, Лео поворачивался так, чтобы ей была видна левая сторона его лица, красивая сторона, и с помощью лицевых мускулов натягивал кожу над своим тонким носом. Он это умел. После первого танца он вручал чернявой Хеди свою визитную карточку. Первую, которую ему удалось сбыть. Зажав карточку в ладони, она быстро пробежала ее глазами и спросила:

В настоящее время в Мюнхене?

Да, да, – торопливо сказал Лео, – но теперь уж я здесь останусь.

Он посмотрел на нее, понравилось ли ей это.

Ей понравилось.

У Хеди во время танцев руки все время были немного влажные, и от нее пахло всевозможными духами. Она не замедлила объяснить ему, что пахнет от нее так хорошо потому, что она испытывает на себе все, что присылают оптовые торговцы, это входит в ее обязанности.

Во время большого перерыва она быстро направилась к Циркульной Пиле, которая приготовляла бутерброды с дешевой колбасой и при этом еще сильнее пыхтела. Девушка взяла себе бутерброд, в это время появился Биви. Лео представил его.

Очень приятно, – сказала продавщица, рассматривая Биви. А Биви очень понравилось имя «Блей».

До полуночи танцевал Леонард с Хеди. Она была поменьше его ростом, и, вытянувшись, он мог сверху смотреть на ее макушку, на черные волосы, слегка потрескивающие. Тонкие, подведенные брови были у девушки, большие коричнево-серые зрачки, и рот ее тоже был красив. Не маленький, ребячий, а уже взрослый. Щеки слегка ввалившиеся. Все это было интересно.

В половине первого они втроем пошли домой. Лео и Биви со скучающим видом шагали рядом с ней, словно им давно уже наскучило провожать девушек по ночам. И оба пренебрежительно обо всем отзывались и все обо всем знали. Малютка жила на Гётеплац. Они довели ее до дому стояли там и никак не могли наговориться. Но вдруг кто-то крикнул из окна, возможно, какой-нибудь старый дурак, страдающий бессонницей:

– Эй, там внизу! Заткнетесь вы когда-нибудь или нет?

Оба молодых человека презрительно усмехнулись, но Хеди сказала:

– Ш-ш-ш! – и воцарилась тишина.

На прощанье только рукопожатие. Да и что могло бы быть в первый день? Лео мог бы, конечно, поцеловать Хеди, потому что Биви шел шагов на пять впереди, из тактичности, но для первого дня он этого не сделал.

Но судьбе было угодно, чтобы он так и не поцеловал ее, потому что в следующую субботу, когда они все трое сговорились опять пойти в «Маскотту», у Лео не оказалось денег. В первый раз ученик Кни не получил ни одного гроша от своего хозяина Бертеле. Так же как Ганс и младший монтер Шалерер.

Господин Бертеле, давно уже испытывавший финансовые затруднения, прекратил платежи. Только фрейлейн Хегеле, которой к концу дня удалось сбыть электрический утюг случайному покупателю, выгадала для себя двадцать марок. Ей следовало дополучить еще сто шестьдесят. То есть разницу за восемь месяцев, которую ей пообещал господин Бертеле. Значит, в конце концов фрейлейн Хегеле, как она говорила, старалась напрасно.

И Гуго Бертеле объявил себя банкротом. Крах был полный и окончательный. Случился он оттого, что крупное строительное предприятие попросту не заплатило господину Бертеле. Оно тоже обанкротилось и увлекло за собой в бездну фирму Бертеле.

Ко всем бедам господин Бертеле уже годами играл на скачках. И это унесло остаток его денег, потому что лошади, которые, по его мнению, должны были победить, всегда приходили последними, а не первыми, как им полагалось. А приз, как известно, достается только тому, кто опередил других. Последний всегда должен платить.

Поэтому Лео и Ганс, которые были последними в фирме Бертеле, должны были платить часть долгов, даже не получив своего жалкого ученического жалованья.

В день катастрофы, это был четверг, обанкротившийся хозяин собрал свой персонал и разъяснил им ситуацию. Его курчавые волосы блестели и, так как он волновался торчали во все стороны. Затем он еще добавил, что возвращается в свою квартиру на Бавариаринг и заберет с собой то, что останется после описи товаров и оборудования мастерской. Того из служащих, кто хочет последовать за ним, он, конечно, возьмет. Оба ученика могут закончить у него курс учения. На квартире.

Господин Шалерер закашлялся и объявил, что месяца на два-три заболеет. Лео и Ганс были за предложение хозяина. Фрейлейн Хегеле, на глаза у нее навернулись две скупые слезинки, сказала, что в конце концов готова остаться с хозяином, если она будет ему нужна. Господин Вертеле сказал ей:

Для вас-то уж найдется занятие.

Вечером Лео сразу же отправился к Биви и все ему рассказал. Пропащее дело господина Бертеле его почти не трогало. Не трогало и то, что зашаталось его ученическое место. Глубоко внутри мальчика дремала уверенность, что из него, Лео, все равно ничего путного не выйдет. И уж во всяком случае ничего цельного. Потому что и половинчатый человек с половинчатой ясностью чувствует, что он всего-навсего половинчатый.

Биви сразу поинтересовался:

Что же будет с Хеди?

То-то и оно, – отвечал Лео.

Без денег ты живо ее лишишься, – заметил Биви.

Вот именно.

Не можешь же ты с первого разу предложить ей платить за себя.

Нет, она на это не пойдет.

Ни она, ни другая, – подтвердил Биви.

Когда начался этот разговор, Лео уже знал приблизительно, чем он кончится. Он не хотел брать взаймы у Биви. Хотя тот, наверно, дал бы ему. Даже без всякого сомнения. А в голубую тетрадку было занесено уже более двадцати марок бабушкиных денег. Это значит, со временем он должен будет отдать двести. И что толку, если он возьмет у старухи еще одну марку? Все равно это не деньги. И ни на что этой марки не хватит. Два кофе, сигареты, пожалуй, еще два бутерброда с колбасой, а тут девушка скажет, да еще не раз, что ей нужно выйти, а у нее нет мелочи.

Красивый вид имеет кавалер, если и у него нет мелких, тем более крупных денег.

Лео ясно понимал. Хеди ему не удержать. С нею покончено. Тут его друг, Биви, видимо, думавший то же самое, сказал:

– На кофе для чернявой я уж как-нибудь разорюсь.

– Д-да... – процедил Део с остекленевшим взором.

– И уж, конечно, для тебя тоже, – добавил Биви.

– Д-да, – сказал Део.

Затем его блуждающий взгляд достиг невидимой поворотной точки и вернулся обратно. Теперь Лео уже был уверен, что сразу же хотел сказать:

– Знаешь, если я дам ей отставку, это будет просто идиотство.

Тогда ее подхватит другой, – заметил Биви.

А до того, как он ее подхватит, это можешь сделать ты.

Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовал Биви, давно уже заметивший, что дело оборачивается в его пользу.

Послушай, мы ведь друзья или как? И то, что я должен уступить другому, я лучше уступлю тебе, – сказал Лео.

Из-за бабы дружба не должна кончаться, – подтвердил Биви.

Так возьми ее, эту Хеди.

Ты настаиваешь?

Можешь ей сказать, что у меня есть другая.

Ладно, если хочешь.

И ты меня ругай, – сказал Лео и ощутил горечь во рту, как после конского каштана, который он пробовал

мальчишкой.

А я оплачу тебе расходы прошлого воскресенья, – внес деловое предложение Биви, – кажется, это две марки.

Две тридцать, – поправил его Лео.

Биви быстро сбегал домой, вернулся с патентованным кошельком, расплатился и сказал:

Теперь ты тоже можешь пойти на эти деньги. Да, – сказал Лео, – только ты не очень черни меня. Можешь не волноваться, – заверил его Биви.

С Хеди вся операция прошла великолепно. Два месяцу подряд они гуляли втроем. Лео, изредка получавший немного денег от господина Бертеле, временами танцевал с Хеди и, если она спрашивала, где же его подруга, со смущением во взоре отвечал:

Мы немного повздорили.

По дороге домой Лео дожидался на Гётеплац, покуда Биви не выйдет из подъезда Хеди со словами:

Да, дружище, с этой игра стоит свеч.

В другой раз, когда рот и подбородок у Биви были вымазаны губной помадой, он объявил:

Она меня всего искусала.

А по дороге домой рассказывал другу о Хеди все до малейших подробностей и уверял, что она «счастливый билет в лотерее». Лео же эти возвращения домой называл «хождением в Каноссу». Он это вычитал из книги, так как в последнее время стал опять больше читать. Выражение не очень соответствовало действительности, но очень нравилось Лео. Не очень соответствовали действительности и рассказы Биви, потому что с Хеди у него, собственно, ровно ничего не было. Дело в том, что она была вроде как помолвлена с окружным представителем парфюмерной фирмы «Помпадур». И только потому, что этот господин в настоящее время отбыл в Вюртемберг, у нее выбиралось время сходить в «Маскотту». Она до смерти любила танцевать. Губной помадой Биви сам себе измазал физиономию.

Как-то в пятницу вечером Биви Леер увидел свою Хеди идущей под руку с пузатым господином лет сорока.

В субботу она уже не пришла на танцы.

Фирма Бертеле находилась теперь на третьем этаже большого флигеля. Ганс и Лео ввинтили крюки в потолок двух комнат, числившихся за господином Бертеле, и развесили на них уцелевшие лампы. На чердаке были свалены остатки труб, ящик с выключателями, калориферы, предохранители и рулоны проволоки.

Целую неделю оба паренька разносили по соседним домам карточки фирмы и опускали их в квартирные почтовые ящики. Фрейлейн Хегеле предавалась довольно бессмысленному занятию – вносила что-то в старые книги или печатала на созревшей для музея машинке маленькие счета по случаю того, что мальчики поставили где-то выключатель или отыскали короткое замыкание.

Иногда она не уходила даже в субботу вечером и дожидалась господина Бертеле, который спал на кровати, днем покрытой турецким покрывалом.

Карл Коземунд сидел за обеденным столом и пил прямо из миски подливку от помидорного салата. Маленькие кусочки лука он с помощью указательного пальца так располагал по краю миски, чтобы в последнюю минуту сполоснуть их в рот вместе с остатком уксуса. Матчи с неподвижным лицом стояла за его спиной.

Прошедшей ночью она неопровержимо установила факт его измены. Когда муж покончил с подливкой и сказал «хорошо», потому что готовила его супруга действительно первоклассно, Матчи заперла изнутри кухонную дверь. Марилли дома не было. Затем она сказала вибрирующим голосом:

Это что еще такое?

Что именно? – спросил револьверщик, чье равнодушие во время еды было не натуральным, а синтетическим.

Не задавай дурацких вопросов.

Эй ты, заткни глотку, а то худо будет!

Что там было, выкладывай сейчас же, юбочник бесстыжий!

Ты совсем ошалела, чего тебе надо, у тебя, ей-богу, не все дома! Я же вчера был на кегельбане, и все. Право, тебе надо к врачу пойти с твоими навязчивыми идеями!

Ошалела?!. – выкрикнула Матчи, вцепилась Карлу сзади в волосы, рванула так, что он полетел со стула на спину, и стала орать громко, пронзительно и однозвучно, как фабричная сирена. Волос его она так и не отпустила. Карл лежал на полу беспомощный, комичный и тоже орал.