Текст книги "Пушка 'Братство'"
Автор книги: Жан-Пьер Шаброль
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)
– Hy? – нетерпеливо бросает полковник. Командир орудия разводит руками, устало встряхивает головой.
– Эй, гражданин, еще вина своего не допил!– бросает Tpусеттка н подносит кружку долговязому капралу в очках, который всего пять минут назад читал вслух своим солдатам воззвание Центрального комитета.
– Не подпускайте ee! – блеет полковник.
Крупнотелая блондинка отвечает взрывом такого звонкого, варазительного хохота, что солдаты невольно улыбаются.
A тут еще мелкий, но упорный дождичек вновь начинает кропить косынки и кепи, плечи штатских и военных. Шеренги снова чуть расстраиваются, солдаты глазеют на хмуроe небо. Бретонцы переглядываются с Зоэ.
– Hy, что там митральеза? – орет полковник.
Лошадей выпрягли, но орудие по-прежнему заклинено поперек мостовой. Впрочем, артиллеристы без особого усердия ваканчивают свои маневр, без злобы отвечают женщинам, приступающим к ним с разговорами. Очкастый капрал потягивает свое винцо, a подружка Гифеса, держа за руку какого-то сержанта, вполголоса беседует с ним. Бельвиль снова незаметно просочился в стройные шеренги солдат. Молчание нарушено, опять, хоть и не так громко, начинаются разговоры.
Полковник привстает в стременах, переглядывается с капитаном Лангром, взгляд которого словно бы говорит: "Я же вас предупреждал..."
И полковник орет:
– Оттеснить женщин! Обороняйтесь штыками!
Солдаты даже бровью не ведут. Бывалый вояка и престарелая девица Орени смотрят прямо друг другу в глаза, да не только они, но и сержант и Вероника, очкастый капрал и Tpусеттка, сержант-каптенармус и Селестина Толстуха, ординарец капитана Лангра и Сидони Дюран, толстый капрал, который уже не балагурит,
и Флоретта, бретонцы и Зоэ и еще многие-многие пехотинцы и многие-многие бельвильцы.
Митральеза все еще не приведена в боевую готовность, никогда еще артиллеристы не действовали так нерасторопно. Дождь по-прежнему барабанит по спинам, и люди невольно сутулятся.
Полковник выхватывает саблю, вздымает ee вверх, потом опускает и командует почти с рыданием в голосе:
– Стреляйте, стреляйте в воздух, только стреляйте! Хоть раз выстрелите, чтобы поддержать честь французской армии!
Несколько ружей вздрагивают в солдатских руках.
Высокий сержант успокоительно кладет ладонь на плечо Вероники Диссанвье и гремит на всю округу:
– Штыки в землю!
Сначала его команду выполняют лишь стоящие рядом солдаты, a потом и в задних рядах приклады ружей взлетают вверх.
– Да здравствует пехота!
– Долой Винуа!
– Долой Тьерa!
Эти выкрнки, сначала разрозненные, подхватывают бельвильцы, a потом и солдаты. По всему предместью ружья повернуты теперь штыками к земле. И вместо штыков вверх торчат приклады.
Сопровождаемый капитаном Лангром и трубачом, полковыик поворачивает коня и скачет галопом мимо уже разбредающихся рот.
После поспешного отъезда командиров кое-кто из солдат смутился духом, зато остальные свободно вздохнули. Их снова потащили в кабачки и в лавчонки. A им одного хочется: обсохнуть, согреться...
– С самой полуночи нас с места на место перегоняли, велели чего-то ждать, да еще под таким дождем...
– Здесь ждали, пока войска подтянутся, a там, на холмах, упряжек ждали...
– Посчитай-ка, четверка коняг требуется для десятифунтового орудия, шестерка – для тридцатифуятового, значит, подавай более двух сотен клячуг! Да на что начальство, в сущности, рассчитывало? Увезти сна
чала одну пушку, потом другую, a предместье так ничего и не заметит?
Ради очистки совести солдаты то и дело ссылаются на нерадивых генералов, твердят:
– Вечно нет того, что надо, где надо и когда надо; так и под Шампиньи было, и под Бурже...
– Haроду лошади не требуются, он сам свои пушки куда хошь дотащит,-отвечает Бельвиль.
Дождь перестал. Чувствуется, что вот-вот проглянет солнышко. Леокадия Лармитон, Фелиси Фаледони, Мари Родюк и Селестина Толстуха заботливо обтирают пушку "Братствb". На опустевшей Гран-Рю поблескивает булыжник. A чуть подалыне брошенная поперек улицы митральеза все еще роняет после долсдя крупные капли, словно плачет.
На перекрестке улицы Пуэбла каменотесы остановили гонца, посланного генеральным штабом, и отвели его в "Пляши Нога". Вот какиа сообщения вез он правительству от генерала Фарона:
"Ыаше продвижение в сторону Ла-Виллет остановлено*.
"B Менильмонтане воздвигнуты баррикады*.
"Войска в Бельвиле братаются с народом".
"Около десятка намих собственных орудий попало в руки мятежников*.
"Мэрия XX округа, занятая нашими войсками, окружена национальными гвардейцами Ранвье*.
"B одиннадцать часов генерал Фарон решил покинуть Бельвиль*.
Каждое из этих сообщений, прочитанных вслух, встречалось оглушительным ревом в низеньком зале "Пляшя Нога".
Затем послание аккуратно сложили, a гонцу после хорошего стаканчика вина наказали выполнить свои долr, то есть срочно доставить донесение тому, кому оно предназначается.
Вокруг митралъезы шли горячие споры. Командир орудия не так уж рвался стрелять по толпе, но зато категорически отказался передать ee баррикаде, тогда получилась бы целая батарея – их митральеза и наша пушка "Братство". B этом его поддержали и артиллеристы. Надо сказать, что наши женщины во главе с Мартой не слишком на них наседали. Повсюду, где собирались группками по шесть-семь человек штатских и солдат,
споров не возникало. У дверей, куда ни глянь, беседовали вновь обретенные друзья, и каждый охотно обходил спорные вопросы, радуясь взаимному согласию.
– Мы все патриоты!
– Тьер и Бисмарк заодно действуют!
– Любой богом забытый городишко и тот выбирает свою коммуну, a Париж, видите ли, не может!
– Тьеру гражданская война нужнаl
– Чтобы укротить черньl
– Чтобы в Тюильри Орлеанский дом воцарился!
– Чтобы задушить Республику!
– Чтобы прижать рабочего, ведь это ему придется выплачивать пруссакам проклятую контрибуциюl
– И они еще хотели заставить вас в народ стрелятьl
– ...Да, да... нас... B народ! У-y, сволочи!
От булыжника поднимается парок, a бельвильская Гран-Рю еле слышно вздыхает из самых своих глубин наподобие опары, подходящей в квашне; и это брожение народа проникло в самые недра армии, армии, которая сливалась со своим народом.
Полковнику Леспио удалосъ cnaспги свои собсмвенные пушки только помому, что он дал письменное обязамельсмво прекрамимъ все враждебные действия. 203-й бамальон Национальной гвардии, к коморому npисоединились neхоминцы, кавалерисмы и aрмиллерисмы, омказавшиеся воевамь npомив народа, занимаем подсмупы к мэрии XX округа, хозяином которой смановимся Ранвъе, предъявивший улъмимамум генералу Фарону. Ho даже после заключения соглашения омход войск совершаемся не без мруда. Полку, омходящему no улице Рампар, преградила пумь баррикада, воздвигнумая на Фландрской улице. После переговоров ux npoпусмили, но чумъ подальше, на другой улице, воссмавшие смали преследовамь бегущие войска.
У нас теперь есть собственные гонцы, их рассылает Центральный комитет Национальной гвардии.
– На улице Бафруа,– рассказывает, задыхаясь, подмастерье краснодеревца,– вот крику, вот opyl Члены Центрального комитета заперлись вдесятером в самой задней комнате, чтобы им не мешали работатьl
Делегаты обратились с призывом ко всем гражданам
доброй воли, желающим пойти в гонцы и на разведывательную службу.
Подмастерье, выпучив глаза, любуется нашим замечательным укреплением. Центральный комитет поручил ему подбивать граждан на постройку баррикад, a также выяснить расположение наших батальонов.
Монмармр был в руках Националъной гвардии. Варлен собирал вооруженные силы Баминъоля. Восмочные бамальоны амаковали казармы на Рейи и Шамо-д'O под командованием Брюнеля и Лисбонна*. Повсюду бамалъоны ждали приказов Ценмрального комимемa.
Другой гонец, мальчишка-разносчик, сообщает нам:
– Центральный комитет окружает правительство с правого и с левого берега. Всякое сопротивление невозыожно. Бельвильцам идти к Ратуше!
x x x
– На сей раз, кажется, удалось!
Стрелки Дозорного по улице Тампль направляются к Ратуше.
B конце улицы нас останавливает Ранвье, и мы сразу же начинаем выворачивать булыжники. Впереди – площадь, пустынная, безмолвная.
Тем временем Брюнель собирает своих солдат на улице Риволи.
– Весь этот район в наших руках,– заявляет он.– К префектуре идет Дюваль со стрелками V и XIII округов...
Бледному поручено держать всю ночь улицу Тампль на военном положении.
Этот приказ привез не более и не менее как сам Жюль Валлес:
– Брюнель мне сказал: я был солдатом и я за то, чтобы казарменной дисциплине противостояла дисциплина мятежа. Подите-ка разыщите Ранвье, ведь он ваш лучший друг, и передайте ему по-дружески эти мои соображения. Сам я никак не могу это сделать, иначе получится, будто я желаю разыгрывать роль начальника.
Журналист чуточку обижен: он сбрил бороду и бдительные пикетчики в таком виде не сразу признают его.
– Здесь Валлес!
Со всех концов баррикады сбегаются федераты. Редактор "Кри дю Пепль* на седьмом небе.
– Я был присужден к тюремному заключению именно как человек Ла-Виллета и Бельвиля!
Он носится вокруг баррикады, подпрыгивая на своих коротеньких ножках, кого-то хлопает по плечу, пожимает чьи-то руки.(Так Валлес мысленно набрасывал черновики своих статей): "Бельвиль... это многажды оклеветанное првдместье, – неизменно хранил спокойствие и великолепную выдержку! Совершила ли Революция в этих проклятых кварталах я не говорю преступление, ошибку, a хотя бы даже одно насильственное действие? Граждане 141-го и 204-го батальонов, я взываю к вам как к людям чести! И пусть это знает весь Париж, пусть вся Франция знает! Этот самый Бельвиль, на который они обрушивали всю злобу, всю ненависть, даже желали в душе, чтобы его смели с лица земли прусские пушки,– Бельвиль – такой край, где не любят расставаться с ружьем, но это честный край, где трудятся не щадя сил, когда есть работа, и где справедливо гневаются, когда работы нет или когда переполняется чаша бесчестия..."
– Значит, гражданин Валлес, "Кри" снова будет выходить? – весело оклккают журналиста, обходящего баррикады.
Федераты, бывшие в полдень на плоiцади Бастилии, рассказывают о похоронах Шарля Гюго, сына поэта.
– Его убило?
– Нет. Bo время осады y него что-то с легкими сделалось. Да и сердце пошаливало. Умер сразу от апоплексического удара.– A было ему сорок пять. Я их семью немножко знаю. Я ведь привратник с Вогезской площади.
Федераты расположились закусить, как вдруг всю огромную площадь вокруг Июльской колонны придавило тягостное молчание: за катафалком шел в полном одиночестве старец, ветер развевал его седую гриву... Виктор Гюго провожал своего сына Шарля в последний путь на кладбище Пэр-Лашез.
– A ведь он других идей, чем мы, придерживается,– бормочет Гифес.
– Зато он против Империи был,– возражает Кош.
– Да, во времена Империи.
– Самое время против нее быть,– гнет свое прудонист.
– Так-то так, только он побаивается Интернационала.
Федераты стихийно образовали траурный эскорт и, опустив ружья дулом вниз, проводили катафалк до кладбища. Отовсюду стекались люди и присоединялись к кортежу; они шли за гробом на почтительном расстоянии от старца, уважая его одинокую скорбь. По всему пути следования траурной процессии солдаты брали на караул и склоняли знамена. Барабаны били в поход, пели горны...
– Слишком уж много чести,– ворчит Гифес.
– Как ни верти, это всего лишь несчастный отец,– тихо замечает привратник с Вогезской площади.
– Чего еще? – орет Шиньон.– Это все же Виктор Гюго, мало вам, что ли!
Пока в самом большем котле, какой только удалось отыскать в кабачке, варится картошка, каждый старается осознать, что сильнее всего поразило его в этот день.
– Фарон привел своих моряков и приказал им сорвать красное знамя с Колонны. И как только наши успели водрузить его обратно?!
– Забредешь в закоулки потемнее, a там полицейских кепи навалом. Полицейские от них втихомолку отделываются, поди отличи их сейчас от национальных гвардейцев!
– Ой, теперь все понятно! – орет Бастико.– Вот, значит, почему y меня кепи сперли. Полицейский постарался.
Пехотинцы 120-го полка со смехом вспоминают отдельные фразыиз воззвания Тьерa, которое по его приказу расклеили ньrаче ночью, a они его собственноручно срывали:
"...Пусть добрые граждане отмежевываются от дурных, пусть помогают силам порядка...*
"...Виновные предстанут перед судом!"
"...Необходимо любой ценой немедленно восстановить нерушимый порядок..."
Солдаты нарочно подчеркивают южный акцент и принимают напыщенные позы.
"...Правительство Республики хочет покончить с глятежным комитетом, члены которого – люди, почти все неизвестные .населению столицы,– являются сторонниками коммунистической доктрины, они отдадут Париж на поток и разграбление!*
A другую прокламацию, вызывающую еще более неистовый хохот, генерал д'Орель де Паладин поторопился отпечатать нынче утром – пожалуй, слишком поторопился: "Монмартрский холм взят и занят нашими войсками, равно как Бютт-Шомон и Бельвиль. Пушки... находятся в руках правительства..."
От огромного котла поднимается приятный aромат, щекочущий нутро,– это мясник с улицы Платр кинул в варево здоровенный кусок сала. Над камином висит в рамочке старая литография Домье, появившаяся в "Шарнвари": Франция – Прометей, и Орел – Коршун. Пятна сажи придают ей особую выразительность. Присев на край барабана, Ранвье ведет разговор с Эдом, другом Бланки. Глядишь на этот высокий лоб, кроткие глаза, на эту недлинную, аккуратно подстриженную бородку, на эти огромные, неестественно пышные усы, и никогда не скажешь, что перед тобой профессиональный заговорщик, один из организаторов нападения на казармы Ла-Виллета. Всего два часа назад, даже, пожалуй, wеньше, он с горсткой людей ходил штурмом на казармы Наполеона... Извечный Смертник и Бледный делятся невеселыми мыслями о побледствиях шонмартрских расстрелов. Заметив меня, Габриэль Ранвье спрашивает:
– Предка поблизости нет?
– Нет. По-моему, он с Флурансом. Koe-кто из стрелков, желая убить время, режется в карты.
Звон и грохот в мгновение ока очищают зал кабачка на улице Тампль. Это прикатила из Бельвиля наша пушка "Братство", y нее великолепная упряжка, зарядный ящик. Тащат ee шестериком рослые битюги. На месте переднего ездового в роли главного пушкаря – Марта. O6лепив пушку со всех сторон -на стволе, на зарядном ящике, цепляясь за все, за что можно уцепиться,-висит прислуга: Пружинный Чуб, Торопыга, Киска, Адель, Филибер, Зоэ, Ортанс Бальфис – дочка мясника! – Барден с Пробочкой.
Восседая на коне – бретонском битюге,– Марта обводит рукой свои кортеж и ноказывает мне язык.
– Марш с пушкиl – командует она.– Выдвинуть пушку "Братство" на огневую позицию!
Она поднимается в седле и объявляет федератам и любопытствующим, столпившимся вокруг:
– Сейчас попробуем нашу рыластую на Ратуше! Гифес хлопает Марту по плечу:
– К столу, дети Коммуны...
Огромнейший котел слишком мал для того, чтобы насытить все эти бурчащие с голодухи животы, но распределение пищи происходит совсем не так, как обычно в предместье.
– Хватит, хватит...
– Мне что-то сегодня есть неохота.
– Лучше дайте лишнюю картофелину вон тому сопляку.
Марта ничего не желает слушать, велит распрячь лошадей, повернуть пушку. И вот наше орудие наведено на Ратушу.
– A... a... она не взорвется? – спрашивает Марта y Гифеса, обеими руками, точно куклу, прижимая к груди первый снаряд.
– Не думаю,– неуверенно отвечает типографщик.
– Hy и ладно! A что будет, если окажется, что бомба слишком мала?
– Может не долететь до Ратуши, и все тут. Федераты и зевакн только улыбаются, наблюдая за детворой, готовящей свое орудие к первому выстрелу.
– B конце концов, такая же пушка, как другие, a нам бог знает чего о ней наговорили,– бормочет кое-кто. ° Ночь наполнена радостью, каждый ощущает сладостный трепет веры, которую дает сила; улица Тампль ворчит и потягивается гибко и мягко, как могучий тигр, когда он, весь подобравшись, не отводит глаз от добычи. Пушка "Братство" только часть, ясерло длинного, очень длинного орудия, которое тянется до самоro Бельвиля, до Бютт-Шомона, и ee бронзовый ствол – улица, a душа ee – народ.
– B самую середину цельтесь! – вопит Марта.– Туда, между воротами, где часы!
Пружинный Чуб, забив заряд, откладывает в сторону прибойник. Марта вставляет снаряд, он скользит сам по себе, увлекаемый собственным весом, a в стволе что-то свистит.
– A ну, ребятишки, не валяйте дурака! – кричит Ранвье.
Люди, стоящие на баррикаде, вскрикивают: красное знамя взвивается над штаб-квартирой власти.
– Опоздали...– бормочет Марта и прижимается лбом к стволу пушки.
x x x
– Завтра будет ведро,– заявил Желторотый, изучая с балкона Ратуши iмрижское небо.
– Ты это из-за знамени говоришь?
– Да нет. Я-то без заковык говорю.
B коридорax, на лестницах приходится перешагивать через сморенных сном в разных позах федератов. Te, кто вдесь не в первый раз, в один голос твердят:
– Напоминает тридцать первое октября...
– H-да, но это тебе не тридцать первое!
"Вожаки" сходились со всех четырех сторон Парижа, "великие люди" квартала, которые даже не знают друг друга, они наспех знакомятся, потом рассказывают, "как это все произошло" в их "краю". Например, некий гражданин по фамилии Аллеман* проснулся от кошмара: он увидел во сне, что Тьер режет патриотов.
– Вскакиваю с постели, открываю окно... на набережных полно солдат. Пантеон занят! Наспех одеваюсь, хватаю ружье, скатываюсь с четвертого этажа!.. Бегу по улице Гран-Дегре будить лейтенанта Бофиса, по дороге ко мне присоединяются несколько национальных гвардейцев из 59-го... Оттуда мчусь к Журду* на улицу Сен-Виктор. Он спит... Граждане, все на Сен-Maрсель!
Пикеты гвардейцев с горечью обсуждали расстрел двух генералов. Кош не одобрял эту расправу.
– Надо поскореe да погромче кричать, что Коммуна тут ни при чем, a то многие граждане Парижа, что сейчас с нами, будут против нас.
– Генералы сами первые убийцы,– отрезал Шиньон.– Тома и Леконт были из самых худших, пусть катятся ко всем чертям!
– Оба тела были сплошь изрешечены пулями: чуть ли не дрались, чтобы в них стрельнуть. Говорят даже, что жемцины мочились на них; что ж, по-твоему, это тоже к чести народа? – гнул свое прудонист.
– Зато теперь эти рубаки в галунах да нашивках будут знать, что их ждет,– проревел цирюльник.
Разбуженный криком Матирас проворчал что-то и снова заснул на ступеньках широченной лестницы. Конные гонцы привозили вести, вселяющие ликование: Варлен во главе Монмартрских батальонов занял помещение генерального штаба на Вандомской площади. Дюваль с национальными гвардейцами XIII округа расположился в полицейской префектуре. Тьер со своими министрами дал тягу. Через южную заставу генерал Винуа увел остатки своих полков, артиллерию, обозы – все это в беспорядке тянется по дороге на Версаль.
Члены Центрального комитета один за другим прибывали в ту самую Ратушу, о которой столько мечталось, которая теперь была в их власти, и они недоверчиво и робко ощупывали панели стен.
Набат стих. Словом, наступила самая спокойная ночь, какие давно уже не выпадали на долю Парижа.
Марта сделала мне подарок, преподнесла револьвер последнего выпуска, системы "лефоше", с барабаном, заряжается сразу шестью пулями. Лучших не бывает.
B это утро Марта трижды врывалась в слесарную и упрекала меня, что я зря теряю время "на корябанье*, слава богу, она еще не знает, что я допоздна разбирал и дополнял свои вчерашние записи.
Весь день сияло солнце, настоящее республиканское. По-прежнему холодновато, но чувствуется, что весна рядом, в каких-нибудь двух шагах. B праздничном Париже, Париже без омнибусов расхаживали люди, посреди мостовой маршировали батальоны. Повсюду пели Maрсельезу, "Песнь отправления", и в эту самую минуту, .когда я пишу, в кабачке резервист Кош во весь голос выводит припев к "Typ де Франс".
Бельвиль принарядился в лучшие свои одежды и пошел прогуляться по Елисейским Полям, по всем этим богатым кварталам, которые, как казалось бельвильцам, открылись для них по-настоящему только сегодня. Офицеры в красных поясах гарцевали среди мирной толпы этого такого семейного воскресенья. Каждый мог наслаждаться праздничным обедом: мораторий на квартирную плату будет продлен, тридцать cy выплачены... Было объявлено, что завтра снова откроются все магазины и восемь таатров.
Все дружно признавали: несмомря на omcyмсмвие полиции, в Париже царил идеальный порядок.
Этим воскресным утром Париж проснулся как в горячке. Расклейка новых прокламаций собирала повсюду веселые толпы. Марта чуяла, что где-то что-то происходит, ей не терпелось быть одновременно во всех концах города. A вот мне – нет. И без того происходило слишком много всего, все шло слишком быстро. Мне просто необходимо было немножко перевести дух, присесть на корточки в углу y какой-нибудь стены, чтобы пощупать грязь мостовой, чтобы втянуть ноздрями воздух – так крестьянин принюхивается к освобожденной от снега пашне. Я цепляюсь за вещи, оеобенно же за две, с которыми, по-моему, нигде и никогда не пропаду, и обе эти вещи краденые – "План Парижа при Наполеоне 111" и револьвер системы "лефошеж
Двадцать тысяч национальных гвардейцев-федератов расположились лагерем возле Fатуши, составили ружья в козлы, нацепили на острия штыков круглые буханки хлеба. Пушки и митральезы, пятьдесят огнедышащих пастей, выстроены вдоль всего фасада.
Зоэ сшила себе широченные шаровары. Лармитон приделал лямки к бочонку, пожертвованному Пунем. Бывшая горничная, родом из Пэмполя, Зоэ не вьфажает ни малейшего желания возвратиться в услужение к адвокату, который небось уже теперь в Версале; она решила стать маркитанткой y стрелков Дозорного. Бастико вместо украденного y него кепи надел каскетку, как y апашей, к которой его супруга Элоиза пришила алую полоску. Фелиси Фаледони ужасно жалеет об отъезде моей мамы, которая, по ee словам, здорово ей помогала. У позументщицы сотни заказов, и все срочные, ee окошко в глубине тупика светится всю ночь. Дело в том, что наши стрелки стали "федератами"! И никто не желает показываться на люди без галунов, бахромы, петлиц, лент и кисточек; все они быотся за воинский шик, главное – кто кого переплюнет; и скрипят себе коклюшки до утра.
Мари Родюк заявляет во всеуслышание:
– Завтра, в понедельник, начинаю большую стирку!
– Я тоже,– восклицает Селестина Толстуха.
– Значит, переменим дни? – добавляет Бландина Пливар.
– Теперь мы небось люди свободные, разве не так! – подхватывает Клеманс Фалль.
Наши кумушки не перестают поздравлять друг друга со свободой.
Koe-кто из солдат осел в предместье, кое-кто вернулся сюда. Их узнавали издали по светлым шинелям. Они не так уж рьяно старались разыскать свои разбредшиеся по дороге в Версаль части. B Вельвиле они прижились, a Революция их уже не пугает. Желторотый, "пленный" гонец, фактически не выходит из кабачка, точно так же как толстый весельчак капрал, которого зовут ПоленОгюст Ордоне. Оба они без церемоний садятся с нами за стол в "Пляши Нога". Bo время осады это как-то само собой вошло в привычку.
– Снабжение было до того хреновое, что жители кормили нас изжалости,-рассказывает Ордоне.– Делились с вами последним куском хлеба...
Даже простая похлебка и та приобрела теперь совсем иной вкус. Словно бы наступила весна трапез. Практически y нас в тупике никто дома больше не готовит: соседи ходят перекусить друг к другу или же в "Пляши Нога", каждый приносит с собой что найдется, кто незавидный кусок мяса, кто несколько картофелин, и все это бросается в общий котел рестораторa. A на дополнительные расходы устраивают сборы, обходят с кепи посетителей.
Самое главное – быть вместе.
– За ваше здоровье, братцы мои, проклятый сброд! Выпьем, голытьба! Чокнемся! Господин Тьер в штаны себе напустил в своем Версале. Hac он зовет "презренная толпа*. Говорит, что мы вечно всем недовольны, что, сколько нам ни дай, обязательно добавки попросим. И он, недоносок, прав! Мы, голодранцы, скверная, слабая и зловредная толпа, мы всегда хотим добавки, в первую очередь того хотим, что еще не существует на свете. A знаете, чего мы хотим, господин Тьер? Да так, пустячка – лестница нам нужна. Да подлиннее, чтобы влезть прямо на небо, схватить господа бога за галстук и раз навсегда объясниться с ним с глазу на глаз, как мужчина с мужчиной!
Молниеносно облетев весь Париж, высокие деяния Революции восхищают завсегдатаев кабачка.
– Винуа до того задницу припекло, что он совсем о своем воинстве позабыл, забыл и о канонерках, стояв
ших на якоре y Пуэн-дю-Жур, и о бригаде, расположившейся в Люксембургском саду. Hy вот гражданин Аллеман и решил шяи заняться! A уж к концу дня сумел сыграть неплохую штуку: три батальона буржуа из VI округа, вооруженные пушкой, удерживали авеню Обсерватуар и Горное училище. Bo главе 59-го наш Аллеман идет и предлагает свои услугй правительству. Когда его парни окончательно смешались со всеми этими членами церковных советов прихода VI округа, он вежливенько попросил их дурня командира отдать ему свою шпагу, буржуев вместе с их пушкой отвели в Пантеон. A оттуда отправили наших папаш к их мамашам, ну a пушки, конечно, себе оставили!
– Hy a как с бриrадой в Люксембургском саду?
– И тут без Аллемана не обошлось! Когда взяли Горное училище, то захватили одни ворота и узнали пароль! Вот тогда наш лис из V округа берет с полдюжины головорезов и прется в сад, где их на каждом шагу останавливают часовые; с независимым видом проходит между пехотным полком и батальоном пеiпих стредков, перелезает через решетку, отделяющую сад от Люксембургского дворца, нарывается на какого-то полусонного лакея, велит указать ему залу, где находится штаб бригады, и... вперед! A там пять штабных офицеров переставляют флажки на карте Парижа. Командующий бригадой полковник Перье спрашивает: "Вам, в сущности, что угодно? Каковы ваши намерения?" – "Увести вас с собой в мэрию V округа*. Золотопогонники до того обомлели, что последовали за парнями Аллемана. Так прошли они под эскортом своих похитителей через весь Люксембургский сад и даже тревоги не подняли, хотя войско все было тут и даже честь им отдавало!
– Должно быть, в мэрии им знатный прием оказали!
Все теперь идет гладко да мирно. Завзятые курильщики и те не сквернословят, когда в пачке табака попадется щепочка.
– Надо бы всерьез заняться Политехническим училищем,– мрачно бросает Жюль.
Мой кузен со своим неразлучным дружком Пассаласоы теперь официально зачислены в бывшую префектуру полиции, которую отныне возглавляют Риго и Теофиль Ферpe*.
Тупик, страстно выслушивающий все подобные исто
рии, осведомляется, как произошел захват полицейской префектуры на Иерусалимской улице.
– Этот хитрец Риго уже давно к прыжку готовился,– напоминает Пассалас, подмигивая правым глазом, подтянутым к виску длинным шрамом.
Дюваль во главе батальона XIII округа обложил полицейскую префектуру с площади Дофины. Высланный вперед патруль, продвигаясь, буквально жался к стенам. B конце этой неболыной площади – портик с железной дверью. Налево каморка старшего привратника, и тут же отдел префектуры, где ведутся записи актов гражданского состояния. Справа канцелярия, выдающая удостоверения личности, на верхнем этаже канцелярии второго отдела. Стучат в дверь прикладом. Ихний привратник вылезает с каскеткой в руке. "Никого нет. Все разъехались. Будьте как дома". Дюваль освобождает бойцов, aрестованных этим утром, потом занимает казарму в Ситэ. A там оказалось великое множество оружия.
– Чисто сработано,– бормочет Пливар и даже сглатывает слюну.
– A что ты про Политехническое училище говорил?
– По полученным нами сведениям, генерал Рифо, началышк училища, собрал всех учеников, a сам был уже... в штатском!
– Откуда же Риго обо всем узнал?
– Сорока на хвосте принесла! Генерал в штатском прямо так и брякнул своим ученикам, что он сам не знает, что предпринять, и оставляет, мол, на них "управление училищем". Проголосовали, только четырнадцать голосов было подано за Центральный комитет Национальной гвардии. A все остальные разбежались по Парижу и вербуют сейчас сторонников Тьерa.
– Следите за ними хорошенько, граждане! – вдруг выкрикивает Марта и, так как все взгляды обращаются к ней, бормочет: – A то как же, ведь эти мальчкшки учатся, как вести войну! Мечтают только об убийствах да нашивках! И к тому же все они маменькины сынки, аристократишки, и женятся-то на банкирских дочках, и венчают их разные там aрхиепископы, и все такое прочее...
Клиенты кабачка новыми глазами смотрят на почерневшую фреску "Грабь голытьбу!", где разбойничью операцию совершают чудища в шанокляках, в кепи с кокардами в виде лавровых листьев и в остроконечных касках.
– A вдруг пруссаки тоже решат вмешаться и наводить порядок? -бормочет себе под HOC Кош.
– Если они сами до этого не додумаются, то не кто иной, как господин Тьер, будет y них в ноrax валяться: подсобите, мол,– бросает Шиньон.
Пливар схватил свое ружьецо:
– Что ж, пусть не стесняются, одним ударом двух зайцев убьем!
– За двумя зайцами погонишься...– шепчет Лармитон, с опаской косясь на этого бесноватого, который – вот несчастье! – только что получил новенькое ружье, "шаспо" последнего образца.
– Вы небось думаете, что вам по-прежнему будут платить по тридцать cy в день? – кричит из кухни жена Нищебрата: она помогает Терезе и Леону мыть посуду.
– Если бы хоть Кель снова принял на работу медников,– ворчит Бастико.
– Заткнись! – кричит Матирас.– У нас есть дела поважнее, чем целый божий день стучать no жестянкам! Мы свои тридцать кругляшек получим, да еще с процентами! Эти трусливые недоноски не успели вывезти Французский банк. A там золота полно, хоть задавись! Так что всем славным парням Социальной республики сполна заплатят, надолго хватит, шампаньей еще будем упиваться.
Слушатели заранее облизываются, поглаживают себе брюшко...
– Эй, потише, граждане1 – вмешивается Гифес, озабоченно морща лоб.-Значит, вы хотите, чтобы нас обвинили в воровстве, в грабеже? Наши враги только этого и ждут.
Слова его встречают одобрительным ворчанием – удивительный поворот на целых сто восемьдесят градусов. Они – победители, они – власть, они сами говорят об этом, твердят, a на деле остались тем, кем были,– простым людом, бедным людом.
Деньги –слово непомерно большее. Оно пугает их. Только издали, в чужих руках видели они крупные купюры и до сих пор об этом помнят. Все находящиеся в банке деньги – достояние Франции. Бельвильцы боятся Денег, они любят родину, ояи давным-давно привыкли ради нее трястись над каждой копейкой. Они не могут себе даже представить, что произойдет, если они запустят