Текст книги "Пушка 'Братство'"

Автор книги: Жан-Пьер Шаброль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

– Пусть Европа готовится увидеть Париж в новом его величии; пусть увидит, как полыхает этот город-чудо. Париж, который веселил весь мир, нагонит на него ужас. B этом чародее живет герой. Этот город острословов исполнен высокого духа. Когда Париж поворачивается спиной к Табарену *, тогда он достоин Гсмерa. Мир увидит, как умеет умирать Париж. Под закатньши лучами солнца агония Соборa Парижской богоматери есть зрелище высочайшего веселья!

Все машинально повернули головы в сторону Соборa.

После этой тирады пирующие стихли. Я даже сумел расслышать в приглушенном гуле раскатистый голос Предка. Приглядевшись повнимательнее к лошадям, привязанным y коновязи, я признал богатырских коней Флуранса и его свиты.

– Тебе прививку делали? – вдруг спросила меня Марта с набитым ртом.

– Нет. A зачем?

Марта сообщила мне, что оспопрививание происходит в мэрии два раза в неделю. С каждым днем возрастает количество смертных случаев от оспы. Даже не пытаясь скрыть дрожи жалости, наша смугляночка пояснила, что оспа главным образом косит жителей пригородов, перебравшихся в Париж, a также мобилей из провинции.

Тут в разговор вмешались зеваки:

– Hy и дети нынче пошли, да разве раньше такие дети были,– чуть что не со слезами заметил кладбищенский сторож.

И чей-то охрипший от непомерных возлияний бас подхватил:

– Да и бабы тожеf И что это их разбирает, не поймешь даже... Вот моя вбила себе в голову, чтобы никаких оплеух...

Вдруг я с изумлением обнаружил^ что моя бутылка уже пуста, a пить мне хочется чертовски: уж больно похлебка перченая.

Я осторожно встал'c места и благополучно добрался до повозки. Должно быть, я был под мухой, так как мне почудилось, будто на витрине "Tpехлапой Утки" висит объявление, сообщающее что-то вроде: "Наша жареная конина вкуснее всякой говядины*. И второe впечатление – тоже, конечно, с пьяных глаз: когда я вспрыгнул на повозку, мне показалось, будто y меня подметки металлические. На самом же деле, пока мы пировали, прохожие, прочитавшие наше воззвание, бросали в повозку маленькие бронзовые монетки. Так что все дно было словно чешуей покрыто.

– A вот налетай, супруга Бонапарта, ee любовнички, оргии во дворце! -Это выкрикивал разносчик, показывая желающим гравюру, где была изображена экс-императрица в натуральном виде: она, голая, позировала принцу Жуанвилю. Торговал разносчик и непристойными книжонками.

– Трогай, Бяжу!

– Флоран! Эй, Флоран!

Да это же сын Мюзеле, наш сосед с фермы Шэ в Рониf

– Что ты здесь, Мартен, делаешь? Я-то полагал, пруссаки не пруссаки, a вы с вашим наделом ни в жизнь не расстанетесь.

– Эх, Флоран, не мы одни всеми клятвами клялись, что с места не тронемся, a потом...

A потом... наблюдая день за днем, как тянутся к столице тяжело груженные повозки, как пустеет в округе, как навешивают замки то на одну, то на другую дверь в РОНИ...И наконец в одно прекрасное утро наш сосед получил приказ отправиться в Париж и там продать своего мула, коров и весь фураж, чтобы даже соломинки пруссакам не досталось. A раз так, то чего ради сидеть в Рони? И мать с тем же упорством, с каким отказывалась покидать свою землю, теперь считала часы и минуты до отъезда. Отец решился yехать только в самое последнее мгновение, ночью. Наши соседи из Рони сняли в столице комнату под самой крышей, хорошо еще, что окошки вы

ходят на кладбшце Пэр-Лашез, хоть немножко на деревню похоже. Никто из их семьи работы не нашел. Сам Мюзелеотец записался в Национальную гвардию: тридцать cy в день. И он, он, владелец фермы, начал пить! Мартен рыдал y меня на плече: почти каждый вечер глава семьи возвращается мертвецки пьяный. И даже начал поколачивать матушку Мюзеле.

Мы дали друг другу свои адреса, обещали, если удастся, видеться как можно чаще.

– Эй, Флоран, я совсем и забыл!

Мартен бежал к нашей повозке со всей быстротой, с какой позволяли его коротенькие ножки. A подбежав, бросил прямо на дно повозки маленькое бронзовое cy.

Мы еще не добрались до Шарона, когда внезапно все взоры оторвались от нашей группы и все задрали носы к небу. Бле взмахивая обессиленными крыльями, описывая от усталости ненужные круги, на осажденную столицу опуекался почтовый грлубь. Слава богу, хоть этому удалось ускользнуть от прусских ружей! Нет, это был не голубь из Ноева ковчега, но все же, все же... Голуби стали теперь самым надежным способом почтовых сообщений. Хрупкие воздушные шары, игрушки ветра, редко долетали до места назначения. Господину Гамбетте, баловню судьбы, повезло – ходили слухи, что он благополучно прибыл в Typ.

Суббота, 15 октября 1870.

Устроившись со всеми удобствами на верстаке Мариаля, я наконец-то берусь за газеты.

С организацией обороны предместья дела не ладятся больше. Положение таково: в порыве гнева комендант укреплений Флуранс подал в отставку. Следуя его примеру, наши национальные гвардейцы вышли из состава батальонов и создали особое соединение, которое и окрестили: Стрелки Флуранса. Естественно, они снова избрали его своим командиром, a тот настрочил в самом лучшем своем стиле:

VГенералу Тамизье, командиру Национальной гвардии. Несмотря на то что вы приняли мою отставку, я вынужден, дабы поддержать порядок и мир в городе Париже, и впредь выполнять обязанности командира. Вряд ли стоит добавлять, что я не намерен отступиться ни от одного

моего требования и что этот шаг согласован с моим штабом..."

Елисейские Поля превратились в фабрику патронов, театр Гэте – в мастерскую: там шьют белье для госпиталей, Люксембургский сад – в артиллерийский парк и выгон для овец.

Погода хмурая. B густом тумане, залегшем y фортов, можно без риска снимать с огородов урожай; снова появились свежие овощи.

Бельвиль в Париже–это все равно что малая крепость в крепости. Правительству неможется aрестовать Флуранса, и оно ищет его повсюду... где и духу его нет. Трошю отлично знает, что наш вечный изгнанник спокойно и гордо разгуливает по своим ленным владениям.

Мастерская нашего добряка Мариаля превратилась в генеральный штаб при пушке "Братство". Поддельное оружие заперли в металлические шкафы, стоящие в глубине. B порыве раскаяния наши малыши, Клеман Родюк и Ноно Маворель, по собственному почину притащили рапиру и шпагу, которые они "взяли на время", чтобы поиграть дома. Всю эту неделю ни о чем другом не думал, кроме как о сборе денег. От Ла-Виллет до Шарона на каждой улице и почти в каждом доме y нас есть добровольцы. Когда я пишу "мы", "наши", то имею в виду в основном Марту, при которой я только пнсарь, кучер, a иной раз нечто вроде представителя, как говорится, для мебели.

Сунул руку в мешок из-под муки. Вытянул на удачу первую попавшуюся бронзовую монетку, еще не самую грязную. Тысячи их прошли через мои руки, a я так до сих пор толком и не разглядел, что изображено на них, какие y них решка и орел. Ни слюна, ни вельвет моих брюк, о которые я судорожно тер монету, не помогли. Пришлось прибегнуть к кислоте, которой Мариаль травит поверхность металлов. Одно прикосновение обильно смоченной кислотой тряпицы и – о чудо... о сюрприз! Из-под слоя грязи выступил профиль какого-то круглоголового бородача, a вокруг башки надпись: "Виктор-Эммануил II, король Италии". Итальянская! Сколько же раз эти монетки незамеченными переходили из кошелька в кошелек! Время, грязь, прикосновение мозолистых рук нивелируют коронованные головы, уничтожают границы.

Обтираю тряпочкой вторую, французскую: "Наполеон III, император, 1855". На одной стороне: "Пять сан

tимов. Французская Империя". С трудом различаю абрис орла, парящего над молниями. На другой, лицевой, от чеканного изображения нашего Ваденге осталась только какая-то бледная тень.

Для упрощения операций в казкдом мешке из-под муки мы храним ровно по двадцать пять килограммов. Восемь мешков уже заполнены и стоят себе вдоль стены слесарной. B итоге – двести килограммоЕ, или две тысячи франков! Марта потребовала под клятвой, чтобы я строго хранил эту тайну. Теперь только мы вдвоем с ней, по крайней мере из ближайшего окружения, знаем, что грамм равен сантиму, так что, вместо того чтобы пересчитывать монетки, мы их взвешиваем.

Притащили в слесарную два тюфяка. Несколько тысяч франков, даже пусть в самом неаппетитном виде, представляют собой великий соблазн для людей, куда более стойких духом, чем несчастные заморыши, бродящие по соседству.

С тех пор как Бельвиль восторженно глядит на труды наших рук, тупик тоже проникся симпатией к сбору монет... Первым забыл стыд наш Вормье: неторопливо волоча ноги, он явился к нам в мастерскую, HOC по ветру, кепи набекрень, ружье на ремне, словом, заглянул, как сосед к соседу:

– Кстати, Флоран, знаешь, что мне в голову пришло, – конечно, после положенных рукопожатий и всего прочего, что требуетвежливость.– Коль скоро гвардейцы, находящиеся не на казарменном положении, созданы для таких дел... так вот, если тебе понадобится куда отлучиться, я охотно постерегу твою лавочку.

– Еще чего! – крикнула Марта из дальнего угла слесарной.

Наш чахоточный ee не заметил, иначе не решился бы сделать мне такоепредложение. И он удалился, собрав все свое чувство достоинства, впрочем, было бы что собирать.

– Грубо ты ему...

– Вот еще! Ты этих Вормье не знаешь. И он непременно сюда свою шлюху привел бы. A его Камилла, сам небось видел, какая толстуха, такой ничего не стоит себе за пазуху пару мешочков засунуть, и уйдет отсюда с титьками... только бронзовыми.

Оба медника, те сразу заявили без обиняков:

– Мужчины не бог весть какие хитрецы,– проворчал Матирас,– особенно если бутылочку пропустят...

– Когда вы к Келю отправитесь пушку заказывать, и я с вами пойду,-бросил Бастико.

– И я тоже. При нас они постесняются вам барахло какое-нибудь всучить.

Я-то лично засомневался, как это можно всучить обманом негодную пушку, но наши медники доказали мне как дважды два четыре: не раз бывало,что выпускали пушки, которые убивают только прислугу, поэтому-то промышленникам предписывается в обязательном порядке производить испытание орудий. Ho их бывшие приятели, рабочие завода Келя, сообщили нашим двум уволенным медникам, что хозяева, ссылаясь на то, что до сего времени они такой товар не выпускали, наотрез отказались от контроля армейских фейерверкеров. Министр предложил Келю выплачивать половину или даже в случае надобности две трети суммы, если орудие разорвется. Капиталист категорически отверг и это предложение.

Марта, присутствовавшая при нашей беседе, да и я сам – оба мы поняли, что советы Матирасa и Бастико не помешают. Кроме того, наши новоявленные безработные принесли по тридцать cy, так сказать, авансом, вместо того чтобы каждый день давать из своего гвардейского жалования по одной монетке, Их примеру последовали и другие национальные гвардейцы из Дозорного, за исключением Вормье, Пливара, аптекаря и мясника, то есть двух самых бедных и двух самых богатых.

Со вчерашнего дня продажа мяса ограничена ста граммами вдень на каждого человека; в ресторанах запрещено подавать клиентам больше одного мясного блюда. B газетах сообщается, что в лавчонках y фортов кошки продаются по три франка за тушку.

Ho больше всего беспокоит домашних хозяек, которые уже с трех часов утра становятся в очередь y мясных, то, что с каждым днем все труднее и труднее доставать соль. "Без соли все плохо",– говорят они, перефразируя Священное писание. И потихоньку сообщают друг другу адреса, где еще можно раздобыть щепотку соли, правда,

стоит она бешеных денег и даже отвешивают ee вам на ювелирных весах.

Соль снова приобретает свое былое значение, как в средние века.

Понедельник, 17 октября 1870.

Две коровы и один телок.

Моя тетка, матушка Пливар, Сидони и госпожа Чеснокова отняли своих младенцев от груди раньше положенного срока. Все молоко, правда, его чуть-чуть, отдаем новорожденному отпрыску Фаллей, слишком он слабенький.

Сборщикам-добровольцам, новичкам, впервые приходившим в тупик с деньгами, не нужно было зря шнырять по закоулкам в поисках нашего "штаба": на Гран-Рю, y входа в арку, я вывесил небольшое объявленьице. A над дверью в слесарную мастерскую – второe, во всю длину проема и с такой же надлисыо: "Маленькое cy на пушку "Братство".

Гифес с минуту молча смотрел на мою работу, потом сказал:

– Тебе бы следовало приписать: "Да здравствует Коммуна!"

– Не думаю.

Слова эти вырвались y меня как-то сами собой и прозвучали спокойно. Видимо, типографшик не ожидал такого ответа:

– Вот как? Ты против Коммуны?

– Вовсе нет.

– A ведь 8 октября наши батальоны, да и не они одни, дефилировавшие перед Ратушей, кричали: "Да здравствует Коммуна!"

– Мне об этом рассказывали. Возможно, если бы я был там, я тоже кричал бы: "Да здравствует Коммуна!"

– Тогда в чем же дело?

– Не могу хорошенько объяснить. Просто y меня нет такого чувства, что здесь надо написать: "Да здравствует Коммуна!"

Оба мы были вполне искренни. Так мы и расстались, каждый при своих мыслях, но сердца друг против друга не затаили.

Когда я рассказал Марте о нашей дискуссии, она молча, но равнодушно выслушала меня и тут же изложила

мне свои новый проект: добиться y Келя значительной скидки на пушку, так как мы сами проведем плавку.

– У тебя рудник, что ли, есть и плавильные печи?

– Чего-чего? Вечно ты с возражениями лезешь! Железный лом все-таки легче найти, чем денежки! Вот я, например, присмотрела один колокол, он, знаешь, сколько тонн весит!

– A где он, твой колокол?

– Ясно, дурачок, на колокольне!

Ночью.

Сейчас застал мясника за странным занятием – что-то слишком уж озабоченно он вертелся вокруг нашего Бижу.

– Скажи, Флоран, ты намерен его и дальше держать?

– Что за вопрос!

– A как, разреши узнать? Сена сейчас днем с огнем не найдешь. На меня прошу не рассчитывать, я, как видишь, ликвидирую свои дела.

Господин Бальфис ткнул пальцем в направлении арки, где вырисовывались силуэты двух коров и телка.

– Как-то устраиваюсь. Господин Гифес, a он лейтенант, имеет право на фураж, то есть, конечно, не для себя, a для своей лошади, но лошади y него нет, вот он и отдает свою порцию сена нашему Бижу.

– A вот это уже незаконно! Это уже прямое расхитительство!

– Вовсе нет. Бижу будет обслуживать роту, ну, разные там перевозки. К тому же Гифес доложил об этом коыандиру батальона.

– A-a, этому Ранвье...

Мясник по-прежнему не спускал испытующего взгляда с вашего Вижу. И наконец предложил мне, словно его только что осенила счастливая мысль:

– Я бы тебе хорошую цену дал.

– Я лошадьми не торгую.

– A завтра, дружок, будет уже слишком поздно. Кому нужна дохлятнна, да еще старая.

Я задумчиво поглядел на круп Бижу. Широко расставив задние костлявые ноги, он мочился, всем своим видом выражая отвращение к словам живодерa. Наш почтенный ветеран делал свои делишки с бойкостью жеребенкаl

– A ну, не трогатьl

Мясник, воспользовавшийся тем, что я повернулся к нему спиной, и уже оттянувший губу Бижу, чтобы осмотреть его зубы, отскочил как ужаленный.

– Он... он не любит... когда к нему пристают,– проборматал я.

Я еще долго проторчал во дворе, все почесывал нашего старого хитреца за ухом, y нас там есть одно любимое местечко, о которой никто, кроме нас двоих, не знает.

Вторник, 25 октября.

После полудня кончился дождь, неожиданно прорвался солнечный луч, и корa каштана вдруг маслянисто заблестела, как сталь. Сегодня на дежурство в мэрию отправляется в полной форме Нищебрат. Под глазом y него фонарь.

– Ничего не поделаешь, звереют бабы...– поясняет он и смущенно добавляет: – Видать, младенчик ножкой стучит. Всякий раз таже история, не любит о на этого, ну и звереет! – И тут же переводит разговор на другое: -Погода холодная, дождливая, дни все короче становятся, в одной шинелишке до костей пробирает...

Запыхавшись, примчался Торолыга и сообщил, что на Бульварах все заперто, открыты только кафе да две-три лавчонки. Все последние ночи слышится канонада со стороны Мон-Валерьена.

Литейное заведение братьев Фрюшан на улице Ребваль, выпускавшее газовые краны, будет теперь отливать пушки.

Еще одно открытое письмо Флуранса:

"Я был сразу же и единодушно переизбран командиром пяти бельвильских батальонов. И если сейчас не выполняю своих функций, то это прямой результат грубого и явного нарушения закона о всеобщих выборax. Штаб на Вандомской площади отказался утвердить мое назначение. Любой капрал Национальной гвардии в тысячуразполнеевоплощаетсобойнародную волю, нежели люди, которые правят Францией, хотяединственное их право– присяга Империи. Я с восторгом поверил бы в план Трошю, но, когда нация жаждет добыть себе спасение любой ценой, это чревато серьезными опасностями. A ведь если Франция в 1793 году спаслась, то не потому, что слепо вверилась одному человеку и ждала от него чудес!.. Национальная гвардия Парижа томится без дела. Она видит,

что враг уже y стен столицы, она уже чувствует укусы голода. Она краснеет от стыда... Я же хочу лишь одного – отдать свою жизнь..."

B типографию зашел Жюль Валлес. С тех пор как его избрали командиром батальона, журналист щеголяет в новеньком кепи с четырьмя серебряными галунами.

У входа в типографию Валлес разговорился с Пальятти насчет Гарибальди. Каменщик-итальянец держит нас в курсe дела, сообщая об успехах армии краснорубашечников. Так, он первый сообщил нам о том, что седьмого октября в Maрселе высадился их вождь с двумя своими сыновьями, Риччотти и Менотти. Старые раны до того измучили неугомонного Гарибальди, что он может передвигаться с места на место только на носилках. И однако по пути к нему присоединяются тысячи добровольцев.

Гарибалъди родился в Ницце. Служил во фломе королевсмва Сардинии, послезаговорa"Молодой Ималии" вынужден бежамъ в Тунис. Из Африки перебирaемся в Южную Америку, где сначала ведем морговлю скомом, помом командуем эскадрой в Уругвае, a замем корпусом добровольцев в pеспубликанских войсках. B 1848 году возвращаемся в Ималию, берем на себя командование армией Римской pеспублики npомив Удино *, но после падения Рима снова вынужден бежамь. Он то свечной фабриканм в Нъю-Йорке, то капиман моргового судна в Перу, помом в Kumae. B 1859 году возвращаемся в Ималию и создаем корпyc волонмеров. B 1860 году он омдаем Викмоpy-Эммануилу Сицилию и Неаполь и упорно гомовим поход на Рим.

– Пошшаешь, Гарибальди идет на помощь Всемирной Республике!

Гарибальди поручили командовать Вогезской армией – другими словами, армией, которая будет формироваться в местах, оккупированных пруссаками! По его призыву итальянцы, швейцарцы, испанцы, американцы, поляки -волонтеры-республиканцы всего мира пересекали границу, чтобы сражаться под французскими знаменами!..

Грошики стали поступать что-то медленнее. Слишком много появилось сборщиков. Шагу нельзя ступить, чтобы не нарваться на кружку для сборa пожертвований; по всему городу разъезжают кареты походных лазаретов, и каждая взывает к милосердию парижан. Требуется в де

сять раз больше коек, чем есть в наличии, раненых размещают повсюду, где есть свободное место: в монастырях, на вокзалах, впрочем сейчас никому не нужных, в фойе Театр-Франсэ, в школах, в помещениях суда, в "ГрандОтеле*, в Бельвильском театре. Дамы из высшего общества просто-таки соревнуются в патриотических чувствах и устраивают "частные лазареты" y себя дома. Сейчас это самый шик; к тому же можно спокойно пристроить в качество санитара своего милого дружка, слишком изнеженного, чтобы мерзнуть ночами на укреплениях. Рассказывают даже, что одна дама – супруга крупного буржуа -долго подыскивала раненого для своего лазарета и наконец "купила" такового в одном госпитале за три тысячи франков.

Дни стоят тяжелые, серые, ночи черные, безлюдные. B столице, препоясанной железом, есть только одно живое существо – Война. Экипажей мало, ни торговли, ни работы, разве что на заводах, выпускающих оружие. У парижанина есть два основных эанятия, вернее, два зрелища – обучение военному делу на площадях Парижа и дежурство на укреплениях. Словом, жизнь каждого прикована к его ружью. A мысли прикованы к одной повседневной заботе: что будем сегодня есть?

Норму выдачи мяса уменыпшш до пятидесяти граммов, это уже третье сокращение за последние две недели.

Бастмсо, Матирасы и многие другие семьи безработных дошли до такой степени нищеты, что вынуждены продавать свои дневной рацион по повышенной цене, поэтому люди со средствами не слишком чувствуют лишения осады. Предместья страдают от жесточайшего безденежья, мэрии вынуждены распределять среди нуждающихся специальные боны достоинством в пятьдесят сантимов, и все торговцы продовольственными товарами – за исключением виноторговцев -обязаны принимать эти боны, но мясники, колбасники, бакалейщики, фруктовщики, и булочники кривятся, хотя каждый день боны аккуратно обменивают на звонкую монету.

B наше время не рекомендуется держать лошадь прямо на дворе, без конюшни... A какие взгляды бросают на Бижу домашние хозяйки, когда мы отправляемся в поход собирать деньги! Какие невеселые шутки отпускают ему вслед, некоторые даже облизываются, трут себе живот, приговаривая: "Ньям, ньям!"

Вчерa вечером наш клуб потребовал провести выборы в Парижскую Коммуну и разослать комиссаров по провинциям. Проголосовали и приняли приветствие Гарибальди.

"Привем солдаму-гражданину! Привем от имени Франции и Революции! Пусмъ придем к нам герой Америки, оевободимель Ималии, пусмь научим нас весми naрмизанскую войну, войну, коморая освободила его смрану и освобождаем Францию. Пусмь придем он к нам; только здесь, y нас, он найдемсебе солдам uоружие. Пусмъ придум наши брамья из Лиона; пусмь ux революционная армия под командованием доблесмного Клюзере* соединимся с инмернационалъной армией Революции, армией, коморую поведем Гарибалъди. Пусмь Коммуны Maрселя, Тулузы, Бордо, Лилля, Дижона, Руана, пусмъ все pеспубликанские города шлюм нам своих вооруженных граждан; революционный Париж выйдем им навсмречу..."

Покинув "Фоли", мы как вкопанные остановились посреди улицы: небо было кроваво-красным. Так и чудилось, будто там, наверхy, перерезали глотку какому-нибудь огромному зверю и кровь из его артерий оросила Париж. По Бельвилю тут же поползли слухи: это, мол, лруссаки подожгли город со всех четырех сторон, чтобы выкурить нас, как крыс...

Нынче утром мы узнали, чт6 именно произошло. Оказалось – северное сияние. Явление редкостное, но вполне объяснимое, мне это известно; однако же мы, вернее, наши носы чуяли запах гари, наши языки и губы узнавали ee вкус, липкость, и, однако же, кровь падала и падала на Париж.

Воскресенье, 30 октября. Вечером.

Капитулировал Страсбург.

Нелегко далось мне написать эти два слова, как будто, начертанная черным по белому, эта печальная новость стала неопровержимой.

Нам ведь столько лгали!

Целые дни мы проводим в болтовне, в спорax, пережевываем слухи, сообщаем друг другу самые противоречивые сведения.

Капитулировал Страсбург. К счастью, еще держится Мец, хотя одна газета, "Комба", орган Пиа *, да-да, Пиа, осмелилась опубликовать в четверг сообщение под крупным заголовком: "Падение Меца". Правительство на сей раз дейетвовало твердо и быстро. Оно не только дало опровержение, но еще обозвало "Комба" органом пруссаков. Публика в ярости сжигала экземпляры газеты прямо на улице. Итак, Мец, не испытывающий ни в чем недостатка, вооруженный до зубов, a главное, обороняемый прославленным маршалом Базеном, иродолжает сдерживать целую немецкую армию, которйя в случае падения rорода обрушилась бы на нас.

Нынче утром газеты сообщили, что мы одержали первую большую победу со времени осады, и приводят по этому поводу десятки подробностей, которые не выдумаешь, так что добрая весть эта весьма успешно выдерживает натиски озверелого сомнения, посеянного в наших умах многомесячным бахвальством. Читаешь, и на душе легко, откладываешь газету, и снова сомневаешься. Где правда и где вранье и во всей этой писанине, и в упорных слухах о том, что Тьер якобы ведет в Версале переговоры о перемирии с Бисмарком? Я прямо спросил об этом Предка.

– Есть только один способ, Флоран, не ошибиtься: ждать худшего. Худшее – всегда правда.

Мы с Мартой, надеясь хоть немножко отвлечься от мрачных мыслей, отправились к Пантеону посмотреть, как идет вербовка добровольцев. И хорошо сделали, что пошли. Даже если на минутку впадаешь в уныние, и то обидно.

Над знаменитой надписью "Великим людям благодарная отчизна* на белом полотнище выведено: "Граждане, отечество в опасности!* Ружья в козлах, украшенные трехцветными знаменами, патронные ящики с нашими республиканскими девизами: "Свобода, Равенство, Братство* – и памятные даты: 1789, 1792, 1830, 1848, 1870.

Перед трибуной кружка для сборa пожертвований на отливку пушек. Мэр объявляет:

– Откроем золотую книгу записи добровольцев V округа.

На площади не продохнешь, народу собралось уйма. Тут и там над толпой высится фигурa в кепи–это верховые, офицеры или гонцы. По толпе проходит дрожь,

когда появляется рота национальных гвардейцев в полном обмундировании, с оркестром во главе, с кепи, нацепленными на штык, когда подымается она на трибуну, идущую вдоль всего здания, a особенно когда записывается в золотую книгу. После каждой подписи барабаны бьют поход, толпа кричит: "Да здравствует РеспубликаU Книr всего двенадцать. Муниципалитет берет под свою опеку семьи добровольцев и торжественно обещает заботитьсяоних. Каждыйсолдат получает белую полотняную повязку с красным республиканским треугольником, с синей печатью мэрии и с подписью самого мэра. На оборотной стороне имя и адрес добровольца. Уходя, он оставит эту перевязь родным. Мать или жена, дочь или старик отец, нацепив такой треуголышк на грудь, могут повсюду проходить без очереди, будьтомэрия, будьто учреждения, распределяющие продукты или работу, будь то собрания или республиканские праздники – в любое место, на которое распространяется власть муниципалитета. B случае несчастья мэрия придет на помощь женам, подыщет им работу повыгоднее, даст образование детям, независимо от помощи государства.

К оружыо, гражданинl Вперед, отчизны сын!

Какой-то буржуа в широкополой шляпе и рединготе расспрашивает блузника, пришедшего записаться в добровольцы. Оказывается, это старший мастер, он не может опомниться от удивления, как это один из его рабочих решается бросить выгоднуtf работу из "патриотизма"I

– Я, конечно, восхищаюсь вами, дружок! Только не удивляйтесь, что я удивлен. Я-то считал, что единственная ваша забота – получать побольше, a работать поменыпе. Hy, a этот порыв патриотизма...

Жена рабочего, прижимая к груди младенчика, не обращая внимания на дочурку, цепляющуюся за ee юбку, тревожится, старается увести мужа прочь.

– A не кажется ли вам, что вы немножко запоздали? – Голос старшего мастерa звучит уж совсем сладко.– Война ведь не вчерa началась. Так вот, дружок, почему именно сейчас?

Я было испугался, a что, если рабочий ответит ему знаменитым словцом Камбронна *? Ho нет, он ответил, как Виктор Гюго: "Потому что сейчас речь идет о Париже!*

И, повернув спину к собеседнику, ушел вместе со своей

женой и ребятишками. Этот пролетарий произнес слово "Париж", как священники произносят слово "Рим".

На обратном пути мы проходили мимо мясной лавки "Картере и К°" -"торговля кониной и кошатиной". Тодстяк с засученными рукавами, в белом фартуке отвешивал покупателям мясо, a его дражайшая половина с кротким личиком под кружевным чепцом сидела y кассы. На "специальном" мяснике – так их именуют газеты – было надето кепи Национальной гвардии.

Объявление уточняло: "Скупка животных. Переговоры ведутся только с владельцами. Даем приличную цену".

Торопыга сообщил нам, какие результаты принес пркзыв "Отечество в опасностик один только Париж уже дал в девять раз больше добровольцев, чем вся Франция в 1791 году!

Артиллерия Национальной гвардии насчитывает сейчас шесть батарей. Орудия свезены к Собору Парижской богоматери. Через несколько дней все будет полностью укомплектовано и две тысячи пятьсот артиллеристовдобровольцев смогут начать обучение в артиллерийском училшце.

Понедельник, 31 октября. На рассвете.

Новорожденный Фалля голосил всю ночь. Беспрерывный затяжной крик больного младенца, сплошной крик, прерываемый лишь приступами кашля, и так 6ез конца. Соседи ворчат. Чесноков ругается по-pусски, Пальятти -по-итальянски, a Пливариха набрасывается на своэго рогача-супруга. Даже Бижу встревожился, упорно бьет копытом, отфыркивается. Будь я в Рони, я бы сказал, что сейчас половина седьмого, хотя и там и тут рассвет одинаково серенышй, но здесь уже около восьми.

Думаю, что я проснулся рано, вспомнив усталую мордочку Марты. Когда вчерa вечером она от меня уходила, я подметил на ee лице выражение тоски, a в глазах жалостливый блеск. Впечатление мимолетное. Я ee ни о чем не спросил. Все равно она на такие вопросы не отвечает, да и понимает ли она их?

Марта не такое уж типичное дитя парижских окраин. Слишком тонкая, смуглого оттенка кожа, блестящая чернота шевелюры, густая чернота глаз -скореe уже это африканочка, сбежавшая из свиты какого-нибудь кабильского князька. И однако же некая таинственная нить связывает Марту с ee городом, она физически ощущает даже легчайший трепет Парижа.

Первой к колонке подходит Сидони Дюран, жена Нищебрата. Потом плетется к себе на чердак, подгибаясь под тяжестью двух огромных ведер воды. Руссен и Пато довольно вяло отвечают на визгливый лай левретки Филис, ухитрившейся улизнуть из каморки привратющы. Ho Мокрица, покачиваясь, как баржа в бурю, быстро загоняет свою собачонку обратно. Еще несколько недель назад в этот час благоухание кофе, шедшее из окон Лармитона, заглушало вонь тупика. A сейчас либо кофе y них нет, либо он теперь не пахнет кофе; впрочем, и окон-то сейчас никто не открывает, и не только из-за холода: хозяйки уже давно перестали гордиться запахами своей стряпни. На голых ветках каштанов можно наечитать всего с десяток листьев. Сейчас иду на свою гуртоправскую работу, дела пустяк – остались всего телок и корова, но молока y нее чуть-чуть, так что младенчик четы Фаллей сулит нам не одну бессонную ночь.

Два объявления.

"Правительство национальной обороны сообщает, что господин Тьер, прибывший вчерa в Париж, отчитался в своей миссии... о предложении перемирия*.

"До правительства только что дошла трагическая весть о сдаче Меца. Маршал Базен со своей армией вынужден был сдаться неприятелк>".

Худшее – всегда правда!

Перед этими двумя объявлениями стояли, окаменев, жители тупика и соседних улиц – рабочие, коммерсанты, и в первом ряду аптекарь с мясником.

B слесарную мастерскую ворвалась Марта. – Опять взялся бумагу маратьl A тут такое происходит! Идем!