Текст книги "...И никто по мне не заплачет"
Автор книги: Зигфрид Зоммер
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Лео записал адрес и стал читать дальше. «С 1 октября нужен торговый ученик Меркурио-Инкассо».
Опять подходящее. А вот еще: «Электротехническая контора ищет расторопного юношу, действительно желающего чему-то научиться».
Ну, что-что, а желание чему-нибудь научиться у него есть. Лео прочитал бабушке три выписанных им предложения.
Ты как считаешь, ба?
Сплошное жульничество,– отвечала старуха с бельмом.
Как так жульничество, ба?
Они только и знают, что наживаться на учениках.
Но, ба, надо же чему-нибудь учиться.
Надо, конечно, чтобы было что забывать.
Она подняла алюминиевую крышку, обожглась и несколько раз подкинула ее. Крышка так и осталась в вертикальном положении. Потом еще сказала:
Идти в науку – терпеть муку.
И опять замкнулась в унылом молчании.
Сегодня она что-то очень разговорилась.
Леонард прямым почерком переписал три адреса на новый листок бумаги.
Биви Леер сегодня с утра приступил к работе в салоне Лехнера. Он отправился туда уже в новом белом халате. Халат был длиной в три четверти, из его нагрудного кармана торчали две черные расчески и мягкая длинная кисточка; такими кисточками парикмахеры в предместьях намыливают затылки своим клиентам.
Уже в десять часов утра Биви получил разрешение вымести волосы. Они были сострижены с решительной и всклокоченной головы скотопромышленника, которому за тридцать пфеннигов ее еще и напомадили.
Была здесь и новая ученица. Ее звали Нини. Нижняя половина фигуры у нее была могучая, выше дело обстояло куда менее блестяще. Материала не хватило. Биви сразу это заметил.
Мастер Лехнер был довольно искусный Фигаро. На языке у него вертелся добрый десяток острот, которые за год Биви предстояло услышать не менее тысячи раз, и всякий раз он был обязан смеяться. Нини тоже полагалось смеяться при двух или трех более благопристойных. Согласно устной договоренности, от души смеяться должны были еще парикмахерша Анита Беллер и единственный подмастерье Август.
В первый день Биви на круг получил сорок пфеннигов чаевых за то, что чистил платье клиентов. Но Август отнял их у него, сказав, что у них уж такая система – все в общий котел.
Вечером, после закрытия салона, Биви вместе со своим халатом отправился домой. От него уже чудно пахло. На лестнице фрау Герлих сказала:
Ну, скоро уже начнем делать перманент, господин парикмахер?
Будем надеяться, – отвечал Биви. И, отвернувшись, тихонько добавил: – Старая карга!
В этот же день к серьезной жизни приобщился и Мельхиор Гиммельрейх. Этот паренек всех обогнал в своем развитии, рослый, с пушком на лице и несколько грубоватый, по склонностям. Голос у него уже ломался. Первой работой Мельхиора было выщипывание конского волоса из кушетки, принадлежавшей торговцу четками Левенштейну. Фрау Левенштейн надумала ее ремонтировать.
Кушетка еще как новая,– заметил мастер Гиммельрейх. – Просто позор, когда люди так швыряются деньгами! Форменные истерички эти бабы! Ну да господин Левенштейн отработает.
Она и вправду как новая, – деловито подтвердил Мельхиор, несмотря на свои весьма скромные профессиональные познания, и добавил еще:
Мы, конечно, положим старой дурехе старый волос?
Но мастер выбросил этот превосходный товар в кучу хлама, видную из окон дома. Он дорожил своей репутацией.
Наци Кестл, ученик каменотеса, работал уже целую неделю. У него был завязан большой палец, который он едва не раздробил на второй день учения, высекая на роскошной надгробной плите надпись: «Разлука – наша судьба. Свидание – надежда».И вдобавок первый подмастерье Вилли еще треснул его.
Рупп меньшой уже неделю служил на телеграфе, вернее, проходил испытательный срок. Пока что деятельность его ограничивалась хождением за завтраком для двух инспекторов, секретарши-разводки и синего монтера, который сидел у огромного жужжащего ящика с кабелем. Все его работодатели ежедневно подтверждали, что он отлично справляется с покупкой хлеба и колбасы. Рупп меньшой был уже на прямом пути к тому, чтобы стать образцовым чиновником.
Вертихвостка Коземунд теперь только и знала, что накручивать свои красные волосы на бигуди, ходить за молоком и бесстыдно строить глазки. Дворничиха говорила:
Вот посмотрите, скоро будет с начинкой. На что угодно поспорю.
Но охотников спорить не находилось.
У Меркурио-Инкассо, куда Лео явился совершенно один в своих заплатанных гольфах, за окошком, над которым стояло «Прием заявлений»,сидел человек с деревянной рукой. Он велел Лео заполнить анкету. В анкете спрашивалось, как зовут посетителя, и еще, какова цель посещения. В эту рубрику Лео просто вписал: «Поступление на службу».
Человек с протезом потянул за тонкую проволочку на своей искусственной руке, и лакированные пальцы мигом схватили листок.
Поступление на службу, это не слишком точно, – сказал он. – На какую, собственно, службу?
Лео ответил:
Вы же ищете ученика.
И вытащил свой аттестат.
Это место уже занято, – сказал инвалид и со скучливым лицом подал ему обратно анкету.
Да, но...
Своей патентованной рукой инвалид снял трубку с телефона и довольно подобострастно заговорил в нее.
С кем имею честь? Минутку, господин начальник Кихле из Бубы, переключаю, прошу!
Лео, пятясь, вышел из помещения.
Что еще за Буба такая? Это звучало неуютно и устрашающе. Лео рад был, что очутился на улице. Он вытащил зеркальце из кармана, посмотреть, какой у него сейчас вид. Да, вид и вправду был обрадованный. Лео двинулся на Майштрассе, где искали расторопного молодого человека для работы в конторе. Он все время жался к стенам. Эта привычка тоже была следствием заплатанных штанов.
На Майштрассе ему пришлось подняться на третий этаж свежеоштукатуренного дома. Там он прочитал табличку на двери: «Контора по найму».Наверно, это то самое, потому что рядом, на второй двери значилось: «Районный старшина трубочистов Вейр».Трудно было предположить, что господин Вейр заодно еще нанимает и конторских служащих.
Лео, хотя на улице было сухо, тщательно обтер о коврик с красной каймой свои единственные приличные башмаки и еще раз проговорил про себя заготовленную фразу: «Меня зовут Леонард Кни. Я взял на себя смелость ходатайствовать о предоставлении мне вакантной должности».
А может быть, лучше сказать «места»?
Мальчик повернул блестящую ручку патентованного звонка, тот тихонько звякнул. Никто не отозвался. Минуты через четыре он повернул ее второй раз. Он хотел позвонить только чуть погромче, но весь дом огласился пронзительным звоном. Лео притронулся к звонку, чтобы его успокоить, но в то же мгновение дверь распахнулась автоматически.
Лео вошел в чужую квартиру, прочитал на одной двери: «Частная квартира», на другой надписи не было.
Тогда он нажал ручку той двери, на которой ничего не было написано, и очутился в ванной комнате. В ванне лежал картофель, по меньшей мере сотня килограммов. Затем он услышал, как открылась другая дверь, и чей-то голос сердито крикнул: – Кто там?
Лео обомлел. Голос в коридоре проговорил еще:
– Вечно эти нищие, только и знают что шляться, шпана!
И дверь опять закрылась. Шаги замерли, нехотя щелкнул замок в одной из дверей. Лео простоял еще несколько секунд не дыша. Потом на цыпочках подобрался к входной двери, открыл ее и, словно убийца, ринулся вниз по лестнице. Хорош герой, нечего сказать! Но что подумал бы шеф фирмы, если бы Лео стал представляться ему из ванной комнаты. Не мог же он оттуда кричать: «Меня зовут Леонард Кни». О том, чтобы поступить на место, все равно не могло быть и речи. Кто возьмет дурака, который вместо конторы попал в ванную? Что-что, а соображение должно быть у молодого человека. Даже от четырнадцатилетнего всякий вправе этого требовать.
Оттого, что Лео возвел на себя это обвинение, у него легче стало на душе. Значит, с двумя адресами покончено. Чем же он виноват, что ничего не получается! Так или иначе, а он там побывал. Он почти злорадствовал по поводу своей неудачи. Ему вспомнилось изречение господина Руппа, однажды им слышанное: «Есть люди, которые, куда бы ни пошли, обязательно влезут в грязную лужу, а есть и такие, что для них и грязь превращается в звонкую монету».
Он, Лео, конечно, относится к первой категории: попадающих в лужу. Но ведь должны же быть и такие.
Лео энергично стряхнул с себя паутину мыслей, в которой опять чуть было не запутался. Третье место – электротехническая контора – находилось на Штейнштрассе. Бог троицу любит, сказал мальчонка, без всякого перехода вернувшись к реальной жизни. И он большими шагами, хотя и держась вдоль стен, направился на Штейнштрассе.
Двенадцать, десять, восемь, шесть. Штейнштрассе, 6. Красная вывеска с желтой электрической молнией, ударяющей в землю, висела над витриной магазина, где стояли или лежали абажуры, электрогрелки, утюги, хромированные тостеры разного напряжения, лампочки, выключатели и даже два несколько устарелых, но зато уцененных радиоприемника. Справа на двери с матовым стеклом стояло: Гуго Бертеле, электрик.Лео решительно вошел в магазин. Там с потолка свисало множество ламп и люстр, батареи для карманных фонариков грудой лежали на зеленой стойке, а в углу барышня с немного раскосыми глазками печатала на машинке, такой допотопной, что прежде, чем ударить по клавише, надо было специальным рычажком отыскивать нужную букву на алфавитном поле. В конце помещения находилась дверь. На стене висело торговое свидетельство. Пахло конторой. Барышня встала и осведомилась:
– Чем могу служить?
Лео, улыбаясь, сказал:
Я пришел по объявлению, как ученик. – И тут же поправился: – Я хотел бы стать учеником.
Так, – ответила барышня и тоже улыбнулась. – Одну минутку, прошу вас. – Она отворила заднюю дверь и крикнула: – Господин Бертеле!
В магазин тотчас же вошел приземистый человек с короткой шеей и слегка вспотевшими курчавыми волосами. Барышня, указав на Лео, заметила:
Этот молодой человек хочет вам представиться.
Господин Бертеле направился к Лео, остановился прямо перед ним и взял его за руку повыше локтя. Не потеряв присутствия духа, Лео тотчас же напряг мускулы: он подумал, что господин Бертеле хочет этим прикосновением проверить его силу. Но хозяин просто так взял его за руку, почти по-отечески, и сказал:
Ну-ка, покажи свой аттестат.
У Лео от радости заулыбалось все лицо, ведь аттестат – это было самое лучшее в нем, и он подал вчетверо сложенную бумагу. Затем повернулся так, чтобы его видели в профиль. С левой стороны, разумеется.
Да ты, я вижу, парень бойкий, – заметил господин Бертеле, который сразу понравился мальчонке из-за своего боксерского лица и экзотических кудрей.
Я был вторым в классе, – отвечал Лео.
Хозяин с вопросительной улыбкой поглядел на раскосую мордашку и сказал:
Ну-с, как ваше мнение, фрейлейн Хегеле?
Когда хозяин улыбнулся, стали видны его подгнившие зубы. И Лео подумал:
«Зубы у него неважнецкие, жаль».
Барышня за старой машинкой сказала:
Ну, что ж!
Ну, что ж! – повторил господин Бертеле и посмотрел на мальчика не без лукавства, как на союзника. Затем спросил:
Почему же с тобой не пришел отец?
Лео рассказал всю историю о своей полуслепой бабке. Что у паренька не было настоящих родителей, господина Бертеле, видимо, не смутило. Левой рукой он играл выключателем, который щелкнул у него восемь раз. (Лео сосчитал.)
Затем он вдруг сказал:
Ладно, ты принят. Завтра принесешь письменное согласие бабушки. А сейчас пошли вниз, в мастерскую. Когда рабочий день кончится, отведешь на место мой велосипед.
Фрейлейн Хегеле, – сказал он, кивнув головой в сторону раскосой мордашки, которая не подняла глаз, а только ответила:
Да?
Затем она встала и прошла с Лео в коридор, откуда дверь вела в подвал.
«О, это дама серьезная», – думал Лео, когда она шла рядом с ним.
Лестницу освещали две неоновые трубки. Внизу раскосая девица завернула за угол и, отворив изрядно ободранную дьерь, пропустила мальчика вперед. Сказала:
Новый ученик.
И тут же ушла.
В подвале было двое парней. Один, в синих штанах, сидел перед катушкой кабеля, лежавшей на верстаке. У него был хрупкий, точно восковой нос и жидкие бесцветные волосы. Другой, в углу, стоял на верхней ступеньке стремянки, и Лео видел только его туловище. Голова этого парня была просунута в отверстие, образовавшееся в потолке, видимо оттого, что две доски его деревянной обшивки были раздвинуты. Сейчас эта голова вылезла из дырки и сказала:
Старик у кассы.
Другой, с восковым носом, скучливо кивнул. Затем обратился к Лео:
Вот ты и здесь.
Мальчик назвал себя, а тот, за верстаком, сказал другому, на стремянке:
Ганс, разъясни ему положение.
У Ганса, парня лет шестнадцати, было мясистое красное лицо и немыслимо большой рот, впрочем, добродушный. В отчаянно заношенном монтерском комбинезоне он слез со стремянки и отбарабанил:
Я Ганс, твой старший. Вертеле старый халтурщик и хапуга. Фирма – «Прогар и компания». Старик живет с раскосой мордашкой. Из дырки там, наверху, в которую я глядел, видно, что делается в лавке. Когда старик пойдет вниз, говори «двадцать четыре». Это тайный пароль, тогда мы уж знаем, что делать. Тебе придется каждый день отводить велосипед старика на Бавариаринг, он там живет, но возвращается домой поздно и всегда на трамвае. Только ты на велосипеде не езди – старикашка иной раз шпионит, – а веди его. Вот такое положение. Этого зовут Тони Шалерер, – добавил он еще. – Он младший монтер.
Необычный инструктор пренебрежительно кивнул в сторону сидящего. Лео скорчил – правда, ненадолго – кислую физиономию. Он хотел получить дальнейшие сведения, но тут младший монтер взял в руки стеклянный аппарат с резиновой грушей и зеленой жидкостью внутри. Он поднес этот аппарат к носу и нажал на грушу. Что-то зашипело, и из пульверизатора брызнул тоненький дождик, пахнувший еловым лесом. Человек у верстака стал жадно втягивать в себя эти струйки. А Ганс, доверительно улыбаясь и совсем тихо, сказал новичку:
У него с легкими неважнец, чахотка. – И повел большим пальцем в сторону спины младшего монтера.
Лео сделалось не по себе.
Но Ганс тут же добавил:
Вообще-то у нас здорово, из сил не выбьешься. Завтра идем по наряду в сельскохозяйственное ведомство.
В шесть фрейлейн Хегеле из рук в руки передала Лео, за два часа уже привыкшему к мастерской и ее персоналу, велосипед фирмы «Опель» и записку с адресом хозяина. Она сказала:
Веди велосипед слева, чтоб ты был между ним и мостовой.
Она уже говорила ему «ты» и, видимо, имела в виду, что в случае чего лучше уж, чтобы наехали на Лео. Значит, новый велосипед дороже ученика, подумал он. Но место у него как-никак есть. То-то удивятся на Мондштрассе, Биви да и все вообще!
Бабушка уже сказала, что купит ему новый костюм. Теперь она опять стала доброй. Лео вел велосипед. Один раз он нажал звонок, потому что надо было обогнать ручную тележку. На Карлсплац он вдруг увидел своего нового шефа, господина Бертеле. Стоя на тротуаре, тот благожелательно крикнул мальчику:
Так, так! Хорошо:
Улыбаясь, Лео поклонился, а господин Бертеле стал смотреть вслед трамвайной кондукторше в узеньких брючках.
В эти дни большие мальчики с Мондштрассе начали здороваться за руку. Биви Леер ввел этот обычай. Они обменивались энергичным рукопожатием и непременно совали друг другу руку, даже если стояли кучкой человек в десять. Двое из них, Наци Кестл и Мельхиор Гиммельрейх, однажды уже брились. Биви с удовольствием произвел бы эту операцию безвозмездно, но они ему сказали: – У наших матерей нет траурных платьев. Это очень огорчило новоиспеченного парикмахера. Тогда Лео с глазу на глаз пообещал ему, что непременно даст себя подстричь.
Лео уже вполне освоился со своей новой профессией. Старший, Ганс, оказался и вправду славным парнем. Уне– го уже была невеста, ученица из кондитерского заведения Шлихтер, которую он по вечерам часто возил на раме своего велосипеда к берегам Изара и обратно. Что касается вознаграждения, получаемого Лео, то в его договоре с хозяином значилось: «пять марок в неделю в первый год, девять во второй и четырнадцать в третий».И еще много чего там значилось. Бабушка подписала этот договор в том месте, где он указал ей.
Оказалось, что у младшего монтера Антона Шалерера с легкими дело обстояло «неважнец» лишь постольку, поскольку он страдал хроническим бронхитом; никакого туберкулеза у него не было. Из-за бронхита он шесть раз в день делал себе ингаляцию.
А вот господин Вертеле и вправду жил с раскосой мордашкой. В скором времени Лео самолично в этом убедился.
Между бабушкой и внуком было условлено, что две марки из своего еженедельного жалованья он будет давать на общее хозяйство. Пиво бабушке, согласно устной договоренности, приносил Балтазар Гиммельрейх. За это он каждый день получал пять пфеннигов. Лео дома больше не обедал. По примеру своего коллеги Ганса он приносил с собой в мастерскую банку с холодной пищей – все вперемешку, жесткое, как камень, и еще пиво. У Ганса в банке почти всегда был картофельный салат или вареные бобы. Он ел это ложкой и запивал ячменным кофе с сахарином, налитым в бутылку из-под пива. Младший монтер в обед устраивал себе наиболее обильную ингаляцию. Но тем не менее съедал четверть фунта колбасы и три булочки. В обязанности Лео входило приносить ему эту еду. По указанию Ганса он всегда вынимал три кусочка колбасы из бумаги и опять аккуратно, по сгибам завертывал ее. Из трех кусков один он отдавал Гансу. Два съедал сам. Он обязан был так поступать потому, что Ганс в течение полутора лет тоже изымал три куска из обеда господина Шалерера, и тот, конечно, удивился бы, почему вдруг стали отпускать колбасу таким полным весом.
Каждую неделю у Лео оставались три марки. С этим капиталом он осуществил следующее мероприятие: в витрине на Линдвурмштрассе Лео приметил великолепные брюки-гольф. Они назывались Малойа,по имени знаменитой альпийской тропы. И стоили двадцать восемь марок. Четырнадцать недель Лео вручал симпатичному продавцу по две марки, пока наконец в четырнадцатую субботу своей новой трудовой жизни не получил от дружелюбно улыбавшегося хозяина магазина вожделенных брюк. После закрытия мастерской Лео с небрежной миной стал разгуливать в них. Теперь он повсюду и с большей охотой показывался сзади. Штаны «Малойа» на заду были подшиты двойной материей, и продавец ручался, что они никогда не проносятся. Даже Марилли, нередко стоявшая в компании подростков, под фонарем, заметила их и сказала:
– Ты теперь парень хоть куда, Лео, в пору в тебя влюбиться.
Как хорошо было стоять вечером под старым фонарем! Это радовало все сердца. Молодежь по большей части говорила о своей новой работе и новом окружении. Растянутыми голосами, наподобие героев американских фильмов в кино «Долина Изара», где только и крутили фильмы о Техасе, Неваде и Аризоне.
Никто лучше Биви Леера не умел рассказывать пикантные и комические истории. У Биви была самая передовая прическа во всей округе. Сзади волосы сбриты наголо, изрезанный затылок чуть припудрен. Его друзья прозвали эту прическу «попал под амнистию». На висках Биви оставлял торчащие острые вихры, которые никак не хотели расти. О системе чаевых, введенной подмастерьем Августом, он как-то рассказал мастеру Лехнеру. С тех пор все оставалось ему, и он выколачивал около пяти марок в неделю, не считая жалованья – четыре марки. Ему уже иногда разрешали мыть голову, правда, только непритязательным сельским клиентам. Он взбивал пену для бритья. Когда к Лехнеру являлись малыши с записочкой «Постричь»,в которую, кроме того, были завернуты деньги, господин Лехнер позволял новому ученику выстричь машинкой две-три полосы «для пробы». К постоянным клиентам Биви, конечно, еще не подпускали.
Рупп меньшой уже достаточно глубоко заглянул в чиновничью жизнь. Она ему нравилась. Он знал наперечет все оклады тарифной сетки, все штатные единицы и возможности выдвинуться, и в его юном сердце уже брезжило высокомерие лица, получающего твердый оклад, правда еше смутное и нерешительное. По вечерам он иногда рассказывал о своем отказе подчиниться старому инспектору, которого не устраивало время обеденного перерыва.
Палец Наци Кестла уже давно зажил. За это время он успел побить до синевы и все остальные пальцы. Работа каменотеса раздала в ширину сына тощего любителя баварского национального костюма. Грудь у него сделалась широкой, а икры и сейчас уже были толще отцовских. Впрочем, в общество краеведения, несмотря на просьбы отца, которому был уже почти гарантирован пост заместителя председателя, он так и не вступил.
Наверно, в виде запоздалого возмещения за долголетнюю бритоголовость обойщик Мельхиор отрастил неправдоподобно длинную гриву. Она была белокурой и при каждом движении падала ему на глаза. Он отбрасывал ее жестом, который сохранил на всю жизнь. Волосы постепенно стали желтые, как маргарин. Отчасти, вероятно, оттого, что Мельхиор втирал в них лимонный сок, о чем, разумеется, никто не догадывался. Только парикмахер Биви иногда подозрительно на него поглядывал.
Никто из жильцов дома не становился в круг подростков у фонаря. А Марилли, когда приходила, обязательно закрывала ладонями глаза кому-нибудь из юношей и измененным голосом спрашивала:
Кто я?
Когда она проделывала это с Лео, он слегка отклонялся назад, чтобы спиной чувствовать девочку, и польщенно смеясь, отвечал:
Граф Цеппелин.
А Марилли почти всегда говорила:
Да поди ты, недотепа.
Случалось, что к парнишкам у фонаря присоединялся старик Клинг. Потеснившись, они давали ему место, звали:
Иди, иди, папаша Клинг, – и расступались. – Пустите-ка сюда папашу Клинга.
Старик стоял в кругу молодежи, и далекий отблеск воспоминаний мелькал в его глазах. Но он ничего не говорил или разве что, когда кругом смеялись:
Браво, браво. И еще:
Как у Томбози в Вене.
Это была любимая поговорка из его собственной далекой юности.
Когда круглый месяц, как тонкая облатка, медленно скользил по небу, молодые обитатели Мондштрассе отправлялись на берег Изара. Там росла пахнувшая горечью ива и еще пахнул болиголов, а иногда и повилика.
Когда было тепло, вечер синел и зеленая река, устав, словно на цыпочках, совершала свой путь, мальчики брали с собой плавки, и Марилли, конечно, с Ханни в качестве сопровождающего ее лица приходила тоже. У них под легким летним платьем уже были надеты купальные костюмы, а белые резиновые шапочки они крутили на пальце.
Лео, Мельхиор и другие надевали там треугольные плавки с нашитой спереди звездой. У Руппа меньшого сбоку даже была вышита цветная монограмма Р. Б.Когда друзья спрашивали, кто же это ее вышил, они допускали, что Рупп ответит: девочка. Но он только таинственно ухмылялся и ничего не отвечал. Разумеется, монограмму вышил он сам.
За молодыми кустами раздевались молодые мужчины. Парикмахер Биви, который зарабатывал больше всех, очень кичился своими трусиками из синей шерсти с белой полосой и желтым кушаком. Зато у Наци была самая широкая грудь, и он без устали швырял в воду – на целый метр – камни фунтов по тридцать, которые лежали кругом в изобилии. Но швырял всегда в одиночестве. Мельхиор приносил с собой старое одеяло и расстилал под ивами. Все мальчики рассаживались по его краю, по самому краю, чтобы девочкам осталось больше места посередке. Ханни в купальном костюме, угловатая, как ящик, с готическими стрельчатыми ногами, тоже принималась в компанию.
Затем они входили в ласково теплую воду. Приятнее всего она была там, где сбегала с мостков и, вобрав в себя воздух, вскипала, как лимонад. Она щекотала. Молодые мужчины первыми входили в воду. Они разбегались, широко расставляя руки, и затем делали прогибание, так что ныряли уже вертикально и почти без всплеска. И под водой оставались долго, покуда втянутый в легкие воздух не начинал молотом стучать в голове. Лео занимал второе место по долготе ныряния, потому что натренировался с детства. Первое принадлежало Наци.
Марилли тоже прыгала в воду. Вниз головой, но сложив руки. Мальчики иногда очень глубоко ныряли в зеленую водяную дыру, потом подплывали к Марилли и щекотали ей пятки. Тогда она кричала, громко и пронзительно. Под водой Лео уже дважды тронул ее за грудь. Д когда вынырнул вблизи от нее, она сказала не так уж сердито:
Эй, ты!
И высунула палец из воды, потому что отлично умела плавать, загребая одной рукой.
Иногда все они ныряли за карманным зеркальцем Лео, которое блестело даже впотьмах на дне, а не то Марилли бросала что-нибудь в воду. К примеру, серебряный шарик, скатанный из обертки сигарет. Что тут начиналось! Каждый готов был скорее удавиться, чем вынырнуть без шарика. Хотя мало-помалу все стали замечать, что Марилли отдает предпочтение Лео. Остроугольной Ханни, которая, прежде чем поглубже войти в воду, долго брызгалась и прижимала к груди руки с отогнутым большим пальцем, а потом вскрикивала и захлебывалась водой, приглянулся парикмахер Биви. Его друзья заметили это и, случалось, говорили:
Тебе подвезло, старина, мог найти еще пострашнее.
А Биви отвечал:
Лучше уж без хлеба сидеть.
Когда после купанья, присев на краешек одеяла, он играл на губной гармонике, остальные тихонько покачивали головами и в нос подпевали ему, а он ощущал такую тоску, что даже Ханни казалась ему красивой, особенно если закрыть глаза.
Лео как раз вернулся из квартиры заказчика, где чинил штепсель. Такой мелкий ремонт он уже умел производить самостоятельно. Когда он пришел в мастерскую, младший монтер Шалерер сидел у верстака и спал. Работы было мало. В руках он все еще держал шнур от утюга, к которому приделал новую вилку. Перед ним стоял ингалятор, наполовину полный зеленой жидкости.
Из «смотровой щели» тотчас же показалась голова Ганса. Он приложил палец к губам и кивнул Лео – торопливо и настойчиво. Лео осторожно полез на стремянку и, держась за живописные рабочие штаны Ганса, не без труда просунул голову в дырку. Ганс трясся от беззвучного смеха.
Сейчас он ее прижмет, – прошептал он и раза два выразительно ткнул Лео в бок.
Лео смотрел в щелку.
В магазине за входной дверью из матового стекла, через которое с улицы ничего не было видно, господин Вертеле приставал к своей секретарше.
Хватит тебе притворяться! – твердил он.
Нет, на этот раз ты сначала подпишешь, – упорствовала раскосая мордашка.
Господин Вертеле, схватив ее за локти, выкручивал ей руки назад. Но свободной руки для дальнейших действий у него не было. А как только он отпускал одну руку, фрейлейн Хегеле, занявшая отличную защитную позицию у стены, опять его отпихивала.
Я сейчас всерьез разозлюсь! – предупредил ее хозяин.
Нет, я словам не верю, не такая я дура, как ты думаешь, – говорила девица, продолжая сопротивление.
Господи ты боже мой, да я же не возражаю, – заверял ее господин Вертеле.
Ты это всякий раз говоришь...
Голос ее звучал плаксиво. Немного погодя этот же голос произнес:
Вон лежит бланк для больничной кассы. Там проставлено повышение оклада на двадцать марок. Ты сейчас же подпишешь! Не такая уж я идиотка!
Ладно, дурища, будь по-твоему! – говорил хозяин. – После я подпишу.
Нет, сейчас же, иначе ничего тебе не будет.
Господин Вертеле опять попробовал пустить в ход обе
руки. Но фрейлейн Хегеле укусила его за палец.
Он отступил, сказав:
Другая рада была бы занимать такое положение.
Как бы не так! – отвечала фрейлейн Хегеле, – положение, которое вам нужно, и впрямь прекрасное положение. Вон лежит бланк, господин Вертеле, – надув губки, добавила эта девица.
Хорошо, – сказал он, – очень хорошо таким образом использовать беду мужчины.
Затем оба парня в подвале услышали, как он со скрипом что-то пишет. Стукнула ручка, брошенная на стол. Зашуршала бумага, и голос господина Вертеле произнес:
Ну, сейчас тебе придется расплачиваться.
Фрейлейн Хегеле ровно ничего не сказала. Ганс стал колошматить Лео в бок, и тот увидел, как она открыла дверь и с наружной стороны кнопкой прикрепила табличку: Скоро вернусь.Эти таблички продавались готовые. Затем она заперла дверь изнутри и прошла в угол за дверью. Наблюдателям стали видны только ноги обоих. Да еще они слышали шуршание одежды. Господин Бертеле молчал как рыба, и фрейлейн Хегеле тоже. Только раз она прошептала:
Осторожней, слышишь.
Давясь от сдерживаемого смеха, Ганс ткнул Лео в бок так, что тот поскользнулся и полетел со стремянки высотой в два метра шестьдесят. Падая, он увлек за собой баллон с разжиженной серной кислотой, нужной для зарядки аккумуляторов. Десятилитровая бутыль глухо шлепнулась на пол, но еще раньше шлепнулся Лео. Словно разгневанный лимонад вспенилась лужа, в которой он лежал. Он почти не ушибся, но кислота залила всю его одежду. Младший монтер мгновенно проснулся. Схватил кадушку, полную застоялой воды, в которой они охлаждали запаянный кабель, и вылил на поверженного Лео. Ганс тоже живо очухался, покинул свой наблюдательный пост, предварительно закрыв дырку, и поставил лестницу в угол. Он поднял Лео, очень осторожно, чтобы не дотронуться до кислоты, и сказал:
Олух ты, эта штука все проест, до рубашки.
Они вывели Лео в подвальную прихожую. Велели ему раздеться донага и еще окатили его из двух кадушек.
По счастью, только несколько капель кислоты попали Лео на локоть. Но штаны погибли. Они шипели, те самые, с заплатанным задом. Слава богу, они исчезли с лица земли.
Эх вы, идиоты! – сказал младший монтер. – Как это вас, дураков, угораздило?
Он достал из-под верстака некогда белый халат, который позабыл здесь давно уволенный монтер с более высокими запросами, и вручил его Лео. Лео надел халат. Тут пришел хозяин. Когда он увидел, что произошло, вид у него сделался отнюдь не любезный. Но он только коротко сказал:
Вычтем из жалованья.
И ушел. Четыре недели подряд Лео получал только две с половиной марки.
Придя домой в темно-белом халате, под которым у него были только рабочие штаны Ганса, надетые на голое тело, он встретил на лестнице Биви. Биви уже собрался к фонарю. В свое время Лео ничего не сказал ему о фрау Кампф и ее молодом человеке. Да и вообще никому не сказал. Но теперь он немедленно выложил ему все о своем хозяине и секретарше. Биви хохотал и хлопал себя по ляжкам, но, когда рассказ уже стал захватывающим, пожелал знать все.
Значит, ты увидел ее? – настойчиво спрашивал он.
И Лео изобразил для него фрейлейн Хегеле.
Неслыханно! – сказал потрясенный Биви.
Несколько дней спустя Лео свел знакомство с его величеством Алкоголем. Впервые напился. То есть после конфирмации он, собственно, тоже был под хмельком. И даже очень. Господин Леер был крестным отцом, и хозяин «Старых времен», у которого они ели конфирмационные сосиски (Лео съел семь штук), пожертвовал мальчику полштофа молодого вина, а когда Лео развеселился, еще и полкружки мартовского пива. Все это вместе, вернее, то, для чего уже не нашлось места на конфирмационном костюме, Лео возвратил тощему трактирщику у самой двери. Он как сейчас помнил, что тогда словно бы уже умер. Но господин Леер сказал:
